За две минуты до любви

(ироническая мистерия)

Памяти актрисы
Елены Канцуровой

Действующие лица и души:
Герой — даже не герой, а так — душа заблудшая и одержимая.
Женщина — последняя земная иллюзия Героя.
Дон Жуан — одно из первых тел Героя.
Чингиз-хан — тот самый, точнее — его душа, раскаявшаяся и просветленная.
Диктатор } заключенные слоя средних злодеев,
Изобретатель при жизни — профессиональные негодяи.
Шекспир — душа великого драматурга, лектор слоя просветления душ.
Глас с небес — глас с небес.
Председатель Трибунала (груб, свиреп, некультурен, но справедлив).
Кеша — неандерталец, чистая пещерная душа.
Секретарь.
1-й брокер.
2-й брокер.
Голоса за сценой.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Торжественная музыкальная строка (например, фуга Баха), перетекающая в испанское фламенко, кусок гимна СССР, военный марш, дискотечный шлягер, и — песня Визбора «Ты у меня одна» — первая строфа. На её затихании выходит Герой.

Герой. Как известно, люди в основном делятся на мужчин и женщин. Шестьсот тысяч лет до нашей эры Главный Конструктор разделил человека на две половины и обрёк их на вечный поиск друг друга. С тех пор миллионы половинок целого, перемешанные по материкам, векам и судьбам, хаотично мечутся в поисках друг друга. Сталкиваются, притягиваются к кому попало, разлетаются, вновь притягиваются. Крайняя форма этого притяжения, собственно, и называется любовью. Вот так и я однажды влип в этот отчаянный марафон по звёздным кочкам через девяносто восемь горестей, двести двадцать три отчаяния, пятнадцать тысяч краденных поцелуев, двадцать шесть «не люблю» и пять мгновений безумного счастья — если верить моей посмертной калькуляции.
Говорю вам: всё давно отмерено и отвешено, и цена определена и занесена в конторскую книгу Вселенной! Там в разделе «Счастье» мы с моей единственной значимся претендентами под номером из тридцати цифр между влюблёнными осьминогами с Альтаира и парой нежных стариков из Малайзии. А в крайней правой графе уже проставлена резолюция, сверхсекретная и широко известная: «Каждому...»

Глас с небес. КАЖДОМУ, ИЗВИНИТЕ, ВОЗДАЕТСЯ ПО ВЕРЕ ЕГО!

Герой (вверх, раздраженно). Спасибо. А вы не находите, что «по вере» — это несколько...

Выходит Женщина. Что-то увлеченно подсчитывает на калькуляторе. Герой потрясённо смотрит на неё, потом обращает лицо к небесам.

Герой (в небеса). Ну знаете, с вашей стороны это уже провокация! Ладно, потом договорим.

Женщина (считает на калькуляторе). Так... Симпатичный — плюс сорок баллов, не глуп — плюс тридцать, Достоевского не читал — минус... нет — плюс десять, любит меня — плюс ещё десять, играет на гитаре — плюс тридцать, да ещё плюс двадцать на танькину физиономию, когда он... (мечтательно) когда он в моей гостиной при свечах и под гитару... Плюс пятьдесят!

Герой. Не может быть... Простите, ваше лицо...

Женщина (мельком глянув и мгновенно оценив). Глаза — плюс пятнадцать... Тьфу, не сбивайте меня! Так... Зарплата — плюс тридцать. Я его люблю?.. Люблю. Плюс десять. Машина — плюс сорок... Семейное положение (вздох) — минус сто двадцать...

Герой. Сударыня, мы случайно не встречались в Севилье лет четыреста тому назад?

Женщина. Придумайте что-нибудь пооригинальнее. Так... Итого... Итого...

Герой. «Однажды, под утро, когда заря осторожно всплывала над Севильей... Когда изможденные музыканты в обнимку с альгвазилами уже храпели на остывших камнях... Когда я вынул из кучи тел старую гитару, но ещё не успел начать модное романсеро...»

