Белые Одежды. Рассказ

АЛЕКСАНДР МАРЧЕНКО

БЕЛЫЕ ОДЕЖДЫ

Рассказ.
 

 Ранним утром поздней промозглой осени Земля, вращаясь по воле Божьей, послушно обратилась к востоку шестой частью своей суши. И как только разбуженные благодатным утренним светом очертания земной тверди ожили в тающей темноте ночи, вся эта безоглядная ширь стала доступной для добрых ангелов – посланников Творца.
 Открылась перед ангелами земля – поруганная и неприкаянная; поля истощены, леса вырублены, воды загажены, зло и скверна, переполнившие усталые города и села по рекам-клоакам стекают в моря – отстойники.
 Предстали и грешники, населяющие эту неправедную землю.
 Оказавшись в одном из серых унылых пятиэтажных домов в тесной душной комнатке, увидел ангел картину безотрадную. Глумилась здесь над человеком, невидимая грешному взгляду, нечистая сила.
 В кровати мучился сорокалетний мужчина с рыхлым, лишенным радости жизни телом, со щелочками глаз на одутловатом лице, с клочками редких волос на кончиках синюшных, как у покойника, ушей.
 Это был инвалид по болезни Павел Иванович Чукалов. С женой
и одряхлевшей тещей жил он в квартирке из двух комнат.
 Доброму ангелу было отчего придти в смятение. Повсюду в комнате сновали бесы, - слышалось сопение, возня и похрюкивание. Самый мерзкий и безобразный из них, с изъеденной паразитами, искусанной блохами смердящей шерстью, оседлав острым облезлым задом тоскливое тело Павла Ивановича, давил несчастному на грудь, отчего сердце страдальца, не в силах разжаться, стонало от боли. Другие бесы и бесенята, поблескивая красными глазами, поперхиваясь от удовольствия гадкой, липкой слюной выкручивали Павлу Ивановичу суставы. В красном углу комнаты сбилась в ком, утомившаяся издеваться над грешником, нечистая сила. Копошась там, бесы лениво повизгивали.
 Желая обрести опору, посланник Божий обратился вокруг, но ни креста, ни иконы, ни даже книги со словом " Бог" в доме не было.
 Долготерпелив и всепрощающ Создатель. В ближнем к дому Павла Ивановича храме с колокольни гулко подал голос благовест. Но несчастный и тут не прозрел: не вспомнил он ни о душе, ни о Боге. "Опять звонят… И без того тошно… Сил нет…" – простонал Павел Иванович. Отвергнуты такой волей, не в силах противостоять нечисти, оставил ангел грешное жилище.
 
***
 
 Последние десять лет жизни Павел Иванович страдал ревматизмом и сейчас изуродованное пороком сердце, отказывалось служить ему. От сердечных отеков у него стали толстыми, как у слона, ноги, искривились в болезненной гримасе суставы, камнем висела переполненная застоявшейся кровью печень. Бедняга угасал на глазах.
 Врачи, провозившись с Павлом Ивановичем все годы его болезни, в конце концов развели руками и, расписавшись в собственном бессилии, выдали ему документ, в котором удостоверяли, что отныне их пациент инвалидом первой группы. Павел Иванович не был докой в медицине, но он понимал, что удостоверение это есть ничто иное, как билет ему на кладбище.
 Этой ночью он и не спал и не бодрствовал. С глубокими, как могильные ямы, провалами в сознании, забывался он в обрыдшей постели. Стонало, как под пыткой, сердце ныли от нескончаемой боли суставы.
 Под утро, не в силах больше оставаться в пытавшем его ложе, Павел Иванович сопя поднялся, вставил восковые ступни в засаленные блины шлепанцев и, прогибая половицы столбами ног, потащился на кухню.
 Там, опершись на подоконник, он тупо уставился в окно. Над понурыми телами домов, в чахлом утреннем пространстве косо сеялось с небес что-то мелкое, мокрое и холодное. На улице, как и в душе Павла Ивановича, было мерзко.
