Полёты Cемёна Олеговича

Квартира как квартира, между прочим, не самая плохая и даже с кладовкой. Ну, не то чтобы с кладовкой — скорее, со встроенным шкафом, но очень достойных размеров. Не Бог весть каких, однако же вполне можно запихать много чего, и ещё место останется. В общем, вполне вместительный шкаф на несколько полок.

Там стояли пыльные стеклянные банки, множество пустых бутылок, ящик с инструментами, лежали старые тряпки, а внизу размещался обычно узел с грязным бельём. На полке между банками и ящиком хранился Семён Олегович.

Дверь кладовки категорически отказывалась закрываться («откуда у тебя только руки растут!»), и внутри всегда имел место унылый полумрак с запахом пыли и мышей, в который гармонично вплеталась прелая нота — нота грязного белья. Сквозь неплотно закрытую дверь до Семёна Олеговича доносился стук каблучков, а то и смех, и шепот, а то и звон бокалов и прекрасные напевы. Семён Олегович лежал на своей полке, слушал звуки и сочинял в уме пронзительные монологи о достоинстве и жестокости.

Время от времени приходила рыжеволосая женщина с серо-зелёными глазами и брала Семёна Олеговича для разных своих надобностей, как-то: забить им гвоздь, наклеить им обои, запустить Семёном Олеговичем в магазин за продуктами питания, а то и просто использовать по его природному мужскому предназначению. Попользовавшись, клала его обратно до следующей надобности или просто до утра.

По утрам она выхватывала Семёна Олеговича из его шкафа, наскоро стирала с него пыль и, широко размахнувшись (рыжие волосы разлетаются в стороны, серо-зелёные — о Боже! — глаза прищурены, ярко-красные губы раздвинуты в хищном оскале, обнажив убийственно белые естественные зубы), швыряла Семёна Олеговича на работу. Семён Олегович летел со свистом, стукался, рикошетил, сшибал препоны, а к вечеру, как бумеранг, возвращался обратно — в шкаф.

Так прошли какие-то годы — небольшие, но тоже нелишние. И вот однажды Семён Олегович, запущенный как обычно с утра во внешкафное пространство, после обеда столкнулся в своем полёте с непреодолимым препятствием. У препятствия были весьма симпатичные веснушки, натуральные белокурые волосы и широко распахнутые восторженные глаза. А поскольку на Семёна Олеговича до сих пор так никто ещё не смотрел, то всё решилось само собой. Обнаружилось, что Семён Олегович ещё мужчина ого-го! Что Семён Олегович ещё мужчина хоть куда: умен, обаятелен, да чего там — практически красив! Что его могут любить натуральные блондинки, а это, согласитесь, ведь не каждому дано.

В этот день Семён Олегович не вернулся из полёта. Не вернулся ни через неделю, ни через десять лет. Не вернулся в не самую плохую квартиру со встроенным шкафом, где пыль и полумрак, банки и бутылки, узел с грязным бельём и ящик с инструментами. Где между ящиком и банками давно уже хранилась та жестокая женщина — слушала звуки, кусала белы локти и извлекалась кем-то по мере его мужских надобностей.
Семён Олегович больше не летал (если тот кошмар можно назвать прекрасным словом «полёт»), но спокойно и с достоинством шел по жизни, отряхиваясь от встречных особ женского пола. В нагрудном кармане сидела счастливая натуральная блондинка, сидела и смотрела на своего хранителя с неувядаемым восторгом.

Они жили так долго и дружно, что Семён Олегович однажды умер. Такое, увы, рано или поздно случается со всеми, впрочем, только один раз. Семён же Олегович умер в весьма преклонных летах, в солидных жизненных обстоятельствах, окружённый женой, детьми и внуками. Причем, благодаря жене — прекрасной женщине! — умер легко и даже с нетерпением.
Он умер, и душа его, естественно, отлетела, как совершенно справедливо утверждает современная наука. Но если бы можно было наблюдать сам процесс отлёта души из её земного футляра, то тогда бы перед врачами предстало зрелище весьма поучительное. Они бы увидели, как из груди Семёна Олеговича вышло светло-розовое облачко, вышло и сгустилось до четкого образа, и образ этот — рыжеволосой женщины с серо-зелёными глазами — кружился над Семёном Олеговичем все дни, отпущенные душе до её окончательного отлета.