Дурдом. Часть 1. Глава 4. Доктор Растопыркин

 Следующий день начался с прихода электрической девицы, успевшей за менее чем минутное свое присутствие с треском и грохотом войти, открыть форточку, расставить всем градусники, разбить казенный стакан, поругаться с Михеичем на предмет немедленного превращения мусорной кучи возле его кровати обратно в тумбочку, закрыть форточку и так же шумно выйти.

 Иван Иванович лежал, слушая, как с периодичностью в одну минуту в коридоре хлопают двери и раздается звон бьющихся стаканов... Прошло уже не меньше десяти положенных минут – девица за градусником не возвращалась. Подождав еще немного, Иван Иванович положил градусник на тумбочку и поднялся.

 В то же мгновение распахнулась дверь. Но вошла не медсестра. Сопровождаемый невесть откуда доносившимся шепотом: “Растопыркин... Растопыркин...”, вошел полноватый человек в белом халате – доктор. Конечно же, вошедший доктор не бросился тут же к Ивану Ивановичу, со слезами радости спеша поздравить его с возвращением из святого мира в мир греховный. Как известно, никакие другие профессии так не закаляют чувства человека, как профессии военного, врача и служащего похоронного бюро, а загадочный медицинский инстинкт соблюдать секретность (под влиянием которого на рецептах вместо букв пишутся крючки и загогулины, а действительный свой диагноз можно узнать, разве что пытая участкового терапевта горячим гвоздем), – этот неисповедимый инстинкт принуждает многих врачей дополнительно притворяться, будто им на своих пациентов совершеннейшим образом наплевать и будто вообще они не имеют к медицине никакого отношения, а халаты носят чисто для маскировки. Конечно же, и вошедший доктор просто так, без гвоздя, ни за что не стал бы признаваться даже в том, что хотя бы заметил, что Иван Иванович – несколько дней перед этим пролежавший почти без признаков жизни – совершенно самостоятельно сидит сейчас на койке и чего-то такого, вроде бы, ожидает. Доктор начал осмотр с находившегося ближе всех к выходу Михеича, а Иван Иванович снова занял горизонтальное положение, скромно дожидаясь своей очереди. Обрывки негромких разговоров иногда долетали до него; доктор вообще разговаривал тихо, так что и собеседник его мимовольно тоже начинал говорить тихо.


 – ...Не хотелось бы вас зря пугать, но у вас температура свыше сорока градусов.

 – А! Не обращайте внимания, доктор: я этим термометром только что размешал чай в кипятильнике...

 – ...Совершенно не уверен, что вы меня вылечите!

 – Даже не сомневайтесь! По статистике, из ста человек, страдающих вашей болезнью, выздоравливает один. Вы как раз сотый, кого я от нее лечу; предыдущие девяносто девять пациентов скончались...

 – ...Что-нибудь беспокоит?

 – Временами болит печень.

 – Приподнимите майку.

 – Вы мне что, не верите?..


 Чрезмерное увлечение ожиданием, как это часто бывает в подобных случаях, совершило свое пагубное действие – дало эффект прямо противоположный должному: Иван Иванович все-таки прозевал момент, когда доктор перенес внимание на него. Опомнился, когда тот повторил дежурную фразу, произнося ее уже не походя, не в сторону куда-то глядя, как было до того, а адресуясь непосредственно к нему, наведя на него очки, чуть повысив голос:

 – На что жалуетесь, я спрашиваю?

 Иван Иванович соорудил на лице кислое подобие улыбки:

 – Не то чтобы жалуюсь, но хочу знать, как и почему я здесь оказался. И что-то... какие-то проблемы с памятью. Не помню даже, женат я или не женат...

 Доктор с неизменно хмурым выражением лица покосился на спинку кровати, где проволокой была прикручена картонка с полустершимися надписями “больной” и “диагноз”; после обоих этих слов стояли многообещающие двоеточия, но написано ничего не было.

 – Значит, ничего не помните?

 – Не помню.