Женщина (не отрываясь от калькулятора). «...Скрипнула балконная дверь, и в журчание струй ночного Гвадалквивира серебристой лентой вплёлся нежный голос...» Что?! (С изумлением и ужасом смотрит на Героя). Нет!

Убегает.

Герой. Ты потом ещё была замужем за королевским казначеем!

Полумрак. Колыхание багровых отсветов. Музыка «вневременья», переходящая в испанское фламенко.

Яркий свет и явление Дон Жуана.

Герой. Я ищу её недолго — от силы пять-шесть столетий... (замечает Дон Жуана). Ну надо же! Дон Жуан! Когда-то я был тобой...

Дон Жуан. Да, душа моя, тогда у тебя было самое приличное тело за последнюю тысячу лет. Не какого-нибудь оплывшего монаха, не корявого крестьянина или этих, современных, как их... В общем — шикарное было тело!

Герой. Да, футляр был роскошный.

Дон Жуан. Изумительный, изумительный! Ты моим футляром осчастливил стольких дам! Всех перебрал, создал мне на века такую репутацию — даже приятно. А на самом деле — сто рыжих дьяволов! — всё её искал. Вот и доискался! Мало того, что сам сгинул в бездну, да ещё и свое... мое... тьфу, в общем, наше тело угробил. Изволь, сквозная дыра через сердце! Ну разве так можно обращаться с ценным реквизитом!

Герой. Ну извини, дон, извини. Не до того было, сам понимаешь. И вообще, вас, тел, много, а я один... Помнится, тогда в Севилье...

Дон Жуан. О! Тогда в Севилье я из-за тебя охрип под её балконом! Я продал фамильный перстень, раздал музыкантам последние дукаты; музыканты дурели, но играли ночи напролет, а я все пел и пел, как голодный менестрель. В соседних переулках скрипели ставни, слышались томные вздохи, а я не отводил глаз от её окна. Но — пьяные ангелы! — окно молчало!

Герой. Да, помню... Тогда в Севилье было много желающих попеть под её балконом, и первые семь ночей моя шпага не просыхала. «Да он совсем рехнулся!» — воскликнул король, ознакомившись с очередной криминальной сводкой. И назначил за мою... (к Дон Жуану) извините, за вашу голову награду в тысячу золотых...

Дон Жуан. Только я был неуловим, хотя каждую ночь меня можно было застать под её балконом! Я пел, а рядом, опершись на алебарды, горючими слезами рыдала королевская полиция. Но окно молчало!

Герой. И вот однажды, под утро... Когда заря осторожно всплывала над Севильей, ревнуя этот город к моей любимой... Когда изможденные музыканты в обнимку с альгвазилами уже храпели на остывших камнях... Когда я вынул из кучи тел старую гитару, но ещё не успел начать модное романсеро «Не слышны в саду даже шорохи»... Скрипнула балконная дверь, и в журчание струй ночного Гвадалквивира серебристой лентой вплелся нежный голос...

Дон Жуан. «Серебристой лентой вплелся...» — недурно!

Герой. Что я услышал? Я услышал две стихотворные строки, спорхнувшие с балкона на крыльях лёгкой насмешки. Что я увидел? Я увидел дивный стан, от которого аравийские пальмы засохли бы от зависти и сухими бревнами упали на песок! Я увидел эти губы, за чье «люблю» можно не задумываясь отдать трон, состояние, жизнь и умереть счастливым! Я увидел глаза моей донны — две вселенных тёмного янтаря — и канул в них, и умер, и воскрес!!!

В общем, я увидел обыкновенную самую лучшую женщину на свете.

Дон Жуан. Дьявол и преисподняя!

Герой. Тихий смех. Быстрый шёпот: «Будь достоин, рыцарь!», — и кружевной платочек плавно опустился на мою ладонь. Скрипнула балконная дверь. Над утренней Севильей слышался шелест звёзд. Я знал, что мне делать...

