Дурдом. Часть 2. Глава 1. Про Вовочку

 Это было шесть месяцев назад, зимой.

 5-А класс 12-й средней школы изо всех сил готовился достойно встретить Новый год. Все классы всех школ изо всех сил готовились достойно встретить Новый год.

 Традиционно это заключалось в оклеивании окон классной комнаты изготовляемыми тут же, на ходу, белыми в клеточку бумажными снежинками как можно более изощренной формы и развешивании на стенах и люстрах всевозможных украшений кустарного же производства. В качестве украшений использовались также и недобитые с прошлых Новых годов останки фабричных елочных игрушек.

 Занимательный процесс преобразования нормальной прежде классной комнаты в мусорную свалку был в самом разгаре, и уже окна превратились в снежные сугробы, и у одной люстры безвозвратно отвалился не выдержавший тяжести деревянного деда Мороза плафон, и пол был весь усыпан обрывками цветной бумаги и сверкающими (и что особенно всем нравилось – хрустящими под ногами) осколками стеклянных шаров, звездочек и колокольчиков, и всем не хотелось останавливаться на достигнутом, и всем хотелось еще... Но тут вдруг случилось трагическое препятствие – то, которое всегда и непременно сопутствует каждому подобному созидательному экспромту: творческий энтузиазм, в самом его разгаре, неожиданно натолкнулся на катастрофический запор творческой фантазии.

 Очумелая от беспрерывного ребячьего гвалта молодая “учиха”, стоявшая на шатком постаменте из трех поставленных один на другой табуретов, обвела “поле боя” безумным взглядом и неестественно бодрым для столь трагической ситуации голосом произнесла:

 – Ну, что, ребята, у кого есть хорошие предложения?

 Хороших и вообще никаких предложений не оказалось...

 В этот момент из-под учительского стола, закончив тайную операцию подтирания, под шумок, в классном журнале четырех двоек по русскому языку и шести двоек по поведению, зловредно и многообещающе выстроившихся напротив фамилии Круглов, выбрался черноглазый мальчуган с кудрявой, видимо презирающей всяческие экзекуции посредством расчески, головой. Отойдя от стола на безопасное расстояние, он невинно полюбовался морщащей в раздумьях лобик симпатичной учительницей и радостно воскликнул:

 – Ничего мы больше не придумаем. Щас бы развеяться, с хлопушки бы бабахнуть!..

 – Ну ладно, ребята, – учительница осторожно спустилась на пол и направилась к доске, – можно и развеяться. Вижу, что устали. Смотрите!

 Она быстро начертила на доске некую геометрическую фигуру и, забравшись обратно на “постамент”, продолжала:

 – Давайте немного поиграем. Сейчас вы будете разгадывать, что я такое нарисовала. Тот из вас, кто угадает, изображает какой-нибудь другой, свой, предмет, а мы все вместе станем разгадывать, что это, – и так далее. Но тот, кто ошибется, второй вариант предложить уже не сможет – пока не будет новый рисунок. Идет? Ну, начинайте!

 Всему классу было очевидно, незамысловатое произведение учительницы являло собой не что иное, как изображение груши. Но это было настолько очевидно, что, ожидая, как и положено в такой игре, скрытого подвоха, никто не решался назвать грушу. Класс, напряженно думая, притих.

 Первым решился Вовочка. В наступившей тишине его возглас прозвучал подобно выстрелу из так любимой им хлопушки:

 – Так это же – задница!

 Когда затих грохот падающих табуретов и учительница снова приняла вертикальное положение, мальчишка, даже не услышав еще ее ответ, догадался: его замечательная идея, увы, не подошла. И он уже понял, что сейчас скажет учительница, и грустно вздохнул. Да, за неполных пять лет учебы в школе он слышал это не меньше, чем сто раз. Он был очень развитый мальчик, и очень нетрадиционно мыслящий мальчик, и у него всегда было множество готовых хороших идей. Но никогда – почти никогда – взрослые не понимали его идеи. Или эта школа была какая-то такая, неправильная, или это взрослые были какие-то такие, неправильные... во всяком случае в среде ровесников его маленькие изобретения, как правило, всегда проходили “на ура”, и уж как бы там ни было, но только взрослые, только учительницы, даже такие курносенькие и такие молоденькие, могли совсем ни за что вдруг выкрикнуть такую несусветную гадость:

 – Круглов! Вон из класса! Без родителей не приходи!

 Вовочка Круглов, изобразив все же виноватый вид (хотя было совершенно очевидно, что виновата на сто процентов – на тысячу процентов! – не умеющая нестандартно мыслить учительница), побрел к двери, а в журнале алым лебедем изогнулась и поплыла по крутым волнам современной педагогики очередная размашистая двойка по поведению. На месте только что вытертой...

 “Учителя, – грустно размышлял Вовочка, закрывая за собой дверь и едва не со слезами мысленно прощаясь с оставшейся там, за дверью, редкостной веселухой, – вот учителя все совсем разные люди, с разными привычками и разными заскоками, а ведут себя все одинаково!”

 Действительно, они вели себя до такой степени одинаково, что непосвященный даже мог подумать, будто Вовочкины родители тоже учатся в школе: с такой удивительной частотой им доводилось ее посещать.


 Вовочка вел весьма активную и даже, правильней сказать, бурную жизнь. По-другому он жить не мог. Если бы однажды он – невозможно представить! – просидел без дела больше десяти минут, можно было бы без всякого медицинского освидетельствования смело заключить, что он умер. Со временем из таких деятельных детей произрастают пламенные революционеры, или неистовые исследователи, или, на худой конец, неутомимые стахановцы. Такие люди, родившись в нужное время, заканчивают жизнь соответственно в факелах революций, на кострах инквизиций либо в топках доменных печей. Вовочка родился не вовремя и поэтому медленно сгорал в пожаре всеобщего равнодушного непонимания. Опытные педагоги и работники детской комнаты милиции, да что там! – собственные его родители находили едва не самого дьявола в нормальном ребенке, который всего лишь активно топает по заковыристому пути познания и, всего-то, пытается самостоятельно постичь каверзный в гносеологическом смысле мир.

