Объект литературного оргазма

Буква «и» не помнила, как попала в эту тьму. Всю жизнь лежала, плоская, зажатая меж каких-то тесных основ, к одной из которых была к тому же приклеена. Это она поняла, когда пыталась выгнуться, приподнять спинку.

Шёпот переговаривающихся друг с другом букв-соседей был привычным фоном и самой плотью жизни. И и сама в нём порой участвовала. Чаще всего она говорила с заглавной «О», расположенной напротив, и с её младшей соседкой, буквой «н». Но однажды в этот мерный говорок впрялись новые звуки - шорох, скрёб, качение, глухие раскаты слабого стука, и раздавались эти звуки регулярно в течение нескольких дней, что внесло большое разнообразие в привычный фон шёпота. Зазвучали даже нотки надежды, и какое-то новое сладкое чувство заиграло в груди нашей и.

И вот, проснувшись как-то раз, она дважды не поверила своим органам чувств - пусть читателя не отвлекает антропологизм и без того вымышленных героев - ушам и глазам. Уши её, невероятной, сосущей пустотой говорили, что фон шёпота или шёпот фона - пропал. Стояла абсолютнейшая тишина. Но что было ещё странней, стояла тишина не в темноте, которая обыкновенно заполняла межстраничное пространство, а происходило всё - буковка «и» была от этого просто в шоке - в серой, лишь чуть, но отличимой от тьмы мгле! Мглу и увидела впервые, и жадно смотрела, не веря в реальность происходящего. Горсть новых, столь близких, звуков и усилившееся освещение окружающего, заставили сердце маленькой буковки гулко затрепетать в плоской груди, и она обнаружила, что видит саму себя! Давление основ ослабилось, и вздохнув полной грудью, она отогнула уголок от странички и взглянула на себя. Так она себя и представляла. Зигзажек из трёх полосочек, со стилизованными кончиками. Прелестно. Осмотревшись, она смогла различить - в огибающей всё по кругу тёмной полосе, сжатой меж страниц - своих соседей-букв, что возлежали с ней рядом, и были столь же прекрасны.

Вдруг какая-то волна подхватила всё семейство символов, и свежий воздух ураганом ворвался меж страниц, утопив потерявшую от счастья голову буковку. Яркий свет водопадом навалился, проник в самые дремучие уголки ииной души, расправив её нарядным, осмысленным значком в строю строк, стойко хранящем узоры смыслов.

И чувствовала, что вся эта роскошь событий не есть самоцель происходящего, она лишь лепит, организует пространство ради чего-то главного. И это главное приближалось. Оно неумолимо неслось на и, и она не могла и не хотела этому противостоять, лишь замерла кротко и покорно, своим средоточием здесь и сейчас служа чему-то фундаментальному и первоосновному. Привыкнув к яркому свету, и различила впереди, там где раньше близоруко жалась к ней флегматичная О, развёрнутую во все стороны бесконечную высь, и божественный лик в центре, оживший шедевр, не похожий ни на что образ, двумя внимательными точками сходясь в острое лезвие, несущееся по рядам её мистических товарищей-значков, рассекая оковы материального, высвобождая заложенную в символах стихию. Великий лик лишь тронул малышку и, и понёсся сквозь остывающее пространство дальше, но девочка лежала, в беззвучном неистовстве переживая пронзительный миг, опустошённая и переполненная счастьем...

Уже потом, когда свет отступил, а пространство сжалось до тончайшей воздушной полосочки около лица, и уже спокойней и мудрее взирала на происходящее, и шёпот вокруг утратил беззаботную лёгкость, тепло увлажнившись пониманием, растекшимся по строкам в первые минуты после пришествия. Она нежно восстанавливала порою в памяти ожившую плоть смысла, вспыхнувшую, разгоревшуюся у неё в душе и в животе в момент Касания, которое явило ей главное, что стояло неизмеримо выше всех этих страниц и букв, и она, и, оказалась вовлечена в это главное, оказалось причастной, и жизнь её обрела смысл, который был в ней всегда - это и тоже поняла в те сладкие мгновения. Со смыслом этим была она рождена, и то что произошло сейчас - есть лишь жалкий отголосок того бурного и необозримого, что породило её из небытия, установив на это место и воплотив через неё свою частицу. И мыслила теперь себя не чёрной песчинкой в пыльном море безвестных страниц, а частицей высшего, что обеспечивало её бессмертие вне зависимости от пресного шёпота и сухости страниц. Она поверила, что за безликой лентой строк, в которую она невольно оказалась вплетена, действительно есть какой-то смысл.