Дон Жуан. Взбесившаяся душа в добротном, благородном теле! Три года ты болела во мне! Три года я из-за тебя сражался в чужих краях, наматывая на клинок воинскую славу — будущий альков над ложем моей донны. С оборванной оравой искателей приключений я брал города и обращал в бегство армии. Я бороздил моря и взахлёб глотал пряное вино абордажей. В мечетях Марокко и Туниса, Алжира и Египта муллы взывали к аллаху, моля его испепелить «Шайтан-пашу»...

Герой. ...Наслать на меня массовый мор, чуму, холеру, чахотку и инсульт.

Дон Жуан. На привалах отважные арабские воины опасливо шептались о моей неуязвимости, о том, что хранит меня не панцирь, не кольчуга, а волшебный талисман Азраила — маленький кружевной платочек...

Герой. Эта легенда была особенно популярна в гаремах халифата, гаремы слушали ее, затаив дыхание, а потом стонали по ночам и не могли уснуть.

Дон Жуан. Гроб и адские котлы! Через три года я вернулся в Севилью, увенчанный славой, королевской амнистией и званием командора! Я опоздал ровно на три года!

Герой. Да... Лучшая женщина в мире давно была замужем за королевским казначеем — человеком солидным, малопьющим и достаточно умным, чтобы не мотаться по чужим краям вдалеке от «э-э... столь достойных ручек и... м-м... ножек».

Дон Жуан. И тогда ты окончательно сошел с ума. В первый же вечер я из-за тебя оскорбил роту гвардейцев, но на двенадцатом поединке заскучал и позволил себя убить.

Герой. И отправился искать мою любимую на других перекрестках веков и судеб...

Дон Жуан. Ну-ну... Кстати, она потом так гордилась твоей смертью! Так вздыхала о «бедном безумце», что дамы в салонах скулили от зависти!.. Ладно, прощай, глупая, мятежная душа. Хотя... честно говоря, это была действительно потрясающая женщина.


Темнота. Мелодия «вневременья» — мрачная и торжественная. Багровый полусвет-полусумрак. Дон Жуан исчез. Герой один.


Герой. «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими...» Я брожу по грязно-багровым зловонным туманам нашей бездны и шепчу эти слова из «Песни песней Соломона». Кстати, сам Соломон как-то спускался к нам — читал заключенным лекцию о природе нежности. Наверху он занят под завязку: руководит редакционным советом местной самодеятельности и круто разбирается со своими недобросовестными земными издателями...

Я покинул тебя в Севилье, любовь моя. Бросил девушку на произвол мужа и дезертировал из жизни. Это было достаточно просто: отпарировать косой рубящий удар, потом приоткрыться, потом долгих полсекунды ждать, пока тот испуганный болван сообразит что к чему, и только потом, наконец-то, получить свой укол в сердце. Замечу, кстати, что после измены возлюбленной шпага в сердце — это совсем не больно.

Покончив с делами, я отлетел немного в сторону и с интересом наблюдал, как молодые гвардейцы суетились вокруг моего тела. Красивой смерти не получилось — лицо Дон Жуана был белым и мокрым. Капитан гвардейцев что-то коротко рявкнул, и все заткнулись. И ветераны обнажили головы. Но дальше я смотреть не стал, а, растроганный, провалился к месту своего нового назначения...

Любимая, я по-прежнему катаю тачки в пропасти общего режима. Здесь достаточно грязно, смрадно и многолюдно, но народ довольно добродушный — в основном убийцы из-за дурных обычаев и искренние секретари по идеологии. Один из них свёл меня с ума, убеждая, что посмертной жизни нет, а в нашем слое пора создавать первичную организацию. Но встречаются и крайне интересные люди. Недавно с восходящим этапом в нашу бездну прибыл Чингиз-хан. Старик отмотал все свои предварительные заключения, раскаялся и просветлился.
(Выходит Чингиз-хан)Любопытнейший старик! Мы с ним часто гуляем вокруг барака, ведя интересные дискуссии о добре и зле. Чингиз-хан считает, что мир спасут только любовь и доброта...

