Дурдом. Часть 1. Глава 14. На пьедестале Леночкиных симпатий

 У главного врача больницы – Григория Викторовича – с самого утра было, неведомо отчего, препоганейшее настроение, которое днем, вместо того чтобы смягчиться и разгладиться под отвлекающим воздействием пульсаций окружающей жизни, ничуть не смягчилось и не разгладилось, а ближе к концу рабочего дня и вовсе сделалось настолько мерзопакостным, что даже Григорию Викторовичу уже становилось самому от себя противно. А тут еще очередное не слава богу в хирургическом отделении...

 В его кабинете находились заведующий хирургией Бабчинский (он сидел на стуле напротив Григория Викторовича) и молодой перспективный хирург Коленвалов – он стоял. Несмотря на то что кабинет был достаточно вместительным (в иные дни здесь умудрялись размещаться до тридцати посетителей), сегодня двоим-двоинственным гостям он казался тесным как сосновый гроб. Особенно молодому хирургу Коленвалову.

 – ...Опять крики! Опять у вас, опять крики! Опять, как всегда, у вас все время какие-то крики!!! – бушевал главврач. – Вы по-прежнему не можете резать людей тихо и мирно? Вам нравится, чтоб все у вас происходило со скандалами? Ну, не можете так не можете... Заявление на расчет – и до свидания... Но как же можно так работать, я не понимаю? Как это у вас так могло выйти с этим Караваевым?! Ну? Может, вы меня просветите, как такое может бывать, как с вашим Караваевым? Я тебя спрашиваю, Коленвалов...

 Коленвалов переступал с ноги на ногу, высовывал и снова прятал руки за спину.

 – Ну, уверенней! – продолжал нетерпеливо торопить главврач. Людей же резать всех подряд у вас хорошо получается? Так умейте и докладывать, чего уж там. Ну? Как это произошло?

 – Я его прооперировал... – забормотал наконец Коленвалов, – под общим... потом, когда он проснулся, поздравил, как вы учили... сказал, что операция в целом прошла хорошо. Тут он и это... – Коленвалов замолчал и в очередной раз показал и спрятал руки.

 – Ну, ну же! – подбодрил главврач. – И это он – что?

 – Ну, и а он это и говорит: спасибо, но я заходил в предоперационную, только чтобы того... чтобы отремонтировать кран. Я, говорит, слесарь, вообще-то...

 – И ты! просто из-за твоей халатности! прооперировал нормального, здорового человека! – подытожил главврач и хлопнул ладонью по столу. – И вы, из-за вашей, как всегда, халатности, допустили эти крики на всю больницу, будто у нас не больница, и не хирургия, а натуральное... натуральное...

 – Караваев не кричал, – пробормотал Коленвалов.

 – Ах, не кричал?! А то, что его вопли слышали даже люди на автобусной остановке, это как? Это у них были такие массовые галлюцинации, вы хотите сказать? Или это у вас массовые галлюцинации?..

 – Караваев не кричал. Это не Караваев кричал... Это, может быть, вы имеете в виду, когда негр кричал? Африканец из Эфиопии?

 – Кто? Кто кричал?

 – Африканец сильно кричал. Из Эфиопии.

 – Вы с ума сошли, – главврач откинулся на спинку кресла и некоторое время молчал, вытаращив глаза. – Нет, вы что, с ума сошли? Как это так – у вас кричал негр?! Вы что, хотите международного скандала? Вы что, не понимаете, что завтра везде по Би-би-си только и будет сплетен о том, что в наших больницах кричат ихние негры? Вы знаете, что будет с нами – с вами и со мной, – если нас обвинят, ко всему прочему, в расовой дискриминации? Мне кажется, вы ничего этого до сих пор не понимаете... Что ему было нужно, чего он хотел?

 – Хотел, чтобы зашивали его только черными нитками.

 – Ну так и что?

 – Как что? Откуда у нас черный шовный материал?

 Главврач возмущенно всплеснул руками:

 – Значит, из-за этой такой ерунды вы взяли и устроили международный скандал! Вы что, совсем бестолковый? Ты что, не мог показать ему какой-нибудь черный шнурок, а потом дать наркоз и... в общем...

 – Мы так думали. Но не смогли.

 – Как это не смогли? Неужели ни у кого не нашлось шнурка? главврач демонстративно поглядел на ноги Коленвалова, обутые в ботинки как раз именно с черными шнурками.

 – Шнурок нашелся, – молодой хирург глубоко вздохнул. – Не нашлось наркоза.

