Дурдом. Часть 1. Глава 10. Сон в руку

 Иван Иванович сидит дома у окна, задумчиво глядя на рацию. До него не дошло секретное сообщение Центра. Он читает его еще раз. Все равно не доходит. Начинает читать по слогам: “ИС-ТОП-ТАЛ ЧЕ-ТЫ-РЕ ПА-РЫ ЛЫЖ ТЧК ГДЕ ШВЕЙ-ЦА-РИ-Я ВОПР ПАС-ТОР ШЛ... ШЛАГ ТЧК”.

 Кто такой Шлаг? и при чем тут Швейцария? и Центр? Или это не Центр?..

 Вдруг он вспоминает лес, сугробы, лыжи, старенького измученного попа. Вспоминает, что забыл дать ему компас. Теперь он уже ничем не может ему помочь...

 Иван Иванович переключает приемник на музыку.

 На подоконник садится белая ворона и начинает назойливо кричать: “Карр!.. Карр!..” Иван Иванович хватает ее и молниеносным гестаповским приемом выворачивает наизнанку. “Ррак!.. Ррак!..” – обиженно кричит ворона, улетая... Но нет, это не ворона. Это Мюллер. Это его голос...


 ...Мюллер сидит дома у окна. Стучат в дверь. На пороге – заросший мужик в заячьем треухе и, несмотря на летний зной, на лыжах.

 “Верблюды идут на восток”, – невнятно бормочет он пароль.

 “Верблюды идут к черту!” – кричит Мюллер. – Ваш Штирлиц живет в доме напротив...


 ...Иван Иванович сидит и смотрит в окно... С улицы, из-за угла, слышится странный ритмичный звук: “тук-тук” – будто кто-то вбивает гвозди в асфальт, “вжик-вжик” – будто кто-то чистит об асфальт подошвы сапог. “Тук-тук-вжик-вжик” раздается громче и громче, и это становится невыносимо слышать... Вдруг шум затихает у входной двери.

 Иван Иванович вздрагивает: на пороге стоит все тот же безобразный мужик, устало упираясь подмышками на лыжные палки, как на костыли. “Снег сошел”, – говорит он и начинает снимать лыжи. Это пастор Шлаг...

 Пастор Шлаг внезапно исчезает, и на его месте возникает Чапаев.

 “Откуда здесь Чапаев?” – пытается понять Иван Иванович.

 “Почему Чапаев?”

 “Зачем Чапаев?”

 “При чем тут Чапаев?”


 Иван Иванович проснулся и некоторое время лежал, стараясь связать запомнившиеся фрагменты сновидения в единое целое.

 “Да при чем же тут Чапаев?” – неожиданно подумал он вслух.

 – Что-что? – с готовностью отозвался Аркаша.

 – Ничего, я так. Сон вспомнил.

 Он поднялся и стал одеваться.

 – Сон – это хорошо, – как всегда, принялся болтать Аркаша. Говорят, когда человек спит, его душа высвобождается и летает по всем мирам. Даже к Богу залетает... – Он помолчал, чему-то улыбаясь. – Мне раз снилось, будто я в раю: апостол Петр будто стоит, а я с ним будто разговариваю. А справа, вот так, вбегает какой-то человек, осматривается по сторонам и снова убегает. И так несколько раз. Я спрашиваю: кто это за такой человек? А апостол Петр отвечает мне: это, мол, из реанимации один, никак с ним не решим. А тот вдруг перестает бегать и прямиком к нам идет. “Доктор, что, операция прошла успешно?” – спрашивает. “Какой же я доктор? – смеется апостол Петр. – Я апостол Петр”. А тот вдруг тоже как засмеется! Апостол Петр спрашивает: “А ты-то чего смеешься?” А мужик говорит: “Да мне смешно, что я уже тут, а там меня, наверное, еще оперируют”.

 – Аркаша, – крикнул с кровати Троцкий, – брось трепаться, слушать тошно.

 – Не слушай, – огрызнулся Аркаша. – Ты про свою рыбалку как начнешь трепаться – уши заворачиваются.