 Конечно, Вовочку никак нельзя было бы выбрать в качестве примера для других детей... И в школу он частенько опаздывал, и слова разные знал (и применял) не по возрасту, и деревянные клавиши у школьного рояля поотковыривал (думал, что это слоновая кость) тоже он... Но, по крайней мере, он не отрезал кошкам хвосты, и не участвовал в еврейских погромах, и не расстреливал декабристов за их веру в новое светлое будущее, а если и подбрасывал мороженное в трусики одноклассницам, то, согласитесь, это не одно и то же, что, по-Достоевсковски угостить хрупкую старушку по голове топором. Тем не менее почти все учителя считали Вовочку “бандитом” и были уверены, что “тюрьма по нем плачет”, если, конечно, он доживет до подходящего возраста...

 Грустный Вовочка медленно брел по коридору...

 – Ты почему не здороваешься?

 – Здрасти.

 Это была учительница английского – враг номер один.

 Когда у них начался английский, и был первый урок, и она вошла в класс и произнесла первое слово, класс понял: математика – не самое худшее, что существует в природе. Она вошла, взяла в руки журнал и сказала:

 – Полякова! Ду ю спик инглиш?!

 – Чего? – преисполненная недоумением, едва не вывалилась из парты хорошистка Полякова.

 – Садись, два! – отрезала новая учительница и очки устремились на следующую жертву:

 – Смирнов, ду ю спик инглиш?


 – Чего? – побледнел как смерть Смирнов.

 – Садись, два... Сироткина, ду ю спик инглиш?

 – Чего?

 – Садись, два... Круглов, ду ю спик инглиш?

 – Йес, ай ду! – неожиданно раздалось с последней парты-камчатки.

 – Чего?! – глаза учительницы сравнялись по диаметру со стеклами очков.

 Разумеется, она растерялась не от незнания предмета. Все дело было в том, что коварный ее вопрос был только риторическим. Он не требовал ответа. Ведь начинающий изучать английский язык в первые десять минут обучения еще не способен отвечать ни на какие вопросы он даже не знает, как будет по-английски “да” или “нет”. И в тот момент, когда они произносила фамилию “Круглов”, рука ее уже сама по себе начинала вырисовывать в журнале первую двойку. Двойки на первом уроке лишь должны были, по мнению учительницы, красноречиво продемонстрировать ученикам, что английский – наука вполне серьезная, и что учительница – тоже серьезная. Эти двойки в будущем и не считались бы: это был просто такой педагогический прием. Но теперь тонкий ее трюк оказался изгаженным самым ужасным образом.

 Все же новая учительница оказалась принципиальной: двойка была тут же исправлена на пятерку и даже, в качестве дополнительного приза, такая же красавица-пятерка поселилась и в расписанном плывущими лебедями дневнике. Это стала шестая Вовочкина пятерка за неполные пять лет напряженного школьницкого труда.

 Взлет был недолгим. Уже на втором уроке выяснилось, что фразой “йес, ай ду” Вовочкины познания в языке не только начинаются, но и заканчиваются. И взлет этот не был успехом – но стал началом большой непримиримой войны между учителем и выскочкой-учеником.

 Вершиной их вражды был случай, после которого Вовочку едва не исключили из школы.

 На урок английского языка пришел представитель гороно, немолодой уже мужчина, и, по злобной воле случая, сел на задней парте рядом с Вовочкой. Учительница, как ни в чем не бывало, вела урок:

 – Дети, сейчас я напишу предложение, а вы мне его переведете на русский язык.

 Она написала предложение и, может быть от тщательно скрываемого волнения, вдруг выронила мел и нагнулась за ним, да так неосторожно, что юбка ее, подлетев от порыва воздуха из открытого окна, почти совсем задралась.

 Вовочка тут же поднял руку.
 У учительницы оборвалось сердце. Она побледнела и с надеждой скользнула взглядом по классу – больше рук не оказалось. Отступать было некуда.

 – Ну, давай, Круглов, молодец, отвечай.

 – С такой попкой тебе не в школе работать... – начал переводить Вовочка, но, увидев, во что превратилось лицо учительницы, испуганно осекся.

 – Вон из класса!!! – замахала руками, закричала она, забыв о гороно. – Вон! Без родителей! Не! Приходи!!!

 У выхода он обернулся и недружелюбно встретился взглядом с инспектором:

 – Что же вы... не знаете, а подсказываете... старый козел.

 К счастью, “старый козел” оказался человеком незлобным и к тому же, в отличие от большинства учителей, во главе с “англичанкой”, обладал чувством юмора.

 Конфликт удалось замять...

 В тот день – шел и вспоминал Вовочка – после “инглиша” шла биология. Учительница биологии, по неофициальной кличке – Зипа, была то ли более мягкая, чем “англичанка”, то ли у нее, наоборот, были более твердые нервы... Она ни разу не выгнала Вовочку из класса, и вообще, поведение учеников никак не отражалось на их оценках. По биологии Вовочка был хорошистом. Вовочка любил биологию.

 Тогдашний урок был посвящен чудесам селекции.

 – Есть, ребята, такой смешной анекдот, – рассказывала Зипа. Известный селекционер читает лекцию в институте. Вдруг открывается дверь, входит его ассистент, это такой помощник, и говорит: “Профессор, только что звонили из больницы: там ваша жена, у нее перелом ноги”. – “Как так произошло?” – спрашивает профессор. “Несчастный случай, – отвечает ассистент. – Полезла на яблоню за помидорами, а сверху на нее арбуз упал!”... Так что, ребята, – заключила Зипа, это, конечно шутка, но вот я вам покажу чудесные экземпляры, выведенные именно методом научной селекции.

 Она достала из коробки огромный экспонат, напоминающий по форме и размерам арбуз, только желтовато-красного цвета.

 – Ну, кто скажет, что это?

 – Мяч!.. Покрашенный арбуз!.. Яйцо мамонта! (Вовочка)... Воздушный шарик!

