4. Паранойя и шизофрения в одном флаконе, или «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Не нравится мне эта история. Ох, не нравится. С одной стороны, все слишком просто, будто взяли за руку и ведут. С другой – если тебе «везет», стоит задуматься, кто везет, куда и с какими целями. Слишком быстро я получила доступ к документам, которые вряд ли кому еще показывали, за исключением, разве что, трактата. Да и тот существовал не в одном экземпляре, возможно, издание было с копии. Документы проливают свет на не слишком далекое прошлое, где-то около двухсот двадцати – двухсот пятидесяти лет назад, что при тормозных традициях Средиземья – сущая ерунда, и могут быть использованы в политических целях. Не зря на книге проставили «аво ил», то есть – «не для всех». Это, конечно, не «совсекретно», но серьезно ограничивает круг читателей. Предполагается, что я перетащу эти сведения на свою сторону, в «Арду-2», как они называют Землю, и выложу в общее пользование. Там. Не это ли имел в виду Саруман, намереваясь «поворошить болото»? А Орма и Эльм действуют в соответствии с его указаниями.
Дальше. Неожиданно выяснилось, что «пришельцы» с той стороны у нас более частые гости, чем наши – у них. И, в отличие от наших вездесущих «челночников» и нередких «дивнюков», цели у них более реальные и масштабные, и главной является знание, получение доступа к технологиям. Саруман тащит по-крупному, орки осваивают строительство, лихолесские эльфы скупают генетический материал дикорастущих и культурных растений. И это не разовые акции, а происходит постоянно. Наших же «шпионов» отслеживают и выпроваживают назад (если не убивают, в чем я уже не уверена).
Все новое, что я узнала об этом мире, исходит от Сарумана, Ормы и Эльма. В поселке я как бы отрезана от остального мира – люди орков не слишком жалуют, а те еще и не всех пропускают. Вывод: если хочу разобраться во всем, надо мотать отсюда, и как можно скорее. Дело осложняется тем, что я не знаю их «всеобщего» - адуни. Ничего, как-нибудь выкручусь с этим, главное – смотаться и посмотреть своими глазами.
Ну, что ж, начинаю собирать рюкзак. Да я его не очень-то и распаковывала. Ела, что поднесут, спала, где придется. И впрямь – по-цыгански. Ну, а теперь и по-цыгански уйду – так, чтоб не нашли.
Хмурое, в отличие от вчерашнего, утро встретило меня моросящим дождем. Часа полтора я прождала почтовой кареты, укрываясь от нежелательных взглядов за кособоким сараем, и жутко стремалась всякий раз, как в голове возникали мысли, хоть отдаленно напоминающие «послания» Эльма. В трактир он пока не заходил, но не факт, что не прошел раньше меня и не наблюдает сейчас из-за кривого стекла. Когда нервы уже были на пределе, услышала долгожданный цокот копыт и глухое постукивание колес.
Посмотрела, сколько платили за проезд местные жители, дала столько же. Интересно, куда едем?
- Иад эм пад?
Недоуменное молчание.
Указываю вперед, высунувшись из окна, и вопросительно оглядываю спутников. Непонимание. Один из них, старикан в меховой душегрейке, пожав плечами, медленно произносит:
- Банга каи...
Ярмарка? Ну, наверно, туда мне и надо. Успокоившись, начинаю разглядывать спутников. Рядом со стариком сидит девочка лет шести, в длинном платье и теплом чепце, платок, накинутый на плечи, перекрещен на груди и, по-видимому, завязан узлом за спиной, она вертится и старается выглянуть в окно поверх голов двух толстых тетушек с корзинами. Дед периодически шикает на нее и дергает за руку, но замечания хватает лишь на пару минут вынужденного спокойствия, слишком уж скучно в трясучей повозке. Я состраиваю ей страшную рожу, и она, сведя брови к переносице, замолкает. Тетки оборачиваются ко мне и что-то резко выговаривают. Понимаю только дважды проскользнувшее слово «дунгар». За дунгарку, что ли, меня приняли? Ну, оно и понятно – цыганская кровь и в третьем поколении смуглость дает, да и лицо у меня явно «не местное». И еще, подле меня расселись, раскорячившись, два тощих, смуглых и долгоносых парня, вот кто дунгар-то, кабы знала я их язык, или они бы по-моему понимали, ох, и заставила бы я их краснеть. А так...
Сижу, пытаюсь справиться с тошнотой, от голода и жесткой тряски желудок пищит, будто устрица. Хорошо, притиснули к самому окну, хоть ветерок обдувает. Ловлю ртом капли дождя, поглядываю на дорогу. Ничего, на ярмарке лепешку какую-нибудь куплю, а пока надо держаться. Голова начинает кружиться, по спине ползет мерзкий холодок. Гипогликемия. Ох, и расплачиваюсь я всю жизнь за свой «энергетический обмен». Жратва мгновенно сгорает, и начинается вздрюченное состояние, в котором никогда не знаешь, то ли ушибешь кого-то до полусмерти, то ли в обморок грохнешься. Одновременная злость и телесная слабость, в горле ком, а на уровне солнечного сплетения разгорается, раздувается желтенький шарик (ну, это я мысленно его так себе представляю, в реале ничего не заметно). Несколько раз глубоко вздыхаю, пытаясь прогнать злость, и...
Небо синеет чистейшим спектральным ультрамарином, солнце сияет, как в день моего перехода... Вижу, как в стороне от дороги двое детей тузят друг друга, взметая вихри желтой листвы.
_________________________________________
Месэр перекувыркнулась в воздухе и грохнулась на кучу пестрых листьев. Берк встал над рассерженной орочкой и качнул головой: «Когда тебя швыряют, приземляться надо на две ноги, а не на пятую точку... Хочешь, научу?»
Девочка встала, проигнорировав протянутую руку, и прислушалась. Тихонько шуршала облетающая листва, на болоте, готовясь к отлету, поскрипывали чирки, из кузницы доносился приглушенный расстоянием и стенами звон, а с дороги...
- Кони. Берк, прислушайся! Правда же, к нам кто-то едет?
- Ничего не слышу. Может, пограничный разъезд?
- Не умеешь ты слушать. Лошади устали, бредут шагом, а разъезды всегда на рысях...
- Может, купец? Помнишь, тот, Борода.
- Не-а... У него была бы подвода, а то и несколько. Он же матушке Орме наобещал... Железо в суме переметной не возят, и земляной уголь – тоже.
- Ну, наверно, это наш «господин приграничный».
- Их там много, а не один. Пошли лучше за частокол, оттуда посмотрим.
- Что, струсила? Я предлагаю спрятаться и проследить. А потом первые прибежим и все дома расскажем. Или тебе не интересно?
- Давай, - и Месэр, не мешкая, спрыгнула в яму под выворотнем, присела и затаилась. Берку там было уже не спрятаться – в свои десять лет он вымахал почти со взрослого, хоть и остался тощим до жалости, так что он залег за упавшим стволом, пристально вглядываясь в дорогу сквозь просветы между корней.
В глазах рябило от яркого света, желтых листьев и всплесков пронзительно-синего неба меж ними. Стояла теплая ранняя осень, задержавшаяся уже на две лишних недели, и, хоть по утрам в лужах поскрипывал хрусткий ледок, к полудню становилось жарче, чем летом. Убрали ячмень, заготовили веников козам, а сено давно уже убрано было под крышу – деревенские пошаливали, поджигали стога, и Орма распорядилась вне частокола ничего не держать. Перековывали лошадей для осенней перепашки под пар и в который раз судились с Выселками за кусок дикого поля – деловитые перианки решили приспособить его под свои огороды, но тогда орочье поселение оказалось бы отрезанным от водопоев, а скотины у них было много. Месэр, даром, что маленькая, умудрилась этим летом уже дважды смотаться в ночное. Деревенские дети с орочьими не дрались – во-первых, гораздо больше шансов получить крепких плюх, чем надавать по шее соседям, а, во-вторых, орочьим поселение было лишь наполовину, и детишки, смешанных кровей, отличались от человеческих разве что организованностью и крепостью кулаков. Потом, когда подрастут, орочьи черты возьмут верх над человеческой кровью, огрубеют лица и раздадутся вширь плечи, а пока рыжую Месэр никто и не назвал бы орчонком, не открывай она свои уши на всеобщее обозрение. А Берк вообще был человеком.
...Всадники приближались, глухой перестук копыт по пыльной дороге уже и мальчик услышал. Дорога огибала лесок, и вот из-за поворота показалась лошадиная голова, шея, всадник... Всадница. Перед ней сидело дитя лет этак двух-трех, за спиной, привязанный к матери широким платком, прижавшись к ней толстой щекой, спал младенец. Месэр напряженно всматривалась в женщину, пока выражение ее лица из недоверчивого не сделалось удивленным.
- Гляди, Берк, это же орка! Клянусь Мелько! Сам посмотри.
Берк шикнул на нее. Из-за поворота вынырнул еще один всадник. Человек с худым, изборожденным морщинами лицом и бледной кожей затворника, не знающей солнца. Он дремал, покачиваясь в седле и поминутно утыкаясь животом в высокую луку, от чего просыпался, и, часто моргая, пытался прогнать сон. Тщетно – в следующее мгновение веки его смыкались, и горбатый нос чуть ли не касался конской гривы. За его спиной елозила, вцепившись в пояс и оглядываясь по сторонам, девочка лет шести. Бедная коняга терпела не только своего неумелого седока, но и это вертлявое чудо. Чудо рожицей смахивало на папашу, разве что было не в пример миловиднее, и держалось на лошади гораздо лучше его.
- И девчонка – орчонка, уверенно шепнула Месэр. – Ну, как я.
- С чего ты взяла? Не похоже.
- Мордой широкая, и ногти у нее темнее, чем пальцы.
- Где ты пальцы-то там разглядела?
- Ну я же – не ты. Я еще много чего увидала.
Но пересказать все свои наблюдения орчонке не удалось. Вслед за всадниками появилось еще три лошади, навьюченные явно домашним скарбом, и Берк присвистнул от удивления.
- Переезжают куда-то... С чего бы? Месэр, ты случайно от взрослых не слышала, чтоб из города орков погнали?
- Не-а... а что, должны?
- А иначе – зачем?
- Ну, может, в гости...
- В гости? С горшками и одеялами?
- Ладно, побежали домой! Они нас не заметят.
И ребята рванули через лес по короткой дороге.
Рашах спешилась и потопталась перед воротами, разминая затекшие ноги. Потом задрала голову и проорала что-то по-орочьи, Иарет, не слишком хорошо знавший этот язык, не разобрал, что. Никто не откликнулся. Рашах заголосила еще громче, добавив пару крепких ругательств. Младший сын за ее спиной проснулся и захныкал – тихонько, на пробу. Мать вздохнула и принялась развязывать узел на груди – подходило время кормежки, так что, наверно, скоро и по спине потечет, если быстро не распеленать. Пока Рашах возилась с пеленками, да мелкий струю пускал, в двери открылось окошко и скрипучий голос с орочьим акцентом вопросил на всеобщем:
- А шшаво вам надо?
- Не шаво, а поди и скажи матушке Орме, что Рашах приехала с семьей. Ясно? Давай, пошевеливай, а то мы заждались.
- Орме? – Иарет встрепенулся, сбросив сонное оцепенение. – Не нашей ли Орме из Изенгарда?
- Не знаю, - резко осадила Рашах. – Предпочитаю не питать лишних надежд, чтоб обойтись без огорчений.