 – Это в каком смысле? – главврач замер, точно перед объективом фотоаппарата.

 – В прямом смысле, Григорий Викторович. Перед негром оперировали женщину одну, с аппендицитом. Ей пришлось дать наркоз дважды.

 – Почему дважды? Вы что там, разучились проводить и анестезию тоже? Почему дважды, я спрашиваю?

 – Один раз во время операции, а второй раз – чтобы остановить ее разговор об этой операции. Из-за этого перерасхода и пришлось поэкономить.

 В разговор вмешался заведующий хирургией:

 – Это я дал приказ по отделению, чтобы в случае перерасхода наркоза уменьшали расход для экономии. Недостача сам знаешь какая. Теперь я установил суточную норму.

 – Клоуны... Клоуны! – главврач вновь откинулся на спинку кресла и переводил взгляд то на молодого хирурга, то на его предприимчивого начальника. – Ну хорошо, неужели нельзя было в режиме этой вашей экономии прооперировать кого-нибудь из наших, того же самого слесаря? Нельзя же, в самом деле, из-за такой ерунды обращать на нас лишнее внимание да еще и осложнять международную обстановку! Вы прямо как дети, ей-богу...

 Беседа в таком духе как нельзя более благотворно действует на начальничьи нервы, и было заметно, что Григорий Викторович уже слегка отошел. Сокрушенно махнув рукой на Коленвалова, он стал разговаривать с Бабчинским:

 – Что еще у вас было сегодня?

 – Кроме тех операций, о которых сейчас говорили, было еще два легких случая – производственная травма и авария – и один тяжелый: муж, отказавшийся мыть посуду.

 – Что с мужем? Есть надежда?

 – Операция на голове была очень сложной, но ему повезло: удалось избежать ампутации.

 – Ага... Удалось, значит... – Григорий Викторович, разрядившись, уже потерял интерес к разговору и начал думать о чем-то своем. – Ну, удалось так удалось... – Он поднялся с кресла. – Все. Не буду вас задерживать. Ну вас к черту. Кто сегодня дежурит в ночь?

 – Сологубов.

 – Ну-ну... Предупредите, что, если опять хоть что-то произойдет – хоть крики, хоть негры, хоть снова муху в живот зашьют, – уволю в тот же день!..


 Провожая взглядом буквально вывалившегося из шефовой резиденции хирурга Коленвалова, еще не вполне освоившегося после полученной взбучки и имевшего вид крайне разнесчастный и жалкий, секретарша Леночка Болотова размышляла.

 “Господи, – презрительно искривив губки, думала она, – и на этого мямлю, на этого немужчину я делала такие большие расчеты. Из-за этого такого него – столько потратила времени и, быть может, здоровья, и все ради чего?.. К тому же, как вообще можно жить с таким костоправом, с таким коленвалом, с таким человеком, который режет людей как арбузы и даже не поморщится! У которого, может быть, однажды дрогнет рука, и он загремит в тюрьму, и накроются вся его перспектива и вся моя светлая замужняя жизнь. А то еще вдруг начнет ревновать он, этот чокнутый хирург, и запросто зарежет свою – невинную! – жену...”

 Уничижая Коленвалова в собственных глазах, Леночка несколько кривила душой, пытаясь убедить саму себя в справедливости новых своих намерений. Совсем еще недавно хирург Коленвалов числился в Леночкином списке потенциальных женихов, ни много ни мало, на втором месте – сразу после Григория Викторовича (которого она и не думала вычеркивать несмотря на многочисленные беседы с подругой Талалаевой). Было даже время, когда молодой хирург восходил прямо на первое место пьедестала, – это случилось тогда, когда после очень серьезной проверки шефу стала светить реальная возможность засвистеть в места не столь отдаленные. Но в конце концов вся та музыка завершилась вполне благополучным аккордом, шеф остался шефом и, как и полагается шефу, снова занял бесспорное лидерство в Леночкином хит-параде, а простой, хотя, конечно, и перспективный хирург Коленвалов очутился на своем постоянном втором месте.