Чингиз-хан. Да, только любовь и доброта! И не пытайтесь прятать свою усмешку. Я знаю, что говорю! Три века предварительного заключения там, внизу, где кипит железо и рождаются алмазы, потом жизнь на земле, в теле дождевого червя, но с полным сохранением сознания и честолюбия... А вы можете себе представить муки дождевого червя с честолюбием Чингиз-хана?!! Потом жизнь в теле матери, чьи дети были изрублены такими же несчастными идиотами, как я... Так что, юноша, не спорьте, уж теперь-то я знаю, что спасёт этот мир! Только любовь и доброта, любовь и доброта! (Свирепо) А всех несогласных с этим... Простите... нервы.

Герой. Ничего, ничего. Любовь и доброта... Извините, но что же вы тогда... Всё-таки полмира расколошматили? Ну как же так, а?

Чингиз-хан. А это всё от великого несовпадения.

Герой. Простите?

Чингиз-хан. Изначальное несовпадение перемешанных половин. Не я его придумал, но штука получилась отменная, как у китайских палачей. Я ведь по молодости тоже сгорал от прекрасных глаз. Но те женщины, которые меня любили всяким — и в колодках, и в коросте, — они мне были не нужны. А тосковал я по таким куклам, которые просто пользовались мною, а потом выбрасывали. Выбрасывали будущего Чингиз-хана, как сор из юрты, поскольку у меня не было ни коня, ни гроша за душой, а им нужны были более основательные мужчины. Вы это потом назвали инстинктом...
Ну, я в конце концов и озверел. Оседлал власть, раздолбал всю Азию и пол-Европы, стал повелителем Вселенной — нате вам! Принцессы потом кидались на меня, как кошки, а мне скучно было...

Вечное несовпадение. От него столько несчастий в мире, что мои нашествия — это так, детская игра.

А вы все 'ищите свою единственную? Не боитесь, что вдруг найдете, а дальше — пустота и новая тоска? Не страшно?

Герой. А что взамен?

Чингиз-хан. Эхе-хе, суета сует... Запомните, юноша: только любовь и доброта. И не к одному персональному человеку, а ко всему миру. Только всеобщая любовь! И должен вам заметить...

Герой. Ой, меня зовут! Ну точно — она там спит на земле и просит меня присниться. Извините, хан, мне надо лететь.

Чингиз-хан. Ну что ж, каждой овце — свой курдюк. Летите, юноша, счастливых вам иллюзий. Я перед охраной вас отмажу.

Герой. Спасибо, хан! Можете забрать мою пайку!


Полет-прорыв из подземелья. Мелькание слоёв исправительной бездны. Багровые туманы, гигантские тени с тачками, отблески огня на каменных глыбах. Мелодия, исполненная мрачного восторга.


Герой (в прорыве через слои). Любимая, я сейчас буду! Слушай, говорят, тебя вроде бы видели в России в семнадцатом веке. К нам вознесен за примерное поведение известный русский экспроприатор Стенька Разин — очень милый человек, кроткий такой, я бы даже сказал — застенчивый. Мы с ним работаем в одной бригаде по засыпке бездонной пропасти. Я ему рассказал о тебе, так вот Степа припомнил, что когда его казнили на Москве, весьма похожая женщина, плача, щелкала семечки возле эшафота.

Бедная моя, каково ж тебе там было триста лет тому назад! Кругом сплошные казаки, у которых лишь одно на уме — пить водку и швырять княжон в реки. А их дамы, как я понял, развлекались только остановкой коней на скаку и вхождением в горящие хижины...

Темнота. Тишина. Высвечивается земная спальня. На кровати сидит женщина.

Женщина. Слушай, мне это надоело! Давай, пока я сплю, в конце-концов поговорим серьёзно. Где ты там прячешься? Я же знаю, что ты здесь, в моем сне... Куда тебя, кстати, никто не приглашал! Ну где ты там?

Герой . Здесь я, за картиной, на восток от твоей кровати.

Женщина. И долго это будет продолжаться? Мало того, что ты без спроса вламываешься в мои сны...