...Орма тоже так думала. Когда Оршарга еще весной спросила ее, будет ли хорошо, если в их поселение придет орка с семьей, она согласилась, ибо им не помешали бы лишние рабочие руки, да еще и умеющие оружие как следует держать. А что переселенку звали Рашах, то тут предводительница не питала иллюзий – на севере любую гибкую и ловкую орку называли «куницей». Густые широкие брови тоже давали повод к подобному прозвищу. Но, благодаря прозвищу и описанию, Орма поняла, что переселенка действительно ловка и хороша собой, и одно только огорчало ее – та была замужем за человеком, и, судя по всему, настоящим задохликом, так что дети вряд ли унаследовали в полной мере ее ловкость и красоту. У Ормы были заведены обычаи северных орков – женщины выбирали себе мужчин на время, лучших из всех, и первое поколение, родившееся «за частоколом», ее радовало – детки были как на подбор, умненькие, здоровые, сильные. Детские болезни, ежегодно собирающие смертную дань с человеческих деревень, обходили их стороной – значит, человечья кровь не повредила никому, в чьих жилах она смешалась с орочьей. Когда они пришли сюда и осели, орочьих парней почти не осталось – каждый шаг по чужой земле таил в себе смертельную угрозу, и мальчишки пали первыми жертвами человеческой злобы. И Орма решила тогда не возвращать людям заложников, взятых в одной из эсгаротских деревень и обеспечивающих своим присутствием безопасность последнего этапа их долгого пути. Да и ребята настолько привыкли к своим мордатым похитительницам, с которыми можно было и поговорить обо всем, и шутя побороться, которые не вешались на шею при первой возможности и не заводили после первого поцелуя разговоров о свадьбе, что и сами бы не вернулись в родную деревню. Собственно говоря, это Ферн попросил ее первым, чтобы остаться, на что Орма ответила: «А я вас и не отпущу. Ишь, чего захотели!» Месэр, дочь Мерты и Ферна, подтверждала всем своим видом и повадками то, что дети любви много крепче детей, рожденных «в законе».
Теперь надо посмотреть, что за семейство у этой Рашах. Орма выглянула из окна общинного дома – и обалдела. Такую рожу нельзя не признать. Она протерла глаза, ущипнула себя за щеку – видение не пропало. Здесь, у ее крыльца, за сотню миль от Пригорья – стоял Иарет. Точнее, не стоял, а сидел на чалой лошадке и с любопытством озирался по сторонам. Изможденный вид и совершенно седая шевелюра не могли ее обмануть – четкий абрис лица, какой можно встретить сейчас разве что на старинных нуменорских монетах, цепкий, но неизменно доброжелательный взгляд и озорная мальчишеская улыбка, так не вязавшаяся с его теперешним обликом, были знакомы ей с детства. Орма тихонько взвизгнула от радости и мигом выскочила к гостям – как только лестница не проломилась!
- Иарет!
- Здравствуй, Орма!
Предводительница перевела взгляд на его спутницу, спешившуюся и держащую за руки двух детей. Лицо ее расплылось в истинно орочьей улыбке – на все сорок зубов.
- И ты здесь, Рашах!
Та мягко улыбнулась в ответ:
- Ну, вот и встретились.
Не пристало, конечно, матушке Орме так вести себя, да ведь нужно вспомнить и то, что предводительнице недавно исполнилось двадцать три года, и взрывной норов, что не смогли обломать ни Саруман, ни мордорские капитаны, ни десять лет предводительства, в таком возрасте еще простителен.
- А где третий отпрыск?
- Да тут, за спиной.
- Что же вы встали, наверх пошли! – Орма оглядела столпившийся поодаль народ. – Нет, лучше здесь отпразднуем встречу. Так, самый большой стол и все скамьи сюда. Лошадей расседлать, в стойло. Мерта, Мойра, Уграша – к печам, за готовку! Ратси, Ферн – в погреб, за пивом на всех. Серха и Фойр – пять овец зарезать и освежевать. Мерта, с тебя – твоя знаменитая похлебка. Печенку – сыряком, с травами. Мясо – обжарить по-быстрому, чтобы с кровью. Ребятня пусть притащит посуду. Берк – за этой, как ее... лютней. У-у, злодей, не все ж нас в истории втравливать, спой что-нибудь и для развлеченья...
Гости улыбались, слыша знакомые нотки в командном голосе Ормы и видя, как споро ее народ принялся исполнять распоряжения, а старшая девочка, уверенная, что родителям не до нее, передразнивала предводительницу. Орма обернулась и тоже состроила ей рожу, оскалив клыки.
- А ты чего ждешь? – поглядела грозно на Иарета и запнулась. Лицо ее вытянулось и помрачнело. – Это где ж тебя так? Обе ноги, до колена... Ты ведь, вроде, и мечом не владеешь...
Иарет криво улыбнулся и пожал плечами – может, после поговорим? Орма подошла и, подхватив его, помогла слезть с лошади, усадила на только что поставленную скамью. Вынесли стол, тут же забегали ребятишки, расставляя посуду, и она, усевшись рядом с гостями, распустила шнурок на вороте.
- Жарко. Второе лето настало.
- Да. Орочье лето...
- Орочье, ты сказал? О таком не слышала.
- Только что и придумал.
- Вечно ты так. Фантазер.
Замолчали. Рашах, улыбаясь, кормила младенца, вокруг сновали дети и гремела посуда, в загоне блеяли овцы, в домах растапливались печи, на болоте крякали дикие утки, в лесах осыпались янтарные листья, на бескрайнем куполе неба таяли облака. А двое старых друзей глядели друг на друга и молчали, словно не о чем им говорить.
А в каморке, близь мастерской, склонился над очередным верноподданническим доносом мастер Хузун, выводя бисерным почерком: «...отпущено полукровке Рашах сорок листов второсортного пергамента, уплатила сполна. Велела к зиме еще насобирать, если будет. Вряд ли берет для себя – полукровки все, как одна, безграмотны. Значит – для мужа. Ее муж, лекарь и книжник...»
А наутро все пошло своим, заведенным семь лет назад, чередом. Мычащую и блеющую скотину погнали в луга, заскрипел колодезный ворот, потянулась на построение зевающая малышня. Рашах покормила младенца, и, растолкав Кири, вручила его ей, а сама пошла выяснять, где можно вскипятить воды и разжиться зарангой. Голова у нее не гудела – она вчера лишь пригубила ормина крепкого пива, а вот Иарет, как проснется, наверное, будет страдать. Рашах вчера в первый раз увидела мужа упившимся до бесчувствия. Шутка ли – Орму решил перепить. Ее невысокая, но массивная фигура, типично орочьего покроя, казалось, могла бы вместить не один бочонок темного, густого и сивушного напитка, которым она неутомимо потчевала гостей. После третьей кружки языки развязались, Иарет, с лихорадочным блеском в глазах, рассказывал, как начал писать свою книгу, а Орма, перебивая его, повествовала о затянувшейся тяжбе за кусок дикого поля.
- А потом Рашах переписала дважды и передала Йимо...
- А я говорю, господин приграничный, да где ж это слыхано, чтобы речку делили...
- Это только начало, я хочу написать всю нашу историю, чтобы память не умерла вместе с нами...
- А староста из Итчнейк, шишак с мой кулак ему в жопу, поддержал недомерков...
- Ты это, очень-то не ругайся, а то пожелания начали исполняться.
- Не поняла...
- Магия вернулась.
- Ты серьезно?
- Да серьезней уж некуда.
- Слушай, давай завтра об этом поговорим, на трезвую голову. Ты скажи мне лучше, горе-воитель, как ты ноги-то потерял.
- Давай не сегодня...
- Тогда говори, от кого вы удрали.
- А мы заранее, так сказать – превентивно.
- Как пуганая ворона?
- Да уж хорошо пуганая, лучше некуда. Здесь нас вряд ли отыщут, а Рашах будет отвозить Йимо отрывки – по мере написания. А господин приграничный – это ваш приграничный наблюдатель?
- Он самый, Гевор Гаргатан.
- Пригорянин?
- Хоть пригорянин, а молодец. Справедливый и слов на ветер не бросает. Знаешь, как мы познакомились?
- Как?
- За лесом, миль пятнадцать к юго-востоку, живут эльфы...
- И эльфы? Не ошибаешься?
- Где уж... Авари. Или синдар, я их не различаю.
- Становится интересно. Тут у вас Средиземье в миниатюре.
- Это точно. Так он к ним сдуру поперся...
- И что же эльфы с ним сделали?
- Да ничего особенного... лошадь под ним подстрелили, а потом провожали до леса свистом и улюлюканьем.
- Славно встретили... и скотину не пожалели.
- Ты послушай, что было до этого...
_______________________________________________
Эх, закончился сон! Жалко, уж больно хотелось узнать, что с чиновником стало... Как, однако, холодно. Где ж это я сплю? Под спиной колдобины, под головой лужа. Эй, по щекам-то не надо! Проснулась, проснулась уже.
Открываю глаза, вижу над собой темное небо. Где повозка, где люди? Неужто мой побег мне привиделся? Нет, навряд ли. Если привиделся, не выбросили бы меня, отключившуюся, близ дороги, не раздели бы до исподнего... Может, еще и?.. Нет, вроде как, не чувствуется. Кто ж мне виски-то сейчас растирает, что за спасатель такой? Хмм... «он живой и светится»... на нашей стороне так говорят о пьяницах, на этой – можно сказать и об эльфах. Ну, Эльм входит в обе категории. Кожа у него настолько белая, что, кажется, фосфоресцирует в темноте, ну, а глазки... да, не слишком ошибся незабвенный Голлум, когда бредил о «страшных эльфах с горящими глазами». Сейчас глаза его пылают праведным гневом, волосы, как всегда, реют нимбом вокруг головы. Святой Эльм спасает грешницу... Начинаю ржать совершенно непристойным образом, а он встряхивает меня за плечи и заглядывает в глаза.
- Ты с ума шла?
- Чего? – от смеха уже сводит живот.
- Ну, ты, как это... голова здорова?
- Не знаю.
- Наверно, нет, - Эльм помогает подняться и накидывает мне на плечи плащ. – Зачем ты с дунгар пошла? Они же бандиты, вроде ваших чечен.
- Так-таки все и бандиты? Да и не ходила я с ними. Ехала в почтовой карете, плохо стало, вырубилась, очнулась, когда ты по щекам хлопал.
- Я до того тебя лечил, ты совсем ослабла. Немножко силы дал, - улыбается. – А стал искать, когда люди сказали, видели, как пьяную дунгар вели. У нас дунгар бывают редко, мы их не любим, они смолку возят. Все, кто приезжают, мы знаем. Значит – ты, немного похожа. Смолку пробовала?
- Не нужна мне их смолка. На нашей стороне столько наркоты продается, о какой у вас и не слыхивали, что идти к вам за ней – полная глупость. Я сама себе смолка. У меня обмен веществ такой, что есть надо почаще, все сгорает. Не позавтракала, вот и упала в обморок.
Эльф качает головой. Он деликатно поддерживает меня под локоть, но чувствуется, если опять вырублюсь, моментально подхватит. Мы идем вдоль перелесков, ночной ветер швыряет листья под ноги, небо вызвездило, холод крепчает. Меня начинает трясти, челюсти сводит так, что и зубы не разомкнуть, разговор угасает. Наконец, поворачиваем и видим вдалеке слабые огоньки орочьей Орши.
- А, бродяжки вернулись! – громогласно вещает орочья бабка, наливая в кружку мерзкое пойло с запахом пива.
Я долго отбрыкиваюсь, но делать нечего – мой «ерофеич» достался дунгарам вместе с рюкзаком и деньгами, согреться нечем, и, зажмурившись и зажав нос, отхлебываю «лекарство». Оно обжигает, не столько за счет температуры, сколько из-за пряной жгучести трав, использованных в приготовлении. Просидев пару минут с выпученными глазами, прихожу в себя.
- Ты чего задумала, говори. Если есть какие-то дела не у нас, спроси меня, дам провожатого. Не зная языка, пропадешь. А если это должно ото всех втайне остаться, так я скажу, чтоб толмач у тебя под ногами не путался.
- Да никакой особенной тайны нет, хотела выяснить, что у вас за система такая – наблюдатели?
- Это какие – государственные или тайные?
- Да все, какие ни есть. Вот, к примеру, есть у вас тут государственный наблюдатель?
- Сейчас – нет, у нас самоуправство... то есть, самоуправление. В деревнях – старосты, раз в год наезжают чиновники, подати собирать и суд вершить, а дальше на восток – две заставы, разъезды все дороги на пятнадцать миль в глубину контролируют.
- А тайные?
- А на то и тайные, - смеется Орма. – Кто ж их знает?
- Гевор Гаргатан был государственным или тайным?
- «Господин приграничный»? Государственным, кем же еще. Постой, а откуда ты о нем знаешь?
- Приснилось.
- Приснилось? И имя тоже приснилось? Ой, не мудри, детка, в простых снах имен не бывает.
- А я и не говорила, что это был просто сон. Когда вырубилась, так и увидела.
- Так, и что же там было еще? Или не помнишь?
- Погоди, Орма, мне надо его проверить, тогда и расскажу полностью. Как попала к вам рукопись Иарета?
- Он сам привез.
- Один он приехал или с женой?
- С женой и детьми. У них тогда трое было, еще двое здесь родились. А один из его правнуков сейчас ба-альшой человек в Гондоре, только старый он, если не умер.