 – Нет, дети, это – яблоко Мичурина.

 На столе появился еще более внушительный экспонат, теперь уже овальной формы.

 – А кто скажет, что это?

 Наступило гробовое молчание.

 – Это, ребята, груша Мичурина.

 Тогда Вовочка вытащил из портфеля нечто тоже большое, грязное, не поддающихся описанию очертаний:

 – Зинаида Павловна, а угадайте, что это?

 Учительница с омерзением покрутила предмет в руках.

 – Похоже... на засушенного краба... только очень поломанного.

 – Нет, Зинаида Павловна, это не краб. Это – лобковая вошь Мичурина!

 Зипа покраснела и стала складывать школьные экспонаты обратно в коробки.

 – Где ты услышал такое? – наконец спросила она.

 – Во дворе, – Вовочка опустил голову и тоже покраснел. Он не притворялся. Ему и правда было очень жалко, что неосторожно, без всякой задней мысли, он расстроил любимую учительницу. Уж кого-кого, а ее он меньше всего хотел расстраивать. Он любил терпеливую, безобидную Зипу. И, старясь хоть как-то оправдаться за глупо сорвавшееся с непоседливого языка слово, он пробормотал:

 – Я и другие всякие слова знаю. Но вам я их никогда не скажу. Честное слово!


 Он действительно знал и другие всякие слова. Знать всякие слова было маленьким хобби Вовочки. Он легко запоминал иностранные слова, – правда, никак не мог запомнить их смыслового значения. А уж русские слова, не вошедшие в школьную программу родного языка, к нему липли, как мухи на г... то есть, как пчелы на мед.

 Впервые его способность к лингвистике проявилась, когда он был совсем малышом. Этот случай не сохранился в его памяти. Но зато навсегда остался в памяти его родителей.

 Ему тогда еще не было и года. Папа пришел домой с работы, и его встретила на пороге жена.

 – Ты знаешь, сегодня у Вовусика прорезался первый зубик! – сообщила она.

 – Чудесно! – воскликнул счастливый глава семейства, порываясь идти смотреть долгожданное явление природы.

 – Подожди, – остановила его супруга, – ты знаешь, потом он, бедненький, упал, и этот зубичек сломался...

 – Как!.. – только и смог пробормотать отец.

 – Да, но зато при этом Вовусик произнес свое первое слово!

 – Ну вот и прекрасно! Зубик не так страшно... – начал он ее успокаивать, но супруга опять перебила с тревогой в голосе:

 – Но ты не знаешь, какое это было слово!

 Во избежание всяких дальнейших кривотолков, этот первый Вовочкин успех был не засчитан, и первым его словом официально стало считаться второе слово: “Нет!” – произнесенное почти полгода спустя. Это второе первое слово было, конечно, не такое замечательное, как, например, “мама” или “папа”, или хотя бы традиционное “дай”, но, по крайней мере, оно все же годилось для записи в альбом “Наш ребенок”. Затем на некоторое время лингвистический талант ребенка утих (должно быть, уступив место другим, более важным, делам) и открылся снова аж когда Вовочке стукнуло четыре года.

 И он чувствовал свой талант, и стремительно стал развивать его и... нещадно эксплуатировать. Однажды, например, мама принялась укорять его за то, что воспитательница в садике жалуется, что он часто повторяет нехорошее “к черту”. “Если ты не будешь так больше говорить, я куплю тебе жвачку. Хорошо?” – сказала она. “Вот здорово! обрадовался Вовочка. – Конечно, хорошо!” – и в его предприимчивом не по годам уме тут же созрел очередной блестящий план, и он радостно выпалил: – “А еще я знаю слово, которое будет стоить целый блок жвачки, и еще знаю одно слово, которое будет стоить не меньше, чем велосипед!”. Так в течение короткого времени у маленького вымогателя появились и велосипед, и почти настоящий бинокль, и еще целое множество других игрушек, а родители вдруг открыли много нового в своем ребенке. Вероятно, они были не совсем правы в своей методике воспитания – заменяя, собственно говоря, воспитание слепым потаканием его безудержным прихотям. Вероятно, они, из любви своей, боялись слишком вторгаться в его еще только начинающий развиваться духовный мир, и эта любовь вдруг быстро стала перерастать в их зависимость от желаний сына – в зависимость, которую он тут же раскусил и которой с этого момента начал безжалостно пользовался.

 В более старшем возрасте Вовочка, однако, стал понимать, что увлечение лингвистикой, тем более столь одностороннее, отнюдь не приносит ему славу, а часто и наоборот – влечет за собой большие неприятности, и теперь он всегда старался предварительно узнавать значение каждого нового открытого им слова. И только если значение слова и степень его пристойности определить не удавалось по причине отсутствия подходящей информации у сверстников, тогда уже – ничего не попишешь – приходилось испытывать подозрительное слово на взрослых. Бывало, ему везло и он счастливо надевал и носил лавры эдакого маленько эрудита. Но чаще он все же горел, и тогда усталым родителям приходилось идти и гасить, краснея, очередную разгоревшуюся бурю.

 Особенные проблемы возникали на уроках русского языка и литературы. Зоя Гапоновна Кучеренко – “Куча” – была одной из самых посещаемых Вовочкиными родителями учительниц. А диктанты и сочинения были преогромной общей бедой Вовочки и Кучи. Проводит, например, Зоя Гапоновна очередной диктант и вдруг слышит: “Зоя Гапоновна, а как это – аборт?”. – “Ну, это когда женщина в интересном положении не хочет иметь ребенка, – начинает объяснять она, – и идет к врачу, и он специальными инструментами прерывает интересное положение, и все такое прочее – вы в старших классах будете учить, что такое беременность и все такое прочее, а в твоем возрасте слово аборт употреблять не совсем прилично... а почему тебя это интересует?” – “Так вы же сами только что сказали: волны плескались и бились аборт”... “Господи! думала вслух в таких случаях Зоя Гапоновна. – Ну почему такие мысли возникают всегда именно у Круглова. Ну ладно, в первом классе был оболтусом, но ведь уже худо-бедно пятый класс!” Говоря о первом классе она, очевидно, имела в виду прошумевший на всю школу Вовочкин лингвистический дебют.