 – Ро-о-одственников не помните? – не теряя времени даром, доктор принялся энергично мять живот Ивана Ивановича и тыкать ему под ребра пальцем.

 – Нет.

 – Где рабо-о-отаете, не помните? – изучению с помощью фонендоскопа подверглись сердце и легкие.

 – Нет.

 – И адрес свой, конечно, тоже – “нет”?

 – Нет, не помню совсем...

 Осмотр в таком духе продолжался, и на протяжении него лицо доктора становилось все серьезней, и все хмурее, и в конце концов приняло такое выражения, какое бывает только у человека, у которого разом умерли все родные, и близкие, и друзья, и осталась одна теща. Одновременно возрастало и беспокойство Ивана Ивановича. Так что он не выдержал:

 – Да скажите же, неужели все так плохо?

 – Что? Что такое вы говорите?.. – рассеянно проговорил доктор и встрепенулся: – Ах да... то есть нет, это я о своем. А что вы хотели? Ах да! Значит, сделаем так: я сейчас закончу обход, а вы ко мне зайдите после завтрака, где-то в пол-одиннадцатого. Первый этаж, сорок четвертый кабинет. Запомнили?

 – Запомнил... А чем я болен-то?

 – Придете – поговорим, – тоном, исключающим возможность всяких дальнейших вопросов, ответил доктор – и исчез в дверях.


 После завтрака утренняя медсестра заманила Ивана Ивановича в процедурную и накормила вонючими, несмотря на не отечественное их происхождение и красочную упаковку, пилюлями: “Доктор прописал”. Глотая заграничную гадость, Иван Иванович все же очень радовался этому событию, хоть и незначительному на первый взгляд, но на самом деле означавшему, ни много ни мало, что лечение началось, что врачи, по крайней мере, уже определили, какая у него болезнь, и, главное, знают, как с ней бороться, – что само по себе уже составляет добрую половину процесса лечения, часто, как известно, оканчивающегося весьма неожиданно как для пациента, так и для самого лекаря.

 В начале одиннадцатого Иван Иванович уже был на первом этаже.

 У приоткрытой с целью вентиляции двери 44-го кабинета сидели на отполированной до блеска ежедневными посиделками скамеечке и стояли на полу не меньше человек двадцати страждущих. Удивляясь такой популярности своего врача, Иван Иванович внедрился в толпу и, выяснив “кто крайний”, принялся, как и все, прислушиваться к тому, что происходило в кабинете, – с естественным намерением сделать для себя соответствующие выводы о враче как о человеке и, конечно, о враче как о враче.

 Судя по голосу, доносившемуся из кабинета, на приеме находился либо начинающий ларингитик, либо кончающий сифилитик.

 – ...Да-а-а. У вас явное отравление никотином, батенька, – сокрушенно говорил врач.

 – Но, доктор, я не курящий!

 – Жаль, это сильно затрудняет диагноз... Вот здесь не больно?

 – Ай!

 – Здесь?

 – Ай!

 – Вы совсем не курите? Даже раз в день?

 – Нет.

 – Очень жаль. Вы бы почувствовали себя гораздо лучше, если бы теперь бросили.

 – Нет-нет, я совсем не курю.

 – Поднимите рубашку и не дышите. И майку... Не дышите... Теперь покашляйте.

 (Пациент стеснительно кашлянул.)

 – Пожалуйста, еще раз. И посильнее.

 (Пациент закашлялся изо всех сил.)

 – М-да-а... И часто у вас случаются такие приступы кашля? – голос доктора сделался вкрадчивым: – А почки у вас уже не болят, а?

 – Болят.

 – Одеколон пьете?

 – Пью, не помогает.

 – А разве врач, что вас до этого лечил, не запретил вам его пить?

 – Как не запретил! Запретил.

 – Ну?

 – Так он же умер, врач-то!..

 Последовала тишина, нарушаемая лишь тихим шорохом авторучки.

 – Вот рецепт. Одеколон не пить. Пиво тоже не пить. Водку по возможности тоже не пить. Не курить.