 – А что ты понимаешь в рыбалке? Ты небось живую рыбу в магазине только и видел. Ты хоть рыбачить умеешь, балаболка?

 – А чего там уметь? Наливай да пей, наливай да пей!

 Все, кроме Троцкого, засмеялись.

 – Есть такой анекдот, – продолжал Аркаша, с нетерпением дождавшись, когда станет тише. – Представьте, идет собрание членов общества рыболовов-любителей, посвященное организованному выезду на зимнюю ловлю. Решают, сколько брать водки. Один говорит: “Думаю, что по две бутылки на рыло хватит. В прошлый раз взяли по три, так половина членов свой автобус не нашла”. Другой говорит: “Нет, и по две много. Помню, когда-то по две брали, так половину снастей порастеряли”. “Значит, так, – решает председатель. – Значит так, берем по четыре, снасти не брать, из автобуса не выходить!”

 На этот раз даже Троцкий не выдержал и, рассмеявшись, махнул на Аркашу рукой:

 – Пошел ты, Аркаша... в парашу!

 Пожелание оказалось пророческим. Через минуту Аркаша умчался. Иван Иванович же взял лежавшую на тумбочке кипу газет, собранных за последнюю неделю и все еще не просмотренных, и сел на кровать. Слабая надежда достигнуть чего-нибудь чтением этих дурацких газет таяла день за днем. Пропорционально, день за днем, росла его нелюбовь к прессе, распространяющей почти лишь одну конъюнктурную чушь, и заодно к типографиям, печатающим эту чушь, и к корреспондентам, собирающим эту чушь и выдающим ее за насущную правду жизни.

 Он развернул верхнюю газету, нашел объявления и заставил себя читать:


Молодая семья из 16 человек снимет однокомнатную квартиру. Чистоту и идеальный порядок гарантируем.

Директору предприятия требуется молодая, стройная, светловолосая машинистка. Умение печатать на машинке не обязательно.

В районе гастронома “Русь” найден рожок от автомата “Калашников”. За потерей обращаться в стол находок городского ОВД. При себе иметь паспорт, сменное белье, туалетные принадлежности.

Молодой фермер ищет невесту из хорошей семьи, имеющей в приданое трактор. Отвечу на письмо с фотографией трактора.

В автосалон “Колесо” для зажиточных жителей нашего города поступил в продажу набор “Неделька”, состоящий из семи автомобилей “Жигули” разных цветов.

Познакомлюсь с молодой, симпатичной девушкой или юношей. О себе: молодой, симпатичный юноша или девушка.

В районе Чапаевского микрорайона утеряна басовая труба в футляре. Нашедшего просим не возвращать хозяину. Крупное вознаграждение гарантируем. Жильцы микрорайона.

Медленно печатающая машинистка ищет заикающегося директора.

Меняю разбитый мотоцикл на инвалидную коляску.

Бесплатные благотворительные обеды мультимиллиардером Р.Шапурдиновым временно не даются.

 Иван Иванович еще раз перечитал последнее объявление и бросил газеты обратно на тумбочку.


 После завтрака, сразу из столовой, Аркаша и Иван Иванович отправились во двор.

 Людей там было пока немного: основная масса пациентов выходила гулять после тихого часа, так как утро обычно было временем для приема процедур, либо общения с врачами, либо, в конце концов, посленочного досыпания. Зато ближе к вечеру, если, конечно, не портилась погода, весь дворик заполнялся халатами и пижамами (уже известных нам расцветок), и с американского разведывательного спутника “Инселент” территория больницы, наверное, казалась какой-нибудь экспериментальной фермой по разведению гибридов зебры с попугаем.

 Иван Иванович с Аркашей, прогуливаясь, обогнули угол здания, профланировали под окнами гинекологического отделения и, дойдя до конца аллеи, приостановились возле поросшего мхом забора морга.

