Дурдом. Часть 2. Глава 9. Раритетная продукция фирмы Монтана

 – ...А кнопку я тогда отолвала и домой пливезла. Зал, зал – не плиходит зенсина. Навелно, от смеха умилала. Я дала ее Золику, кнопку, – так закончил однажды Аллыйя Аллыйяев рассказанную и тысячу раз пересказанную историю о неудачной поездке за лотерейным выигрышем.
 
 Дормидонт сделал вид, что видит чукчу в первый раз.

 В коридоре, однако, он остановил Ивана Ивановича и, просительно заглядывая в глаза, сказал:

 – Я должен на нее посмотреть!

 – На кого? – не понял Иван Иванович.

 – На кнопку! Я должен посмотреть на кнопку.

 – Ну, посмотри... Попроси...

 – Нет, – замялся Дормидонт, – я сам не могу. Если я сам, он подумает еще, что мне ту кнопку надо... А она мне ведь не нужна, ей-богу! Просто посмотрю, и все. Пусть он сам ту тетку хоть по сто раз в день вызывает – мне не жалко, если она к нему ходит. Мне безразлично... Я и не думаю никого вызывать... Пойдем, а?..


 Жорик восседал на кровати и сосредоточенно ковырялся в носу попеременно обеими руками, то в левой, то в правой ноздре. Очевидно, этому увлекательнейшему занятию он посвятил уже не пять и не десять минут, поскольку нос его был ярко-красного цвета, с переходом в малиновый, и казался, по меньшей мере, в два раза большим, чем ему полагалось быть от природы. Сам процесс ковыряния состоял из нескольких явно выраженных фаз, следовавших друг за другом в четко определенной последовательности: сперва указательный палец совершал небрежные короткие движения вокруг собственной оси – так, как будто попал в нос совершенно случайно и ему безразлично, где он теперь находится, и что там делает, и какой из этого всего должен получиться результат, – но проходила минута, другая – движения пальца начинали замедляться, глаза Жорика становились глубокомысленно-задумчивыми и застывали не моргая, в них исчезало зеркальное отражение противоположной стены и оставалась только черная, аморфная пустота, а палец тем временем двигался все осторожнее и внимательнее, как будто прислушивался к чему-нибудь, как будто шел на ощупь в кромешной мгле шаг за шагом, – и наконец совершал плавное, тонкое, предельно осторожное движение и... сорвалось! – снова начинал быстро и небрежно кружить, наращивая обороты. По прошествии трех-четырех таких циклов процесс продолжался другой, отдохнувшей за это время, рукой.

 Иван Иванович почти не был знаком с Жориком. Но кое-что о нем знал. Например, что Жорик, несмотря на свой зрелый возраст – около сорока лет, – искренне считал, что ему всего только еще лет одиннадцать, и соответственно, как ребенок со взрослыми, вел себя с другими обитателями больницы – даже с теми, кто был в два раза его моложе. Это обстоятельство бессовестно эксплуатировалось окружающими. Жорик использовался в качестве своеобразного “мальчика на побегушках”, что, впрочем, нисколько его не тяготило: ему, наоборот, чрезвычайно льстило это повышенное внимание со стороны “взрослых”, и он с детской наивностью старался всем угождать.

 Увидев приближающихся Дормидонта и Ивана Ивановича, Жорик замер, не вынимая из носа пальца, и выжидающе уставился на гостей. Он не сомневался, что к нему пришли с очередным каким-нибудь “экстренным поручением”.

 – Добрый день! – произнеся эти слова, Иван Иванович замолчал, надеясь, что ответ Жорика станет толчком к дальнейшему развитию разговора.

 Жорик оставил в покое сияющий как семафор нос, но ничего не ответил. Возникла неловкая пауза. Иван Иванович первым нарушил молчание:

 – Мы по вопросу кнопки, одной такой...

 – На которую когда жмешь, приходит девушка, – не выдержав, внес полезное уточнение Дормидонт.

