Дурдом. Часть 2. Глава 15. Опасная разведка

 Несмотря на пережитые треволнения, а может быть, именно благодаря им, Иван Иванович уснул, едва коснувшись подушки, – будто провалился в пропасть. Утром поздно, перед самым уже завтраком, его растормошил Дормидонт.

 Лысый назад не возвращался – это было первое, что выяснил Иван Иванович, очутившись на ногах. Следующим его действием была попытка (кончившаяся безуспешно) разузнать, когда появится главврач: теперь, когда он был уверен, что в сговоре с бандитом замешан по крайней мере один санитар – тот, который вчера дежурил во дворе, – ему непременно нужно было поговорить со старшим Кругловым: только ему одному он доверял. О преступнике Иван Иванович уже успел сообщить в милицию – сразу после его побега, – и даже ему удалось сделать это втайне от всех: в дежурке, из которой он позвонил, к счастью, в том момент не было дежурного, а вместо него сидела уборщица – тетка дежурного абсолютно глухая престарелая женщина. Впрочем, милиция, которую Иван Иванович прождал до полуночи, так и не приехала.

 Удивленный, затем возмущенный, а после испуганный откровенно наплевательским отношением милиции к его чрезвычайному делу, Иван Иванович чувствовал себя не в своей тарелке; его не покидало гнетущее ощущение одиночества, беззащитности перед орудовавшей рядом бандой, в участии в которой он уже стал подозревать каждого встречного, даже давних больных. Прекрасно отдавая себе отчет, что серьезного повода для беспокойства на самом деле, в общем-то, нет, он все равно не мог убедить себя успокоиться.

 Но больше всего, конечно, его тревожил неожиданный поступок Вовочки: где он теперь? не попал ли он в руки лысого? даст ли он скоро о себе знать, или следует срочно заявить о его пропаже снова-таки в милицию? Разумеется, Вовочка уже достаточно большой и достаточно неглупый, чтобы понимать, как опасен этот лысый... однако, учитывая шебутной характер парня, его страсть к приключениям, его неотвратимую склонность при первом же подходящем случае попадать в неприятные истории... Иван Иванович не знал, что и думать, и клял себя за то, что не удержал его. “Ведь мог бы догадаться, что так произойдет, ведь мог, должен был успеть его остановить”, – терзался он.

 Как Иван Иванович ни скрывал свое волнение, оно все же было настолько заметным, что даже передалось и Дормидонту, и тот, не ведая, разумеется, о причине грусти товарища, тоже загрустил – за компанию.

 Правда, ненадолго. Дормидонт, как и большинство других обитателей здешних апартаментов, не умел долго переживать. Своеобразие его восприятия мира то и дело ставило пред ним оригинальные загадку за загадкой, поэтому он был почти постоянно чем-нибудь увлечен, причем его увлечения сменялись со скоростью, просто неимоверной.

 Проблема, мучившая его сейчас, была, похоже, одной из самых трудноразрешимых.

 Для начала Дормидонт, с независимым видом глядя в потолок, поинтересовался, как бы невзначай: не служил ли Иван Иванович в армии? Услышав, что тот не уверен, но, наверное, служил, круто перешел к делу:

 – Тогда, – не столько спросил, сколько утвердительно заметил он, – вам там всем, конечно, приходилось разбирать и собирать автомат?

 – Наверное, приходилось, – подтвердил Иван Иванович. – В армии этому тоже учатся.

 – Обязательно?

 – Непременно.

 – Вот как хорошо! – самодовольно резюмировал Дормидонт, но не стал, впрочем, разъяснять, что именно хорошо в армии. Последовавший вираж его мысли было воистину непредсказуемым. Он спросил:

 – Значит, и солдатов тоже можно разбирать?

 – Как разбирать? – не понял Иван Иванович.

 – Так. Как автомат “калашников”, – уточнил Дормидонт.

 – Да зачем же это может быть нужно?!

 – Ну, зачем... Мало ли зачем. Это же армия!

 – Да как же можно человека разобрать!

 – Так, – Дормидонт был невозмутим. – Как все в армии разбирают, так и солдата тоже.

 Иван Иванович понял, что безумная идея уже всецело завладела чудаковатым собеседником и что любые возражения будут бесполезны.