 Территория морга отделялась от двора больницы деревянным забором, проломленным уже, впрочем, во многих местах. Забор этот имел значение скорее символическое, нежели практическое, однако и такого его назначения было вполне достаточно, ибо вряд ли мог обнаружиться хотя бы один пациент, возжелавший попасть туда раньше срока, тем более что перспектива оказаться по ту сторону забора была и так вполне реальной. Когда-то, по первоначальному замыслу, забор должен был скрывать от живых еще пациентов то, что происходило на территории морга, чтобы, так сказать, не лишать их этим безотрадным зрелищем заряда бодрости и оптимизма. И, соответственно, забор был очень высоким – почти шестиметровой высоты. Но однажды сильным порывом ветра стратегический забор тот завалило наземь, и лишь каким-то чудом не прибило им насмерть находившихся в этот момент на территории морга троих молодых людей, приехавших забирать своего покойного дядюшку. Один из них после этого случая стал заикой на всю жизнь, другой почему-то оглох, а третьего, на которого дядюшка вывалился из гроба, пришлось поместить в психбольницу.

 Новый забор стал в два раза ниже и, следовательно, во столько же раз безопасней. Единственный его недостаток состоял в том, что теперь начиная уже с третьего этажа больницы, где, в частности, размещалась гинекология, вся территория морга была видна как на ладони. Многие беременные дамочки были очень недовольны этим обстоятельством, но до открытой забастовки и отказа рожать пока что дело не доходило.

 Иван Иванович впереди, а сзади Аркаша прошли по извилистой тропинке к тому месту, где морговский забор примыкал к основной, больничной, ограде, и сели на лавочку, непонятно для каких целей там установленную.

 – Не исключается, что когда-нибудь и мы тоже сюда... вперед ногами, – с грустной иронией поделился мыслями Аркаша, разглядывая через широкую брешь унылое здание.

 – Типун на язык... – пробормотал Иван Иванович.

 – Типун не типун, а никто не застрахован. Вся жизнь состоит из случайностей. О них заранее и не подозреваешь... Лет пять назад был один случай, например. Одна баба ехала на легковушке по Коллективной, и у нее под колесами что-то там звякнуло; она вылезла, с большим трудом запихнула выпавшую деталь в багажник, потом кое-как доехала до автосервиса; там механик посмотрел на машину и говорит: ничего страшного, можно ездить, только придется отвезти на место крышку канализационного люка. Так вот, с того момента, как та баба зацапала крышку, и до того, как она с ней вернулась обратно, прошло всего минут пятнадцать-двадцать. Понятно?

 – Ну. И что?

 – А то, что за эти четверть часа упал в люк и чуть не убился человек, мой родственник. Он двадцать лет ходил той дорогой на работу и с работы, и всегда люк был закрыт.

 – Да я не спорю. То, что в жизни полно сюрпризов, я и по себе знаю. Но часто все-таки достаточно элементарно смотреть под ноги, в фигуральном смысле, конечно, – тогда и неожиданностей станет меньше. Вообще, то, что для одного человека – полный сюрприз, кто-то другой, может быть, легко бы предусмотрел. Простая предусмотрительность делает человека готовым ко всему.

 – Покажите же мне такого человека!


 К моргу, жалобно скрипя всеми своими болтами и заклепками, подкатил дряхлый грузовичок и с мучительным стоном остановился, едва не наехав колесом на нижнюю ступеньку крыльца. В его кузове, вращая во все стороны головами, сидело несколько молодых людей лет по восемнадцати.

 Из кабины выбрались две пожилые женщины – обе в черных косынках. Впрочем, фигурами они вовсе не походили на старух, и такое представление об их возрасте создавалось лишь, если рассматривать их лица – бледные, морщинистые и... усталые.

 Увидев их, один из парней (он был почему-то, несмотря на жару, в каракулевой фуражке) привстал и загорланил:

 – Теть Валь, а Вася сегодня выйдет?

 Женщина, к которой, очевидно, он обращался, провела платком по глазам и тихо ответила:

 – Вася умер.

 Обе они стали подниматься на крыльцо, а молодой человек, увидев, что они вот-вот скроются за дверью, в беспокойстве вскочил на ноги:

 – А что он, дома, что ли, решил остаться?

 Женщина остановилась и повторила:

 – Я же сказала: Васенька умер.