 – Я не жал ни на какую кнопку, – быстро проговорил Жорик и стал глядеть вниз, опустив глаза, точно провинившийся школяр.

 – Нет, мы не об этом, – Иван Иванович вдруг понял, что разговаривать с Жориком нужно очень осторожно, поскольку существовала опасность, что тот, возомнив за собой некую не существующую шкоду, по-ребячески упрется и станет вообще все на свете отрицать тогда не видать им дурацкой кнопки, как своих ушей. Иван Иванович продолжал как можно более мягким, вкрадчивым голосом:
 
 – Нам Аллыйя Аллыйяев сообщил по секрету, что подарил вам одну такую замечательную кнопочку...

 – Жмешь – и сразу девушка...

 – Я не жал на эту кнопку! – воскликнул Жорик.

 Иван Иванович, отстранив и загородив собой не в меру болтливого Дормидонта, заговорил с наибольшей ласковостью, на которую только был способен:

 – Я знаю, что не жали. Ее никто не жал. Просто Аллыйя Аллыйяев рассказывал, что такой прекрасной кнопочки во всем мире больше нет. А нам так хочется на нее посмотреть. Аллыйя Аллыйяев разрешил.

 Может быть, непривычный доверительный тон, которым к нему обращались, а может – само обращение на “вы” оказало свое положительное воздействие. С лица Жорика начало сползать выражение напряженного ожидания подвоха, и наконец он, обреченно вздохнув, произнес:

 – Ладно. Давал мне чукча кнопку. Только жать...

 – Жмешь – и вдруг появляется такая... – выглянул из-за спины Ивана Ивановича радостный Дормидонт.

 – Да ничего не появляется! – вскричал Жорик. – Наоборот – исчезает!

 – Как не появляется? – обиженно запыхтел Дормидонт. – Куда же она тогда девается?

 – А что может появиться? – равнодушно пожал плечами Жорик. Это же просто кнопка для запуска ракет...

 – Ракет?! – в один голос воскликнули Дормидонт и Иван Иванович.

 – Ну да, – Жорик перешел на шепот. – Это же специальная кнопка, чтобы запускать ракеты. Если ее нажать, взлетает одна тысяча атомных ракет и падает на Африку. Это на случай войны. Сейчас ее нельзя нажимать.

 – А можно... это... посмотреть? – зараженный атмосферой таинственности, тоже прошептал Дормидонт.

 Жорик, не отвечая, нырнул в тумбочку и, покопавшись в ней, вынырнул с кнопкой в руке.

 – Вот! – он поднял ее над головой.

 Дормидонт протянул было руку, но Жорик молниеносно спрятал опасную игрушку за спину.

 – Не могу, – побледнел он. – Я бы дал, но нельзя. Африку жалко!

 Иван Иванович взглянул на Дормидонта и по выражению его лица понял, что тот был готов отдать полжизни, лишь бы сейчас, немедленно проверить, что будет, если нажать кнопку: придет или таки не придет эта привередливая женщина? Они не моргая, безотрывно уставились друг на друга – Дормидонт и Жорик – два больных человека, околдованные одним и тем же тотемом, но оказавшиеся с разных сторон баррикады, готовые почти на все во имя осуществления своей навязчивой идеи – упрямые, решительные, не обремененные какими бы то ни было моральными и прочими, обычными для всякого нормального человека, ограничениями. Иван Иванович испугался, что сейчас неминуемо начнется яростная драка. Но вдруг Дормидонт, уже готовый отважно ринуться в бой, очевидно, понял, что выбранный им путь – тупиковый, что Жорик, возомнивший себя едва ли не Христом-Спасителем, не менее, чем он, был тверд в своей контридее не отдать кнопку в чужие руки – даже если бы для этого в нее пришлось вцепиться зубами. И Дормидонт изменил тактику. И обыграл противника. Дормидонт произнес речь – речь, которую смог бы произнести далеко не каждый даже умственно здоровый человек, речь, которая могла бы занять достойное место в руководствах для врачей-психиатров как образец убеждения зациклившегося на какой-либо нелепой выдумке параноика поступать не так, как хочется ему, а так, как хочет врач.