 – А я уже того, пью лекарство.

 – Какое лекарство вы принимаете?

 – Щас. (Зашелестела бумага.) Вот. Сингали... галитицин.

 Раздался резкий звук, – как можно было догадаться, от падения на стол докторских очков. – Кто вам это прописал?!

 – Соседка дала. Ей, когда у нее болели почки, очень помогло, говорит.

 – Э-э... Вот вы даете, в самом деле! Это лекарство – для предупреждения беременности. Если вы не думаете, что вы беременная женщина, впредь принимайте только то, что вам выпишу я. Вы знаете, в чем разница между лекарством и... например, пивом? Пиво сначала пьют, а потом выписывают, а лекарство сперва выписывают, а затем уж пьют. Понимаете? Вы-пи-сы-ва-ют! До свидания.

 – Доктор...

 – Да?

 – Скажите, доктор, вы уверены, что я выздоровею? Я слышал, иногда врачи ставят неправильный диагноз: лечат воспаление легких, а больной потом умирает от рака, или...

 – Ко мне это не относится. Если я уж лечу кого-то от воспаления легких, то он и умирает от воспаления легких. До свидания.

 – И последнее, доктор. Не знаю, как сказать... Ноги... Жена ругается. Мне кажется, у меня... у них слишком сильный запах, у ног. Ведь руки ж не пахнут...

 – А вы вспомните, откуда растут руки и откуда – ноги. Сходите к дерматологу. До свидания.

 Пациент вышел. Иван Иванович отвернулся от двери. И не поверил собственным глазам. Вокруг него, по обе стороны от входа в кабинет, в радиусе пяти метров образовалось безлюдное пространство. Народ, стоявший, когда он несколько минут назад пришел, плотной толпой, теперь сгрудился в две кучки – одна слева по коридору, другая справа, – и испуганно жался к стенам и друг к другу, и как-то недобро глядел на Ивана Ивановича. Иван Иванович сам оторопел на миг, а после завертелся, осматриваясь кругом, не обнаруживая ничего необычного и не зная, что и думать... Шло время. Люди все так же оставались неподвижными, словно уже все передумали, и уже никому не надо было идти на прием. Иван Иванович пожал плечами и, ощущая неловкость, шагнул в кабинет.

 Раздался громкий стук – очков, вновь очутившихся на столе. Доктор, знакомый уже нам терапевт Растопыркин, привстал:

 – Что это?!

 – Что?

 – Это!

 – Что – это?

 Доктор выкарабкался из-за стола и подвел Ивана Ивановича к висевшему на стене зеркалу. Из зеркала на Ивана Ивановича вместо в меру упитанной, дышащей неприличным для такого заведения здоровьем физиономии, каковая наблюдалась не ранее чем сегодня утром, хмуро глянула мерзкая зеленая харя, густо утыканная разноцветными прыщичками, прыщами и прыщищами – от совсем маленьких, размером с булавочную головку, до солидных, величиной с фасолину.

 При виде такого пейзажа у Ивана Ивановича на глаза навернулись слезы.

 – Что это? – дрогнувшим голосом теперь уже он обратился к доктору, делая шаг к нему.

 – Вы утром лекарство принимали? – Растопыркин, в свою очередь, быстро отступил на шаг.

 – Принимал.

 – У вас на него аллергия. Не нравится вашему организму это лекарство. Такой у вас выпендристый организм.

 – Ачтожемнетеперьделать?!!

 – Выпишу другое лекарство.

 – Асэтим? – рука Ивана Ивановича описала окружность вокруг лица.

 – А с этим – ничего. Само пройдет. Если, конечно, у вас нет аллергии и на другое лекарство. Бывают люди, у которых аллергия даже на водку. Несчастные люди!

 Доктор усадил его на стул, что стоял напротив стола, сам сел и раскрыл серую медицинскую карточку.

 – Итак, вас зовут Иван Иванович. Верно?

 – Да.

