Балерина

 Это было словно проблеск алмаза в толще туфа, искорка во тьме. Ее хрупкий образ еще долго стоял перед глазами, после того, как огоньки города скрылась за излучиной железнодорожного полотна…

 Вагон был полон. Как обычно, лица пассажиров не выражали почти ничего, лишь усталость после трудного дня или тяжесть внутренних проблем. Я окинул взглядом купе - мужчина напротив спит, девушка рядом с ним сосредоточенно и, я бы сказал, с особым усердием пилит ногти на руке. Углубился в "Сто лет одиночества", изредка поглядывая на мающихся в ожидании людей. Что-то в них было не так…
 Я думал о маме, об отце и своем терьере, предвкушая скорую с ними встречу, когда в вагон вошла…Она. Я словно по наитию оторвался от книги, которую уже не читал, бездумно пробегая по страницам глазами. И тогда меня обдало крепким жаром, а в голове застучали тысячи молоточков, как это бывает за секунду до потери сознания.
 Она отворила дверь. С трудом, потому что та была перекошена. Следом за ней из тамбура вышли шесть ее юных сверстниц. Эти не были так сногсшибательно красивы, как она. Я назвал ее Феей. Мысленно, конечно.
 Сейчас, вспоминая свои ощущения, испытанные при ее появлении, я не могу толком разобраться, что же сильнее всего подействовало на меня: ее внешний облик - облик ангельский, ибо совершенный, - улыбка, в свете которой все остальное меркло, или же запах весны и роз, которые она принесла с собой. За окном выглянуло солнце. Но я заметил его только потому, что Фея зажмурилась на миг, разглядывая себя в зеркальце, а лучи, отразившись в складне, разбежались по ее лицу озорными зайчиками.
 "Сто лет" выпали из рук. Я вздрогнул, наклонился, чтобы их поднять, и тут на меня рухнула глыба повседневности. Книга валялась в месиве грязи, фантиков и семечковой шелухи, а мужчина напротив, передернувшись во сне, пнул ее заляпанным ботинком. Когда я вытер том платком, девушка, подтачивающая ногти, брезгливо поморщилась. Демонстративно отодвинулась подальше. "Вот шлюха!", - подумал я.

 В вагоне было шумно. Где-то сзади речитативил торговец мороженым. После трех минут рая, эта какофония звуков и запахов вызвала в душе омерзение. Я захотел вернуть все назад, и как можно скорее. Поднял взгляд…
 Но Феи вдруг не стало. Была толпа, заполонившая вагон на очередной станции. Были руки, сумки, пакеты, лица. Серые. Все серое. А Феи нет! Меня будто разбили вдребезги, я ощутил себя статуэткой из майолики, которую уронила какая-нибудь незадачливая горничная в мексиканском сериале. Как некогда я испытал дыхание смерти, и был уже готов принять ее, лежа в одиночестве на своей кровати, так теперь я на долю секунды превратился в расколотый на части фарфор. Под веками защипало, меня обдало холодом. Не студеной изморосью, а именно холодом, пробирающим до костей…
 Я вновь уронил книгу.
 
 Почему северное сияние так будоражит воображение и так манит на себя полюбоваться? Почему замурованный в лед цветок приковывает внимание туриста в мерзлом гроте? Видимо, потому, что оба явления - выделяются в своей области. Сияние - средь привычного неба. Цветок - средь безликого льда.
 Ее улыбка была и тем и другим. Северным сиянием, вмерзшим цветком, миражом в пустыне, золотой прядью в буре черных волос. Я родился заново, и для меня перестала существовать электричка, купе, окружающие люди и продавец с его лепетом. Исчезла грязь под ногами, исчез букет невнятных запахов, - в вагоне опять расплылся аромат садовых роз и весны.
 Она вернулась.
 