 Вот что сказал Дормидонт.

 – Ты, – сказал он, – прав, Жора. Никому не давай чукчину кнопку. Единственный человек, которому ее можно было доверить, это ты. Не зря чукча вручил ее тебе: он знал, что ты ее никому не отдашь. И правда, уже прошло давно, как она у тебя, но никто ее не нажал и ты сам ее не нажал. Хотя тебе так хотелось нажать! И сейчас хочется. И всегда будет хотеться – до самой смерти! Но ты, ясно, все равно не будешь ее нажимать. Ты будешь всю жизнь мучиться, потому что тебе жалко какую-то вонючую Африку! Правда, кроме этой твоей кнопки, если честно подумать, есть и еще много других: раз уж у тебя она есть, то в Москве точно есть, и у разных правительств они есть, и у солдатских генералов. А у президента их аж пять! Так что кто-нибудь из них рано или поздно все равно нажмет свою кнопку. Или оставит без присмотра, и ее нажмет какой-нибудь посторонний. Так хорошо, как ты, ее больше никто не умеет хранить. В общем, кто-то все равно запустит эти ракеты, а потом ты хоть двадцать раз жми твою кнопку, хоть садись на нее сверху – ничего уже не произойдет. Твоя кнопка станет простой железякой, а ты даже не будешь этого знать, но до конца жизни будешь мучиться и хотеть ее хоть чуть-чуть нажать. Только окажется, что ты зря ее хранил. Так всегда: одни мучаются, хранят кнопки, а другие ничего не делают, только пускают ракеты... Эх, Жора, по правде, если кто и достоин запулить ракеты, так это только ты. Не зря чукча сам не жал – тебе подарил. Ты прав, Жорик, никому не давай кнопку. Жми сам! Черт с ней, с Африкой!

 И Жорик... нажал кнопку! Дрожа и обливаясь слезами, нажал проклятую кнопку... И действительно, никакая гостиничная женщина не появилась. И когда Дормидонт еще несколько раз нажал брошенную рыдающим Жориком кнопку, все равно не появилась женщина.

 Дормидонт, ошарашенный, обернулся к Ивану Ивановичу. “Неужели, – говорил его тоскливый взгляд, – неужели это действительно не та кнопка! Неужели, действительно, в несчастную страну Африку сейчас из-за него, действительно, Дормидонта, полетели, действительно, атомные ракеты! Все тысяча штук!”

 А Жорик тем временем, сотрясаясь в безудержном плаче, снова нырнул в тумбочку и достал из нее – часы.

 – Через пять минут, – заикаясь провозгласил он, вытаращившись на неподвижные стрелки, – ракеты долетят и попадут в бедных африканцев. Через пять минут!..
 Он повернул часы циферблатом вперед, чтобы и Дормидонт, по лицу которого тоже текли слезы, мог видеть, как это мало – пять
минут, всего лишь пять коротких минут, отпущенных для последнего, предсмертного, веселья ничего не подозревающему пока народу далекого континента.

 Вдруг сердце Ивана Ивановича забилось так, словно оно пыталось выскочить из груди. Он подался вперед и почти выхватил часы из рук Жорика – сам Жорик уже ни на что не обращал внимание, рыдая в обнимку с Дормидонтом. А Иван Иванович недоверчиво, даже с некоторым оттенком страха на лице уставился на безжизненный циферблат, потом перевернул часы и осторожно провел ногтем по блестящей крышке, перевернул обратно, поднял на уровень глаз – так, чтобы видеть стекло в падающем под углом свете.

 Через всю поверхность стекла проходила тонкая, едва заметная царапина...


 “...Лодка номер 99, выходите на связь! Внимание! Лодка номер 99, выходите на связь!” – “Что за черт... Смотри, по списку у нас всего семьдесят два экипажа... Ну-ка подайте бинокль... Не пойму... Посмотри сам...” – “Лодка номер 66! Лодка номер 66! У вас что, какие-то неприятности?..” – “Буксир! Где буксир?.. Где спасательная команда?..”