Герой (входя). Ничего я не вламывался — сама позвала.

Женщина. Никто тебя не звал! Можешь идти — я тебя не держу. Стой!.. Скажи... ты ещё там? Или уже на земле?

Герой. А как тебе удобнее?

Женщина. Я... я не знаю. Но без тебя как-то спокойнее. Я устала от этого вечного ожидания. Я больше не могу высматривать тебя в других мужчинах. Например, вот этот... Дима... ну, с татьяниного дня рождения. Стихи, цветы, стояние под моим окном и прочее. Это ты или не ты?

Герой. Ну а если я?

Женщина. Бессовестный! Ты бы ещё в младенца воплотился! Я ведь старше его на семь лет!

Герой. Ну и что. Тебе будет сто семь лет, ему — сто, какая разница?

Женщина. Мне... сто семь лет! Да я... да ты... Дух бесплотный! Наваждение нахальное! Изыди и не смей больше являться! Всё — просыпаюсь!

Спальня исчезает. «Вневременье».

Герой. Нет, любимая, я ещё не здесь, я ещё там. Так что я не романтичный Дима с его букетами и не солидный Петр Сергеевич с его положением и энергией. Через тринадцать месяцев он приобретёт тебя в жены — изящное дополнение к квартире и машине, декоративный элемент, предмет зависти друзей и коллег. Два года ты будешь хранить ему самоотверженную верность, а потом — тоска, метания, поиски меня в других мужчинах. И развесистые рога солидного Петра Сергеевича...

Появляется Диктатор.

Диктатор. Свидание, извиняюсь, окончено, пожалуйте вниз.

Герой. Вы кто?

Диктатор. Курьер. Временно назначен.

Герой. А где Малюта Скуратов?

Диктатор. Понижен на два слоя. За использование подземных котлов для самогоноварения и спаивание котловых демонов. Переведен бригадиром на осушку бескрайних болот особого зловония.

Герой. А вы?

Диктатор. Позвольте представиться — Диктатор. Сволочь, извиняюсь, редкая. После свержения и насильственной смерти нахожусь под следствием. Вероятно буду на несколько веков замурован в холодных магмах, а впрочем всё равно.

Герой. Как же это вас угораздило?

Диктатор. Сам виноват — изменил призванию. Диктатором надо быть до конца — тогда тебе и почёт, и слава, и всенародная любовь. Народ — он ведь такой забавный, прямо, извиняюсь, как женщина. Млеет от грубой силы, но нежность принимает за слабость и тогда держись...

Герой. Простите, но всё это — про народ и про женщин — смахивает на злость любовника-неудачника.

Диктатор. Может быть, может быть... Я бы с удовольствием побеседовал с вами об этом в министерстве моей безопасности, куда бы вас, отбив почки, приволок ваш дорогой «народ». Чтобы вы, извиняюсь, не мешали общему восторгу.


Невнятное скандирование огромных толп, овации, рев «Хайль!», женский вопль «Да здравствует наш вождь и учитель товарищ Сталин!», марш «Дойче зольдатен» и т.д.


Диктатор. Мерзость, конечно, но ведь по струночке ходили и были счастливы! И угораздило же меня, диктатора, тирана... С первого взгляда! Представляете: вся воздушная такая, ручки тонкие, в наручниках, глазки голубые и в них такая ненависть ко мне, деспоту — ух! «Всех, — говорит, — не перевешаете!» Как ребенок, право слово! Да всем на её наручники плевать слюной от пайковой колбасы!.. А я пропал... Влюбился, втрескался! Освободил ненаглядную — иди в свое подполье, свергай меня, окаянного. В злодействах каялся: мол, всё от тоски и одиночества... Оглянуться не успел — а она уже плачет надо мной: «Бедный мой, — говорит, — до чего ж ты дошёл!». Тихая, нежная, и уже готова ради меня изменить революции. И такое счастье у нас было, что я даже смертную казнь в стране отменил.
Мне бы дураку суровость хранить, а из меня всякие слова попёрли: «Жизнь моя! Судьба моя!..» Идиот! Ну и внушил тихой и нежной, что жить без неё не могу. Глядь — а у неё уже стальной блеск в глазах. И в тоне что-то от моего плац-майора. «Утомил ты, — говорит, — своим лепетом». И я, диктатор кровавый, перед ней уже по струночке хожу... Опять в подполье своё зачастила — то с одним связным её застукаю, то с другим, то с целой делегацией угнетенных трудящихся... А потом и вовсе сплошная конспирация началась. И всё — исчезла любимая. Ну а я как-то напился до зеленых демократов и передал всю власть народу. Очнулся уже свергнутым, убитым, в следственном изоляторе Верховного Трибунала...