- Скажи, Орма, ты – чистокровная орка?
- Нет.
- А сколько вы, орки, живете?
- Ну, если чистокровные, то – долго... сейчас – долго, раньше – пока не убьют. А полукровки – по-разному. Ты на меня не смотри, у меня отец был... очень долгоживущий.
- Ее отец – Саруман, - вставил эльф и хихикнул.
- Ну и что? Я после этого не орка?! – взвилась бабка.
- Что ты, здорово! Примечательные вкусы были у почтенного старикана, - я стараюсь перевести беседу в другое русло.
- Не вкусы, а опыты. Он для нас много сделал, не помешали б ему, так сейчас бы жили не хуже вас. Холодильники там всякие, трах... нет, тряп... в общем, плуги на механической тяге, а то приходится нанимать парней из Итчнейк, чтобы под ячмень вспахать. Хорошо, у нас кузня единственная на всю округу, цены держим, ну и контрабанда из Арды-2. На «проход» пограничный разъезд не поставишь, - смеется.
- Итчнейк, говоришь? А кто такие Мерта и Мойра, Ратси и Ферн, Серха и Фойр?
- Фойр – мой первый муж, Мерта... а ты-то откуда их знаешь? Сто с лишним лет уж как в землю ушли... Погоди, и это тебе приснилось?
- Ага, - отвечает за меня Эльм. – Она вроде Лурса.
- Кого? – вроде, знакомое имя, только узнала я его не из книжек. – Лурца? А у вас и такой был?
- Не был, а есть. Большой шама, живет в Мораннон. Пару раз видела, как он за знанием ходит, - тут бабка закатила глаза, высунула язык и затряслась крупной дрожью, изображая «большого шама». – А потом говорит, и все – правда. Только звать его не Лурс и не Лурц, а Логрзх. Но это мы произнести можем, у вас кишка тонка. Он – как я, в нем тоже есть кровь Шарку. А, потом, он по башке ушибленный, после этого шама и стал. У тебя, наверно, тоже что-то было вначале?
- Нет, у меня, скорее всего, по наследству. Все предки по женской линии гадали.
- И еще у нее этот, обмен вещей, - не удержался Эльм.
- Не вещей, а веществ.
- Не-ет, у нее внутри вещи всякие, ну, еда, питье, становятся магической силой. А она говорила – «все сгорает».
- Вот видишь, какой ты ценный человек! Слушай, оставайся с нами, будешь нашей шама, богатой будешь, работать не надо. Я же слышала, у вас лютые подати! Половину дохода сразу же отбирают. А с нас берут полюдно и немного. С купцов – пятую часть, с ремесленных – гильдейскую, а это меньше того. У нас хорошо!
- Нет, Орма, у меня там родные. Я вернусь.
- Прямо сейчас, в таком виде?
- Нет, конечно, погощу немного.
- Вот и ладно. Сейчас пойду, покомандую, - Орма осклабилась. – А вам тут еды принесут. А потом я тебе записки «приграничного» покажу. Хочешь?
- Не то слово!
______________________________________________
Записки Гевора Гаргатана, приграничного наблюдателя восточных земель, обработанные мной после корявого перевода Элемэта.
Гондорская невеста.
Гевор Гаргатан, приграничный наблюдатель, был назначен сюда королевским указом семь лет назад. Из королевской канцелярии на восточную границу – это кому угодно показалось бы настоящей опалой, но только не самому Гевору. Он был донельзя рад перемене места и рода своей службы, ибо то, что пережил за три года в столице, до сих пор сознание отказывалось принимать за реальность.
Короля Элессара толмач знал еще с той поры, когда назывался тот Арагорном и ходил по Дунланду в банде «благословенных разбойников», или, как они себя называли, «светлых охотников». А охотились они на людей. Дунланд издавна считался темной провинцией, мелькорианская ересь пустила там глубокие корни, и редкая деревня не имела своего колдуна. Ходили слухи о черных дунедайн, дравшихся левой рукой и творящих страшные проклятия на погибель Гондору, говорили о некоем князе, вознамерившимся воцариться над всем Средиземьем, а совершенно реальный Никко Раза, бывший харадский наемник, нанял орков и со своими отрядами гонял «охотников» по всему Дунланду, пока те не сочли благоразумным разбрестись по домам.
С тех пор Арагорн как сквозь землю провалился, и Гевор оказался не у дел. Впрочем, его талант к языкам не давал помереть с голоду, и в Пригорье купцы соревновались, кто больше заплатит за его услуги, перекупали друг у друга право пригласить его в дальнюю поездку – в Харад ли, в восточные земли, а иные даже дрались за него на кулачках. Гевор не был ни силачом, ни мастером ближнего боя, но, иной раз, рассудительная и понятная речь могли предотвратить схватку с разбойниками или конфликт с властями Харада. Побывал Гевор и в богатом Ташите, и в развратной Далмаре, и в колдовском Кебеле, и в раздираемом ересями Шаддате. Дела шли так хорошо, что толмач мог бы уже и не мотаться с торговцами по всему Средиземью, но на месте ему не сиделось. Кто бы мог подумать, что этот коротконогий и толстенький обыватель с брюшком, переваливающимся через пояс, стал заядлым путешественником! Как только прилетали с юга грачи, Гевор собирал переметные сумы и отправлялся в кабак «Стоведерная Бочка», единственно приличное место, в коем купцы договаривались о сделках, а, совершив оные, обмывали их иногда до потери всей прибыли. Гевор умел пить, но умел и не пить – вино не имело над ним никакой власти, а купцы, завидев его, поднимались, как по команде, и каждый приглашал за свой стол. Поговорив с некоторыми из них, толмач решал, куда в этот раз интереснее съездить, и до осени уж домой не возвращался. Бывало, отсутствовал по году, и более. Неудивительно, что семьей обзавестись ему не удалось, катучий камень мхом не обрастает. Даже Войну Кольца он проворонил – полтора года пробыл в Драголанде, драконов, правда, не встретил, как ни искал, зато легенд о них записал – на целую книгу. Вернувшись, обнаружил письмо с печатью Минас-Тиритской канцелярии, где в официальных выражениях его приглашали под сень Белого Дерева и Семи Звезд, то бишь – на королевскую службу.
По дороге домой толмач слышал, что его давний приятель стал – кем бы вы думали – Гондорским государем, и понимал, что без его слова приглашение бы не состоялось, только теперь был в сомнении, как же с ним говорить, буде встретит. Но, не развязывая мешков, лишь омыв пыль дороги, поспешил ко двору – не столько в поисках чина, сколько из любопытства. Предзимний путь сковало холодом, грязь застыла грядами, и лишь в колеях подо льдом покоилась черная, словно деготь, вода. Резво бежал конь по твердой дороге, но вскоре погода сменилась. Чем дальше на юг, тем становилось теплее, дорога раскисла, путника поливали дожди и обсушивали злые осенние ветры, но бывалому путешественнику все было нипочем – с раскрасневшимся лицом он заходил в очередной трактир, выпивал кружку горячего грога и устраивался на ночлег, перекусив чем придется. Спал крепко и без всяких кошмаров, даже не предполагая, что это его последние мирные сны.
Гондор встретил на удивленье приветливо – дожди как-то враз прекратились, проглянуло низкое предзимнее солнце, скрашивающее извечную нищету сухого и жаркого юга. Земли, не дававшие без орошения росту не то что хлебам, но и травам, лежали в запустении. Поливные канавы, давно не чищеные, заросли илом, травой и даже кустарником, с домишек сыпалась не то, что известка (ту давно смыло дождями), осыпались иной раз даже стены, обнажая скелет из ивовых жердей. Но народ, нищий, оборванный и голодный, был на удивление весел, и все на разные лады повторяли одно и то же: «Счастлив день, когда Государь к нам вернулся!»
Ну, вернулся... Хотя, непонятно, когда он отсюда уходил, и уж точно – не был он в тот момент государем. Впрочем, начни только спорить с крестьянами об их заблуждениях и суеверьях – получишь не то что кулаком, но и вилами в бок. Горожане – дело другое, ремесленный труд воспитывает здравость ума, в то время как крестьянский – ум иссушает. Но и в городе народ веселился. Причем веселился уже не первый день – мастерские были закрыты, по улицам шатались пьяные подмастерья, не пропившие только исподнее, а на площади никого не драли кнутом. «Ну, и государь Арагорн, - подумал Гевор. – Моя б воля – их всех передрал бы за леность, пьянство и непотребство в общественном месте, а с мастеров стесал бы по пятишнице штрафа»
Во дворце же все было иначе – в стены залов и переходов были вбиты новые держатели для факелов на расстояниях не более десяти шагов друг от друга, и, если б не чад, было бы светлее, чем на улице днем. Слуги, вымуштрованные еще во времена наместника, сновали по ним бесшумно, как тени. Стражник на входе, долго вертевший письмо, сменился более грамотным провожатым, приведшим его после получасового блуждания к какому-то чиновнику. Тот пробежал глазами письмо, кивнул головой, и наконец провещался:
- Вы – Гевор Гаргатан, пе-ре-водчик?
- Я – Гевор Гаргатан, и я толмач. А что значит сие новое слово?
- Сие слово означает лишь то, что вы безнадежно отстали от жизни. Пе-ре-водчик – то же самое, что толмач, но лишь оно считается принятым во дворцовом этикете.
- Благодарю за пояснения. Я долгое время путешествовал там, где адуни, увы, неизвестен, так что отстал от жизни по понятным причинам. Не соблаговолите ли сообщить мне и остальные нововведения в этикете?
- Там сообщат, - буркнул чиновник, и дернул шнурок на стене.
Тотчас явился слуга.
- Проводи этого господина в палату переписчиков, что рядом с книжной... – и подал Гевору какой-то обгрызенный клок пергамента взамен оставленного на столе письма.
Палата переписчиков и то была более веселым местом, чем комната, из которой он только что вышел. Скрипели перья, звякали передвигаемые чернильницы, то тут, то там какой-нибудь переписчик отодвигал стул и потягивался. Кто-то стоял за конторкой, перед иными на пюпитрах лежали увесистые фолианты, и те что-то в них скоблили и подправляли. Разговоров не было слышно, да оно и понятно – работа со словом требует молчания. Лишь изредка кто-то ругался, то ли допустив ошибку, то ли проведя слишком толстую линию. Гевора встретил румяный старик с пышной седой шевелюрой – даже не верилось, что такой здоровяк просиживал все свои дни над книгами и пергаментами. Брезгливо посмотрев на клочок, он побыстрее убрал его в шкатулку, а толмача ухватил под локоть и потащил вглубь зала.
- Как вас звать, молодой человек, и что вы умеете?
- Я – Гевор Гаргатан, пе... переводчик.
- А, значит – толмач! Хорошо, хорошо... вот теперь ваше рабочее место. А с какого языка, позвольте узнать?
- Квенья и синдарин, адунаик, все диалекты Харада, восточные языки...
- О, прекрасно!
- Роханский в объеме бытовой речи и торговых договоров, с друиданами объясниться могу, из кхуздула, увы, только приветствия и фраза – «мы – не воины, и хотим торговать».
- Даже и кхуздул! Вы для нас – просто сокровище! А то я, простите, подумал сперва, что ваше назначение связано только с тем, что вы – пригорянин.
- Берите выше, - рассмеялся Гевор. – Горец. Да-да, настоящий.
Несколько переписчиков, услышав это, обернулись. Но, как только румяный старик на них грозно взглянул, вернулись к своему занятию.
Так Гевор Гаргатан стал переводчиком в Минас-Тиритской канцелярии. Не сказать, чтобы эта должность была синекурой – бывали дни, когда он отправлялся в постель лишь к утру, с чугунной головой и полуослепший от мерцания ламп. По словам Руэна, румяного старика, заведующего палатой переписчиков, все документы, что поступали к ним для перевода, нужно было обработать еще вчера. Первую неделю Гевор вообще не поднимал глаз от пергаментов, и к воскресенью сам себе подивился, просмотрев на вощенке список документов с указанием их названий и объемов. Если бы так переводил для купцов, сейчас они бы ему задолжали увесистый мешочек золота. Где-то сто двадцать – сто тридцать монет. Надо сказать, Гевор труд свой ценил, и брал в оплату лишь золото.