 – Так я не понял, – воскликнул парень, – он сегодня за маком не поедет?!

 Вторая женщина бросила на него сердитый взгляд и, обняв рукой спутницу, повлекла ее за собой.

 – Зачем только было их брать...

 – А как бы я сама управилась? – вздохнула та. – Я и брала двоих, а эти сами откуда-то набрались. Васенькины друзья все-таки, как прогнать?

 Они вошли в здание, а парень в фуражке, почти взобравшись на кабину, с непередаваемым трагизмом в голосе закричал им вслед:

 – Так кто ж теперь тогда за маком-то поедет?!

 – Да ладно, в натуре, не шуми, – дернул его за рубашку кто-то из товарищей. – Может, его перекумарит и еще отпустит. Вон у Кума позавчера такой отходнячище был...

 – Заткнись ты, не каркай, – перебил его невидимый из-за борта Кум.

 – А я че, я молчу.

 – Пацаны, – раздалось со дна кузова, – кончайте, блин, звенеть. Весь кайф перегадили.

 Сделалось тихо.

 – Так а че теперь? – вдруг снова поднялся во весь рост неугомонный приверженец каракулевых фуражек. – Че теперь Вася?

 – А че Вася? – ответили со дна кузова. – Вася отъехал круто. Ему ништяк теперь. А может, его еще того, оклимают. Щас запросто. Одному пианисту крышкой рояля пальцы оттяпало, так ему новые пришили – щас тарабанит не хуже, чем раньше... И ноги искусственные ставят – на дискарь ходить можно.

 – Что ноги? – отозвался еще один. – В Америке вон, базарят, голову чудаку приделали...

 – Хрена там Америка! У нас в войну, я слышал, в одной воронке от бомбы нашли чью-то задницу: ни человека, ни фига нет – одна задница. Ну и пришили к ней руки, голову, ноги.

 – И че?

 – И ни че. Сейчас начальником работает.

 – Все от здоровухи зависит. Вася, вообще, крепкий пацан. Он когда-то под кайфом с балкона слетел. Толпа собралась. А я еще не в курсах был, подхожу, спрашиваю: чего тут у вас, в натуре? А Вася встает и говорит: не знаю, Сподык, сам только что подошел.

 – Ну заткнетесь вы или нет? – послышалось со дна кузова. – Че вы, как козлы!

 Все замолчали. Над грузовичком взвился дымок...

 Наконец женщины вышли, позвали четверых. Несчастный Вася плавно выехал в гробу из затхлого и сумрачного помещения морга на свежий воздух.

 Грузовичок с трудом завелся и, скрипя престарелыми суставами, тронулся. Беспокойный друг покойного то поднимался, то вновь приседал на корточки, то снимал, то надевал свою каракулевую драгоценность и время от времени, словно не желая окончательно поверить в печальную реальность происходящего, жалобно восклицал:

 – Вася, ты не умер! Ты гонишь!!!

 Тонкие струйки конопляного дыма нежно обволакивали Васю, и как бы гладили его по лицу, и ласково щекотали ему нос. И от этого, наверное, ему было еще больше “ништяк”.


 – Да-а... – протяжно произнес Аркаша.

 – Вот вам и случайность, – подхватил Иван Иванович. – Где-где, а уж тут наперед можно было предугадать: начал наркошничать – тебе труба. Кто-то раньше, кто-то позже...

 – Кстати, о трубе. К нам в больницу как-то привозили одного музыканта – трубача. Ему сосед пробил голову молотком. Четыре года, говорит, терпел и наконец не выдержал. Не знаю, живой он остался или нет... Так как, мог тот трубач такое предусмотреть?

 Перед глазами Ивана Ивановича словно наяву вновь появилось прочитанное утром объявление.