Ой, однако, заболтался я, извините... Ну что, проваливаемся? На смену пора.

Герой (задумчиво). Проваливаемся...


Темнота. Высвечивается «слой средних злодеев». Багровое марево, доска с надписью «Клуб». Плакаты: «В рай — с чистой совестью», «Заключенные души! Засыпка бездонной пропасти — дело чести каждого!» Сбоку на стене спешные надписи от руки: «Да здравствует материализм!», «Аракчеев — стукач», «Ну, падла, я тебя найду!» На скамеечке сидят Герой и Изобретатель. Уставились куда-то вверх. Вбегает Диктатор.

Герой. Ну что же вы — у них уже предвыборные митинги начинаются. А где Чингиз-хан?

Диктатор. В бараке утешает Аракчеева. Граф, извиняюсь, рвется найти ту суку, которая пустила парашу, что он стукач. Хан ему вкручивает, дескать, всех сук можно вывести, естественно, только любовью и добротой, а их сиятельство с плачем разносят барак и требуют удовлетворения. А кто ж ему его даст...

Дикий вопль. Властный крик: «Санитаров сюда!». Невнятный шум, крики

Изобретатель (едва оторвавшись от созерцания подземного «неба»). Сегодня пятый. Аж в ушах звенит. Ну чего уж так-то переживать...

Герой. Да, страшная это штука — посмертное изумление материалистов.

Диктатор (уставясь вверх). И как это наши демоны по культуре расщедрились на спектакль для работяг?

Герой. Не спектакль, а просмотр куска земного бытия. Комедия из жизни властей подопытной страны. Это за то, что наша бригада на триста кубов перевыполнила план засыпки бездонной пропасти. (Изобретателю). Между прочим, благодаря твоему усовершенствованию конструкции тачки.

Изобретатель (воодушевясь). Ну, это пустяки. Вот когда я при жизни первый пулемет изобретал — вот это был полёт! Творческий поиск, радость озарения! Ну, чтобы тебе было понятнее — та же любовь. Кстати, я тут на досуге прикинул, как усовершенствовать крепление заключенных к общему тросу. Скорость движения с тачками и производительность труда возрастут потрясающе!..

Герой. После, земляк, после. Что это там у них за пляски на трибуне?

Диктатор. А это ритуальные танцы предвыборной компании. Попались бы мне эти шустрики в мою бытность диктатором — я бы им, извиняюсь, живо устроил единогласие с отстрелом саботажников. Особенно вон тому, который скорбит по «твердой руке». Была бы ему «твердая рука» — среди ночи, без ордера, волоком по ступенькам. Демократия — она ведь дама субтильная. Ей хоть на голову сядь — она и снизу будет говорить: «Ах, может не надо, ах, ведь это ж нехорошо...» А вы всё свою высматриваете?

Герой. Да нет, я так... Слушайте, чего они там — то клянутся, то морды бьют?

Диктатор. Вам, юноша, этого не понять — вы задвинуты на любви к женщине. Мне это тоже знакомо, но зато вы не знаете, как можно любить власть. Самозабвенной, страстной любовью! Я ведь был не из тех ремесленников, для которых власть — просто напильник, топор или мастерок. Для меня она... У-у, девочка моя, паршивка нежная и коварная! Ух мы с ней бывало...