Воскресное утро началось поздно – переписчики отсыпались за все бессонные ночи, зевая, тянулись в рабочую залу – неумытые, с помятыми и бледными со сна лицами. Руэн, свеженький и свински румяный, стоял за конторкой и выдавал недельную плату. Все получали ее в одинаковых кошельках темно-синего цвета с полустертыми белыми звездочками. Гевор взял свой и вернулся в каморку, носившую гордое название «личные апартаменты». Да, в мешке было золото, и сумма не разочаровала – двести пятьдесят. Что ж, если так дальше пойдет, года через два-три можно будет попросить отставки и уехать отсюда на восточное побережье – некогда он присмотрел там прекрасное место, с причудливо изъеденными ветром и влагой камнями и спирально извитыми деревьями. По утрам он будет смотреть в восточное окно, как рыбаки в широких соломенных шляпах сталкивают свои джонки в зыбучее море, а вечером любоваться закатом из западного. Дом, правда, построит не по местным обычаям, картонно-бамбуковый, а настоящий, из камня. И наймет в служанки красивую девушку, чтобы было за что не скупиться. Надо сказать, эта мечта посетила его недавно, когда он взглянул на мешок со своими путевыми записками. Чтобы привести в порядок все то, что накоплено за десять лет путешествий, надо времени нисколько не меньше. И еще на восток манила его одна интересная технология – изготовления оттисков букв на бумаге. Облегчая труд переписчика, она позволяла сделать за равное время десять копий вместо одной. Бумага же, при всей ее хрупкости и непрактичности, давала гарантию, что слова в книге не будут подчищены и переписаны. Не далее как вчера, возвратясь из отхожего места, он увидел, как старик, сидящий близко к проходу, зачищает место в томе Хроник. Ну, конечно, это было понятно – новой метле нужно, чтоб ее признали прямым потомком древнего веника, вот она и метет. Только не хотелось бы, чтобы так поступили и с его путевыми заметками.
После обеда Гевор собрался погулять по городу. Сменив мягкие домашние туфли на сапоги, накинув на плечи плащ и засунув за пояс кинжал, как гарантию мирного времяпрепровождения, он спустился к выходу. Стражник преградил ему алебардой дорогу. «Пропуск!» - «Не понял» - «Чтобы выйти во двор, нужен пропуск» - «Во двор? А в город?» - «Еще один пропуск»
Через полчаса, сидя в каморке Руэна, Гевор понял, во что влип.
- Вы, наверно, заметили, что когда поступили на королевскую службу, - скучно, будто не в первый раз, объяснял ему старик. – С вас никто не требовал клятв верности и молчания. Дело в том, что Государь – да продлятся его годы – не верит словам. Чтобы тайны не выходили за пределы Дворца, он запретил выход носителей этих тайн. Всякий, кто поступит в Королевскую Канцелярию, до самой смерти не сможет покинуть стены Дворца. Кроме того, мы не имеем права разговаривать с людьми, несущими иную службу, кроме как в присутствии кого-нибудь из Дворцовой Стражи.
- Это что же, я так больше и не смогу увидеть небо над головой, ощутить ветер и дождь, посмотреть на звезды?
- О, что вы, конечно же, сможете. Королевская Канцелярия – не тюрьма. В любое время дня и ночи можно выходить на площадку дозорной башни – ту, что предназначена для прогулок. Там, кстати, всегда присутствует несколько стражников, так что можете говорить с кем угодно... но не о чем угодно, конечно.
- Спасибо за ваш добрый совет. Сегодня же схожу туда проветриться.
- Вот и славненько, - обрадовался старик. – А то иные, узнав об этом, начинают кричать и даже плакать. Запомните – ослушники навсегда исчезают отсюда, причем без следа, и никто не знает, что с ними дальше случается.
- Спасибо, учту.
Вплоть до самой темноты Гевор мерил шагами площадку дозорной башни. Она была расположена в шестидесяти – шестидесяти пяти футах над землей, и весь город лежал под ней, словно кучка детских игрушек. Мало того, что высота башни исключала всякую мысль о побеге, но и под самой башней в четыре ряда были установлены железные острые колья – надо думать, во времена наместника тут прогуливали заключенных. Стражники располагались так, чтобы каждый из них мог видеть двух своих соседей. У некоторых на руках сидели ловчие птицы с черными шапочками на головах, и Гевор не мог догадаться, зачем они здесь нужны, пока не увидел подлетающего к башне голубя. Мгновенно шапочка была сдернута с птицы, и сокол стрелой кинулся на ничего не подозревающего пернатого нарушителя. Да, его бывший друг хорошо знал, как обезопаситься от ненужного разглашения. На площадке Гевор гулял не один – по воскресному времени здесь было много народа – от мала до велика, они, словно не замечая неволи, занимались тем же, что делали бы в воскресный день любые горожане - дети играли в салочки, молодежь хохотала и толкалась в опасной близости от невысокой ограды, старики степенно беседовали и курили трубки. Может, не так все это и страшно? Кому-нибудь, наверно, и так, но ему сама невозможность собрать котомки и умчаться в неведомую даль представлялась ничем не лучше смерти. Внезапно не самая сладкая и желанная мечта о доме на берегу восточного моря выросла до масштабов цели всей жизни, и впилась в душу, как моргульский клинок.
Побег через башню был невозможен – что ж, он сумеет найти другую дорогу. Такая уверенность имела под собой основания – дважды Гевор оказывался в застенках Шаддатских владык, и оба раза выходил оттуда целым и невредимым, приложив лишь свои дипломатические способности. В первый раз он помог юному правителю решить запутанный по вине нерадивых визирей вопрос, во второй, когда оказался у противоборствующей стороны – его обменяли на какого-то ересиарха, которого премудрый юноша заманил в королевский дворец и заложил кирпичами в каменном склепе. Каждый день без воды и пищи приближал фанатика к неизбежной кончине, так что его последователи действовали весьма оперативно, дабы заполучить его живым.
И сейчас Гевор понимал, что лучше всего ему было бы дойти до самого Арагорна – или, как его теперь называли, государя Элессара. Конечно, это потребует времени и изрядных усилий, но далеко не безнадежно. Кроме того, можно исследовать и Дворец – в каждой клетке есть свои слабые прутья. Приняв это решение, Гевор Гаргатан с чистой совестью вернулся в каморку и заснул сладким сном.
Перед рассветом наступает самое темное время. Мало того, что темное, оно еще и гнетет рассудок мертвой ненарушаемой тишиной. Тот, кто страдает бессонницей, ненавидит эти часы больше всего. Тот же, кто спит, иногда видит в это время ужасные сны.
И Гевор увидел равнину – туманную, широкую, бесприютную снежную гладь. Не было на ней ни домов, ни деревьев, и ничьи следы не нарушали целостность белого поля. «Я заблудился», - подумал Гевор, и ужас сдавил ему горло. Замерзнуть в снежной степи – какая горькая и бесславная кончина для опытного путешественника. Он приложил руки ко рту и закричал – тщетно, из горла вырвался лишь жалкий стон. Гевор волевым усилием расслабил гортань, вздохнул несколько раз глубоко и спокойно, и снова закричал. Теперь получилось несравненно лучше. Он, поворачиваясь посолонь, испустил еще несколько громких криков и остановился передохнуть. Внезапно равнина зашевелилась. Снег вздымался буграми, и из него поднимались фигуры – серые, в каких-то отрепьях, и черные, в заржавленных и помятых доспехах, и было их такое множество, что, казалось, они задавят его просто своим присутствием. Но это было не все – восставшие из снега фигуры побрели к нему, медленно сжимая кольцо. И Гевор увидел. Безглазые темные лица, в лохмотьях истлевшей плоти, кости, прорвавшие сгнившие смертные пелены, пальцы с кривыми когтями и смерзшиеся сосульками патлы длинных волос. Внезапно мертвецы, как по команде, остановились. Из толпы вышел воин в черных доспехах, на шлеме его развевался непонятным образом уцелевший плюмаж, а панцирь украшала эмблема семи звезд и белого дерева. «Ты наш!» - глухо, но предельно ясно произнес мертвый рыцарь и выбросил вперед руку, вцепляясь Гевору в лицо.
Гевор закричал и проснулся. Тело застыло в какой-то немыслимой позе, и не желало ему подчиняться. Дыхание давалось тяжелым трудом, а сердце билось так, что, казалось, стоит у него в горле. Гевор попытался высвободить левую руку из-под спины, и, к счастью, это ему удалось. Через некоторое время вернулась чувствительность пальцев, и мурашки забегали по рукам и лицу. Горячая волна прокатилась вдоль груди, стало легче дышать. Наконец он смог встать и добрел до зарешеченного окошка. За окном разгоралась заря, алая полоска ширилась, охватывая небо жарким объятием, зимние облака окрасились кармином и суриком, дымы над крышами закудрявились харадскими буквами. Солнце выкатилось из-за горизонта, и раскаленным диском прорезало пелену расходящихся туч. День обещал быть холодным и ветреным.
Когда перед человеком дела встает сложная задача, он становится собраннее и не распыляет силы по мелочам. Теперь уже Гевор не засиживался над переводами с утра и до ночи, поскольку все равно «это надо было вчера», так подождут еще один день, не погибнут. Тем более что сами тексты представляли собой в основном отчеты наблюдателей из дальних провинций. Наблюдатели делились на государственных и тайных. Первые осуществляли официальный надзор за гражданами и местной властью – избранной или назначенной королевским указом, в целях строгого исполнения законов, вторые следили за всеми вышеуказанными, не исключая государственных наблюдателей. Кроме того, тайные наблюдатели были и в независимых от Гондора государствах – многие сообщения приходилось переводить с роханского или харадского. Периодически попадались краткие заметки на синдарине, легким и убористым тенгваром написанные на шелковистой бумаге. Все остальные письма, как нарочно, были на таком дрянном пергаменте, что он трескался, когда его распрямляли. Через каждый час стояния за конторкой – а Гевор уже понял ее преимущество перед столом – он отправлялся побродить по коридорам, запоминая расположение дверей, лестниц и окон. Когда коридоры были пусты, он попытался даже открыть пару дверей – тщетно, они были заперты. Вечером он выходил погулять, и с интересом разглядывал других пленников Дворца, пытаясь определить род их деятельности.
Именно там он и встретил золотоволосую Лию. Встретил – не то слово, он подхватил ее в последний момент, когда ее ноги оторвались от пола, а тело зависло над пропастью, переваливаясь через перила. Потом, тяжело дыша, они стояли друг против друга и с ненавистью смотрели в глаза.
- Зачем вы это сделали? – произнесла девушка и зарыдала.
В свете факелов ее кудри вспыхивали золотыми бликами, лицо же оставалось в тени, и лишь глаза горели лихорадочным блеском. Она не зажмуривалась, не закрывала лицо руками, ей, кажется, было все равно, видит ли кто-нибудь, как она плачет.
- Что с вами случилось? – спросил как можно мягче Гевор. – Вы хотели уйти из жизни таким страшным путем, что у вас, должно быть, есть к этому серьезные основания.
Девушка всхлипнула и вдруг стала заваливаться на спину, Гевор едва успел ее подхватить. Глаза ее закатились и тело обмякло. Гевор уложил ее на каменный пол, скатал свой плащ и подсунул под голову, распустил шнуровку на лифе и стал энергично растирать попеременно виски и мизинцы. Вскоре девушка очнулась.
- Вставайте, - подал ей руку Гевор. – Это был недолгий обморок, но если вы будете здесь лежать, то скоротечная горячка вам обеспечена.
Девушка вцепилась в его руку, словно тонущий в спасителя, и он поднял ее. Впрочем, на ногах она стояла нетвердо, и Гевор подумал, а не накурилась ли она смолки или ширского зелья.
- Вот что, - сказал он. – Побыстрей приходите в себя, пока кто-то другой не заметил. Поскольку мы можем поговорить только здесь, а на ногах вы не стоите, то обопритесь на меня, лучше даже обнять, если это вам не противно – так вы сможете сказать мне все, минуя уши стражников.
Девушка взглянула на него с удивлением, а потом обняла за плечи и склонилась к самому уху. Что почувствовал в этот момент Гевор, трудно назвать удовольствием – страсть в самом крайнем своем выражении подобна пронзительной боли, даже страсть физическая, а Гевор почувствовал еще и вспышку необъяснимого, но полного и всеобъемлющего понимания этой мятущейся и глубоко несчастной души.
- Они его убили... даже хуже, чем просто убили... я видела, его поволокли в нижний ярус... мне сказали, он просто ушел... никто не уходит отсюда... живым... они его съели... эти монстры... нежить живет во дворце... я слышала, когда господин сказал леди Арвен... он сказал, что за все надо платить... вот так... а платим-то мы... на Йестаре была назначена свадьба...