 “В районе Чапаевского микрорайона утеряна басовая труба... Труба в Чапаевском микрорайоне... При чем здесь опять Чапаев?.. Просто такой микрорайон... А при чем здесь Чапаев?.. Есть такой фильм и есть микрорайон... Чапаев там с усами... При чем тут усы?” – мысли Ивана Ивановича бешено вращались, сменялись, толкаясь и налезая одна на другую, со все ускоряющейся скоростью, приближаясь к неуловимой, но бесконечно важной догадке. – “Обычно Чапаев – это усы. И конь... К бесу лошадь... Усы... Как в ресторане... А артист, игравший его, тоже такой усатый? Или другой?.. Могло так совпасть?.. Тот, в ресторане, усатый же! Не постеснялся такие усищи носить... Такая рожа... Что с усами, что без усов – противная рожа. Как вчера в коридоре... Ну вот, забыл поговорить с тем, кто вчера... Такая рожа... Усы бы к ней... Не может быть!.. Точно: усы – и вылитый Чапаев! Как в ресторане... Не может быть!.. “Ух, падло!” Нет: “Ты что сказал, падло?” “У-у, падлы!..” Точно! Не может быть!”


 Иван Иванович, забыв о хромоте, влетел в приемную главврача и рванул ручку кабинета. Дверь не открылась. Он рванул снова – дверь была заперта.

 Он растерянно оглянулся и только теперь увидел сидевшую за огромным столом из натурального дерева миниатюрную секретаршу. На несколько секунд воцарилось молчание, нарушаемое лишь его шумным дыханием.

 Наконец секретарша, видимо ошеломленная в первый миг внезапностью его появления, вспомнила возложенные на нее служебные обязанности. Она сказала:

 – Нету!

 – Где? – борясь с одышкой, спросил Иван Иванович.

 – Нету, – повторила секретарша, искренне полагая, очевидно, что выданное ею слово содержит всю необходимую для нормального человека информацию и только полный идиот может хотеть чего-то еще.

 – Когда?! – изменил тактику Иван Иванович.

 – Ждите, – подробно ответила секретарша.

 – Долго?

 – Ждите.

 Очевидно, несчастная просто страдала словесным запором.

 “Как ее взяли только?” – подумал Иван Иванович, а вслух сказал: – А я вот думал: куда деваются хорошенькие девушки? Кругом одни обезьяны. А они, оказывается, предпочитают, так сказать, скромную секретарскую службу! – И сам удивился, какую отморозил чушь.

 Однако столь незамысловатый комплимент сыграл роль волшебного заклинания и произвел на девицу прямо-таки оживляющее воздействие.

 – Да ну, – слегка покраснев сквозь сантиметровый слой пудры, глубокомысленно пролепетала она.

 “Ну, уже два слова – лучше, чем одно”, – подумал Иван Иванович и продолжил наступление:

 – Нет, действительно, вы, наверное, владеете даром очаровывать людей?

 – Даром? – пожала плечами секретарша. – Еще чего не хватало!

 – Честное слово, будь я вашим шефом... У вас здесь какая зарплата?

 – Сто двадцать.

 – Я бы с удовольствием платил вам сто пятьдесят!

 – Спасибо, – лукаво хохотнула секретарша. – С удовольствием я и здесь получаю двести.

 Лед тронулся.

 – И далеко умчался щедрый шеф?

 – В хирургическое. Сейчас придет... А вы по вопросу трудоустройства?

 – Нет, я из стационара, – он демонстративно дернул за рукав пижамы.

 – А я думала, вы тоже ищете работу. В последнее время по десять человек в день бывает. Прямо прут. Только перед вами один ушел. “С последнего места работы, говорит, меня уволили за то, что я, по их мнению, чересчур медлительный, хотя я не медлительный, а только неспешливый, так сказать основательный”. “Где же вы, – спрашивает его Григорий Викторович, – работали и за что конкретно вас уволили?” “Работал, говорит, в последнее время в зоопарке ветеринаром, но только один день. А уволили за черепах. Я хотел их посмотреть на предмет заразы, открыл клетку, а они – как порскнут! Все разбежались”...

 Секретарша затараторила без умолку, и, похоже, остановить ее теперь было бы так же трудно, как и завести. Иван Иванович присел на стул у окна и стал глядеть на улицу, нетерпеливо стуча пальцами по подоконнику.