 В первом классе, в самом его начале, когда вчерашние малыши еще только проходили букварь, каждому из ребят нужно было придумать слово на букву “ж”. Когда словарный запас учеников, вроде “жаба”, “желудь”, “жук”, стал иссякать, поднялся Вовочка Круглов и торжественно воскликнул: “Гавно!”. – “Ты что говоришь? – растерялась учительница. – Причем тут буква “ж”?” – “Так ведь гавно ж ведь, – объяснил Вовочка, – оно из чего? Из жо...” – “Перестань! – хлопнув журналом по столу, прервала его учительница. – Передай маме, пусть она завтра ко мне придет”. Это был дебют и Вовочкиных родителей: их вызвали в школу в первый раз, и они, пребывая в уверенности, что произошло просто случайное недоразумение, пришли объясняться вдвоем. И это был тоже и Вовочкин дебют: случай, обретший известность в учительских кругах, впоследствии, уже как анекдот, сделался известным всей школе...

 Однако Куча, вопреки логике, все же не стала Вовочкиным врагом номер два. Врагом номер два (после “англичанки”) была “алша” – преподавательница алгебры и геометрии в старших классах. У них она вела математику. На математике Вовочке, что называется, хронически не везло...


 Вовочка шел и вспоминал последний, вчерашний, урок математики, завершившийся грандиозным домашним скандалом.

 Урок начался как обычно:

 – Здрасте.

 – А, Круглов... Ну, а на этот раз почему опоздал? Опять помогал директору зоопарка слона поймать?

 – Вы смеетесь... а на меня напал – грабитель! С пистолетом!

 – Ну-ну... И что же он у тебя забрал?

 – Тетрадь с домашним заданием.

 – Очень оригинально!.. Но, надеюсь, ты с испугу не забыл урок? Ты выучил урок?

 – Не.

 – По-че-му?

 – Это вас не касается.

 – Что-о? Ну, одну двойку ты уже заработал... А почему все-таки урок не выучил?

 – Учебник потерял.

 – А меня это не касается!

 – Я ж так и сказал...

 – Ладно, садись. Зайцев, к доске. Пишем условие задачи...

 Соседом Вовочки по парте был Мишка по прозвищу Крокодил. Обидное свое прозвище он получил не по фамилии, как обычно, а из-за немного вытянутой и словно сплющенной с боков, зубастой физиономии, что было вдвойне обидней. Крокодил обитал в двух метрах от школы, с матерью и старшей сестрой, похожей на него как две капли воды и потому вынужденной жить и с такой же точно кличкой. Вовочке очень хотелось хотя бы раз увидеть и Крокодилового отца, чтобы представить, каким станет Крокодил в далеком будущем, но, к сожалению, это было невозможно: отца у Крокодила не было. Как это такое может быть, чтобы Крокодилы размножались без отца, Вовочка не мог представить, а сам Крокодил – друг называется! – на эту тему разговаривать отказывался. Наверное, именно по причине безотцовщины и, как следствие, из-за отсутствия настоящего мужского контроля Мишка не спешил закладывать себя на алтарь науки и вообще считался едва ли не самым тупым учеником в классе, а по количеству опозданий в школу уступал лишь Вовочке. Кроме того, он часто болел, а то и попросту прогуливал уроки – все это закрепило за ним ярлык беспросветного лентяя и определило его переселение на последнюю парту. Возле Вовочки.

 – Привет, Крокодилище, – шепнул Вовочка, убирая с сидения подложенную другом кнопку и усаживаясь.

 – Привет, Круг. Будешь? – перед Вовочкой возник тетрадный листок с заготовленным квадратным полем морского боя. На листке лежала конфета в блестящей обертке.

 – Вчера сеструхе повезло, – объяснил Крокодил, кивнув на конфету. – Она ходила на день рождения, а там играли в игру, где за каждый проигрыш чуваки чувихам платили штраф: или поцелуй, или конфету.

 – И что она выиграла?

 – Двенадцать коробок конфет.

 ...Корабли один за другим вышли из гавани, защищенной от неприятеля зенитными батареями, и выстроились в секретном порядке, готовые смело отразить любые атаки врага: слева, подальше от Крокодила гордо шел четырехпалубный красавец эсминец, к нему боком – два трехпалубных линкора, затем на рейде появились двухпалубные торпедоносцы, а вдоль правого края – необычно, один за другим – чтобы сбить с толку и привести к панике противника – крохотные четыре подводные лодки. После четвертого залпа крупнокалиберных орудий, один из вражеских торпедоносцев запылал, с его борта, толкаясь и отбирая друг у друга надувные спасательные круги, посыпались матросы, и их понесло течением в открытое море – на необитаемый остров...

 – Мне мать сказала, что за каждую пятерку будет давать жвачку, – засопел Крокодил.

 – Мне давно дает. А что, тебе раньше не давала?

 – Нет, она мне давала, когда получал двойку.

 ...Фашистский снаряд пролетел в сантиметре от эсминца, едва не задев антенну радиостанции, и, уйдя на глубину, взорвался, подняв со дна моря бурлящую тучу ила, в самой середине которого всплыл и закачался на волнах доверху набитый драгоценностями старинный сундук с потопленного пиратами древнегреческого судна...

 – Павленко!

 – Моя мать вчера... – зашипел обескураженный неудачей Крокодил.

 – Павленко!

 Крокодил вскочил, лихорадочно прикидывая, сколько времени осталось до звонка, и обреченно вздохнул: времени еще было ого-го!

 – Так что ты нам скажешь, Павленко?

 Крокодил задумчиво поглядел на истерзанную мелом доску, на измученного Зайца у доски, открыл рот и... ничего не сказал.

 – Кстати, Павленко, почему ты вчера пропустил урок?

 – У нас было... это... прибавление в семье.

 – Да? Братик или сестричка?

 – Нет, мама наконец вышла замуж.

 – А сегодня тогда почему опоздал?