 Он всегда помнил, что болезнь в конце концов задушит его, но раньше эта мысль не пугала Павла Ивановича. Ему казалось, что он такой же смертный, как и все, и что и он умрет, как и все, пусть от своего страдания, но не скоро. Сейчас же, когда из пасти пожирающего Павла Ивановича чудовища болезни торчал лишь кончик его жалкой нелепой жизни, а все, о ком Павел Иванович думал, что и они смертные, останутся жить, а его уже не будет на этом свете, ему делалось жутко, и от этой жестокой неотвратимости бедняге хотелось выть и можно было сойти с ума.
 Не умирал он по одной причине. Теплилась в измученной душе Павла Ивановича не то, чтобы вера и не то, чтобы надежда, скорее утешение, обман. На чудо выздоровления все еще уповал он. В призрачных мечтах своих Павел Иванович представлял своего избавителя то старичком - знахарем, то добрым, открывшим секрет лечения, доктором, а иногда даже позволял себе смелость высшую. В бутафорскую оправу своих грез вставлял он камень красоты невиданной: "Вот явится ко мне женщина, прекрасная и таинственная, любящая и сострадающая, и избавит меня от этой проклятой болезни", - мечтал он. И все его спасители всегда виделись Павлу Ивановичу непременно в белых одеждах.
 В глубине души несчастный знал, что обманывает себя, что чуда не будет никогда, но понимал он ещё и то, что эта его надежда, пусть даже призрачная, есть то единственное, что удерживает его на этом свете: умрет она – уйдет и он следом за ней. Утомившись смотреть на, залившую свинцовым холодом двор, лужу Павел Иванович отстранился от окна, дрожащей рукой накапал сердечных капель. Когда он подносил склянку ко рту, кто-то не иначе как подтолкнул его – рука дрогнула, и лекарство пролилось. От обиды, от собственной беспомощности, от бессилия изменить хоть что-то, нижняя губа Павла Ивановича отвисла и задрожала, - он чуть было не заплакал. Остатки пахнущего болезнью лекарства выплеснул он в раковину, вонявшую от немытой посуды. Промучившись день, поздно вечером Павел Иванович вызвал "скорую".
 
***
 Прошло совсем немного времени после звонка страдальца, как машина "скорой" с полосами цвета крови на металлическом теле, будто поцарапанная огромной двухкогтистой птицей, вползла во двор, уперлась в переполненный мусором контейнер.
 Дом ещё не заснул. На мрачном его теле бордовыми нарывами теплились несколько окон. В их воспаленном свете глянцевая вода в луже была похожа на пролитую кровь.
 Доктор, высокий и тонкий, в сидевшей шлепком на голове шапочке, и плотный, как бычок, фельдшер по зыбким островкам кирпичей запрыгали через лужу. В белых одеждах, размахивая руками, чтобы не потерять равновесие, походили они на спустившихся с небес диковинных светлых птиц.
 Поднявшись на этаж, где жил Павел Павлович, доктор и фельдшер позвонили. Дверь открыла жена Павла Ивановича. Перед врачами предстала женщина худая и рыжая, с острым носом, тонкими полосками губ и кустарно накрашенными бровями, отчего последние выглядели, как изогнувшиеся черные змеёныши на желтом песке.
 Когда-то давно от несправедливости жизни уголки рта Чукаловой опустились, да так и остались обиженными. Это придавало её лицу выражение постоянного уныния и недовольства. Сейчас лезвия губ над её подбородком выгнулись круче обычного.
 Доктора вошли в комнату. Павел Иванович в потертом мышиного цвета спортивном костюме, из-под трико которого синими баклажанами торчали его голые пятки, лежал на диване. Выражение его отекшего лица было таким, как будто с экрана ему только что показали фигу.
 Врач сел рядом с больным на стул. Фельдшер, попросив Чукалову убавить звук телевизора, устроился поодаль. Чукалова выключила телевизор, насупив брови, связав двух змеёнышей в одного, заняла место в изголовье мужа.