 – Ну представь тогда, – изменил он тактику, – ну, допустим, тебя там разобрали. А тут тревога! Все бегут, хватают оружие. Тебя наскоро собирают, все перепутывают. Ты встаешь, а вместо головы у тебя... заднее место. Что теперь? Пилотка не налазит, воротник не застегивается. Все кричат “ура”, а ты – что?

 – Тогда... не знаю... да... – Дормидонт находился в замешательстве. – Тогда, конечно, может быть, и не надо...

 – Конечно же, не надо. Достаточно и один автомат разбирать.

 Дормидонт отошел, сел на кровать и, размышляя о чем-то, несколько раз щелкнул языком. Наконец задал новый вопрос:

 – А как вообще он работает, этот автомат? Там что, внутри рогатка? – жизнь в дурдоме явно шла бедному Дормидонту не впрок.

 – Автомат работает так: раз, два, три – и тебя нет! – раздался голос с менторскими нотками. В дверях появился Пряхин.

 – Халдуюду, придурок! Паспорт при тебе?

 – Сам ты – хавдуюду, – обиделся Дормидонт. – Пойди на Палача хавдуюдукни, свисток.

 – А ну предъяви документы! Где твой пропуск? – вскипел Пряхин. – А у тебя есть пропуск? А у тебя?.. – Пряхина зациклило, и он заметался по палате, приставая ко всем подряд. Не добившись результата – его попросту игнорировали, – он остановился в середине комнаты и погрозил невидимому оппоненту кулаком:

 – Сегодня это было последнее предупреждение. К завтрему если у вас не будет специальных красных пропусков, всех выставлю из государственного учреждения, как вчера лупоглазого. Через забор – и живи где хочешь. А в учреждение без пропуска – ни-ни. Да-да... Нале-во! Шагом марш!

 Пряхин по-военному четко повернулся, дунул в свисток и скрылся в коридоре.

 С намерением расспросить, кого он имел в виду под словом “лупоглазый”, Иван Иванович ринулся было за ним, но Пряхина уже и след простыл. Милицейская служба требовала большой оперативности.

 Однако тотчас Иван Иванович забыл и о Пряхине, и даже о лысом: к нему приближался живой и невредимый Вовочка – сияющий от радости. Иван Иванович поспешил навстречу и, схватив его за плечи, от избытка чувств приподнял и, подержав на весу, осторожно опустил.

 – Ну... – Вовочка, смущенный и явно довольный, высвободился, пробурчал с деланным недовольством что-то по поводу подобных “девчачьих обнятий” и заговорил бог знает о чем. По его замыслу, у Ивана Ивановича должно было, таким образом, сложиться полное впечатление, будто вечерняя погоня за бандитом для Вовочки представляла собой явление самое что ни на есть рядовое, не выходящее за рамки привычных каждодневных его развлечений.

 – Вчера в школе, – бойко затараторил он (от волнения, однако, забыв поздороваться), – был урок про птиц там всяких. Вот учиха приклепалась к одному пацану: ты, спрашивает, знаешь, где используют курячий пух? Крокодил, само собой, говорит: “Не знаю”, – он же вообще балда. А учиха спрашивает: ну, а на чем же ты спишь? Пацан говорит – на полу. Учиха говорит: а что под голову ложишь? Пацан говорит – валенок. Учиха говорит: а на чем твоя мама и сестра спят? Пацан говорит – на кровати. Учиха говорит: а что под голову ложат? Пацан говорит – валенки. Учиха говорит: а бабушка твоя в деревне, бабушка на чем спит? Пацан говорит – на печке. Учиха говорит: а на что она голову ложит? Пацан говорит – на подушку. Учиха обрадовалась: ну, говорит, а в подушке, в подушке-то чей пух? А в подушке – отвечает пацан – валенок! Он всегда что-нибудь такое отчебучивает, этот валенок, Крокодил...

 – Погоди, погоди, – остановил его Иван Иванович. – Подождет твой Крокодил. Ты где вчера вечером был, а?