 – Ну... поздно вышел из дома.

 – Что же не вышел раньше?

 – Было уже поздно выходить раньше.

 “Алша” ткнула кончиком указки в доску, ее лицо приняло растерянно-вопросительное выражение, с оттенком некоторой иронии:

 – Что же нам теперь делать дальше, как ты думаешь?

 По лицу Крокодила даже Вовочка увидел, что он не думал ни как.

 – Надо искать этот... ну, как их... икс!

 – И вот как же мы будем его искать?

 – Ну, будем... искать...

 – Садись, Павленко... Кто знает дальнейшее решение?

 Крокодил сбросил на пол кнопку и опустился. Вовочка, чувствуя надвигающуюся грозу, стал пытаться вникнуть в задачу. Но вдруг Зайца осенило и он одной строкой завершил решение и полуживой, но сияющий от счастья замер, глядя на доску и словно не веря своим глазам, что это он ее так всю исписал.

 – Теперь мы напишем, – вновь повернулась учительница к классу, – что икс будет равен нулю.

 – Надо же, сколько намучились – и напрасно! – бросил реплику Вовочка, чтобы показать, что и он тоже решал задачу и мучился вместе со всеми.

 – С помощью таких же уравнений, – продолжала “алша”, – решаются многие задачи физики, кибернетики и даже космонавтики. Кстати, все знают, что такое кибернетика?.. Павленко!

 – Чо?

 – Зайцев.

 – А это... роботы всякие.

 – Кибернетика – это наука, помогающая не только облегчить труд людей, но и даже полностью заменить его с помощью специальных автоматических машин. Это наука будущего! Уже сейчас на многих заводах и фабриках применяются роботы, специальные станки, работающие по заложенной в них программе. Робот выполняет свою функцию быстрее, чем рабочий, и, к тому же, намного точней. Есть даже целые линии, где всю работу, начиная от установки заготовки до выпуска готовой продукции делают автоматы. Все движения этих станков-роботов строго выверены и рассчитаны с помощью математики. Но кибернетика будущего – это не только станки. Когда-нибудь вместо обычных автомобилей по дорогам будут...

 ...Враг не дремал. Уже ушел на дно благородный эсминец. И в разгаданный коварным врагом боевой строй подводных лодок ворвался всепожирающий смертельный огонь. Смелые бригады морских спасателей под градом снарядов собирали в красной от крови кипящей воде оставшихся в живых товарищей и отвозили их на уцелевший последний линкор. В распоряжении противника еще оставалась подводная лодка и раненый в одну палубу торпедоносец. По предварительным данным космической разведки вторая палуба торпедоносца находилась в квадрате “е-5”...

 – ...И все эти чудеса возможны только при тесном единении кибернетики с математикой... – учительница остановилась прямо за Вовочкиной спиной, наблюдая за ходом героического боя, но Главный Флотоводец и Адмирал ничего этого не подозревал и с великим удивлением теперь наблюдал, как Крокодиловы глаза постепенно превращаются в два огромных бильярдных шара.

 – Круглов!

 – Что?! – мигом вникнув в ситуацию, вскочил Вовочка, одновременно запоздало прикрывая тетрадкой исчерканное “поле боя”.

 – Скажи нам, что будет, если соединить кибернетику и математику?

 – Кибенематика! – не раздумывая ответил он.

 – Ах, вот как?! – правый глаз учительницы часто-часто задергался, а сама она вдруг из миловидной дамы стала превращаться в какого-то Фредди Крюгера: ее лицо вдруг раздулось, сменило цвет с белого на красный, с красного на синий, потом на лилово-коричневый, и тут она взорвалась, разлетаясь на тысячи маленьких учителей – кричащих, топающих ногами, тычущих пальцами в порхающие перед Вовочкиным носом маленькие классные журналы, в созвездия из трех двоек напротив фамилий Круглов... И взрывной волной Вовочку понесло мимо машущего зеленым хвостом Крокодила, мимо хлопающего длинными ушами Зайца, мимо горящего, словно подожженная копна сена, Рыжика – и вынесло через дверь прямо в открытое море.

 Уже погружаясь в его холодные штормовые волны, он слышал эхо последних раскатов атомного взрыва:

 – ...Без родителей – не было... не было... было... было... о!.. – “Алша” ни черта не разбиралась в детской психологии.


 Грустный медленно идущий Вовочка поравнялся с дверью, обтянутой коричневой клеенкой, и пошел на цыпочках. За дверью была учительская.

 “Нет, нет и нет!” – услышал он приглушенный голос Анны Ивановны – хорошенькой, очень молодой учительницы, не замужем. Ему очень захотелось узнать, что – “нет”, но подслушивать под дверью он не решился: за школьный период жизни он это делал всего два раза – и оба раза попался. Ему нравилась Анна Ивановна. Если бы Анна Ивановна была хотя бы лет на пять моложе, а он соответственно на пять лет старше, он бы обязательно на ней женился.

 Впрочем, любовь его все равно была неразделенной: Анна Ивановна не обращала на Вовочку никакого особенного внимания и совершенно не выделяла его среди остальных таких же шалопаев.

 Зато на него усиленное внимание обращала Ленка Сироткина – Вовочкина одноклассница, девочка удивительной полноты и столь же удивительной неспособности усваивать даже самый простой учебный материал. Три года назад она была переведена в их класс из другой школы, и почти год у нее не было постоянного прозвища, никакое слово к ней надолго не приставало, а настоящую свою “кликуху”, которую, без сомнений, не может не иметь любой живущий в строгом на этот счет школьном коллективе ученик, она держала в смертельной тайне. Проговорилась она совершенно случайно.

 Как-то на уроке истории, посвященном Троянской войне, учительница спросила:

 – Кто-нибудь из вас знает, как звали женщину, из-за которой вспыхнула эта война?

 Класс уверенно молчал.

 – Вот ты-то должна знать, – обратилась учительница вдруг к Ленке. – Ту женщину звали так же, как и тебя.

 – Неужели Кубышкой? – удивилась Ленка.