 - Что вас беспокоит? – спросил доктор Павла Ивановича, измеряя ему артериальное давление, задвигая под диван, будто они мешают ему, вонючие шлепанцы больного.
 - Ревматизм у меня… Порок сердца… - заныл Павел Иванович, - Всё болит. Сердце, суставы… Десять лет болею…
 Он смотрел на прибывшего к нему худосочного доктора и думал: "Ну, что может изменить этот бледный гриб?!.. Измерит давление, послушает сердце… Скажет что-нибудь, а то и вовсе промолчит. Сделали бы укол, да и ехали, что им до меня…"
 - Сейчас осень, и не удивительно, что вам хуже, - осмотрев пациента, подвёл итог, замученный с виду, доктор. – Однако в данный момент угрозы для вашей жизни нет. Давление у вас в пределах нормы, да и перебои в сердце не такие уж и большие…
 Сказав это, он перевел взгляд с больного на его жену. Оба они выглядели так, как будто он дал им проглотить по горчайшей пилюле. Доктор понял, что они недовольны. От него ждали, что он скажет: "Не расстраивайтесь, нужный укольчик мы сейчас вам сделаем, и сразу станет легче…"
 Он уже открыл рот, чтобы сказать это, но тут, совсем неожиданно, в голове его прозвучал чей-то возмущенный голос: "Что это они на тебя как собака на палку смотрят?! Что ты им плохого-то сказал?! Чего рожи-то кривить?!"
 И вместо ожидаемых от него слов, сбитый с толку доктор произнёс:
 - Продолжайте лечение в поликлинике, у терапевта. - И после паузы, во время которой так и не успел справиться, с неизвестно откуда свалившимся, наваждением, добавил: - А ещё лучше – решите с ним вопрос о направлении в больницу…
 Павел Иванович засопел сильнее. Нос на помрачневшем лице Чукаловой вытянулся, стал острым, как клюв.
 - Ну, а сейчас-то что принимать?! – сквозь щель рта процедила она.
 - Что вы сейчас принимаете?! – обратился к больному доктор.
 - Всё принимает! Что врачи прописали, то и принимает! – ответила, как отрезала, за мужа Чукалова.
 И как-то странно фыркнув, чего раньше за ней не замечалось, она рванулась из комнаты, и уже через мгновенье с коробкой полной лекарств стояла перед более, чем удивленным таким её номером доктором.
 Поставив эту маленькую аптечку на тумбочку, что стояла у дивана в головах постели мужа, Чукалова заняла прежнее место.
Обычно и этот, прибывший на вызов доктор, и его коллеги не вмешивались в то лечение, что назначается больному участковым врачом. Но сейчас, подталкиваемая кем-то рука незадачливого эскулапа сама собой потянулась к принесенным лекарствам.
 - У вас всё есть, - сказал доктор, по своему усмотрению отобрав несколько упаковок.
 - Кого же слушать?! – со странным присвистом прошипела Чукалова и, ринувшись к тумбочке, нервными костлявыми пальцами, выдернула из коробки пытавшийся спрятаться там ехидный жёлтый флакончик.
 - Нам сказали: что вот это-то как раз и нужно принимать в первую очередь!
 Это замечание ничуть не смутило доктора.
 - Принимайте пока то, что рекомендую я, - ответил он, - а когда вызовете участкового врача – уточните ещё раз, будут показания для приёма этого лекарства или нет.
 И, уже обращаясь к Павлу Ивановичу, доктор сказал:
 - А сейчас примите сердечные капли… Этого будет вполне достаточно.
 Павел Иванович, терпеливо ожидавший, когда же ему, наконец – то, сделают укол, услышав, что ему предложили принять всего лишь навсего капли, совсем сник.
 - А укол?! Не будете делать?! – опешила Чукалова.