 – Вчера? Вчера я за тем сек, за мафиозником, – Вовочка проговорил это с невиданным равнодушием, но вдруг не смог дальше удерживать рвущееся на простор ликование и быстро зашептал, еле сдерживаясь, чтобы не излить свой восторг в полный голос: – Я за ним крался через весь лес и докрался до какой-то селухи. У него там дом, в селухе, деревянный такой, как неживой, без забора, весь ободранный. Только мафиозник в доме недолго торчал. Я следил с другого огорода через забор. Он там побыл и слинял. Я хотел за ними пойти – они вдвоем вышли, – но они сели в машину...

 – Номер запомнил?

 – Не-а... Я не думал, но там и темно было. Я только дом проверил, и все.

 – То есть как проверил?

 – Ну, проверил. Посмотрел, что там, в доме.

 – Ты в дом лазил?!

 – Ну, лазил. А что, без ничего было уходить?

 – А если б там еще кто-то оказался? Ты понимаешь, что с тобой могло случиться?!

 – Да не было там никого. Света не было. Я ждал, ждал с огорода.

 – А вдруг бы кто-то спал!

 – Не-а, никто не спал. Я ж сначала потарабанил и в дверь, и в окно. Что я, дурак, что ли? Мы однажды с Крокодилом...

 – Погоди ты со своим Крокодилом. А если бы там кто-то притаился? А если бы они вернулись? Ты об этом подумал?

 – Но не вернулись же! А если б вдруг вернулись, я бы как ломанулся!

 – Ломанулся. Быстрый какой. Как ты вообще додумался в чужой дом полезть! А если я ошибся? Если это не преступник вовсе?

 – Преступник! Точно преступник! – не сдержавшись, воскликнул Вовочка и, испуганно оглядевшись, вновь зашептал: – Там, в ихнем доме, вроде как никто и не живет: кроватей нету и одеялов нет с подушками, только тряпок каких-то куча. Правда, еда там была. И полно бутылок – водяра...

 – Ты откуда знаешь, что водка?

 – Я проверил, чуть-чуть, – точно водка. Но я не пил, честное слово, только лизнул, я вообще водку не люблю: она вонючая. Эх, если бы фонарик был, а то я ничего больше не разглядел. Там только через одно окно идет свет с улицы, от какого-то, что ли, магазина, а во всем остальном доме темнота, как у негра в... это...

 – Ты там хоть не долго был?

 – Не долго. Только секанул, что там есть, и сразу смотался. Только взял шапку какую-то.

 – Какую такую шапку? Украл, выходит?

 – Ну, обычную шапку, фуражку. И не украл, а специально взял для милицейской собаки, чтоб она по следу их нашла.

 Иван Иванович понимал, что на правах старшего должен сейчас отругать не в меру предприимчивого своего помощника: ну-ка, по дурости рискуя жизнью, пробираться по лесу за убийцей, лезть в чужой дом притон, где, возможно, засела банда... Но что-то мешало ему это сделать, и он, вместо того чтобы читать нотации, вдруг снова его обнял – теперь Вовочка не упирался, – потом отстранил его на вытянутые руки и, разглядывая веснушки на курносом носу, проговорил больше для порядка, чем действительно в воспитательных целях:

 – Послушай, а если все-таки там не бандиты живут. Если это дом просто какого-нибудь пьяницы?

 – Наверняк – бандиты, – Вовочка прильнул почти вплотную к его уху: – Самое главное: я нашел у них пистолет!

 – Ты что сказал? – Иван Иванович замер, как если бы сам Вовочка имел обычай разгуливать по ночам с этим пистолетом.

 – Да. Они его в печку заныкали, в коробочку. Но я сразу нашел: во всех книжках пушку в печке прячут. Я сразу в печке и проверил. Настоящий пистолет.

 – Где он?

 – Я не брал. Я на место положил. Честное слово! Вдруг из него мочили. Что я, совсем не врубаюсь? Честное слово! Не верите?

 – Верю, верю, – успокоил его Иван Иванович. – Но... как же ты, черт возьми, мог так рисковать?

 – Что там! – отмахнулся Вовочка. – Там совсем было не стремно. (Тут он покраснел.) Я могу и еще туда пойти...

 – Ну уж нет, – прервал Иван Иванович. – Туда ты больше не пойдешь. Не дури. Теперь дело за милицией. Ты же еще не сообщал в милицию?