 – Вы в этом абсолютно уверены?

 – Да... наверное.

 – Фамилию не помните?

 – Нет.

 – Ваше имя-отчество – это все, что о вас здесь есть, вы их в бреду говорили. А где родились, конечно, не помните?

 – Не помню.

 – Что еще не помните?

 – Почти ничего не помню. То есть имею такое ощущение, что, в принципе, я все помню и все знаю, пока об этом не думаю. А только подумаю, что надо вспомнить, – уже и не помню ничего. Но кажется, что на самом деле где-то в голове все хранится... В школе, помню, друг был Витька... Учился где-то, вроде как в институте. Женщина какая-то, лицо помню... может, жена?..

 – Как сюда попали, уже знаете?

 – Рассказывали. Но сам я не смог вспомнить. По-моему, ударил кто-то по голове. Наверное.

 – М-да... – доктор, задумавшись, помолчал, затем сдвинул очки на лоб и взглядом вернулся к Ивану Ивановичу: – В общем, сейчас а вам расскажу то, что мне известно относительно вашего здесь присутствия, а у вас если что-то прояснится, то подсказывайте...

 Из краткой – очень краткой – истории, поведанной доктором, следовало, что Ивана Ивановича обнаружила милиция, вызванная неизвестно кем, прямо здесь, неподалеку от больницы, в раскинувшейся вдоль автомобильной дороги лесопосадке. Нашли его лежавшим на травке – в бессознательном, естественно, состоянии. Сперва милиция традиционно повезла его прямиком в медвытрезвитель, но, к счастью, кто-то заподозрил неладное, и тогда его доставили сюда, в больницу. Ограбление ли это было, или с ним произошло что-нибудь другое – неизвестно, поскольку неизвестно, что первоначально имелось у него с собой. А когда приехала милиция, находился он в рубашке и брюках, и в карманах брюк были обнаружены, согласно протоколу: носовой платок, расческа, использованный троллейбусный талон и коробок спичек. Больше ничего. Потеря сознания, с наступившей впоследствии частичной амнезией, произошла не от сотрясения мозга (это установлено абсолютно точно), и следов побоев тоже не было обнаружено, а причиной всему, вероятно, стала интоксикация организма неким веществом, которое, впрочем, так и не было выявлено. Единственное, что можно утверждать, – это не было пищевым отравлением, и вообще отравление произошло не через желудок. Предполагается, что его все-таки ограбили, поскольку за последний год совершено уже несколько подобных преступлений, именно с применением какого-то газа, на более или менее длительное время вызывающего у пострадавшего амнезию. Сейчас милиция ищет и преступников, и этот газ и, конечно, пытается идентифицировать личность Ивана Ивановича, но сведений о том, как продвинулось дело в этом направлении, пока не поступало. Что же касается тех, остальных павших жертвой дьявольского газа, то все они абсолютно так же, как и Иван Иванович, в свое время прошли через реанимацию, а теперь вернулись по домам (поскольку все они местные), и из семи пострадавших пятеро уже выздоровели, а двое пока тоже ничего из прошлого не помнят и, проживая родными, состоят на учете в больнице. О самом Иване Ивановиче пока никто не спрашивал и не беспокоился – то есть либо о нем некому беспокоиться, либо он попросту не местный.

 – Пожалуй, это все, что нам известно, – завершил свой рассказ доктор Растопыркин. – Сейчас вы еще числитесь за реанимацией, но сегодня, когда опасность вашей жизни миновала, вас уже переводят в терапевтическое...

 – Это куда?