 – Ваня, тебя током не трахнет? Что ты туда полез, не выключив? Может, лучше выключить?.. Ну смотри, осторожно... Часы хоть сними, а то током даст – так и часы испортятся. Или поцарапаешь... Что?! Ну я же предупреждала, что поцарапаешь! Ты что, не мог часы сперва снять? Теперь ты их еще под ток подставь, чтобы уже точно новые покупать. Миллионер. Лучше бы мы телемастера вызвали...


 – Жорик, откуда у тебя эти часы? – Иван Иванович поднес часы к самому лицу Жорика и поводил перед его безумными глазами, пытаясь таким способом вывести из транса. Жорик не реагировал.

 – Пять минут! Пять минут!.. – все бормотал и бормотал он, глядя сквозь Ивана Ивановича и не видя его.

 Иван Иванович, отпихнув Дормидонта, одной рукой обнял Жорика за плечи, другой по-отцовски стал гладить его по голове.

 – Ну, успокойся, успокойся, – заговорил он, – что ты так... что вы так... Может быть, не все так плохо...

 – Как это не плохо!!! – истерически закричал Жорик. – Пять минут! Пять маленьких минут!..

 – Ну, может, они еще не туда попадут.

 – А куда попадут?

 – В океан...

 – Нет, – застонал Жорик. – Наши ракеты мимо не попадают.

 – Тогда... – Иван Иванович отчаянно изобретал способ его успокоить, – тогда... тогда мы отправим ракеты назад!

 – Наши... ракеты... не лета-ают... наза-а-ад!..

 – Как это не летают! – воскликнул Иван Иванович, окрыленный неожиданной идеей. – Смотри! – Он поднял с кровати оброненную кнопку. – Смотри, нам нужно, чтобы ракеты вернулись, правильно?

 – Ну...

 – Для этого их нужно отправить назад. Так?

 – Ну...

 – Вот мы их сейчас и запустим назад!

 Иван Иванович перевернул кнопку проводками вверх и несколько раз, с громким щелчком, ее нажал. Жорик и Дормидонт застыли, следя за его манипуляциями широко раскрытыми глазами.

 – Ну, смотрите, когда пройдет пять минут. Прошло пять минут?

 Жорик тупо посмотрел на циферблат и уверенно сказал:

 – Еще минут десять-одиннадцать, и будет ровно пять минут. А зачем?

 Иван Иванович, не отвечая, выждал немного и, зная уже “способность” Жорика ориентироваться во времени, решительно провозгласил:

 – Все. Время закончилось. Ракеты вернулись на базу!

 – Это почему же? – в голосе Жорика все еще слышались нотки недоверия.

 – А вот почему! – догадался вдруг Дормидонт. – Потому что, кабы б твои ракеты сейчас шмардякнулись на Африку, было б страшное землетрясение, и дождь, и... цунами! Америка ж половину суши занимает. Наверное, вся Земля б даже перевернулась в воздухе, кабы б пропала Африка. А раз все нормально и мы не висим вниз головой, значит, что ракеты не долетели.

 – Правда? – Жорик в одночасье высохшими глазами уставился в глаза Ивану Ивановичу.

 – Самая правда! Молодец, Дормидонт, здорово все понял.

 – А кнопка? – спохватился Жорик.

 – Что кнопка?

 – Ну, с кнопкой что делать?

 – Как это, что делать? – вновь встрял Дормидонт. – Твоя кнопка – что хочешь, то и делай. Нам твоя кнопка, без женщины, без надобности.

 – Нет, я спрашиваю: она еще хорошая или уже совсем поломанная, раз ее нажимали?