- Погиб ваш жених, я правильно понял? – Гевор еле сдерживался, чтобы не обнять ее по-настоящему.
- Да, его убили.
- Вы это знаете точно?
- Он не мог уйти из Дворца. Он из тех, кто не может.
- Как и я. И что же с того? Он бесследно исчез?
- Не совсем бесследно. Я видела, как двое стражников, зажав ему рот, волокли по лестнице в нижний ярус. Больше я его не встречала.
- Вы это видели ясно?
- Не совсем. Там очень темно.
- Он совершил что-то запрещенное здесь?
- Не знаю... но он был слишком веселый... слишком честный... слишком великодушный... таких здесь не любят.
- Кто он был?
- Королевский конюх... ну и что?
- Как его звали?
- Берт.
- Полное имя.
- Бертран. Он – незаконный... сын какого-то эриадорского князя... сперва был наемником... потом Война Кольца... а потом – король предложил ему дворцовую службу. И вот, третьего дня...
- Это все, что вы знаете? Не был ли он с кем-нибудь в ссоре?
- Он не умел долго сердиться.
- Ясно. И еще – как мне вас называть? Если не хотите, не отвечайте. Тогда я буду звать вас Золотоволосой.
- Не надо. Я – Лия, одна из служанок венценосной леди Арвен... если хотите, можете выдать меня, не беспокойтесь – я смогу умереть раньше, чем съедят ваши монстры...
- Да что вы такое мне говорите! – рассердился Гевор. – Я хочу вам помочь и я почти что влюблен в вас. Но вы не подумайте – если осталась хоть какая-то надежда на спасение вашего жениха, я через задницу вывернусь, а спасу его – ради вас, ибо вы его любите.
Похоже, грубые слова подействовали лучше других ухищрений, и Лия улыбнулась сквозь слезы.
- Вы говорите, как настоящий рыцарь. Я надеюсь на вас. А где мне вас можно будет найти?
- Каждый вечер, здесь, на дозорной башне.
- Идет! – Лия разжала объятия, повернулась и растворилась во тьме.
Гевор еще несколько мгновений слышал слабый отзвук топота каблучков, а потом обхватил руками голову и сжал челюсти до зубовного скрежета. Надо же было ему так попасть! Сколько лет жил спокойно, и вот – на тебе, влюбился! И добро бы в кого – нет, на свою дурную голову, в чужую невесту! Даже если жених уже мертв – ничего ему с нею не светит, она же на всю голову совершенно больная. Придумала каких-то монстров. Может, смолку восточную курит? Или жует... Да, с такой жизнью не то, что смолку – стекло жевать станешь.
Гевор вспомнил умбарских корсаров – вот кто смолку-то употребляет, и стекло жует, чтобы глубже проняло. Он встречался с такими в таверне, у ласковых волн южного моря, и, когда те были в духе, то рассказывали толмачу жуткие истории, где неизвестно, на каком слове кончается правда и начинается брех. И страшнее всего была сказка о живых мертвецах. Говорят, что корабль этот был харадским, но харадцы, если рассказывали бы такое, конечно, назвали б умбарским корабль. Его капитан пал жертвой матросского бунта, его привязали к мачте, и сперва отрубили руки, потом перебили ноги и отрезали причиндалы и нос, и, истекая кровью, он проклял корабль и команду смертным проклятьем, говоря имена неведомых духов. Труп выбросили за борт, и акулы были довольны. К ночи налетел шторм, и корабль, не успевший встать в тихую бухту, стало носить по морю, как щепку. Вот тут-то пираты и вспомнили капитана. Ветер и волны были настолько сильны, что руль было не удержать и десятерым, и корабль понесло на скалы. Он сел на них, пробив днище, и вода хлынула в пробоину. Ударила молния, и вспыхнул пожар. Тот, кто не погиб от воды, погиб от огня и дыма. Но, странное дело, горя, корабль не сгорел, и утопая – не потонул. Как только настало полнолуние, он снялся со скал, и отправился в море. В пробоины больше не втекала вода, и гореть он не мог, ибо обуглился. И матросы его не могли умереть, ибо уже умерли, но совсем мертвыми тоже не стали. Дни и ночи мертвый корабль с ожившими мертвецами бороздит волны, и всякий, кто его только увидит, безусловно, признает его – ибо он летит по волнам без весел и парусов, и никакое оружие не может причинить ему ни малейшего вреда. Мертвецы захватывают корабли – ибо даже после смерти они остались пиратами, но ни имущество, ни работорговля их не прельщают. Захваченных в плен мертвецы пытают, чтобы те сказали им имена неведомых духов, что произнес, умирая, их капитан, ибо только произнеся их, могут освободиться они от проклятия и упокоиться с миром. Но никто этих имен не знает – и акулы собирают сполна кровавую дань. Только вот никак не мог взять в толк Гевор Гаргатан, откуда же известно все это, если ни один пленник от мертвецов тех не спасся.
Однако, балрог с ними, с харадскими мертвецами. Надо же выяснить, что это за нижний ярус такой. Как пройти туда незамеченным, если по коридорам днем и ночью бегают слуги? Впрочем, ну и пусть бегают – он сам так побежит, в той же одежде. А одежду достать можно там, где ее стирают. Что для этого надо? Познакомиться с прачкой. При его-то неказистой внешности прачка – самое оно для ухаживаний.
Через неделю Гевор уже нес в обнимку корзину с бельем, на каждом повороте стараясь прижаться к пышному бедру хохотушки Марты, а та проворно выскальзывала, и отпихивала его к противоположной стене. Дойдя до портомойни, Гевор отшвырнул корзину, и обхватил Марту так, что не вырваться. Долгий поцелуй у всех на виду вогнал девушку в краску, но не был ей неприятен. Она отвечала ему, и прогнулась под его руками, как кошка. Наконец Марта совладала с собой, и, оторвавшись от его губ, швырнула ухажера в кучу тряпья, вытряхнутого на пол. Гевор поднялся, и, шатаясь, как пьяный, направился к ней. Бросок повторился. «Вот прилипчивый пригорянин!» - Марта расхохоталась и вытряхнула на него барахло из корзины, потом из другой, погребая под кучей потных и засаленных курток, штанов и рубашек. Гевор возился, словно медведь в тесной берлоге, и, под конец, выбравшись, горько произнес с пригорянским акцентом: «Марта, ты мэня убиваэшь!» Медленно вышел в коридор и опрометью бросился в свою каморку.
Штаны не натягивались на пузо, и пришлось их слегка подпороть, зато камзол съезжал с его покатых плеч, и тут уж ничего нельзя было поделать. Впрочем, слуга узнается не столь по одежде, сколь по выраженью лица. В утреннее время, когда слуги шныряют по коридорам, как тараканы, Гевор выскользнул из каморки и деловито спустился по лестнице ниже уровня земли. Это был тот самый нижний ярус, где, по словам знающих людей, располагались застенки и пыточные камеры. Гевор шел по нему и машинально проверял все двери, но ни одна из них не открылась. Внезапно его слуха достиг слабый шум, подобие приглушенного то ли пения, то ли стона. Гевор шмыгнул в нишу и затаился. Четвертая дверь справа отворилась, и из нее вышел старик в серой хламиде. Шаркая туфлями, он проследовал к лестнице, и Гевор, дождавшись, когда затихнут шаги, кинулся к этой двери. В щелку сочился слабый дрожащий свет, как от лампы. Гевор толкнул дверь, расширив обзор, потом открыл ее настежь – там никого не было. Он вошел и огляделся.
Это не было пыточной камерой. В левом углу стоял пюпитр с книгой на нем, только это был странный пюпитр – подставка его была цельнорезанной с крышкой, и он был не деревянным, а каменным. Кажется, что-то подобное он уже видел в Кебеле. А, вспомнил – так выглядели алтари! Так же на камне были вырезаны некие знаки, так же скруглены и отполированы углы. А справа возвышался станок для убоя скота. Таковые встречал он в Шаддате. Там не принято употреблять скотскую кровь, и, чтобы уж точно ее не осталось, барашка привязывают к станку и перерезают ему кровяные жилы на ногах и на горле. Кровь вся выходит, и мясо получается удивительно светлым и вкусным. Гевор оглянулся – пожалуй, сматываться пора, приключений на сегодня хватит. По сторонам двери стояли рыцарские доспехи, и он удивился – зачем в келье жреца такие игрушки. Но, как только Гевор дотронулся до дверной ручки, раздалось звяканье металла и скрип. Пустые с виду доспехи сдвинулись с места, шагнули к нему, и, не успел он и дернуться, как оказался в их железных руках.
- Тэ-экс, молодой человек, что же вы здесь такое искали? – в дверях стоял маг в серой хламиде.
- Случайно, господин, чистая случайность, - как можно убедительнее попытался произнести Гевор, но голос его дрожал, и слова походили на блеянье.
- Случайностей здесь не бывает, - раздумчиво произнес маг и кивнул железным стражам. – В станок его!
- Но...
- Вы не бойтесь, даже не почувствуете ничего... Хоть какую-то пользу государству принесете.
- Стоп! – твердым голосом сказал очухавшийся от потрясения Гевор. – Я – друг государя, и, пожалуйста, доложите Арагорну, то есть, простите, государю Элессару, что поймали меня в вашей комнате. Как он решит, так и будет.
Все тело Гевора, распяленного в станке, словно курица на сковородке, затекло и онемело, когда дверь снова отворилась, пропустив мага, за ним – маленького человечка в шутовском колпаке, следом за которым вошел Арагорн, зябко кутаясь в полы халата.
- Этот? – зевнув, спросил государь.
Потом, сощурив глаза, приглядевшись, воскликнул:
- Так это ты, друг мой, Гевор? Какая нелегкая тебя сюда занесла?
- Та самая. Отвяжи – поговорим.
Арагорн махнул рукой, маг что-то скомандовал своим железякам, и вскоре Гевор сидел в королевских покоях, в кресле, покрытом харадским ковром, и потягивал сладкое итилийское вино из стеклянного бокала.
- Так какого балрога ты вырядился слугой и полез в пасть к самой смерти?
- Того самого, что не предупредили меня, что из твоей канцелярии дорога только на кладбище.
- Прости. Не написал тебе лично. Так почему же ты не дал знать о себе, когда прибыл?
- А как?
- Да, действительно, это было бы сложно. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Живи, толмач, и не суйся, куда не зовут.
- Так что, всю жизнь под арестом?
- Ну, если останешься при канцелярии – да. Но я хочу предложить тебе другую должность – моего личного толмача, а также – советника. Это даст тебе право выходить в город в любое время дня и ночи. Согласен?
- Конечно, раз другого выбора нет.
- Ну, тогда – по рукам! Только, пожалуйста, переоденься. В таком наряде ты похож на нищенствующего периана.
- Да, у меня еще есть вопросик. Тут у меня девушка завелась – ты же знаешь, я без женщины не могу, так как мне с ней, можно встречаться?
- А кто она – из прислуги?
- Да не совсем – камеристка леди Арвен. Золотоволосая Лия.
- А, эта... да, хороша... только она ведь... – Арагорн покрутил у виска пальцем.
- Да знаю я. Зато в койке!..
- Ну, ладно, клещ подъюбочный, натягивай свою дурочку, сколько захочешь. А то она и вправду, что-то совсем заскучала. Может, просто мужчины ей не хватает.
Так для Гевора начался новый этап дворцовой службы – советником государя. Тут можно было и отдохнуть, и обдумать дальнейшие действия. Совет в полном составе не собирался вообще, и кто другие советники, Гевор так и не узнал. Зато встретил харадских знакомых – когда принимали послов Ташита, то из советников присутствовал он, остальные были воины. Ташитцы явно не желали войны, но не хотели и признавать власть Гондора, долго и нудно рассыпались в восхвалениях гондорскому государю, и, как всегда, хотели отделаться малой кровью, предложив единовременные «дары» в объеме где-то всей казны Гондора.
- Откупиться! – смеялся Арагорн, расхаживая по комнате Гевора взад и вперед, так что толмачу тоже приходилось стоять. – Они думают, я удовлетворюсь их подачкой! Если они могут предложить столько, чтобы я их не трогал, сколько же отвалят, когда я сам к ним приду?! Нет, положительно, надо собираться в гости. Что ты можешь сказать, Гевор, ты же там был – победим их за одно лето, или долгая осада нам предстоит?