 Бывает, когда на сердце цветут цветы, их дух переполняет тебя, и, выбившись наружу, через глаза или улыбку просачивается внутрь другого человека, на пустующие клумбы души. И тогда, в самый неожиданный момент, между двумя людьми может произойти чувственный контакт. Вспышка заинтересованности друг другом, обмен импульсами, а порой даже - прямое общение. Так возникает любовь с первого взгляда. Скорее всего.
 В моей душе цвели розы. Благодаря Фее. Уже поэтому она должна была заметить меня.
Я не мог знать, что вчера ей приснился необычный сон. В этом сне был я, смотревший на нее с балкона, когда она выходила на большую, освещенную огнями сцену. А потом махал ей платком, купленным специально для нее. Платок был голубым и пах розовой водой.
 
 Она была танцовщицей: я ощутил это в ее осанке, в манере держать свое стройное тело. Помимо прочего, ее выдавал искусно наложенный макияж, с художественной прихотливостью подведенные глаза и напудренные щечки, а также зачехленное балетное платье, которое она держала в руках. У ее подружек тоже были чехлы. Девушки весело щебетали, мягкими голосами, порой разряжая тягучую атмосферу вагона фейерверками смеха. Фея говорила мало, в основном слушала. Задумчивый взор блуждал по тесному мирку электрички, ни на ком не задерживаясь. Я же смотрел на нее во все глаза. Кому-нибудь мой взгляд показался бы наглым и бесцеремонным. Но не ей. Она поймала сигнал, уловила в нем терпкое и безбрежное восхищение, грусть и надежду. Несколько секунд Фея глядела только на меня, и я в эти считанные удары сердца попытался вложить всю бурю эмоций, весь шквал чувств, захлестывающих меня. Наверное, она поняла, что творилось во мне, потому что вздрогнула вдруг и, одарив меня ускользающим всплеском зеленых глаз, повернулась к подругам.
 Маркес опять рухнул на пол. А я усмехнулся, так как на этот раз "маникюрщица" не отреагировала. Сон настиг ее в самый разгар работы, и она клевала носом, не выпуская из руки пилку.

_____________

 Жизнь прекрасна, когда в ней есть коралловый атолл или лужайка цикламенов на высокогорном уступе. Но она не менее прекрасна, если в ней есть крохотный огонек в конце тоннеля. Ведь этот крохотный огонек может вывести… в благоухающий сад, например. Я вдруг ощутил, что в мрачном коридоре моего существования стало светлее. Намного светлее. Близость Феи раскрыла во мне ставни, дав дорогу свежему ветру, смела пыль и разбросала всюду цветы. Наверное, розы. И я с трепетом подумал, - как бы стало хорошо, если бы она была рядом… всегда. Мне хотелось смеяться. Я безотрывно следил за ней, находясь где-то между сном и явью, а каждое движение ее рук и уголков рта отдавались во мне стоном во все теле.
 Она была Королевой.

 "Двери закрываются. Следующая остановка - "Новый Петергоф".
 Девушки зашелестели, я понял, что им выходить. Господи, сколько бы я отдал, чтобы продлить этот маршрут, сколько выложил, лишь бы задержать состав… однако поезд неумолимо приближался к роковой станции.
 И в тот момент произошло второе озарение мира. Крутой и целенаправленный поворот головы, бархатистые губы, быстрый, пронзительный взгляд… Мы снова стали единым целым, неразрывным звеном в цепи бурного потока эмоций. Создали наш собственный, интимный уголок, куда остальным входить запрещено. По крайней мере, мне так показалось. И там раскрыли друг перед другом карты, выложили все, что имелось, исповедались и поклялись на червовой масти. Червовый Король и червовая Королева. Эльф и Фея под знаком сердца.
 Пять или шесть раз громыхнули под ногами колеса, прежде чем она отвела глаза. Подружки что-то шепнули ей на ухо, и она рассмеялась вместе с ними легким колокольчатым переливом. И больше на меня не оборачивалась. Я пытался всячески напомнить ей о своем существовании, даже психокинезом воздействовал. Бесполезно.
 Мне пришла мысль, что это был последний наш диалог. Что она сейчас выйдет, не попрощавшись, электричка тронется, и я больше ни разу в жизни ее не увижу. Мне пригрезился темный дом, где опять закрыты ставни, где стены и закутки припорошены пылью, а на полу корчатся в одиночестве увядшие розы… Неприглядная картинка.
 Я оглядел Фею - с ног, обнаженных юбкой, до неприкрытой головы с золотыми локонами. Сам того не ведая, я уже тосковал по ней. И понял, что нельзя упускать шанса.
 Я встал и уверенным шагом направился к выходу.