 "Какой ещё укол?! – опять кто-то искренне возмутился в голове доктора. – Ведь ясно было сказано: "Угрозы для жизни нет. Давление нормальное…" И уже в адрес доктора всё тот же голос произнёс: "Совсем уж обнаглели! Верёвки из тебя вьют! Терпи, терпи, голь перекатная. Интеллигенция вшивая…"
 И доктор неуверенно, будто кто-то заставлял его делать это,
произнёс::
 - Сейчас нет необходимости в инъекциях…
 - Как это нет надобности!! – вспылив, обрезала его Чукалова. -Зачем же мы тогда вас вызывали!? Ему нужен поддерживающий сердце укол! Капли он и без вас примет!
 Она сделалась колючей, будто покрылась шипами, самым острым из которых стал её нос.
 Доктор в душе уже давно уступил ей: пусть и пользы от требуемого ею "укрепляющего и поддерживающего укола" никакой , зато всем будет хорошо, и все успокоятся. Но не тут-то было. Всё тот же голос, не дав собраться доктору с мыслями, укорил его: "Ну и ну… То же мне, доктор! Уважать себя надо! Кто решает, что делать больному: ты или они?! Врач ты или не врач – в конце то концов!"
 И обескураженный эскулап уже раскрыл рот, в попытке убедить Чукалову, что после требуемого ею укола пользы не будет никакой, что больному нужно проводить курс лечения в стационаре…
 Но Чукалова и слышать не хотела никаких доводов.
 "Ну и подлец, а! Не хочет делать укол, и всё тут! Видали такого, а! – нашептывал ей кто-то в правое ухо.
 Чукалова метнулась из комнаты и тут же вновь выросла перед доктором.
 - Вот!! – сунула она к лицу упрямца в белом халате ладонь с пустыми ампулами. – Все, значит, считают нужным делать, а вы, видите ли, не считаете!..
 Доктор прекрасно понимал, что стоять на своем к добру не приведет: больной вконец расстроился, да и женщина эта того и гляди взорвется, как начиненная гневом бомба. Но ему никак не удавалось пойти на попятную.
 "По какому это праву она ведет себя так!? Чем это ты провинился перед ней!? Сами бы тогда и лечились – раз такие умные! Нечего тогда и вызывать было! – возмущался всё тот же голос в голове уже вконец потерявшегося доктора.
 Павел Иванович заворочался, запыхтел, стал издавать странные, похожие на хрюканье звуки.
 Терпение Чукаловой лопнуло.
 - Он что же, по-вашему, не больной!"? Он что же – здоров, раз вы его не лечите!? – прохрипела она, будто кто-то сдавил ей горло.
 В комнате на миг сделалось тихо необыкновенно.
 - Значит, я так понимаю, вы отказываетесь помочь больному человеку!? – разорвав тишину, зловеще прошипела Чукалова, и дуга её губ втянулась внутрь подбородка, образовав острую, как из металла, прорезь.
 Доктор что-то промямлил в ответ, но сделал это как-то вымученно и от того совсем уж неубедительно. Так оправдывается робкий ученик перед грозным учителем.
 На лице и шее Чукаловой зардели пятна.
 Тут доктора подтолкнул кто-то.
 - Собирай сумку! – решительно приказал он фельдшеру, поднимаясь со стула.
 - Нет!! – закричала взбешенная Чукалова. – Вы не уйдете так!!. Вы сделаете то, что я требую!! Вы обязаны сделать это!! Вам за это деньги плотят!!
 Но доктора собирались уходить и не слушали её.
 Пятна на лице и шее Чукаловой в мгновенье слились, отчего лицо её вспыхнуло, как ошпаренное кипятком, а от того, что волосы у неё были цвета меди, вся она будто раскалилась и сделалась огненно-рыжей.
 Чукалова стояла в дверях комнаты, и когда доктор стал выходить, кто-то толкнул её. Кроме доктора сделать это явно было некому.
 - Хулиган!! – завопила она, - Что же это ты толкаешься-то, а! Паша!! Ведь они хулиганят, Паша!!