 – Да никуда! Ко мне. Я буду ваш, так сказать, э-э... лечащий врач. Но вы не беспокойтесь, – добавил он, увидев, что Иван Иванович снова собирается что-то сказать, – ваш перевод такой, ну, формальный: мы переводим вас в ту же палату, где вы сейчас и лежите, – это моя палата, не реанимационная, вы там лежали потому, что реанимация переполнена под завязку, шприцу некуда упасть, уж слишком много туда желающих, особенно в этом году почему-то. В общем, для вас видимо ничего, можно сказать, не изменится. Вот я вам сделал направление на анализы, а через три дня, в четверг, жду в этом кабинете. А пока возьмите эту бумагу, сядьте за тот столик и спокойно, не торопясь постарайтесь припомнить хоть какие-то наметки о вашем местожительстве: это сейчас самое первостепенное. Случай на работе вспоминайте, э-э... скандал с соседями, – не знаю, вам видней. Не отвлекайтесь, забудьте, что я здесь.
 Иван Иванович пересел за журнальный столик, стоящий в углу и сначала им не замеченный; нервно то откручивая, то прикручивая на место колпачок авторучки, принялся с остервенением перебирать остатки воспоминаний, особенно тщательно стараясь выудить на свет какой-нибудь случай на работе либо скандал с соседом. Лицо его сделалось отрешенным и даже как бы каким-то мутным, лишь иногда по нему словно пробегали волны, – должно быть, это были отголоски отдельных воспоминаний...

 А доктор продолжал прием:

 – Следующий!

 В кабинет бесшумно вошел низенький мужичок с грустными, неподвижно застывшими глазами, но зато с очень беспокойными руками, непрерывно тискавшими и мявшими замусляканную тряпочку, в коей с превеликим трудом, и только с третьего раза, угадывалась фуражка. Посетитель, смущенно улыбаясь, глядел на доктора и молчал.

 – Здравствуйте, больной, на что жалуетесь? – подбодрил его доктор.

 – Здрасте. Я по делу... у меня уже второй день такое ощущение, что все, с кем я говорю, меня как будто не слышат...

 – Здравствуйте, больной, на что жалуетесь?

 – Я говорю, ощущение такое, что меня не слышат!

 – Ну что, так и будем молчать?

 Несчастный вздохнул и понес истерзанный головной убор к выходу...


 ...Чем энергичней Иван Иванович вспоминал, тем большая путаница образовывалась в его голове. Казалось, память играла с ним в недобрую игру, отдавая крохотные, малозначащие отпечатки прошлого, поддразнивая ими, но продолжая скрывать целые пласты того, что он должен был обязательно помнить, обязательно знать...


 В дверях появился новый пациент:

 – Добрый день!

 – А-а! здравствуйте. Как себя чувствуете?

 – Теперь намного лучше.

 – Я вам советовал перейти на сидячую работу. Вы выполнили рекомендации?

 – Да, я устроился в Павловске жокеем на скачках. День через два. Правда, ездить далековато.

 – Значит, все теперь в порядке?

 – Да... то есть не совсем. Знаете, я почему-то стал часто... как вам сказать... портить воздух. Причем сам не чувствую, а другие вокруг – очень, даже очень, понимаете, чувствуют.

 – Хорошо, сейчас я выпишу рецепт.

 – И что, я больше не буду пер... портить воздух?

 – Не совсем. Просто теперь вы и сами станете чувствовать...


 ...Иван Иванович поймал себя на мысли, что мучительно пытается вспомнить, кого из его знакомых зовут Иваном Ивановичем... Прозрение так его поразило, что он немедленно встал и подал бумагу доктору. Она была пуста. Доктор понимающе кивнул головой:

 – В четверг.

 Иван Иванович вышел в коридор и, не обращая внимания на шарахнувшуюся от него очередь, направился в палату. У двери последнего перед лестницей кабинета он вдруг столкнулся с выкутыльговывавшей оттуда дряхлой старухой и очнулся от раздумий, обнаружив свою руку в тисках ее свободной от палки руки.

 – Вот вить какая ноне медицина образованная! – зашипела старуха, спеша с первым встречным поделиться своей радостью за медицину. – Раньше, када я ишо была молодой, – как идешь к дохтуру, всида нужно было раздеватца, он тебя обсмотрит усю, общупает тебя усю. А теперича – достаточно показать язык!..