 Позже, когда мы вместе обсуждали знакомство, я сказал ей, что просто вышел покурить. И наша встреча в тамбуре была случайностью. Естественно, она не поверила, а ее плутовская ухмылка не раз заставляла меня краснеть. Но все же я остался доволен собой. Не сдался в ее плен без боя.
 Проходя мимо, я коснулся ее руки. Не знаю, как она отреагировала, - я не стал задерживаться. Но, думаю, смотрела мне вслед. В кармане действительно оказалась сигарета, которую я и вертел в пальцах, пока поезд не стал замедляться, и в тамбур не набилась куча народу. Я прижался к стене, чтобы меня не вынесло потоком. Сердце в груди отбивало стаккато, колени подкашивались от нервного напряжения мышц. Но я всячески старался не выдать волнения.
 Поезд остановился. Двери раскрылись. И с этой поры время почему-то потекло крайне медленно, так вяло не пересыпался песок в часах томящегося от скуки персидского шаха. Люди все выходили и выходили: ничем не примечательные лица, однообразно бесцветные мины, - и я уж подумал, что Фея решила сойти с другой двери. Этот поступок означал бы ее отказ, ведь она видела, куда я направлялся. Черт бы побрал мою робость! Нужно было подойти к ней в вагоне, и прямо там объясниться в любви, не взирая на условности. Смелые идеи всегда посещают с опозданием! Ну, думаю, и поделом тебе. Впредь будешь предусмотрительней.

 Я помню, как нескончаемый поток с шорохом протекал мимо меня, словно горный ручей, помню, как в отчаянии я перестал смотреть вглубь вагона, и выглянул на улицу, где те же люди, вдыхая прохладный воздух после духоты электрички, мельтешили и суетились на перроне. Какая-то бабушка в пуховике раздавала газеты. О чем-то громко, пересиливая общий шум, спорила молодая пара, а ребенок, высунувшийся из коляски, изумленно и восторженно вертел головой. Мне сделалось грустно. Я перевел взгляд на куполообразные лотки и ларечки, за которыми вздымались громады парковых деревьев. Здесь она живет, вероятно, - пришла вдруг мысль, - или учится. Здесь прохожие, сталкивающиеся с ней, могут вдыхать запах роз и весны, даже теперь, в преддверии зимних вьюг. Здесь, на этой самой брусчатке платформы, она теряет свои следы, а вон там, под навесом, ждет порой электричку, кутаясь в киноварно-рыжее пальто. Я полюбил эти места в мгновение ока. И парк, и воздушные, словно из сметанного крема, домики, где обитают те, кто могут часто видеть ее, гуляющую под дождем без зонта или выполняющую тренировочные пируэты на тротуарах…
 Задумавшись, я чуть было ее не упустил. Она двигалась неспешно, словно плыла над землей. Ее приятельницы уже спускались с подножки, а она была еще тут, передо мной. Ноздри защекотал знакомый аромат. Фея смотрела прямо на меня, и хотя делала вид, будто она тут не при чем, в зеленых глазах колыхалось море предвкушения. Желания.
 Я взял ее за руку. Прикосновенье обожгло раскаленным свинцом, но я тотчас сообразил, что это жжение - лучший в мире подарок и высшее блаженство.
- Как тебя зовут?
- Маргарита.
- Когда я увижу тебя опять?
- Можно завтра. В пять. У меня выступление в малом зале Н.
- Я приду.
- А как зовут тебя?
 Звук застрял у меня в горле, словно плод каштана. После гармонии имени "Маргарита", мое должно зазвучать скрежетом металла. Греки были не в ладах с музыкой слова.
- Кирилл.
- Красиво.
 Мне пришлось отпустить ее руку. Объявили о конце посадки. И жестокое "Двери закрываются" вновь разразилось в ушах трескотней динамика.