Изобретатель. Это всё равно как я бился над изобретением отравляющих газов. Упоительный процесс!.. Ой, что это?!

Грохот разрывов, треск автоматных очередей, команды, крики «ура!»

Диктатор. Ну вот опять. Накрылось кино. Сейчас повалят — один другого моложе.

Герой. Вон какая-то рота к нам ломится. Куда только ангелы-регулировщики смотрят! Уж для солдат-то можно место поуютнее найти!

Все реже выстрелы и взрывы. Тишина. Голоса.

1-й голос. Что такое! Почему темно?! Где вторая рота?!
Вторая рота, мать вашу!..

2-й голос. Кто тут! Стой, стрелять буду! Черт, где моя рука! Эй, братки, вы из какой части?

1-й голос. Сидорчук, ты что ли?

2-й голос. Товарищ капитан, вы? Тут в темноте столько народу толкается — ничерта не разобрать...

3-й голос. Наташка, Наташенька... Ну где ты?..

1-й голос. Спокойно, без паники! Все, кто жив — ко мне!

3-й голос. Наташка... Я ж тебя в натуре видел... Чего привиделась-то?..

2-й голос. Глохни, салабон!.. Мама дорогая!.. Пацаны, куда это мы забрели?

Диктатор. Ну ты смотри, сразу всех на зону — и правых, и виноватых. Прямо как при моем правлении, даже трогательно.

Герой. Нет, ну солдат-то за что?! Да большинству из этих губошлепов не с нами тачки катать, а в раю поправляться на тамошних яблоках и карамели.

Изобретатель (обратясь к небесам). Эй, начальник, а чего их всех сразу к злодеям?! Или у вас тут такой же бардак, как у нас на земле?

Глас с небес (торжественно). НЕ ГАЛДИТЕ, УРКИ, БЕЗ ВАС РАЗБЕРЕМСЯ! ЭЙ, СЛУЖИВЫЕ, С ПРИБЫТИЕМ! СИЯНИЕ ВИДИТЕ?

Утвердительный гул голосов. Слышно: «В натуре, сияние», «Черт, где моя рука?!», «Тихо, пацаны!», «Рота, смирно!»

ТОПАЙТЕ ТУДА — ВАС ТАМ ПРИМУТ, КАК У МАМЫ!

1-й голос. Подразделение! Слушай мою команду! Становись! Смир-рна! Нале... во! За мной... На свет... Шагом... Марш!
Ахнул марш «Прощание славянки». Мерный топот ног, затихающий вдали. Занавес.

Конец первого действия.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Звуковой пролог: одинокий рояль — строка из вальса «си минор» Шопена, кусок телеинтервью: «Пару слов для наших телезрителей. Как вам удалось добиться такого успеха?..», отрывок песни В.Высоцкого «...Их голосам дано сливаться в такт, и душам их дано бродить в цветах...». Затихает.
Энергично топая, выходит Женщина с сотовым телефоном.

Женщина (в телефон). Завалишь презентацию — я тебе голову оторву, я тебе всё оторву! Заряди девочек — чтобы приняли гостей по высшему классу. Оставь свои пошлости. Да — нервничаю! Ой, знаешь, мне сейчас не до нежностей! Проследи, чтобы осетрина на этот раз была из осетра. Ребят проинструктируй: после презентации гостей бережно грузить в машины. Ещё раз обзвони прессу и телевидение — мне нужны все! Я буду к началу! Всё! Да-да, я тебя тоже...

Опускает трубку.

Ну вот, а ты уже и не снишься... Где тебя носит? Где тебя только носит, эгоист, наваждение, севильский дуэлянт! Впрочем, спасибо, что хоть не отвлекаешь. Провалитесь вы все с вашей любовью! Делом надо заниматься! Делом!


Шум делового мира: телефонные звонки, голоса: «Курильские острова. Стартовая цена...», «Растаможенные набедренные повязки!», «Акции «Ермак-компани»...