 Класс взвизгнул от счастья!..

 Кубышка была единственным человеком на планете Земля, которого Вовочка по-настоящему боялся и старался всяческими путями избегать, опасаясь растерять падких на подобные сенсации друзей. Зато с такой же старательностью он распространял кажущиеся ему вполне правдоподобными слухи, будто Анна Ивановна – давняя знакомая их семьи, и часто бывает у них в гостях, и даже помогает ему делать уроки. Мужская часть класса при этом сильно страдала от черной зависти – но тем выше от этого подымался Вовочкин авторитет.

 По иронии судьбы Анна Ивановна оказалась первой из учителей, ставших жертвой Вовочкиного словоблудия. Это случилось в первый год ее педагогической работы. По школьной площадке бегала гурьба ребятишек мелко-школьного возраста с примесью дошколят, надеющихся пойти в школу в следующем году. То, чем они занимались, отдаленно напоминало футбол – а ребята в действительности и не сомневались, что играют именно в футбол. Анна Ивановна проходила мимо площадки, когда к ней побежал запыхавшийся карапуз:

 – Тетенька, можно вас на минутку? Пожалуйста!

 – Что случилось, малыш? – улыбнулась она.

 – Тетенька, это не надолго. Вы нам нужна как женщина!

 – К-как это ка-как женщина?! – чуть не схватил ее Кондрашка.

 – У нас, понимаете, мяч в женский туалет заскочил. Вынесите, а?

 Ей запомнился этот милый в своей непосредственности карапуз. А когда впоследствии он стал ее учеником, он начал приходить к ней в ночных кошмарах.

 В пятом классе в порядке эксперимента была введена новая дисциплина – основы этики. По ней не ставили оценок, и в худшем случае учительница разве что могла пожаловаться классному руководителю на плохое поведение. Детям очень нравятся такие уроки. Особенно им понравились основы этики: учительница, Анна Ивановна, никогда не жаловалась и не страдала склонностью к вызову родителей. Даже Вовочка, с удивительной регулярностью выгоняемый за дверь, чувствовал себя в этом отношении вполне спокойно. Помимо того Анна Ивановна меньше всего старалась придерживаться установленного курса предмета, и на уроках обсуждались темы самые разнообразные – от правил приличного поведения за столом, до “нужно ли каждому хорошему человеку прозвище и должен ли этот человек за него обижаться”. Детям очень нравятся такие учителя. А Вовочка вообще был без ума от Анны Ивановны и доводил ее порой до белого каления.

 Вообще-то, “обломать” учительницу, особенно молодую, считалось делом почетным и во всех отношениях очень замечательным. Однако для того, чтобы просто нахамить, много ума не требовалось, и так как такое баловство, как правило, всегда сопровождалось большими потерями именно для “обламывающей” стороны, столь бестолковое хулиганство не считалось особенным достижением, а наоборот, считалось крайней глупостью. Настоящим подвигом признавалась только такая выходка, когда “учиха”, попав в неловкую ситуацию, оказывалась не вправе наказывать ученика по причине “отсутствия состава преступления”.

 Вовочка имел на своем счету целый ряд прекрасных “обломных” подвигов и вряд ли кому-либо в этом отношении уступал. А один из его бессмертных подвигов мог бы даже по праву считаться хрестоматийной жемчужиной “учихиного облома”.

 Тема урока была: “На воре и шапка горит”. Мораль заключалась в том, что всегда нужно говорить правду и только правду, потому что любая, даже самая хитрая, неправда все равно рано или поздно обнаружится, и тогда будет еще только хуже. Вовочке, поднятому за разговоры с Крокодилом и выведенному к доске, Анна Ивановна задала такой вопрос:

 – Один мальчик вытер в дневнике сразу три двойки и папа похвалил его, что наконец-то хоть один день благополучно обошелся без плохих отметок. На следующий день, когда отца все-таки вызвали в школу и там сразу все открылось, и когда отец потом пришел домой...

 Одним словом, психологический вопрос: кто этот мальчик?

 Вовочка покраснел.

 – Откуда... вы знаете?

 – Да ничего я не знаю! – засмеялась учительница. – Мальчик этот лоботряс и врун. Но ход твоих мыслей мне понравился!

 Класс замер: такого поражения Вовочка еще не знал! Вовочка, боясь поднять глаза на класс, уставился в окно.

 Наконец сказал:

 – Анна Ивановна, а можно задать и вам психологический вопрос?

 – Конечно, можно.

 – Вон идут три тетки. С мороженным, – он ткнул пальцем в окно. – Одна мороженное кусает, другая сосет, а третья лижет. Какая из них замужем?!

 Анна Ивановна покраснела, побледнела, затем опять покраснела.

 – Ну, не знаю... наверное, та, которая... ну, не знаю.

 – Та, которая кусает! – провозгласил Вовочка. – Потому что у нее кольцо на пальце. Но ход ваших мыслей мне понравился!

 Нужно сказать, что Анна Ивановна всегда чрезвычайно смущалась, если речь касалась щекотливых вопросов взаимоотношений между мужчиной и женщиной, и по причине своей гипертрофированной стыдливости совершенно терялась, когда уйти от такой темы не удавалось. И если уж честно разобраться, то выходка Вовочки была не совсем джентльменской: он явно использовал свое преимущество, заключавшееся в том, что он не стеснялся говорить о чем угодно кому угодно. Но это был весьма тонкий прием. И даже сама Анна Ивановна не могла не признать в душе своего поражения – именно не на грубом, хамском, а на хорошо рассчитанном, деликатном, – что называется, психологическом уровне.

 А класс не усомнился в высоком качестве “облома” и подавно. Сверстники считали Вовочку непревзойденным знатоком психологии взрослых, и Вовочка, разумеется, изо всех сил старался утвердить это мнение товарищей. Но в действительности же он попросту блефовал. В действительности он все никак не мог понять противоречивую психологию этих странных взрослых. Он догадывался, что для того, чтобы понимать взрослых, нужен взрослый же жизненный опыт. И еще – что такой жизненный опыт нельзя получить в одночасье, просто переняв его у кого-нибудь, и что многое в жизни придется постигать еще долго и долго, а таинственные секреты взрослых пока что так и останутся непостижимыми. И это его мучило почти что до слез...