Гевор поперхнулся. Он-то думал, что его друг завязал с разбойничьим прошлым, но тот и на троне остался тем же «охотником» с горящими от азарта глазами.
- Я думаю, что победить Харад будет сложно. Они воюют иначе – налетают внезапно на лагерь, под покровом темноты, убивают всех, кого смогут, и ускользают от любой погони на своих легконогих конях. При такой тактике им не нужен тяжелый доспех, и догнать их практически невозможно. Богатые города и столицы лежат далеко от границ, и отделены широкой пустыней. Через пустыню без проводника не пройти, а все проводники – местные, и уведут твоих воинов от караванного пути как можно дальше, даже если это будет стоить им жизни.
- Что же ты предлагаешь?
- Я предлагаю договориться с ними мирно – в обмен на свою независимость они будут пополнять нашу казну. Ежегодно.
- И кто же это нам обеспечит?
- Я, - скромно потупившись, ответил Гевор.
- Ты?!
- Конечно. Я знаю, как говорить с любым восточным владыкой – у каждого есть свои слабые струнки, я один, переговорами, смогу сделать намного больше, чем ты со всем своим войском. И еще есть причина – я не хочу войны. Удачная кампания преумножает казну, но разоряет все государство. Ибо имения, оставшиеся без хозяев, хиреют и угасают, управляющие грабят крестьян, зная, что когда вернется хозяин, дохода им не утаить, продукт мирных ремесел не пользуется спросом – приходят в запустения города. Мужчины, изъятые из городов и селений, гибнут, и землю обрабатывать приходится женщинам и детям, а это грозит голодом. Те, что не погибнут, вернувшись, не захотят впрягаться в работу, значит – жди засилья разбойников по долам и весям. Тебе это надо?
- Ох, что-то ты, братец, мудришь! – качнул головой Арагорн. – Отпустить тебя в Харад – все равно, что пустить рыбку в море – так тебя мы и видели.
- Арагорн! То, что я теперь из Дворца не ушел, когда имею беспрепятственный выход, говорит об одном – меня здесь удерживает вещь гораздо более серьезная, чем эти стены.
- Какая же?
- Наша бывшая дружба. Понял? Ты можешь меня не слушать, можешь даже выгнать меня, но я буду оставаться здесь до тех пор, пока это возможно – чтобы отвести от тебя те беды, которые ты хочешь на себя навлечь.
Арагорн недоверчиво посмотрел на него. Гевор выдержал взгляд, и государь отвернулся.
- Эх, Гевор, многие так говорили. Только что-то не вижу в том проку. Всяк имеет свой интерес. Какой интерес у тебя, а, Гевор? Почему ты от меня не уходишь? Ты же знаешь теперь всех осведомителей по городам и селеньям, да и так, если сам не захочешь – то тебя не найдешь. Ведь правда?
- Что же – правда твоя. Только хочется мне на старости лет жить в приличном городе, а не в воровском и бандитском притоне. Хочется посиживать у окна и покуривать трубку, а не дрожать за тройными запорами. И поэтому я надеюсь удержать тебя от опрометчивых и безрассудных поступков.
- Так ты хочешь до старости дожить, друг Гевор?
- А что, естественное желание.
- Тогда беги отсюда. Беги и не возвращайся. Понял? И чем дальше – тем лучше. Хоть на север, хоть на юг, на восток – все пути перед тобой. Уходи, пока отпускаю. А то мы живем здесь как в сказке – чем дальше, тем будет страшнее.
Арагорн повернулся и вышел. Охрана, ожидавшая государя у входа, последовала за ним, а шут, кривляясь, побежал впереди.
Гевор задумался.
Видно, напоролся «охотник» на зверя, что ему не по силам. Вроде Никко Раза. Вот кого нам сейчас не хватает. Хитроумный был итилиец, жаль, не на нашей стороне воевал. Пока тот не помер, Дунланд был фактически под Саруманом, и никто, кроме этого мага, не осмеливался не то, что подати собирать, войти боялись. И Никко знал Харад, как свои хурджуны. Эх, и хватим же мы теперь лиха...
Впрочем, удерживали Гевора не только заботы государственного масштаба. До сих пор не удалось разобраться, куда делся Лиин жених, а для этого нужен был доступ к тем документам, что не проходили через его руки.
Лия не напоминала об этом, а только глянет тоскливо – и весь день работа из рук валится. Встречались они редко, прогуливаясь на площадке, и, видно, это кому-то стало известно.
И вот, ранним зимним вечером, она вошла в его комнату, грустно улыбнулась и положила ему руки на плечи.
- Ах, друг Гевор, - прошептала она. – Скажи мне, что ты говорил о нас государю.
- Я сказал, что мы с тобою любовники – иначе было бы невозможно встречаться.
- Вот так ты меня погубил. Ну, что ж, любовник, давай, раздевайся.
- Ты что это? Кому до нас дело?
- Нашлось и кому, - Лия отступила и медленно начала расшнуровывать лиф.
Повозилась с поясом, сбросила одну юбку, другую. Вздохнула, и резким движением сдернула с себя сорочку. Кудри упали на обнаженные плечи и грудь, ибо голову она опустила, и вся комната наполнилась мягким дрожащим светом – от этих ли золотых кудрей, от ослепительно белой ли кожи. Девушка отшатнулась назад и упала, как подкошенная, на кровать. Гевор подошел и сел на корточки у ее изголовья.
- Подожди, а нельзя ли как-то еще? Ну, переночуй у меня, я посплю на ковре, мне такое не внове.
- Нет, Гевор. У стен есть не только уши, но и глаза, и их не обманешь. Если в нашей связи они усомнятся – мне конец.
- Кто – они? Стены?
- Нет. Мертвецы.
Гевор тяжко вздохнул. С одной стороны – явный бред, тихое помешательство, с другой – он не забыл ту камору, оборудованную для черного колдовства. Так или иначе, а девушке нужно успокоиться. Каждый день ожиданья таит в себе угрозу нового прыжка с башни, и этот может удаться.
- Я, конечно, могу лечь рядом с тобой, но тут я в себе не уверен – не ровен час, что-нибудь в тебя и вложу, я ведь живой человек, не железный.
- Ах, мне теперь все равно, - сказала Лия и разрыдалась.
И Гевор стал ее успокаивать, а рассвет застал их под одним одеялом, и Лия спала сном младенца, чему-то тихо улыбаясь, а Гевор смотрел на нее, жалея и зная, что все равно придется будить.
Как же добраться до списков тех, кто получил вечный покой из рук того колдунишки? Не может быть, чтобы при таком засилье чиновников его не велось. Случай, а, может, судьба, дали Гевору ответ и на этот вопрос.
Началась Харадская компания. Назвать ее войной язык не повернулся бы ни у кого – слишком странные действия были предприняты государем.
Война начинается с ее официального объявления. Не было такового.
Перед войной обычно ищут союзников и договариваются о возможном взаимодействии с ними. Государь Элессар как раз перед войной будто нарочно рассорился с конунгом Эомером, исключив единственную силу, что могла бы в дальнейшем вызвать перелом в этой войне. Гевор присутствовал при этом, хотя Арагорн знал роханский, а Эомер вполне мог объясниться на адуни. Это весьма затрудняло работу переводчика, поскольку оба государя прекрасно понимали те ругательства, что периодически вырывались у того и другого. Казалось, Арагорн злит Эомера нарочно, дабы тот был как можно далее в тот момент, когда гондорские войска пересекут границы Харада.
Перед войной обычно стараются поднять боевой дух в войсках – Арагорн сократил денежное довольствие вдвое.
Народ должен любить свою армию, или, хотя бы, терпеть – но как можно назвать то, что военные теперь сами должны были заниматься принудительной вербовкой пехоты, того самого арбалетного мяса, которое сотнями, а то и тысячами кладется под стенами каждого более-менее укрепленного города? Раньше это делали профосы, представители гражданских властей, основной задачей которых было исполнение наказаний.
Результат не замедлил сказаться – что в городах, что в селениях, еще полгода назад певших осанну государю Элессару, начало закипать возмущение. Шли о том письма от государственных наблюдателей, сыпались градом сообщения тайных. Канцелярия работала день и ночь, и не справлялась.
Возмущение государственной властью не должно оставаться безнаказанным – слишком длинный язык становился поводом для не слишком длинной веревки.
И вот, Гевора призвал государь Элессар, чтобы записывать свидетельства уличенных в подстрекательстве к бунту.
- Понимаю, Гевор, тяжело это, смотреть на человеческие муки, но ведь ты сказал, что во имя нашей прошлой дружбы будешь мне помогать, да и о государстве ты радеешь – вобщем, ты для меня – единственный близкий здесь человек, которому верю я, что он меня не предаст, - сказал тогда государь Гевору.
Это звучало почти как просьба, но имело силу приказа, и теперь толмач в любое время дня и ночи мог быть вызван для выполнения совсем не толмаческого дела, а, именно, для записи показаний пытаемых узников. Он думал, что ему придется идти через весь город, туда, где располагалась темница, но почему-то узников привозили в нижний уровень королевского дворца, где с ними разбирался дознаватель, палач и подручный. А Гевор записывал как вопросы дознавателя, так и ответы допрашиваемого, и, по завершенью допроса, свернув и опечатав пергамент, приносил его Арагорну.
Возмущение в народе росло со скоростью лавины, и Гевор все больше времени проводил в нижнем ярусе Дворца. Лия, к тому времени уже привыкшая и полюбившая свое положение любовницы, начала роптать на это, но когда Гевор возвращался к себе, ему было тошно, да и не хотелось касаться Лии руками, что были испачканы – пусть не кровью, а только чернилами, но ему казалось, что сквозь черноту проступают красные пятна.
В один из дней Гевор сказал Арагорну:
– Ты ведь все равно их казнишь, что бы они ни сказали, так нельзя ли отменить все эти дыбы, клещи и костедробилки?
- Но ведь тогда они не признают себя виновными!
- Так и признание, вырванное на дыбе, не является правдой – ибо чего только не скажешь, чтобы удалить от себя страдание.
- Ты сказал, - ответил ему Арагорн. – Ты и исполнишь.
И Гевор, из лучших побуждений, сделался лжесвидетелем.
Фактически, он просто записывал вопросы дознавателя и давал на них те письменные ответы, которые требовались, чтобы отправить жертву на казнь, а узник потом, наверно, удивлялся, за что же его казнят, раз он ни в чем не признался.
К тому времени войска Гондора уже вошли в Харад, и государю стало не до преступников. Чтобы отправить на казнь не просто разбойника или убийцу, а бунтовщика, требовался королевский указ, а бунтовщиков по этому времени что-то развелось слишком много – небось, тайные наблюдатели выслуживались, придумывая то, что не удалось бы подслушать. Это имело два далеко идущих последствия – во-первых, королевская печать попала в руки Гевора, чтобы скреплять ею указы, а, во-вторых, он добрался до той комнаты, где лежали эти указы, да и все другие материалы дознаний. Сперва, правда, Арагорн хотел переподчинить ему Хранителя королевской печати, но, подумав, решил, что тогда о неслыханном деле будут знать уже трое, а где трое – там и все остальные, и забрал печать у Хранителя, а его самого послал на войну. Эх, старикашка, неизвестно, кому повезло!
Гевор просидел в своей комнате до рассвета, разглядывая печать, только что отданную ему – не то, чтоб на ней были уж слишком хитрые узоры, но власть искушала. Он мог отправлять безвинных на казнь, но мог и... мог отпускать их – за недоказанностью вины. Рисковал? Конечно. Рисковал своей жизнью. Но сколько жизней уже пришлось загубить из-за явно ложных доносов? Арагорну не до него. Остальные пребывают в уверенности, что все идет по воле государя. А не попробовать ли – хоть разок? Хоть одного невинного можно спасти – и никто не узнает.
Ну, хотя бы, этого юношу. Даже не юноша это, а мальчишка, щеки пока не покрылись пушком, под глазом – фингал, как будто только что вылез из драки, от одежды остались одни воспоминания.
- Тебе вменяется в вину то, что ты соблазнял жителей города... города...
- Да не города, а деревни! Азулой ее называют. Не слышали? В Дунланде.
- Еще и в Дунланде... И чем же ты их... соблазнял?
- Не знаю, чем, а забрали меня за то, что я сказал им – подите на кладбище, и посмотрите, что с могилами сталось.
- И что же там сталось?