 – Не-а, я сперва к вам.

 – Нужно сообщить немедленно.

 – Ага.

 – А ты... ты хоть в доме все так оставил, как было? Не повода переполошиться преступникам? Ах да, шапка...

 – Так та шапка не на столе же прямо валялась, а под тряпками. Ее не заметят.

 – А больше ничего не брал?

 – Ничего. (Вовочка во второй раз покраснел.) Ну, вы не волнуйтесь, теперь мафия никуда не денется. Собаку как пустят по следу!

 – Наверное, – в голосе Ивана Ивановича слышалось больше сомнения, чем уверенности. – Во всяком случае, хорошо, что ты нашел их жилище. Но обещай, что больше туда не пойдешь!

 – Не пойду.

 – Точно?

 – Честное слово.

 – Договорились. А теперь поезжай в милицию – и сразу домой.

 – Угу.

 – И из дому никуда не выходи.

 – Ну...

 – Ты понял?

 – Угу.

 – Послушай, – Ивану Ивановичу чрезвычайно не хотелось напускать на себя приказной тон, но он не знал, как по-другому заставить Вовочку послушаться совета, как убедить его дальше оставаться в стороне. Он стал объяснять, не чувствуя, однако, уверенности, что слова его дадут в Вовочкиной душе благоприятные всходы:

 – Ты пойми. Эти люди, эти бандиты, тоже ведь не глупцы. Они запросто могли тебя приметить, особенно этот лысый. Даже наверняка он на тебя обратил внимание здесь, в больнице. И санитар видел, как ты лез через забор, – а я не уверен, что тот санитар не с ними заодно. И вот теперь у них могут возникнуть подозрения, что в их доме кто-то был. И тут ты опять появляешься и мельтешишься перед глазами. Тебе нельзя больше показываться, понял?

 – Да сразу понял!

 – Ладно, не обижайся... Я тебе вот что скажу: этот лысый, за которым ты бегал, на моих глазах убил пациента в больнице, и я уверен, что это его отнюдь не первое и, возможно, не последнее убийство, не говоря уже о других преступлениях. Он давно в розыске, он знает, на что идет, и не остановится ни перед чем. Так что заруби себе на носу...
 
 Вовочка слушал внимательно и был серьезен. И все же в выражении его лица продолжал присутствовать едва уловимый оттенок обычного его озорства. Иван Иванович, несмотря на все свое старание, так и не получил ощущения уверенности, что его слушатель действительно “рубит себе на носу”, а не вынашивает прямо сейчас очередной собственный оригинальный проект.

 Провожая Вовочку до выхода, Иван Иванович вновь – в который уже раз – мысленно сокрушался по поводу того, что единственный человек, который мог бы сколько-нибудь действенно повлиять на непоседливого паренька, находился сейчас далеко отсюда. “Каждый день торчал здесь и вот теперь, именно в такой момент, уехал”, – все досадовал он. В отсутствии главврача Круглова Иван Иванович, находясь в полном отчаянии от собственной беспомощности, видел причину всего: и того, что милиция никак не отреагировала на его звонок; и того, что закоренелый преступник так запросто живет в больнице и легко покидает ее, когда хочет; и еще того, что Вовочку – бедовую голову – вдруг занесло в это волчье логово, и теперь сам черт не смог бы понять, что Вовочка себе надумал... Все, все, что приходило в голову, валил он на одно главврача Круглова, как будто тот, будь он на месте, в самом деле мог запросто решить все эти проблемы, но не желал утруждаться и скрывался специально. В какие-то моменты Иван Иванович даже начинал ненавидеть главврача, чуть ли не обвиняя его в сговоре с преступниками...

 Но простим ему эту внезапную вспышку злобы, тем более что она совсем не была характерна для его в прошлом уравновешенной, справедливой натуры; тем более что он, как только умчался Вовочка, снова ухнул в свою бездну отчаяния, и эмоции его заглушили возгласы разума; тем более что тогда он еще не знал, что склонность лысого к лазанью через заборы вовсе не могла погубить его последние надежды на возрождение самого себя. Он не ведал, что вчерашнее происшествие было только маленькой прелюдией к последующим большим событиям.

 К тем событиям, которые начались в девять часов вечера.