  ____________

 Спал я, как ни странно, хорошо. Меня не терзали муки творчества. Я не курил одну за другой сигареты на балконе. Ночь была тихой и словно благословенной. Перед тем, как лечь, я некоторое время смотрел на небо. Оно было красным, как обычно. В памяти оживлялись картинки дня. Маргарита, входящая в вагон. Смешная девица, усердно шлифующая ногти. Трижды падавшие "Сто лет…". Я читал родителям стихи, и получал диаметральные отзывы. Я написал несколько писем, пил чай с печеньем, вывел на прогулку пса. А к двенадцати уже нырнул в теплую, уютную постель. Сны были яркие, но нечеткие. Какие-то дома, кутящие в общаге одногруппники, мыльные пузыри и девочка с воздушным шариком. Утром я с трудом вспомнил, что мне снилось. Как выяснилось впоследствии, Фея тоже видела девочку с воздушным шариком.
 Будильник сорвал глотку, пока я поднимался. На улице было светло и тихо. Я поставил чайник и пошел умываться. Барбос вился у ног, требуя кусочек. Я показал ему фигу. Из глубины зеркала в ванной на меня взглянуло странное существо. Я еле узнал своего двойника. Кивнув ему, я открыл воду и долго стоял, прислонившись к стене, не в силах пошевелиться. Близнец в зазеркалье тоже еще не пробудился. Но спустя некоторое время мы все же сбросили с себя остатки сна и пожелали друг другу удачи.
 Терьеру досталось немного батона, когда я уже стоял в дверях, одетый и обутый. Он вилял хвостом, и я чмокнул его в мокрый нос.
 Хотелось петь.

 И снова была электричка, снова полный вагон затуманенных глаз, и продавцы с мороженым и сырками. За окном плыло в прорезях сосновых крон утреннее солнце. А на страницах "Ста лет…" танцевали узорчатые тени.
 Я представил себе, как захожу в зал, освещенный огнями иллюминации, как занимаю место и томлюсь в ожидании. Соседка слева - пышная женщина в лиловом платье - читает программку, а сосед справа - молодой интеллигент с дипломатом - протирает стекла очков. В зале шумно. И очень светло. А там, за кулисами, Маргарита, немного нервничая, румянит кисточкой щеки. Скоро ее выход…
 Я не заметил, как провалился в сон, насыщенный кружевами белых плиссированных юбок и ароматом роз. Когда очнулся, поезд неторопливо подкатывал к платформе вокзала.
 Было около четырех.

 Движения замедлились. Шаг за шагом я подходил к лавке, на которой были аккуратно разложены шарфы, шапки, кошельки и перчатки. И платки. Толстая матрона-продавщица, переминаясь с ноги на ногу, грела ладони у рта. Она выхватила меня из массы, заметила что-то в моих глазах, а когда я приблизился, сразу же взяла меня за руку.
- Вам нужен платочек, молодой человек, - сказала она, кивнув, - вам абсолютно точно нужен платочек. Поверьте, я кое-что в этой жизни видела и довольно во многом разбираюсь. Вот, выбирайте.
 Я улыбнулся, так как на самом деле меня привлекли именно платки. Почему-то.
- Вот этот голубой. Он прелестен. Видите, аппликации? Это алая и белая розы. Будь я юной принцессочкой, я была бы крайне рада такому подарку. Вы любите розы?
 Я вновь улыбнулся. Матрона удовлетворенно покачала головой и поднесла платок к лицу.
- Он даже пахнет ими. Я везла его в коробке с розовой водой. Ах, этот запах вызывает у меня тоску по весне!
 Она еще что-то говорила, пока я рассматривал платок в руках. Действительно, красивый. Почти прозрачный, цвета увлажненных росою васильков, он на миг перенес меня в далекое прошлое. В Петербург, надушенный одеколонами франтов, расцвеченный улыбками дам в кисейных платьях, тонущий в вальсах и тайнах романтических свиданий.
- Спасибо за покупку, - звонко произнесла матрона, - ваша возлюбленная будет счастлива. Можете мне поверить!
 Я поблагодарил ее, бережно сложил платок и, спрятав его в кармашек у сердца, побрел к метро. Я не люблю метро. В принципе. Единственное, что меня в нем привлекает - это отражения в вагонных стеклах. Можно смотреть на них долго и совершенно безнаказанно. Погрузиться в человека, обследовать его внутренний мир, и найти в нем цветник, розарий… розы… Розы?
 Я обернулся. Мужчина за моей спиной, севший на "Садовой", держал в руках букет роз. Красных, как сухое вино. Я вздохнул, достал из кармана платок. Запахи смешались. И странно, аромат розовой воды мне показался приятнее, чем аромат самих роз. Эти цветы, в букете, были…просто ярким пятном на пальто, безликим растением, которому природа подарила сочный цвет и запах. А платок, пахнущий розовой водой, был Маргаритой. Она жила в нем, ее улыбка, ее взгляд, и вязь скрещенных бутонов, белого и алого, очень походила на букву "М". Это не просто фигурно вырезанная ткань, в этом платочке скрыт целый мир! Он не может быть обычным, повседневным носовым платком, никак не может. И поэтому я страшно удивился, когда мужчина, стоило мне извлечь его из кармана, предусмотрительно накрыл букет плащом, видимо опасаясь за свои цветы…