 Первый встречный молча отставил счастливую старушенцию в сторону, приподняв ее вместе с клюкой, и благополучно вернулся в палату сдавать анализы и ждать четверга.


 Однако встреча с врачом произошла гораздо раньше, чем планировалось: на следующий день.

 Иван Иванович только-только пришел со столовой и уже, как начавший вполне осваиваться пациент, готовился отдаться послеобеденному сну, когда в палату буквально влетела медсестра: его срочно требовал Растопыркин. Напуганный такой ее прытью, он галопом помчался на первый этаж...

 А история случилась вот какая.

 В флюорографическом кабинете молодой рентгенолог Стаканов на снимке не в том углу прилепил бирку с номером. Снимок попал к Коленвалову – молодому хирургу-стажеру, – и тот, увидев, что позвоночный столб стоит не вертикально, как в учебнике по анатомии, а горизонтально, немедленно поднял воздушную тревогу, волны которой взбудоражили всю реанимацию и травматологию, а одна из этих волн и перенесла Ивана Ивановича со второго этажа на первый за полминуты, чем, безусловно, был поставлен абсолютный рекорд передвижения больных по больнице, – может быть, даже в масштабе всей страны. Правда, в то время как Иван Иванович ставил свой головокружительный рекорд, жизнь его уже была вне опасности: опытный доктор Растопыркин спас ее. На глазах изумленного стажера доктор повернул снимок на девяносто градусов, и смерть отступила.

 – Ну-с, садитесь, раз уж пришли, – пригласил Растопыркин Ивана Ивановича, кивая на “пациентский” стул.

 – Здравствуйте.

 – Здравствуйте. Что-нибудь беспокоит? Кроме памяти.

 – Нет.

 – И анализы у вас замечательные, богатырские анализы, – доктор для пущей убедительности продемонстрировал поднятый вверх указательный палец. – Даже аллергия прошла, – доктор махнул рукой, как бы выгоняя из кабинета бессовестную аллергию. – Все, в четверг будем вас выписывать.

 – Что?!

 – Будем вас выписывать. Вы здоровы.

 – Как выписывать? Как в четверг? – растерялся Иван Иванович. – Куда же я пойду?! Я же не знаю, куда мне идти. На вокзале жить? Я же ничего не помню – это что, здоров? У меня такое с головой, а вы говорите, что здоров? Или нужно, чтобы руки и ноги отнялись, тогда у вас – “не здоров”? Что же вы у меня расстройство памяти не лечите? Берите и лечите. Вам деньги платят...

 – Да-а-а, – протянул доктор, когда (весьма быстро) иссяк поток красноречия Ивана Ивановича. – Собственно, я так и думал. – Растопыркин приподнял над столом исписанный листок бумаги, как видно приготовленный заранее, и помахал им в воздухе: – Завтра с утра пройдете энцефалограмму и посетите этих врачей. Справа – номера кабинетов. В пятницу после обеда – ко мне... Постарайтесь все-таки вспомнить, в каком городе живете хотя бы. Все поняли?

 Иван Иванович, рассерженный и обеспокоенный, покинул кабинет.

 Дело принимало неожиданный и серьезный оборот. Он даже и не думал до сих пор о таком варианте, как выписка неизвестно куда. Он вообще еще не думал о том, как его выпишут. Не то чтобы ему здесь так понравилось, просто с тех пор, как обнаружилась эта проблема с памятью, он и в мыслях не допускал, чтобы его могли выписать, посчитав здоровым. Разве можно назвать здоровьем такое ужасное расстройство? Иван Иванович ожидал от больницы значительно большего. И уж во всяком случае не собирался становиться вокзальным бомжем или путешествовать с каким-нибудь бродячим зоопарком, надеясь когда-то наткнуться на человека, который знает его в лицо... “А если болезнь начнет прогрессировать? – вдруг подумал он, холодея. – Тогда – прямая дорога в дурдом. Кто станет возиться с таким деградантом? Не дай бог до такого дожить...”
 Иван Иванович поднялся на свой этаж, но не пошел в палату, а повернул направо. Возле единственной на все отделение туалетной комнаты стоял взъерошенный мужчина и задумчиво перебирал волосы то на голове, то под мышками попеременно. Убитый горем его вид пронзил доброе сердце Ивана Ивановича.