- Мы с ребятами были в ночном, и поспорили, кто сможет на кладбище ночью сходить. Я должен был отнести на ограду монету, а мой друг – ее принести. Я на ней и значок нацарапал, чтоб не подменили. А когда пришел туда, смотрю – свет синенький загорелся и штой-то шевелится. Ну, думаю, гробокопатели! И не то, чтобы очень уж испугался, а присел, притаился, гляжу. Слышу – кто-то идет. Я уж и совсем дышать перестал. Вижу – фигура шагает, так шагает, будто это пьяный совсем. Ну, думаю, дядька Тамран спьяну на могилы забрел. Ведь чуть не окликнул... А он, видно, что-то все же услышал, да как повернется, как взглянет! А глаза-то у него, батюшки, без зрачков!
- Так Тамран это был, или другой кто-то?
- Да это был дед Дударь, которого год назад схоронили...
- Ну, и ловок же ты сказки рассказывать... знаешь, что? За такие сказки тебе могут полагаться два наказанья, на выбор – или повесить тебя, другим болтунам в назидание, или просто язык отрезать, чтобы лишнего не болтал.
- Да? – на глаза у мальчишки навернулись слезы. – Ну, тогда лучше... язык...
- Знаешь, есть еще выход. Я попробую попросить за тебя государя, а ты за это мне обещай – сразу, как попадешь в родную деревню, обследуй кладбище – днем, конечно, и возвращайся сюда. Я каждое воскресенье обедаю в одном трактире – в том, что прямо у крепостных стен, называется – «Улей». И поклянись мне, что будешь держать язык за зубами!
Мальчишка закивал головой, бросился в ноги... Гевор хотел на него прикрикнуть, но увидел, что он там что-то ищет.
- Зачем ногтями скребешь?
- А поклясться? У нас клянутся землей.
- На, клянись на оружии, - Гевор вынул кинжал, – Ты все же мужчина.
В трактир «Улей» Гевор заглянул в тот же день, ибо там, среди прочих слуг, был вастак, не из тех, что у моря живут, а из северных. Некогда он с ним сдружился, приятно человеку было услышать родную речь за столько лет и миль от родного стойбища. А Гевор имел в нем интерес, ведь известно – нет на свете таких мастеров по изготовлению ядов, как вастаки – ну, разве что, эльфы. И вот теперь не составило ему труда уговорить вастака сделать для него «дар биму» - яд, убивающий за мгновение ока. Через два дня маслянистое зелье было готово, вастак передал ему в половинке лесного ореха и сказал, что этого хватит, чтобы убить двадцать медведей (дважды показал растопыренные пальцы на обеих руках). Двадцать-не двадцать, а на него одного вполне хватит, и Гевор наполнил этим «даром» крепко сшитый и просмоленный кожаный чехольчик, и зашил его, предварительно поместив туда иглу. Если теперь обнаружат его художества, и захотят пытать, или потащат к магу с его железными слугами, достаточно будет сдавить чехольчик с торцов – и отмучился.
Приняв решение, толмач осмелел, и действовал с наглостью хорька, посетившего курятник – с той лишь разницей, что хорек убивает, а Гевор узников отпускал. Он опять почувствовал вкус к жизни, тем более что она не представлялась ему теперь достаточно долгой. Лия была от него в восторге – он болтал и шутил, пел и смеялся, приносил ей из города цветы и детские сласти, и воздавал должное ее прекрасному телу.
А еще он каждый день один ранний утренний час посвящал «рытью документов». В тех, что были составлены до прихода его на эту должность, он заметил один странный значок, напоминающий змею, свившую кольца – это не было ни буквой, ни руной, ни восточным гиероглифом. На следующий день он обнаружил его и на писанных своею рукой, только не изнутри, а снаружи. Голова у змеи была в центре, а хвост – разматывался вовне, и хвост этот не сужался к концу, а расширялся, заканчиваясь открытой воронкой. И еще – подобные знаки были не на всех приговорах, а только на тех, что вынесены молодым и здоровым мужчинам. Может, это был знак замены казни пожизненной каторгой? С этим нерешенным вопросом Гевор встретил еще одно воскресенье после освобожденья того мальчишки, что ходил ночью на кладбище.
И он отправился в «Улей».
Не успел он разделаться с бараньей ногой, что стоила теперь, по военному времени, дикие деньги, как к его столу подошла женщина, замотанная в серую шаль чуть не до самых бровей. Судя по одежде, это была крестьянка, но Гевор галантно пододвинул ей стул и осведомился, чего дама хотела бы поесть или выпить. Крестьянка словно не видела придвинутого стула, и на галантное обхождение не обратила вниманья.
- Ты – Гевор Гаргатан?
- Я.
- Я – мать Тубала.
- Простите, кого?
- Вы испросили для него прощения у Государя. За это он должен был вам сказать, что творится в нашей деревне. Он должен был прийти к вам сюда. Но он не смог. Мой сын мертв. Все мертвы, в Азуле живых не осталось.
- Скажите мне, ради всего святого, что там случилось, да присядьте, прошу вас!
- Все погибли... мой сын был первым. Слабели без болезни и угасали без боли. Только мой Тубал все твердил: холодно, мама, почему ты не растопишь печь? Потом – его друзья, после – их родные. До тех пор, пока некому стало хоронить мертвецов. Я тоже скоро умру. Но до этого, - крестьянка сдернула шаль. – Я тебя прокляну. Я проклинаю тебя плотью земли, силой огня и безымянными духами Эа, Гевор Гаргатан, за то, что ты послал невинного ребенка на верную смерть. Поди к нему сам, попроси, может, получишь прощение. А от меня – ни на этом свете, ни на том – не дождешься.
Гевор с ужасом поднял глаза на ее лицо, и увидел, что глаза у нее – без радужки и зрачков. Продолжалось это мгновение. Потом крестьянка набросила шаль и нетвердой походкой вышла во двор. Бросился Гевор за ней, но она, выйдя, словно бы испарилась.
Огорченный, вернулся Гевор во дворец, и в своей комнате обнаружил плачущую Лию.
- Ты мне изменяешь, - твердила она между частых рыданий. – Признайся, сколько у тебя женщин? Ты взял меня девушкой, ты меня опозорил, и вот... бросаешь меня.
Заверения и уговоры не убедили ее, только вызвали новый потоп.
- Ну, что ж, если ты этого хочешь, - сказал Гевор тогда в шутку. – Я и впрямь тебя брошу. Иди, иди.
Девушка подняла глаза, и, увидев, что смотрит он на нее не с презреньем, не с гневом, а с жалостью и любовью, кинулась ему на шею и осыпала его поцелуями.
На следующее утро он пробудился со смутным чувством тревоги. Лии не было рядом. Повернув голову, Гевор увидел, что она роется в карманах его камзола. Сердце ухнуло, остановившись где-то в районе желудка. Перехватило дыхание.
- Лия! Остановись.
Она промолчала и с удвоенной скоростью продолжила вытрясанье карманов. Гевор кинулся к ней, но опоздал – она вскрикнула и поднесла руку к глазам – на пальце было пятнышко крови.
- Я укололась...- удивленно промолвила Лия, и, как подкошенная, рухнула на пол.
Гевор подхватил ее. Вроде дышит. Скорее, спасать! В конце-концов, у королевского лекаря должно быть противоядье! Хоть он и не знает, существует ли такое вообще для «яда биму», что используют одни лишь вастаки.
В палатах врачевания его встретил угрюмый мужчина и невыспавшаяся и не соображающая что к чему, сиделка. Мужчина спросил, что случилось, и Гевор сказал о яде, умолчав, правда, причины, по которым он оказался в кармане.
- Ясно, - произнес тот, и пощупав пульс, удовлетворенно хмыкнул. – Ну, вы можете идти, - сказал он. – Мы ею займемся.
- У вас есть противоядие? Она не умрет?
- Если вы имеете в виду существование ее тела в нашем мире, то безусловно, - странной фразой ответил лекарь.
Гевору не оставалось ничего другого, кроме как уйти.
Часа два он мотался, как неприкаянный, по лестницам и переходам, зачем-то вышел на дозорную башню, посмотрел на перила, с которых он когда-то подхватил падающую Лию, взглянул на город, сумрачный и в тумане. В небе стояла белесая мгла, и туман срастался с ней, не желая рассеиваться, хотя уже было позднее утро.
Там его и взяли стражники. Заломив руки за спину, ловко связали и потащили, время от времени пиная ногами под колено. Оказался он опять – где бы вы думали – в том тайном государевом покое, где они с Арагорном уже не раз беседовали.
Арагорн вошел почти сразу же, и отослал стражников. Сел напротив и молча уставился на Гевора. Тот поднял брови и взглянул на него вопросительно.
- Ну, что, Гевор-освободитель, радуешься, наверно? Вот, думаешь, хоть и раскусили меня, такого смелого и благородного, но все равно я хоть что-то сделать успел. Что успел – это верно. Навредил ты мне так, как может навредить только близкий друг. И не говори, что добро ты сделал. Добро не может быть лживым – а ты лгал. Мне, дознавателю, начальнику стражи. Лгал тем, кого отпускал на волю. Ты думаешь, существует ложь во спасение? Ошибаешься. Я тоже так ошибался когда-то... Ложь – всегда зло, и, как любое зло, оправдана только тогда, когда помогает искоренить большее. Ты же меньшим злом чуть не накликал такое большое, что ни мне, ни кому-то другому справиться с ним было бы не под силу.
Арагорн замолчал, но Гевор не ответил. Если начать расспрашивать, то можно увести мысли собеседника в другое русло, а он хотел узнать до конца, что у государя на уме.
- Да, - продолжил, вздохнув, Арагорн. – Жизнь человека, конечно же, ценность большая. Для него самого. Ну, еще для близких, родных. Для государства же он – песчинка, капля в море, былка пырея – в бескрайней степи. Его жизнь настолько желательна, насколько нужна самому государству. И смерть его – тоже. Мы все – от последнего мусорщика до государя, свободные люди, мы – рабы. Нет, не людей – это было б обидно. Мы – рабы великой идеи. Действительно величайшей идеи всех времен, начиная с бунта Моргота и до Дагор Дагорат.
Арагорн внимательно посмотрел на Гевора, ожидая вопроса, тот, заметив, сделал вопросительное лицо.
- Величайшая идея проста до неприличия, но это простота кажущаяся, ибо гораздо труднее исполнить просьбу из одного слова, чем ту, что описана досконально. Наша идея – Свет, Добро, Истина. Ты спросишь, а разве не было освобождение невинных, вроде бы, болтунов от казни Добром? Истиной, ибо в бунте они не повинны? Светом, ибо возвратила радость в их семьи? И я отвечу тебе – нет, и еще раз нет. Ибо нет ни Света, ни Добра, ни Истины, иначе как в Эру Иллуватаре, или проистекающим из него. А государь, помазанник божий - первейший исполнитель его воли. Но государь не может быть один... ему нужны соратники. Вы же все, - Арагорн выразительно посмотрел на Гевора. – Вы все меня покинули. Никто из вас не помог мне в Войне Кольца! Вы разбежались еще раньше, после первого же столкновения с Никко! Нет, нельзя мне было давать тебе столько власти – ты же всегда был сам по себе, как же, толмач... людей убивать ты гнушался... Людей? Это как посмотреть! Исчадия зла, мелькорианцев! Кто помог мне победить Саурона? Ваша вшивая шайка? Как же! Выживший из ума Денетор? Нет! Пьяница Теоден? Да он троллей зеленых по стенкам гонял, когда к нему посольство пришло!
Арагорн перевел дух и сглотнул. Волосы его вылезли из-под обруча, растрепались. Глаза сверкали, но не было во взгляде уверенности, скорее – бессильный гнев и недоумение.
- И тогда... тогда нашелся помощник. Он один смог сделать больше, чем вы все, вместе взятые. Он дал мне армию, с которой я победил! И буду побеждать дальше. Мне не нужны смертные воины Эомера, мне не нужны вечно готовые поднять мятеж дунландцы, меня не прельщают тупые и упрямые воины Лоссарниха, и я презираю ленивых гондорцев. Мои воины не знают ни сомнений, ни усталости, ни лени. Их невозможно убить, и невозможно склонить к мятежу. Потому что служат они даже не мне – они служат Свету, и покинут меня лишь тогда, когда последняя частица Тьмы уйдет в небытие вслед за своим прародителем.
Государь перевел дух и взглянул на Гевора. У того отвалилась челюсть, и глаза стали шире тележных колес.