 Я боялся идти в Н. Не потому, что мне было страшно вновь увидеть Маргариту или встретиться с ней. Нет. Просто не хотелось портить эффект первого впечатления. Кто скажет, может быть, я и не узнаю ее теперь…
 Как бы то ни было, я шел - и шел довольно быстро - по направлению к театру, где, честно говоря, ни разу не был. Над головой кипело облаками бирюзовое небо, мимо проплывали хрупкие, разноцветные дома, ажурные мостики, парковые ансамбли, скверики… и вот, наконец, впереди показался обеленный портик фасада Н.
 Перед входом я остановился, взглянул на часы.
- Молодой человек, - послышался за спиной аристократически красивый голос, - не подскажите ли, который час?
- Без пятнадцати, - ответил я.
- А я-то думала, что опаздываю…
 Я обернулся. В метре от меня, приветливо улыбаясь, стояла старушка в широкополой шляпе с фазаньим пером, которой не устыдилась бы великосветская княжна, и ярко рыжем пальто времен, вероятно, доброго приятеля Онегина. Я сглотнул, потому что не ожидал увидеть ничего подобного. Старушка улыбнулась еще шире.
- Да-да, - протянула она, - где они, благополучные времена моей юности! Вы, наверное, удивлены моему костюму?
- Нет-нет, - ответил я для контраста, - но, думаю, вы несколько опоздали. На дворе двадцать первый век.
- Подумать только… - вздохнула старушка, - как летит время!
- Как птицы на юг, - вырвалось у меня.
 Она рассмеялась суховатым, но еще полным задора смехом. Мне стало неловко за себя.
- Вы не поверите, но я потомственная графиня, - лукаво подмигнула она, - и притом довольно знатной фамилии. Моим дедом был граф Алексей Шубин, может, слышали?
- Нет.
- Кончено, вы еще совсем юны, мой друг, - тут графиня взяла меня под руку и слегка под-
толкнула к крыльцу, - но вам бы полезно знать, что в роду моем все до единого…
 Я растерялся. Но старушонку это, видимо, совсем не взволновало. Она уверенным шагом, чуть не волоча меня за собой, взошла по каменным ступеням, не преминув, однако, подождать, пока я открою перед ней дверь, а затем, цокая каблуками старомодных сапог, направилась к какому-то переходу. Коридоры и вестибюли были полны народу. Я шел красный как мак, думая над тем, как со стороны может выглядеть идущая под руку пара, в которой кавалер - молодой человек в джинсах и стильной замшевой куртке, а дама - чопорная старушенция в "платьях", извлеченных из пыльного сундука.
 Люди смотрели с интересом.
- Кстати, - вдруг остановилась графиня, - вы же на балет? Какое у вас место?
- Я еще не взял билет.
- Вот что! - воскликнула она, - тогда садитесь со мной, я забронировала два!
 Я сглотнул. Мысль о том, что весь спектакль придется провести в компании с говорливой и расфранченной бабушкой, немного пугала меня. Что-то, видимо, выразилось на моем лице, потому что графиня вдруг взглянула на меня удивленно. Лорнета ей не хватает, подумал я.
- Вы беспокоитесь, что приглашает дама, а не наоборот?
- О нет! - поспешил заверить я, - просто… у меня… встреча… с другом!
- А! - просияла она, - тогда другое дело! Извините, что отвлекаю.
- Ничего.
- Увидимся после выступления. Вы мне очень понравились!
- Д-да, - машинально ответил я, - наверное…