 – Что-то случилось? – поинтересовался он.

 – Вот, хотел-хотел, а где – забыл. Склероз... – растерянно сказал мужчина.

 – Да вот же! – Иван Иванович показал на то место, где у склеротика имелось все необходимое для нужного ему мероприятия.

 Минуту спустя спасенный вышел из кабинки, облегченно вздыхая: “Второй день терпел”. Слово за слово завязался неторопливый разговор почти собратьев по несчастью. Благо, собеседникам было что вспомнить.

 – Вы меня просто воскресили! Как, говорите, вас зовут?

 – Иван Иванович.

 – А меня – Дмитрий Петрович. У меня склероз.

 – А у меня ведь тоже что-то с памятью...

 – Да вы что? Как, говорите, вас зовут?

 – Иван Иванович.

 – А что, тоже склероз?

 – Кто его знает? Врач уверен, что я, вообще-то, здоров.

 – А я, знаете, раньше все помнил. А как упал, так и стал все забывать, – Дмитрий Петрович призадумался о чем-то, но ненадолго: И вот ведь как глупо получилось... Ложимся мы, знаете, с женой спать; только легли – дзинь! – звонок в дверь. Жена вся побледнела: “Ой, кричит, муж пришел!” Я, конечно, как был, так, значит, и – раз! – в окно. Уже лечу и думаю: “А я ж тогда кто?” Вот так. Очнулся уже в больнице: четвертый этаж все-таки. Теперь все забываю, а вот про этот казус помню железно... Вот вас как зовут?

 – Иван Иванович.

 – А я – Дмитрий Васильевич. Тут у нас, знаете, много таких, которые забывают. Никакая медицина не помогает. Говорят, есть народное средство, что очень помогает от памяти. Там нужна специальная трава: ее, знаете, нужно растереть и – не пугайтесь! – с мочой смешать, да каждое утро выпивать стакан натощак. Только никто не помнит, какая трава. Тот, кто рецепт рассказал, его от нас вдруг забрали, в психбольницу. А у нас теперь никто не помнит, какая трава. Каких только трав уже не перепробовали... Вас как...

 – Иван Иванович.

 – Дмитрий Павлович. Вы здесь с чем лежите?

 – Не знаю.

 – А у меня, знаете, склероз. Упал я...

 В эту минуту в туалет влетел... конечно же, Аркаша. Беседа прервалась, и возобновиться ей было уже не суждено: не таковский был Аркаша, чтобы при первой возможности не влезть в чужой разговор, и не разлучить собеседников, и не утащить одного с собой, дабы по уши напотчевать его собственной болтовней.

 Когда через некоторое время Иван Иванович снова проходил мимо двери с красивой, в завитушках, голубой буквой “М” (но не “метро”), то возле нее опять он встретил глубокомысленно изучающего подмышки Дмитрия Петровича – но, не вступая в разговор, прошел мимо.

 Дмитрий Петрович же его и вовсе не узнал.

 – Ничего, вы лучше не обращайте внимания на всех этих склеротиков, – стал успокаивать Ивана Ивановича Аркаша, видя, как удручающе на него подействовали первая и особенно вторая встречи с несчастным Дмитрием Петровичем. – У них, у склеротиков, одно, а у вас совсем другое. Раз уже пятеро человек из семи выздоровели, то и остальные, стало быть, выздоровеют, и вы тоже. Вы, главное, не слишком берите это в голову, а просто живите, пока все само собой образуется. Отдыхайте, короче. Сейчас вчетвером в картишки сыграем, а после ужина пойдем смотреть телик. Считайте, что вы на месячишку взяли отпуск и как бы специально решили здесь отдохнуть, а заодно, для профилактики, и здоровьишко подправить.