- Так это – правда?
- Что именно?
- Что твои воины – мертвецы.
- Ну, не совсем так, - Арагорн оживился, встретив любимую тему. – Во-первых, они – далеко не все мои воины. Всего лишь личная гвардия и две ударные части. Во-вторых, не все они – воины. Их полководца я сделал своим советником. Ну, и еще двоих. И они не обманывали меня, как это делаешь ты. Им неведома ложь. Только...
- Что – только? – в голосе толмача появилась тревога.
- Только им нужны люди.
- Не понял. Нужны – для чего?
- Ну, вобщем... – Арагорн запнулся. – Жизнь в мертвом теле можно поддерживать только телом живым. Нужна кровь и кости. Какие уж там обряды, не знаю – все делает маг. Мое дело – обеспечить человеческий материал.
- То есть, все осужденные...
- Идут в дело. Не убивать же граждан законопослушных! Подумай...
- Нет, ты и впрямь – молодец! – Гевор его перебил. – Только подумать, какие жертвы приносятся во имя Света, Истины и Добра! Человеческие!
- А смерть на войне – это не человеческая жертва? А смерть во вражьем застенке? Не дави на мою совесть, Гевор, она еще не такое выдерживала. Кроме того, это – не навсегда. Вот победим Харад, разделаемся попутно с пиратами – и они упокоятся. На-все-гда! Таково единственное условие. Как только выгоним Тьму из Средиземья, они исчезнут, как сон.
- Страшный сон.
- Да какой бы он ни был, они – моя единственная надежда!
Как ни странно, государь не покарал Гевора никак. Оставив в том же покое, выставил у дверей стражу, сменявшуюся шесть раз за сутки, да заложил дверь тяжелым засовом, что четырежды в день открывался, дабы обеспечить Гевору свежую пищу и питье, и прочие надобности. Одно только плохо – не было книг в этом «тайном» покое.
Гевор тосковал и скучал. Тосковал – потому что не знал, что стало с Лией, потому что ожидал государева приговора, и страшился его – если он станет этим «человеческим материалом», то даже не сможет убить себя перед тем, как все совершится.
Скучал же – по вполне понятным причинам. В свое время отсутствие свободы действий и передвижения заменила ему сперва – работа, после – его рискованное предприятие с подделкой приговоров, да еще была Лия – странная, неуравновешенная, но именно ее постоянно меняющееся настроение не давало закиснуть его уму, а ее медлительные движения, словно в толще воды, внезапно переходившие в горячечную поспешность, пробуждали такую ответную страсть, что превращала их отношения в подобие взаимного пьянства.
Да он бы, пожалуй, начал тут и спиваться, но, как назло, вина ему давали ровно столько, чтоб разогреть аппетит.
Не было ни окна, чтобы смотреть во двор, ни книг, ни письменных принадлежностей, чтобы чем-то занять скучающий ум, оставалось разве пересчитывать нити в кистях балдахина над кроватью или – вспоминать, закрыв глаза, всю прошедшую жизнь. Погружаясь все глубже в собственное сознание, Гевор уже не мог уловить, где заканчиваются воспоминания и начинаются видения. Один раз он увидел себя стоящим посреди широкого вспаханного поля, и поле то было засеяно не семенами – костями. И, вот, кости дали ростки, и ростки потянулись ввысь, и стали лесными цветами на черных мохнатых стеблях. Раскрылись фиолетовые венчики, и в каждом из них сидела пчела, но пчела странная, слишком большая для обычной пчелы, слишком мелкая и вытянутая – для шмеля. Кроме того, у каждой брюшко покрывали чередующиеся полосы – черные и желтые, как у тигра. Пчелы снялись с цветов и взлетели – казалось, с земли поднялась темная туча, и заслонила все небо. Они все летели в одну сторону сплошным потоком и не роились. И вот, с той стороны, донесся стон – тонкий и визгливый, будто ножом вели по стеклу, он усилился и дошел до той неслышимой ноты, когда закладывает и давит уши.
Гевор вздрогнул и пробудился. Неизвестно, который был час, но светильник потух, и зажечь его в абсолютной темноте было бы трудно. Гевор выбрался из-под одеяла и сел на кровати. А ведь звук был, и вправду был, и прошел через толстые стены. Иначе бы так не давило на уши. Кто же мог так кричать?
Грохнул поднимаемый засов, и в его комнату ввалился Арагорн – растрепанный, сердитый и резко пахнущий вином.
- Ты все спишь? Уже полдень!
- А я времени счет не веду – мне не надо.
- Счастливчик!
- Давай поменяемся?
- Ладно, шутник, допаясничаешься у меня... Ты, кажется, говорил, у тебя в Хараде есть друзья. Это правда?
- Когда-то – были. Не уверен, что теперь они живы, а другие – не используют ли меня как заложника, если я к ним приду.
- М-да... значит, не пойдешь в Харад?
- Не пойду.
- И под страхом смерти?
- Ты же знаешь, Арагорн, меня в чистом поле не сыщешь. Ты можешь попытаться отконвоировать меня в Харад, но не стану лгать – не знаю, что случится с моими провожатыми, когда стены Минас-Тирита растают на горизонте... А что твои соратники? Не помогают?
- О, это – сложный вопрос. Пока Ташит не объединился с Шаддатом, они считают, что их помощь тут ни к чему... и ведь я, как дурак, жду этого объединения, жду усиления Харада, чтобы они сочли ситуацию критической...
- Вобщем, мертвяки натянули тебе нос.
- Не надо! Не говори так! Они...
- Да, конечно, честнейшие клятвопреступники и предатели своего короля. Видишь – я тоже о них кое-что знаю.
- Но тогда они были людьми!
- Вот именно. Сейчас ведь все изменилось, и не в лучшую сторону, верно?
- Не знаю... не знаю... Стараюсь исполнить все их пожелания, а меня...
- Не понял, ты – король, или уже нет? Кто приказывает и кто выполняет?!
- Они уже не подчиняются мне! Представляешь, что сказал мне их военачальник? Что короля, ежели он не ревностен в борьбе с Тьмой, могут просто сменить!
За дверью раздался шум и топот ног, а в дверь заглянула кривая рожа в шутовском колпаке и заявила:
- А у нас – Дагор Дагорат! – и, мерзко хихикнув, исчезла.
Арагорн вскочил и подбежал к двери, но, выглянув, трехэтажно выругался – шут исчез вместе со стражниками и королевской охраной.
Гевор подошел к нему, и выглянул в дверь. Во дворце творилось невообразимое – метались вперемешку слуги и придворные, где-то выла, надрываясь, собака, люди наталкивались друг на друга, падали, тут же вскакивали и продолжали свой бессмысленный бег.
- Что случилось? – отловив парня в ливрее и взяв его за грудки, грозно вопросил Арагорн.
- Ах, господин, страшная туча закрыла солнце и все разрастается.
- Бежим на смотровую площадку, - предложил Гевор и тут же выскользнул в открытую дверь.
Наверху было сумрачно и свежо – небо действительно потемнело, туча шла несколькими клиньями, точно стая орков, и была она слишком плотной и непрозрачной для дождевой. С неба доносился слабый, но постоянно усиливающийся гул.
- Птицы? – предположил Арагорн.
- Нет. Птицы не летают столь кучно. Бежим лучше вовнутрь, пока не закрыли все двери. Хватай жену, и всех, кто тебе дорог, и дуй на первый ярус, в один из переходов – если разрушится замок, они упадут последними. Может, и уцелеют. Кстати, ты мне так и не сказал, как моя Лия. Все там же, при леди Арвен?
- У переписчиков... не ходи за ней, умоляю!
Но Гевор уже несся по лестнице, перескакивая через ступени.
В палате переписчиков было на удивление тихо. Все убежали? Гевор постучался – ему не ответили. Он толкнул дверь – та открылась. Он зашел – переписчики сидели по своим местам и скрипели перьями, как ни в чем не бывало. Впрочем, его заметили. С места поднялся Руэн и шагнул к нему. Старик в последнее время сдал – щеки его ввалились и побледнели, седая шевелюра висела сосульками. Гевор не успел и слова сказать, как Руэн поднял на него глаза. Они были мутными, словно ссохшимися, и – о, гнев валар! – без зрачков!
Старик открыл рот и издал какое-то шипение, переходящее в свист. Словно паралич сковал руки и ноги Гевора. Он хотел крикнуть, но не смог и вдохнуть. Вокруг начали собираться переписчики. Они шли, опустив головы, но, когда поднимали взгляд на Гевора, он видел одни и те же мертвые зенки нелюдей.
Сквозь толпу протиснулась стройная девушка с золотыми кудрями, обрамлявшими нежно-белое лицо. Лия!
Она встала вплотную к нему, упершись в него грудью, и положила руки на плечи Гевора. Встряхнула головой, прядь волос взметнулась надо лбом, кудри разлетелись, обнажив на щеках трупные пятна. Медленно приблизила она к нему лицо, приоткрыв рот, словно для поцелуя, и укусила за щеку. Она вцепилась бы ему в горло, если бы он в последний момент не дернул головой, словно отгоняя навязчивый бред.
И тут накатило. Сперва несколько ударов в стекла прорезали дошедший до своего предела гул, потом один страшный удар сокрушил раму, и посыпались брызги стекла. За разноцветными осколками витража в палату переписчиков ворвалась гудящая масса – те самые полосатые пчелы, что привиделись Гевору во сне, быстрые, словно стрелы, и рыжие, словно тигры, и облепили они ходячую нелюдь. Фигуры стали вдвое толще, завертелись, захлопали по бокам, но на место одной придавленной пчелы садилось двое, и эти пчелы их... они покойников ЕЛИ! Оцепенение покинуло Гевора, происходящее начинало ему даже нравиться, он, словно сроднившись с полосатыми разбойницами, ощутил их радостную и всепоглощающую злость, их надрывное гуденье отдавалось в его голове песнью победы, и, вскинув руки, он закричал:
- Так жрите их, жрите! И пожрите их всех!
И тут раздался жуткий, на пределе слышимости то ли крик, то ли звон, прокатился, будя эхо, по коридорам, и в залу, уже не через окно, а в распахнутую дверь, ворвался новый отряд пчел. Покружив рядом с Гевором, с десяток из них спикировали и уселись к нему на лицо – на укушенную Лией щеку. Гевор попытался их стряхнуть – те, обороняясь, вонзили в него свои жала. Перехватило дыхание, и он рухнул на пол.
Очнулся уже в полной темноте. Ночной ветер гулял по залам и переходам, скрипел несорванными с петель дверями. Было холодно до зубовного стука. И тихо. Ни пчел, ни мертвецов. Половина лица у Гевора запухла так, что невозможно было приподнять веко, и болела сотней разных болей – тут и колющая, и режущая, и горящая. Он дотянулся непослушной рукой до щеки – та была освежевана, даже, скорее, выедена чуть не до зубов, горела и кровоточила. Сжав челюсти, чтобы не застонать, Гевор перевернулся на пузо, встал на четвереньки, потом поднялся в полный рост, и, поминутно оступаясь на обглоданных дочиста костях, побрел искать живых.
И было новое лето.
... И Гевор несся галопом на кауром коньке, подбадривая его изредка гортанными выкриками, удивляя ими редких поселян, вышедших взглянуть на лихого всадника, и останавливался на постоялых дворах, пугая хозяев обезображенным лицом, и покупал пищу и стакан вина, и поил коня у колодцев, и ночевал в диком поле, и, встав до свету, седлал его, и летел дальше. И тучные облака расступались, и пригибались под ветром вольные травы, и налетали грозы, и вставала радуга, и исчезала, стоило ему лишь приблизиться к ней, и солнце высушивало одежду, и опускалось за горизонт в пурпуре и огне, и сизая дымка туманила дали. Гевор помнил – и забывал пережитый ужас. Оставаясь на границе сознания, тот обострял чувство свободы, и Гевор предельно ясно понимал, как теперь ему со всем этим жить – с теми жуткими снами, что в свое время придут, с памятью о золотоволосой Лие, и с тем, что от жизни осталась едва половина.
Правда всегда одна. И дается слишком уж дорогой ценой. Но лишь она может приблизить тебя к Свету, Добру и самой Истине. И Эру тут ни при чем.
________________________________________
Пир победителей. 4 глава
© Copyright: О.Хорхой, 2005
Свидетельство о публикации №205102300055
Свидетельство о публикации №205102300055
Рецензии