 Наконец в недрах коридора послышались шаги и разговор двух людей:

 – Поздравляю, ты делаешь большие успехи! (Это был голос главврача.) Всего год назад ты поступил к нам простым ассистентом, через месяц уже выполнял самостоятельные операции, еще через полгода стал заведовать хирургическим отделением, а теперь уже ты мой заместитель. Что ты на это скажешь?

 – Спасибо, папа.

 – Не забудь про конференцию... Да, вот еще. Надо вызвать этого молодого хирурга – как его... Коленвалова – и сказать ему, чтобы он как-то умерил свой пыл. Мы из-за него уже третий операционный стол списываем. Пускай не нажимает так на скальпель.

 – Хорошо, папа.

 – Не называй меня здесь папой!

 – Ладно, папа.

 Главврач, уже один, вошел в приемную и жестом остановил вскочившего со стула и открывшего было рот Ивана Ивановича:

 – Минутку-минутку. Сейчас... Леночка, вот письмо, оно очень важное; положите его рядом со своим лаком для ногтей, чтобы мы могли найти его сразу, как только понадобится... Мне не звонили?

 – Какой-то Калинский.

 – Странно... Я не знаю никакого Калинского.

 – Он вас тоже. Просто ошибся номером.

 – Значит, из столицы не звонили... – главврач задумчиво потер подбородок и, отпирая дверь, кивнул Ивану Ивановичу:

 – Слуш...

 – Убийца! – выпалил Иван Иванович.

 – В смысле? – главврач замер, не довернув ключ в замке.

 – То есть, я говорю – в больнице лежит убийца, преступник!

 – Если вы о вчерашней драке, то я в курсе. Милиция тоже уже занимается.

 – Чем занимается?

 – Что значит – чем? Ищет того человека, который вчера одному из наших пациентов нанес черепно-мозговую травму табуретом, в результате которой тот ночью скончался...

 – Так он убежал?!

 – К сожалению.

 – А о “Костерке” вы тоже знаете?

 – Что конкретно?

 – Этот... он гранатой взорвал ресторан с людьми!

 Главврачу наконец удалось справиться с замком и он вошел в кабинет, пропустив перед собой Ивана Ивановича.

 – Так это вас оттуда привезли с вывихнутой ногой? Ну точно, вы в тот день на опознание ездили... Так что вы говорили?

 – Этот убийца был в ресторане “Костерок” и чем-то, наверное гранатой, все там взорвал, когда мы хотели его поймать.

 – Нет... вы, видимо, не совсем в курсе. Там не было никакой гранаты. Обычный несчастный случай: взрыв произошел по халатности персонала на кухне, там какой-то бензин взорвался. Это установило следствие... А почему вы хотели его, так сказать, поймать?

 – Со мной был знакомый, Макаров, он его узнал. Этот усатый, он его ограбил однажды. А может быть, и меня тоже... ограбил.

 – Вы это... уверены в том, что вы говорите?

 – Конечно, абсолютно.

 – Тогда нужно вызвать милицию. Записать ваши жалобы... тот, показания.

 Главврач протянул руку к телефону – но в этот момент внезапно широко распахнулась дверь и в кабинет вбежал молодой человек в развевающемся сзади, как плащ фантастического Бэтмана, медицинском халате.

 Ни слова не говоря, пришелец схватил стоявшую на столе баночку синих штемпельных чернил, сорвал крышку и... в мгновение ока вылил все содержимое на голову опешившего главврача. По его вискам, по затылку, за шиворот побежали веселые синие ручейки, закапали с носа и ушей на одежду, на руки, на пол. Ошарашенный главврач и не менее ошарашенный Иван Иванович с раскрытыми ртами смотрели, как хулиган, вскочив на стол, топчет бумаги, подфутболивает календарь и письменный гарнитур, разбрасывает папки с документами... Наконец тот угомонился и, измерив поверженного начальника полным гордого достоинства взглядом, все так же молча направился к двери.

 Тут дверь вновь приоткрылась, и в проеме появились испуганные лица сразу нескольких человек. Один из них, окинув грустным взором разгромленный кабинет, воскликнул:

 – Коля! Извини нас, Коля!