 Теперь вдруг самым неожиданным образом в список счастливых кандидатов в Леночкины мужья – состряпанный, кстати сказать, не с бухты-барахты, а в результате долгих и тщательных размышлений, – стремительно ворвался новый потенциальный муж, некий Иван Иванович, рядовой больничный пациент, которого она видела всего четыре или пять раз, узы Гименея с которым не обещали ни богатства, ни почета, и сам он не мог похвастать ни богатством, ни известностью, ни даже разудалой молодостью, и единственным его положительным отличием от прочих знакомых ей столь же бесцветных смертных была дырявая его память – достоинство, которое могло стать достоинством разве что только под гипнозом философских бесед с Анжеликой Талалаевой. Но самым странным и самым неожиданным было то, что этот почти совершенно незнакомый ей человек вдруг с ходу обогнал и кучерявого окулиста Пчелкина, и кареглазого реаниматора Антона Куликова, и сына главврача терапевтического отделения Диму Маличенко, и зубного врача Петю Скворцова, и многих других, и даже молодого и перспективного хирурга Коленвалова, и даже самого главврача – Григория Викторовича, – и взметнулся на самую вершину Олимпа и, вообще говоря, оказался вне всякой конкуренции.

 Добросовестно пересказав Талалаевой все, что удалось разведать о беспамятном покорителе страждущих женских душ, и получив “добро”, Леночка постаралась использовать все возможности познакомиться с жертвой своего брачного расчета поближе – с последующей неоригинальной целью завладеть его опустошенным амнезией сердцем. Намерения ее на этот счет были самыми что ни на есть серьезными, но все же (хоть она и не отдавала себе в этом отчета) это для нее была больше игра сложная, серьезная, взрослая игра – игра в завоевание мужчины. Что будет потом, на более поздних стадиях игры, и чем вообще игра ее может закончиться, Леночка представляла себе слабо. Ее фантазии пока не хватало на то, чтобы вообразить себе все от начала до самого конца. Пока что у нее была одна вполне определенная цель, цель-минимум, и она, заняв толику упорства у подруги, тщательно следовала поставленной цели. Все остальное казалось ей как бы погруженным в туман. Бродить в тумане, натыкаясь на сучки и сваливаясь в ямы, ей совсем не хотелось. Хотя, разумеется, временами она все же задумывалась о более отдаленном будущем. И находила между настоящим и будущим уйму противоречий.

 Главное противоречие выводилось, конечно же, из болезни Ивана Ивановича. Мнение Анжелики Талалаевой по этому поводу было несокрушимым: дырявые мозги мужчины – высшее благо для женщины. “Ну что ж ты, ну как же ты можешь хотеть его выздоровления, когда главная ценность твоего действительно, может быть, будущего мужа как раз и есть его куриная память!” – твердила она. Но Леночка, при всем своем уважении к подруге, не всегда разделяла ее мнение. Были у нее по кой-каким вопросам и собственные убеждения. Например, она очень хотела, чтобы Иван Иванович выздоровел (ох уж эти женщины: сначала они ищут себе избранника специально с дефектом, а потом им уже и дефект не нужен, а сам избранник все равно нужен!). В идеале, размышляла она, было бы хорошо, если бы Иван Иванович все ж таки обо всем вспомнил, но дальше, по ходу совместной семейной жизни, забывал как можно больше. Таким образом Леночка заполучила бы и отличного (по Анжеликиной теории) мужа и не выглядела бы полной дурой в глазах других подруг: ведь все же это несколько слишком крутой авангардизм – брать мужика, о котором даже не знаешь, кто его мамочка и папочка, и не знаешь, не сидел ли он уже в тюрьме за убийство своей жены. И с другой стороны, глупо было исключать вероятность и того, что у него где-нибудь дома, в огороде, зарыт солидный капитал или что он генерал полковник в отставке либо директор ювелирного завода. Все это по возможности скорее надо было выяснить.

 Словом, Леночка вознамерилась самым решительным образом принять участие в лечении Ивана Ивановича, хотя шаг это был, что и говорить, очень рискованный: ведь вдруг, когда он все вспомнит, окажется, что он давным-давно женат и имеет, к примеру, одиннадцать детей. Но Леночка была честной секретаршей. Как ловец женихов она вовсе не была заинтересована в “прозрении” ее избранника, но как просто человек, как просто добрая, сочувствующая женщина она не могла допустить, чтобы будущий муж мучился и страдал, до конца дней безуспешно силясь воскресить в память свои молодые годы. Две натуры отчаянно боролись в Леночке. И вторая, “сочувствующая”, натура пока что пересиливала первую. Так пересиливала, что даже и первоначальная цель – пленить Ивана Ивановича – постепенно уступила место другой важной цели – вылечить Ивана Ивановича. Чему она, как уже было сказано, и решила теперь себя посвятить.

 С точки зрения Анжелики Талалаевой, то, чем надумала заняться подруга, было чрезвычайно глупо. С точки зрения Леночки Болотовой тоже.

 “Зато, – рассуждала она сама для себя, – честно!”