 Мимо грустного медленно идущего Вовочки медленно и грустно проплыла широкая дверь спортзала. Отсюда ровно год назад Вовочкина слава выплеснулась и широкой полноводной рекой разлилась далеко за пределы родной школы. Возможно, в тот памятный день во всем городе не осталось ни одного школьника, которому родители не запретили бы водить дружбу с “маленьким хулиганом из двенадцатой школы”. Его “прикольницкий” рейтинг в тот день стремительно взмыл до небывалых высот. Даже старшеклассники с той поры стали давать ему пинки и подзатыльники с несравненно большим уважением, чем прочей безликой мелкоте.

 Год назад в спортзале проходил большой показательный новогодний концерт, устроенный силами исключительно учеников младших классов. В качестве зрителей на концерте присутствовали не только учителя, родители и насильно согнанные в зал старшеклассники, туда были приглашены педагоги из других школ и даже работники гороно. Программа концерта, в связи с этим, была сто раз отработана, прорепетирована и согласована, маленькие исполнители тщательно отобраны и вымуштрованы. Во избежание эксцессов каждый участник предварительно исполнял свой номер пред пугающе незнакомой аудиторией старшеклассников. На последней репетиции каждый номер принимал лично директор.

 И вдруг в самый последний момент, за час до начала концерта, оказалось, что исполнитель веселого стихотворения “Елочка” Вовочкин одноклассник Мишка Кулик сидит дома с соплями и обреченно глотает пилюли. Внезапная Мишкина болезнь не только ломала расписанный буквально по минутам график мероприятия, но и нарушала равное представительство в нем младших классов, которое по неведомым причинам надлежало обязательно строго соблюсти.

 По лицу влетевшей в классную комнату учительницы дети поняли: в школе разразилась эпидемия чумы и первую половину школьников уже отвезли на кладбище. Когда же она наконец смогла разъяснить сложившуюся ужасную ситуацию, наивно рассчитывая скоропостижно подыскать Мишкину замену, класс, смертельно испуганный происходившим месячным террором участников концерта, оказался готовым в полном составе взойти на какой угодно эшафот – но только избежать страшной участи павших жертвой собственной доверчивости своих товарищей.

 Наконец, за десять минут до начала мероприятия, доброе сердце Вовочки дрогнуло, и он поднял сразу две руки.

 – Только, – сказал он, – этот стих называется не “Елочка”, а “Веселые куплеты”. Но они тоже совсем не хуже “Елочки”, а даже намного интересней.

 – Ну-ка говори скорей, – почти вскричала учительница, мысленно становясь перед Вовочкой на колени.

 – Ну... за руки дети под... э... ну, елкой...

 – Нет, нет, нет! Никаких “ну”! Не мямли. Говори так, как если ты на сцене!

 – За руки дети под елкой взялись, весело крикнули: “Елка, зажгись!”. Вспыхнули сотни огней, искр тыщи! Где...

 – Хорошо, так и говори. И главное, ничего не бойся и не стесняйся. Ты ведь и так, по-моему, никогда не стесняешься? Если будут хлопать, не запинайся и шпарь все до конца, что б там ни происходило. Сколько куплетов всего?

 – Много, штук сорок.

 – Сократи сам, чтобы было не больше пятнадцати. Получится? Вот и хорошо. Смотри: подведешь – без родителей... а, ладно. Ты все понял?

 – Ага.

 – Не боишься?

 – Нет.

 – Не забудь объявить автора. Кто автор твоего стихотворения?

 – Я.

 – Что-о-о? Ты серьезно?

 – Ну, не только я, но я переделывал, добавлял...

 – Пускай. Тогда автора объявлять не надо!

 – Ладно.

 – Ну, пойдем.

 Классная вклинила Вовочку в строй несчастных участников концерта, на место Мишки Кулика, и повела начинающих артистов в зал.

 Среди них Вовочка был единственным, кого предварительно не проверили. И был единственным, кого ни в коем случае нельзя было не проверять.

 В назначенное время Вовочка вышел на устроенное под елкой подобие небольшой сцены.

 – Стихотворение! – весело провозгласил он.

 – Автор... – Вовочка запнулся и покраснел, но сразу нашелся: – Народное!

 Ободренный непривычно ласковым выражением лица классной руководительницы, он начал:


За руки дети под елкой взялись,
Весело крикнули: “Елка, зажгись!”.
Вспыхнули сотни огней, искр тыщи!
Где была школа – теперь пепелище.

 “Все”, – подумала классная. Она встретилась с удивленным взглядом директора и отвела глаза.

Машенька в поле гранату нашла.
“Что это?” – папу спросила она.
“Дерни колечко!” – ей папа сказал.
Долго над полем бантик летал.

 В зале начало нарастать оживление.

Маленький Коля залез в холодильник.
Маленькой ручкой нажал на рубильник.
Зеленые сопли застыли в носу.
Больше не будет он красть колбасу.

 Вовочку время от времени было не слышно из-за гусиного ржания старшеклассников. Директор поднялся и, с открытым ртом, слушал декламатора стоя.

Леночка просит у мамы конфетку.
Мама сказала: “Сунь пальчик в розетку”.
Скорчился трупик, обуглились кости.
Долго смеялись над шуткою гости!

 “Все”, – подумала завуч, переводя взгляд то на директора, то на Вовочку, то на подавшихся вперед представителей гороно.

Павлик проворно на яблоню влез.
Сторож тихонечко поднял обрез.
Выпало яблоко, вырвался крик.
“Сорок седьмой!” – улыбнулся старик.

 Старшие классы уже не ржали непрерывно, а, боясь пропустить хоть слово, замирали, притаив дыхание, едва Вовочка начинал выдавать очередной куплет, и облегченно взрывались на последней строке.

Девочка Галя искала малину,
Ножкой она наступила на мину.
Долго мне будут являться во сне
Те голубые глаза на сосне.