 Когда я стоял в очереди, мне показалось, что кто-то пристально на меня смотрит. Я обернулся, но ничего не заметил. Пожал плечами и принялся разглядывать портреты и фотографии на стенах. И все же ощущение, что за мной наблюдали, осталось. Мало того, - резко возросло, когда неожиданно, прямо у кассы, меня настиг аромат свежих роз. Я развернулся…
 И в лицо тотчас брызнул слепящий свет.
 Фея улыбалась. Как и тогда, в электричке. Яркая, румяная, сверкающая бриллиантами блесток на нежном лице и золотистых волосах. Она остановилась, видимо, заметив меня, но лишь на мгновение - вскоре две подружки в пышных платьицах подхватили ее под руки и увели за собой.
- Молодой человек, вы покупаете или нет? - чье-то звучное сопрано.
- Очередь все-таки! - хрипловатый баритон.
 Место досталось в бельэтаже.
_______
 
- Ты любишь кофе? - спросил я как-то у нее. - Хороший крепкий кофе?
- Да, - просто ответила она.
- А твой любимый цвет - голубой?
- В яблочко.
 Тогда, в театре, я еще ничего этого не знал…

 Балет пока не начинался, и я решил заглянуть в кафетерий. Там пустовало несколько столиков. Самый крайний, у подоконника с лимонным деревом, мне понравился больше всего.
 Я взял чашечку "ambassador", и сразу тонкий аромат расплылся в прокуренном воздухе.
 Запахи жареных зерен, сигаретного дыма, розовой воды, которой был пропитан платок в моем кармашке… у меня уже начинала немного кружиться голова, когда Фея появилась в дверях. В кафе сразу стало светлее. Я держал в руке чашку, сигарета спокойно дотлевала в пепельнице, и сизый дым причудливо завивался у меня перед глазами.
- Так пристально смотреть нетактично, - сказал я сам себе, опуская взгляд.
 Оказывается, и в столешнице можно отыскать много интересного: там Виталий очень любит Машу, и группа Nirvana лучше всех, и крошки от коржика рассыпаны причудливо…
 А Фея уже стояла в полуметре.
 Я робко поднял глаза, стараясь сохранить остатки спокойствия. Но вдруг что-то сорвалось и бешено заметалось во мне, где-то в глубине разразилась буря, и зашелестели листья на порывистом ветру…
 Она перегнулась через столик, руками опершись о крышку. Был бы я смелее, я бы ее поцеловал. Но я струсил и вместо этого просто смотрел в ее зеленые, как нефриты, и очень-очень близкие глаза.
- Может, кофе?
 Люблю все портить.
- Ты готов меня похитить?
 А она - все реставрировать.
- Конечно, - улыбаюсь я, - но потом - кофе?
- Потом, - шепчет она, - все что угодно.
 Ее губы складываются в лучшую улыбку на свете, и белые оборки платья мелькают в дверях кафетерия.

 И был свет, и была тьма, и шелест рукоплесканий.

