Встречи с ней

Александр Апальков

ВСТРЕЧИ С НЕЙ
Она смотрела сквозь меня. Она думала о чём-то тяжелом.
– А в германии, – сказал я, глядя на её руку , – идёт дождь.
Она посмотрела на меня, впревые.

Она закрывала дверь, поворачивала ключ. Я смотрел. Лопатки её ходили. Волосы качались. Я ждал. Она закрыла дверь, словно в прошлое. Обернулась, заметно волнуясь. Губы её дрогнули.
Я обхватил её. Лопатнки дрожали.
Целовал долго.
Она не противилась.
Цвела сирень.
Она была в сиреневом платье.
На улице ждал её муж.

Я пригласил её. Она опустила голову. Мы не шли, бежали. Я что-то говорил. Она слушала.
Голубой свет, сквозь шторы. Фиолетовый сарафан падает на стул. По ковру, усыпаном песком, колени, до крови.
– Оказывается, – смотрела она мне в глаза, – есть ещё страсть.
– И только?
– Уже в моей жизни была, – глядела она пристально, – одна страсть, от которой я не могла избавиться два года.
– Всего то? – сказал я, схватив её лицо.
– Это было так больно, – накрыла мои ладони своими, – так пекло и горело, и можно было бросить всё, и уйти на край света.
 –Я буду, – сказал я, – любть тебя вечно.
– Может ты, – сказала она, – любишь то, что любишь.
 

Мы взошли на вершину холма. Дул ветер, пронизывающий. Жухлая трава гнулась.
– Тут? – спросил я, – холодно?
– Почему? – улыбнулась она, и ветер выжал из её глаз две слезы.
– А и правда. – Опустил я руки.
Она стала раздеваться. Сняла свитер. Растегнула лифчик.
– Эй! – вскричала она, – кто нас видит и слышит, – я хочу быть желанной. И она закрутила свитеров над своей головой. Как флагом последней надежды.
Ветер усиливался. Я снял куртку. Бросил под её ноги. Она опустилась на колени.
– Сними, – сказала она прочь, – с меня штаны, пожалуйста.
Я снял. Обхватил её груди. И, намацав уже совсем мокрую промежность, налёг.


Мне не хотелось валить её. Земля уже была сырой, холодной. «Мать – сыра земля», – крутилось в моём мозгу. Но перед глазами раскрывались её груди. Раскрывались её руками, из-под куртки. Она была простая, балоневая. И вовсе её не согревала. Я прижался к ней. Гладил руками её ягодицы.Стараясь согреть мои пальцы. Но не было сил терпеть.
– Ну, – обхватила она мою голову, – не страдай так. Я же твоя.
Я повалил её. Гулом ответила земля. Я перевернул её на себя.
– Ты простудишься. – подтиснула она свои руки мне под спину.
– Я весь горю.
– У тебя жар.
– Это у тебя там всё горит.
– Люблю, люблю.


Когда мерк свет в глазах, я думал: « Любимая, помоги!» И её дыхание сдувало с меня печаль. И солнце снова всходило на Востоке. И птицы пели, а не просили. И ветер пел, а не выл. И листья уносила осень в укромные места. И облака ещё выглядели молодыми.

Она лежала неудобно. Но тянула ко мне руки.
– Ну, же!
Я возился с ремнём. Горбатясь в салоне автомобиля, низкого. Нещадно звонил мобильник. Ветер бился снаружи. Дождь барабанил по крыше. Она лежала неудобно. Ждала.
– Извини, – бормотал я, – засовывая пальцы свободной руки ей межу ног.
Желтые листья липали к стеклу, с размаху. Нещадно звонил мобильник, упавший кудато.

И в отеле был холод. Мы стащили матрас на пол. Она раздвинула так широко ноги, что уже ничего за ними не было видно. Ни обшарпанной двери, выкрашеной жуткой краской. Ни разбитого замка, в щели которого смотрел коридор.
Её груди и запрокинутый назад подбородок.
Её дрожащие пальцы и больше ничего на всём свете.
Я бился на ней, и был нем.

Я хотел рассказать ей о любви. Да забыл слова. И наплёл много лишнего. Ей на посмешище.
В темноте блестела слеза.
 – У меня, – сказала она в заоконье, – было семь любовников. Все они говорили: «Я люблю тебя». Но они испарились.
Был только лучь фар, проехавщей машины. Но мне хватило, чтобы наглядеться на её лицо. С одной слезой.

Она, переменчивая, как ветер, приехала. Что бы провести одну только ночь…
В чужой квартире.
Моя речь, косная и непослушная. Лишь иногда – нежная.
Её тело, нежное всегда и послушное.
И свод неба мёрзнущего ноября. Там, за высокими окнами чужой квартиры.


Между мхастыми корнями и совсем ещё хилой травой, по тёмному дёрну, сочились ручейки. То умирал вовсе чёрный теперь снег. Украдками рвался ветер, между совем ещё голых ветвей. Но алая пряжа облаков, ещё холодных в тени, но теплеющих в лучах солнца уже шла на город.
Я спасался бегством.
От любви. В ледяную завесу дня.
Она полюбила другого.


Она дала мне книгу. Почитать. Она любила чтение.
Я делал с книгой то, что сделал бы с нею. Поедал глазами. Облапывал. Тискал. Загибал – разгибал. Лилеял. Мял страницы. Царапал их ногтями. Подчеркивал то одно понравившееся место, то другое. Запоминал наизусть. Слюнявил пальцы, перевовачивая. Думал о высоком и низком. Вдыхал аромат краски. Бросал на диван. Хватал снова. Скрежетал зубами от бессилия что-либо изменить в ней. И упивался восторгом.

Каждое утро и вечер я ждал от неё письма.
Не было.
Я не отходил от телефона, ждал её звонка.
Телефон молчал.

Она пришла нежданно.
В черном.
– Я не трону тебя, – сказал я, – только разденься.
– Поклянись.
– Хочешь, – подошел я к вазону китайской розы, – буду есть землю?
– Нет.
Глядя мне в глаза, сняла всё.
«Мадона», написал единственное стихотворение Натали Пушкин.
Я подошёл. Обнял её. Лопатки её дрожали. Она не противилась.
Я поднял её. Она стала тяжелее. И понёс. Стену жег закат солнца. Звонил телефон, на разрыв. Но я уже ничего не видел. Ничего не слышал. Уже не дышал.