 Обалдевшие от испуга малявки, наконец вникнув в смысл происходившего, тоже начали потихоньку пищать и по примеру старших, как по команде, умолкали с ними.

Маленький Женя сидел у дороги,
Танком ему переехало ноги.
Добренький дядя в китайской фуражке
Пулей в живот успокоил бедняжку.

 Кто-то попытался аплодировать, но, не встретив поддержки, а наоборот, увидев пробирающегося из заднего ряда директора, испуганно убрал руки за спину и спрятался за спинами одноклассников.

Бабушка Олю со школы ждала,
В ступке цианистый калий толкла.
Дедушка бабушку опередил,
Внучку к забору гвоздями прибил.

 “Все”, – подумал директор. Среди представителей гороно началось движение, некоторые направились к выходу.

Папа цветной телевизор чинил.
Фролушка вилку в розетку включил.
Будет мультфильмы смотреть теперь Фрол:
Не переключит отец на футбол.

 Даже отдельные родители (большая часть которых, впрочем, хранила недоуменно-суровое молчание) заулыбались, а некоторые, смакуя больше не Вовочкины шутки, а саму пикантность момента, начали сдержано смеяться.

С зимней рыбалки домой Петя шел,
Тихо к нему подошел ледокол.
Нет веселее картины на свете:
Слева пол-Пети и справа пол-Пети!

 Уже все, и старшеклассники и младшеклассники, вовсю хохотали, не в силах удержаться. В зале стоял невыносимый гвалт.

Смелый Ильюшка на стройке гулял.
Башенный кран рядом груз поднимал.
Тяжесть не выдержал старенький трос -
Мальчик ушами к сандалям прирос...

 Вовочка перешел на оптовую раздачу своих опусов и затараторил:

Дядя Сережа нашел пулемет,
Больше в деревне никто не живет.
Дети в подвале играли в больницу -
Умер от родов сантехник Синицын.
Славик играл в трансформаторной будке,
Теперь на могиле растут незабудки.
Голые бабы по небу летят,
В баню попал реактивный снаряд.
Холодно в доме, папа в тужурке,
Мама дочуркой топит печурку.
Мальчик Алеша варил холодец,
По полу ползал безногий отец.
Таня в зверинец без мамы сходила,
Больше не надо кормить крокодила.
Маленький мальчик в лесу потерялся,
Вкусный подарок медведю достался.
Девочка Маша на речке была -
В среду нырнула, в субботу всплыла.

 Он неожиданно сменил тему:

Пара влюбленных по рельсам шагала,
Пара влюбленных о чем-то мечтала.
Быстро пронесся экспресс из Сибири.
Было их двое, а стало – четыре.

 Директор, завуч и трое работников гороно протолкались наконец к елке и обступили чтеца со всех сторон.

Пара влюбленных лежала во ржи,
Тихо комбайн стоял на межи.
Тихо завелся, тихо пошел -
Кто-то в буханке бюстгальтер нашел.

 Вовочку начали стаскивать со сцены, но он, твердо памятуя напутственный завет классной, изо всех сил упирался и продолжал, стараясь не сбиваться.

Пара влюбленных в обнимку гуляла,
Девушка парня вдруг поцеловала.
Медленно сзади подъехал каток...
Таких поцелуев не знал и Восток!

 Однако же силы были неравными, и Вовочка, несмотря на отчаянное извивание и энергичное дрыганье ногами, полулежа под мышкой у директора, поехал к выходу.

Пара влюбленных купалась на пляже.
Волны цунами поднялись над кряжем...–

уже крича, добивал он несчастных в своей неосторожности влюбленных, но уже был унесен за дверь, и старшеклассникам, к глубочайшему их сожалению, так и не пришлось узнать, чем в конце концов закончилась эта трагическая любовь.

 То было первое и последнее выступление Вовочки на школьной сцене...


 Грустный Вовочка медленно шел по коридору и думал о том, что вот, дескать, снова какая ужасная получилась невезуха. Опять придется дома выкручиваться, изобретать оправдание. “Папа, – скажет он отцу, – у меня для тебя поручение: завтра в школе состоится маленькое собрание учеников, учителей и родителей”. – “Что значит маленькое?” – конечно, спросит папа. “А это такое небольшое собрание, когда собираются только ты, я и классный руководитель”, – скажет он. А что будет дальше, один черт знает.

 С этими мыслями он повернул за угол и едва не столкнулся с идущим навстречу директором.

 – Здрасти.

 – Здрасти, – передразнил его директор. – Ну, что на этот раз случилось?

 – Да слово сказал... (“Теперь, – подумал он, – папу вызовут еще и к директору”.)

 Директор хмыкнул и повел его по коридору обратно.

 Когда они вошли в класс, в интерьере его все оставалось таким же, как было и перед Вовочкиным уходом. Видимо, “кризис жанра” продолжался.

 – Зра-а-а-асте-е-е! – зазвенел не очень слаженный тридцатиголосый хор.

 – Так что же здесь произошло? – направился директор к учительнице.

 Морщась от все еще продолжающегося шумного “...а-а-асте-е-е”, она зашептала ему на ухо:

 – Он такое, Валентин Игоревич, такое отчебучил... – и покраснела: – Не знаю даже, как вам и сказать.

 – Да-да, понимаю... – директор повернулся к настороженно замершему классу, с напускной строгостью нахмурил брови, для пущего эффекта пошевелил ими и обвел всех долгим, въедливым, что называется директорским, взглядом.

 – Что же вы это, ребята, а? – И вдруг лицо его посветлело: видимо, в столь знаменательный день, в предшествии замечательного праздника, у него не было никакого желания устраивать разносы и портить себе и другим настроение. – Что же вы это, ребята? – повторил он. – Такая у вас здесь отличная, рабочая атмосфера. Класс какой нарядный. Учительница какая хорошая, молодая, прямо красавица. И добрая. А вы что же вот вдруг вытворяете? Балуетесь, дурачите учительницу, которая к вам относится со всей душой. Вот взяли на доске задницу нарисовали!..