 Я сидел и думал, - пили ли горцы кофе после похищения своих невест? И еще я думал, зачем похищать Фею, когда достаточно всего лишь протянуть руку. Ее лицо было настолько близко, что в зеленых глазах я рассмотрел свое отражение, румяные щечки так и призывали коснуться их губами, такие нежные и свежие, будто только что распрощались с морозной улицей. А я ей про кофе. О чем думал?
 Сбоку женщина в лиловом креповом платье достала из сумки какую-то брошюрку. Я вспомнил, что именно так все и представлял: соседка слева читает программку, сосед справа – интеллигент (он просто еще не появился) протирает стекла очков, и зал замер в ожидании представления. Хотя странно: балет уже идет полным ходом, а женщина все просматривает программку, да и место справа пустует до сих пор. Где-то там, на сцене, белые, точно хлопья снега, порхают танцовщицы… и кларнетист в оркестровой яме так смешно раздувает щеки…
 Что мы будем делать с Маргаритой после того, как я ее похищу? Думаю, стоит сходить в Эрмитаж. Само собой, после кофе и «всего чего угодно». Затем я свожу ее в кино, на вечерний сеанс, на последний ряд. Какой фильм? А какая разница… Мелодрама с элементами трагедии! Потом – ресторан… официант подходит с блокнотом.
- Что желает леди?
- Суп со спаржей, говядину по-мексикански, мороженое и двойной «Johnny Walker» со льдом.
- А молодой человек?
- Пива.
- ???
- Пива… к устрицам, лососю ломтиками и креветкам под майонезом.
 Официант удаляется, играет быстрая музыка, странноватая для ресторана, какой-то фокстрот. Мужчины приглашают дам. Несколько пар уже танцуют.
- Чего это тебя… на морепродукты? – спрашивает Маргарита.
- Кофе перепил, - отвечаю я.
 Музыка звучит все громче… протяжно поет труба, сопровождаемая птичьими переливами флейты. Я открываю глаза, и сквозь завесу сна вижу кружащихся на сцене балерин. Размытые и нечеткие силуэты.
 Я проспал почти весь акт. Черт…

 Непутевый из меня зритель. Пришел на балет, чтобы духовно обогатиться, вырваться из-под давящей плиты повседневности, дать душе вздохнуть свободно и умиротворенно… а сам сразу спать. Интересно, танцевала ли Маргарита? Если да…
 О боже! Я ведь все пропустил… я не видел, не видел ее, а она ведь танцевала для меня…
- Скажите, - обратился я к соседке, - вы не заметили на сцене Фею?
- Фею? – она посмотрела на меня удивленно и непонимающе.
- Ну да, Фею. У нее золотые волосы и невероятно красивые изумрудные глаза.
- И еще от нее пахнет весной?
- Да!
- Нет, не заметила.
 И потом уже тише, как бы про себя:
- Ох уж эта юность…
 Я вздохнул. Время акта подходило к концу. Я понятия не имел, сколько он длится, но чувство было именно такое: ВСЕ. КОНЕЦ.
 Девушки еще вращались в пируэтах, порой застывая, словно обращенные в воск, и снова, и снова летели над сценой, заставляя забыть обо всем и слушать песню танца, подстраивая сердце под ритм виртуозных па. Кларнетист, видимо, закончил свою партию, его место было незанятым, а ряд музыкантов теперь напоминал расческу, у которой не хватает одного зубца.
 Меня же почему-то неумолимо тянуло к выходу. Хотелось бросить этот зал и какое-то время побыть в одиночестве, побродить в полупустых коридорах, покурить, наконец. Я обернулся и посмотрел на двери, возле которых зевала, сидя на стуле, билетерша. От выхода веяло живительной прохладой, точно там разгуливал степной ветер, и какие-то магнетические силы захватывали меня в свои объятия.
 Ну где же ты, Маргарита!
 Для собственного утешения я достал из кармашка платок, и помахал им. Так должно было быть в ее сне, о котором я даже и не догадывался тогда. Платок взволнованно трепетал в воздухе, напоминая стреноженного голубя. Как у Шекспира:
Он как ручная птичка щеголихи,
Привязанная ниткою к руке.
Ей то дают взлететь на весь подвесок,
То тащат вниз на шелковом шнурке.
 Мне почему-то сразу вспомнились эти строки…