 Жорик обращался исключительно к Ивану Ивановичу, видя в нем, очевидно, непревзойденного специалиста в области ракет и вообще всего, что с ними может быть связано, и ждал ответа именно от него. Но Дормидонт, польщенный похвалой, теперь не мог молчать. Идеи сегодня перли из него, как из рога изобилия. Он дружески похлопал Жорика по плечу и пояснил:

 – Кнопка, конечно ж, еще очень гожая. Но больше можешь не бояться: даже если б ты ее случайно нажал, можно опяточки перевернуть ее и вернуть их всех обратно. Главное, за пять минут успеть, а то, не дай бог, долетят. Ты ее лучше держи всегда вверх ногами для надежности... Правда? – Он обернулся к Ивану Ивановичу за новой похвалой.

 – Правильно, – поддержал его тот, – лучше держи ее проводами вверх, и можешь тогда ничего не бояться... А теперь, дорогой, – он кивнул на часы, которые все еще держал в руке, – расскажи, пожалуйста, как они к тебе попали.

 Жорик, совсем уже веселый, забрался с ногами на кровать и, ритмично раскачиваясь на пружинящей, словно батут, сетке, завел почти дословно выученное в результате бесчисленных повторов повествование о фирме “Монтана”, о точности хода, о драгоценных камнях внутри и прочих безусловных преимуществах продукции фирмы “Монтана” перед мерзопакостными суррогатами прочих, равнодушных к конкурентной борьбе, бракоделов от часовой промышленности.

 – А часы, часы эти самые кто тебе дал? – нетерпеливо прервал хвалебный водопад Иван Иванович.

 Жорик напыщенно надул щеки и с гордостью произнес:

 – Такие редкие вещи за просто так никто не дает. Это же ларитет. Лично я их – взял и купил. Вот сколько денег дал! – он широко растопырил большой и указательный пальцы, демонстрируя толщину отданной за “Монтану” пачки денег, и для убедительности потряс рукой. – Я их купил у дядьки одного, в одном... на... улице... На прогулке!

 – А где сейчас этот дядька? У нас, в б-больнице? – Иван Иванович даже стал заикаться от волнения. – В какой он п-палате?

 – Нет, что вы! – возразил Жорик и повторил, удивленный непонятливостью собеседника: – Я ж говорю – на улице, не здесь.

 – Так где, где?! – едва не закричал Иван Иванович, вконец взбешенный Жорикиной заторможенностью.

 – За больницей. На улице, – плаксиво опять уточнил Жорик, не зная причины и по-своему понимая его внезапное раздражение.

 – На какой улице?
 – На улице, за больницей, – едва слышно пролепетал Жорик.

 Дормидонт дернул Ивана Ивановича за рукав и что-то зашептал ему на ухо, но Иван Иванович больше не мог совладать с собой. Все внезапно поплыло перед его глазами и покрылось мутной неподвижной дымкой; комната, вместе с испуганным Жориком и не меньше испуганным Дормидонтом, растворилась, точно в тумане, и такой же густой, тяжелый туман заполнил его голову и в одно мгновение вытеснил из нее все имевшиеся там мысли. Вместе с мозгами.

 – Так где – за больницей?! У кого?!! – заорал он. – Ты что кота за хвост тянешь?! Идиот!!!

 – На улице, на улице, на улице... – монотонно все бормотал зациклившийся несчастный Жорик. Сделавшееся каменно-спокойным его лицо свидетельствовало о том, что больше, чем успел рассказать, он уже ничего не расскажет...

 В течение следующих двух дней Дормидонт, с блеском продемонстрировав в очередной раз свою уникальную коммуникабельность, пересказал Ивану Ивановичу все, что можно было разузнать о тайном соприкосновении группы психов с обманчивой, коварной свободой – соприкосновении, закончившемся грустно и пошло, не доставившем никому счастья, а только принесшем горькое разочарование от разрушившейся сладкой утопии; единственным выигравшим участником которого стал Жорик, приобретший пусть не вожделенную свободу, так хотя бы свои чудные (всем уже порядком надоевшие) часы.

 О часах же стало известно лишь то, что куплены они были у какого-то неизвестного мужика, предположительно жителя столь же безвестного заболотного селения. О том, где взял часы сам мужик, никто в психушке, конечно же, не имел ни малейшего представления.