 – Мы пот-пот-пошутитили! – добавил, заикаясь, второй.

 – Не получил ты никакое наследство в Америке! И бабушки там у тебя никогда не было! – на едином дыхании выпалил третий.

 Оторопевший теперь не меньше главврача, разбойник Коля, как в замедленной съемке, обернулся к шефу и, закатив глаза, стал падать. В ту же минуту он был нежно подхвачен заботливыми руками верных друзей и поспешно унесен.

 Главврач лишь теперь начал приходить в себя. Он осторожно потрогал пальцами затылок, нос, плечи и тихо, с хрипотцой пробормотал:

 – Какая гадина!

 Затем он так же осторожно расстегнул халат, исследовал переливающиеся всеми цветами радуги разводы на костюме и повторил громче:

 – Какая гадина!

 И вдруг он ринулся к двери, в коридор и, никого там уже не застав, закричал в пустоту:

 – Ну ты, гадина!!!

 Вернувшись, начал было собирать какие-то бумаги, бросил их обратно и снова выбежал из кабинета, намереваясь, видимо, пуститься на поиски обидчика.

 В приемной он едва не столкнулся с невесть откуда взявшейся крупногабаритной дамой в линялом халате, из пациенток. Не обращая совершенно внимания на “боевую раскраску” руководителя больницы, дама, препятствуя ему в его намерении улизнуть, нагло загородила собой проход и, старательно изобразив на щекастом лице приветливую (как ей представлялось) улыбку, зарокотала мягким контральто:

 – Я от Николая Анатольевича. Порекомендуйте мне, пожалуйста, самого крупного вашего специалиста в гинекологии...

 – Доктор Новак! – рявкнул главврач. – Рост метр девяносто восемь, вес сто семьдесят, размер обуви сорок семь.

 – Но...

 Но главврач заскочил назад в кабинет и, захлопнув дверь, повернул ручку замка.

 Туда уже успела прошмыгнуть и теперь занималась уборкой секретарша.

 Главврач подошел к окну, помолчал, глядя в него, и затем сказал, все так же не оборачиваясь:

 – Леночка, я еду переоденусь. Если позвонят из министерства, все запиши. Там должны сказать об этой проверке: будет у нас, наконец, новая комиссия или не будет, а если будет, то когда и кто ведь уже скоро осень на носу. А сейчас позвони в прокуратуру, Филенкову; скажи, что есть свидетель по вчерашнему происшествию.

 Он повернулся к Ивану Ивановичу:

 – А вы возвращайтесь в палату. Вас вызовут, когда будет следователь. И... о том, что сейчас произошло... распространяться не обязательно. Да вам и не поверят... Ну, в общем, считайте, что это моя личная просьба.

 Произнося последние слова, главврач быстро подошел к Ивану Ивановичу и что-то сунул ему в карман. Иван Иванович сразу попытался достать это что-то, но главврач перехватил его руку в запястье и крепко пожал, как бы прощаясь.

 – Идите, идите. И ждите, – сказал он.

 Выйдя в пустую приемную, Иван Иванович первым делом исследовал карман и обнаружил в нем десятирублевую купюру, – надо полагать, именно во столько главврач оценил его будущее молчание. Но в кармане оказалась и еще одна бумажка. Повертев ее в руках, Иван Иванович вспомнил, что это – “разговорная” карточка, выданная ему глухим лором во время обследования. Должно быть, машинально он сунул ее тогда в карман.

 Иван Иванович спрятал деньги, а карточку бросил в стоявшую рядом со столом секретарши мусорную корзинку – даже не глянув на обратную ее сторону. А с обратной стороны карточки, между прочим, были написаны карандашом такие слова:

" Валентин Степанович, я бы хотела только, чтобы не болели уши, а от частичной глухоты, если можно, не лечите, пока старший сын окончит музыкальную школу".


 Писательницу этих слов звали Анжелика Талалаева. Она была единственным в городе человеком, кто в течение вот уже почти двадцати лет прекрасно знал Ивана Ивановича. И так же хорошо, но только много-много лет назад, знал ее и он...