* * *
 
 Сейчас Маргарита лежит рядом со мной, на спине, согнув ноги в коленях. Она смотрит в потолок, и на ее лице распускается ясная улыбка. О чем она думает? Солнечный свет, расслоившись в тюле, вычерчивает на кровати асимметричные узоры; ее позолоченная лучами грудь пока еще бурно вздымается, восстанавливая привычный ритм, и на всем теле водят пляски призрачные полутени, когда ветер, заглянув в комнату, слегка тревожит своим дыханием занавески.
 Сигарета в моих руках дотлела почти до конца. Я затушил ее, глотнул соку из стакана, стоявшего на тумбочке и взял Маргариту за руку. Она приподнялась на локте, повернулась ко мне, а ее волосы, и без того золотые, опали ей на плечи и чуть-чуть затушевали родинку над правой грудью. И хотя за окном стояла осень, внутри у меня внезапно расцвели апрельские подснежники. Хотелось смеяться, смеяться без остановки, без передышки, до умопомрачения. Хотелось насвистывать озорные мотивы и бежать по тротуару, навстречу прохожим, расплескивая ботинками воду из зеркальных лужиц.
 Брови Маргариты чуть изогнулись, казалось, она немного удивлена.
- Так что нам мешает? Давай побежим!
- Как тогда, во время твоего выступления?
- Даже быстрее.
- А потом заглянем в «Чашку»?
- Тебе – мокко, мне – кон панна…
- Со специями?
- Ага.
- У меня есть пять минут?
- Только три!

* * *

 Раз-два, раз-два…
 Это мои шаги по коридору. Людей почти никого, только счастливые лица балерин глядят на меня с фотографий и картин на стенах. Мне хорошо. Мне лучше всех!
 Раз-два, раз-два, раз-два…
 Шаги ускоряются, потому что мне вдруг показалось, что в конце коридора мелькнуло что-то белое. Я почти выбегаю в парадный вестибюль, откуда доносится легкий мотив «Сказок Венского леса». Четыре дивана, огромная пальма, девушка-продавщица напитков листает журнал, слегка покачивая головой в такт вальсу. А у двери главного фойе стоит старушка-графиня, опираясь на зонтик и… Маргарита. О чем-то спорят.
 Вдруг графиня перевела хмурый взгляд на меня. Маргарита тоже.
 А я взял и подошел.

- Ах, так это вы… - сказала старушка очень недовольным голосом.
- Я?
- Вы-вы! Я не позволю этого! Гляньте, как разошлись!
 Я ничего не понимал. Совершенно ничего. Но Маргарита улыбалась, и в этой улыбке серебрилась утренняя роса на скатах крыш. Ее рука незаметно коснулась моей, наши пальцы сплелись. И только тогда я догадался, только тогда до меня наконец-то дошло, что мы…
 Мы сделали это одновременно. Развернулись, и, не разнимая рук, бросились бежать по мраморному полу к дверям. Мы даже не бежали, мы плыли под звуки Штрауса, не слыша и не чувствуя ничего, кроме этой легкой мелодии, звучащей в вестибюле, коридорах и у нас в сердцах. Штраус! Только Штраус! И далекого «Стой! Маргарита!» будто никогда и не было в этом мире, а даже если и было, то оно тут же растворилось в звуках музыки и многократном эхо от закрывшейся за нами двери…

 Небо горело синевой индиго, и розовые облака мчались на юг…
 А перед нами стелилась дорога, и пролетали дома, в которых кто-то готовил себе обед, ложился спать или читал книгу… пролетали арки, скверики и дворы с машинами, с белыми голубями, с расчерченными на асфальте «классиками»…
 Ветер развевал наши волосы и платье «похищенной» Маргариты. Прохожие, глядя на нас, умиленно улыбались. А мы все убегали и убегали, от сердитой графини, от разъяренного балетмейстера, от озадаченной девушки-продавщицы и самодовольной женщины в лиловом крепе. Но больше всего - от нашего одиночества, оставленного где-то там, в далеком, незапамятном прошлом.
- Это что, твоя бабушка?
- Ага.
- Вот это да! Она предлагала мне…
- Тихо. Не будем об этом. Лучше посмотри вон туда…
 Я посмотрел. По темной речке, подгоняя друг дружку, плыли два красно-рыжих кленовых листа, последний дар октября…
 На миг мы прикрыли глаза, мысленно прощаясь с осенью, а заодно и с прежней жизнью, в которой от нас осталась одна лишь фотография, сделанная на набережной случайным встречным романтиком. Теперь эта фотография хранится где-нибудь в альбоме на запыленной полке. И пускай.

 Маргарита крепко сжала мою руку, опустила голову мне на плечо. Мы еще долго смотрели на черную воду в реке, остуженную октябрем, но вместо прелого запаха осени я почему-то чувствовал аромат свежих роз и тающего по весне снега…