 Павла Ивановича взорвало. Подброшенный неведомой силой, с поразительной для его состояния легкостью, вскочил он с дивана и, стуча, как копытами, босыми пятками по полу, бросился в прихожую за доктором. Его волосы вздыбились, клочки волос на кончиках ушей встали рожками, а на затопорщившимся от гнева носу, как на поросячьем пятачке, засвистели злом дырочки ноздрей.
 И тут прежде, чем вцепиться в тощую спину хулигана в белой одежде, Павел Иванович успел заметить, как шапочка на голове доктора зашевелилась а из под неё вытянулись и стали острыми уши.
 - Ты не врач!! – пораженный увиденным, заверещал Павел Иванович не своим голосом, ухватившись кривыми, изуродованными болезнью, пальцами за халат доктора на спине. – Пёс ты!!
 Доктора будто потянули назад ошейником. Он рванулся, как собака с привязи. Пуговицы с его халата, постукивая горошинами, посыпались на пол. Вырвавшись, доктор не побежал из квартиры, а развернулся лицом к Павлу Ивановичу. Тот, потянувшись за халатом, не успел остановиться и с разбегу, натолкнувшись на неприятеля, вцепился теперь уже в его халат на груди. Лицо доктора сделалось белым, как сахар. Выкрикнув что-то отрывистое, нечленораздельное, похожее на то, как взвизгивает пес, когда его пнут ногой, не отдавая себе отчета в том, что делает доктор неожиданно сильно толкнул Павла Ивановича в грудь. Нелепо взмахнув руками, Павел Иванович, как мешок с требухой, рухнул на пол. Беспомощный, с перекошенным от гнева лицом, хватающий, как выброшенная на берег рыба воздух, жалок был Павел Иванович в своей ярости. Вид его вызывал сострадание. Но откуда только и силы взялись, - кто-то тут же помог ему подняться и, мыча, Павел Иванович снова ринулся к иуде в белой одежде. К счастью, фельдшер успел вскочить между безумцами. Выставив перед собой сумку, он стал теснить больного в угол прихожей к распятой на вешалке одежде, приговаривая: "… больной, вам нельзя нервничать, больной успокойтесь, успокойтесь, больной…"
 "Алкоголик!!! Бандит!!! Сволочь!!! Я тебя посажу!!! Ты у меня сидеть будешь!!! – визжала Чукаловыа.
 На шум в квартире показалась мать Чукаловой. Сгорбленная, длинноносая, приоткрыв дверь комнаты зятя, где она неслышно сидела всё это время, словно большая птица, немигающими глазами смотрела она на это бесовское представление и никак не могла понять, что же происходит в их доме.
 Увидев её, Чукалова закричала:
 - Мама!! Мама!! Смотри, кого к нам прислали!! Алкоголика!! Видать не опохмелился с утра!!
 Последних слов доктор не слышал. Когда он бежал по лестнице, вслед ему доносились победные свист и улюлюканье.
 ***
 Утром на следующий день земля покрылась белым саваном первого снега, подморозило. Сделалось торжественно и чисто. В этот день Павел Иванович умер.
 В последний час его происходило с ним то, что ожидает каждого из нас. Узрел он, пришедшую разрешить его, Смерть. В белых одеждах явилась она к нему, и от того ещё пронзительнее был ужас, охвативший Павла Ивановича.
 Чукалова была рядом с мужем. Умом она понимала, что Павел Иванович кончается, но сердце её отказывалось верить этому.
 -Паша!! Паша!! Что ты, Паша!! – обливаясь слезами запричитала она.
 Но печать молчания сомкнула уста Павла Ивановича. Его земная жизнь в эти минуты увиделась ему такой, какой она была на самом деле: бессмысленной, нелепой, не заслуживающей ни малейшего сожаления. И не только это увидел он… Однако, будь у него возможность донести до нас, что открылось ему "там", не нашел бы он никаких слов, чтобы передать нам страшную тайну принявшего его нового мира.