Женщина (в телефон). Покупаю!.. Продавайте!.. Беру!.. Через два часа копию платежки по факсу! Через два часа по какому времени? О святая биржа! По вашему, по вашему времени!

Вбегают брокеры.

1-й брокер. Слыхали новость, шеф! Из-за недостаточного финансирования завтрашний восход солнца задерживается. Фондов нет!

Женщина (задумчиво). Акции, фонды, банки... Кстати, тут один парень вложил деньги в любовь. И не в том смысле, в котором вы подумали, а в серьезные архаичные отношения с цветами, театрами и катанием на каруселях. Вложил в любовь весьма солидную сумму, исключив её из оборота и потеряв на этом немалый доход. Плюс потери делового времени на прогулки под луной, поцелуи и прочие «у-тю-тю». Плюс разрыв с другой женщиной — красивой, но умной, порядочной, но в меру, романтичной, но со связями.

1-й брокер. Да-да — я слышал: бросил умную, но красивую и всё вложил в любовь к некрасивой, но ограниченной, правда, с кошмарным характером.

2-й брокер. Просто мадам с возможностями...

Женщина. Что ж, это вполне логично, но только не для данного случая. Поскольку в данном случае мы имеем, скажем, круглую сироту, работающую уборщицей в столовой для малоимущих.

1-й брокер. Да нет, в какой там столовой! В голой степи — смотрителем и подновителем лозунга «Вся власть народу!».

2-й брокер. Значит, это любовь на пари! Пари на крупную сумму, с лихвой возмещающую затраты на ухаживание, потери делового времени, алименты и расходы на развод!

Женщина. Увы, мальчики, если бы так! Мир был бы простым, как букварь, и прозрачным, как водка «Смирнофф»!.. Но не было пари на крупную сумму. И даже на мелкую, хотя любовь за мелкую сумму вообще безнравственна.

2-й брокер. Нет, здесь просто тот случай, когда вкладывают в любовь рубль и получают пожизненную преданность на доллар в день минус потери от инфляции!

Женщина. Всё правильно, только наоборот: вместе с немалыми средствами в дело была вложена и любовь, причем в количестве, вполне достаточном, чтобы заставить банду террористов вздыхать на луну.

1-й брокер. Что же касается взаимности, то у женщины с кошмарным характером её пока чуть больше, чем кокосов в тундре.

Женщина. Нет, господа, данное размещение средств и чувств — это вам не скупка акций макаронной фабрики с прицелом на революцию и голод в Италии. Здесь расчет более глубокий и дальний. Здесь учтено буквально всё: и неизбежная ответная любовь с годовыми процентами, и непременное рождение от такой любви большого количества детей — красивых, но умных, а затем и огромного количества совершенно очаровательных внуков. Плюс вечная круговая преданность, плюс невесты и женихи, свадьбы и рождения, плюс, простите за выражение, счастье... В общем — громадные пожизненные дивиденды.

1-брокер. Но так не бывает!

2-й брокер. Но так не бывает!

Женщина. Да, не бывает. Но вам что, жалко, что ли?! Ну всё, всё — за работу!

Шум делового мира: телефонные звонки, голоса. Женщина и брокеры уходят.

Мелодия «вневременья». Зал заседаний Трибунала. Входят Председатель Трибунала и секретарь.

Председатель Трибунала. Где список претендентов на амнистию? Будем поглядеть, кто и почему.

Секретарь. Вот, Ваша справедливость. Тут, извольте видеть, галочками помечены души сомнительного раскаяния. Оперчасть подземелья не рекомендует. Свежие оперативные данные, донесения агентов...

Председатель Трибунала. Вот пусть своим стукачам и рекомендуют, а не Председателю Трибунала. Я ведь где нормальный, а где и беспощаден!

Секретарь. Скандала бы не было, Ваша справедливость. Оттуда (показывает вниз) уже звонили — интересовались. Я думаю...

Председатель Трибунала. А вот думать как раз и не надо! Если все начнут думать — работать будет некому. (Освирепев) Работнички! Крылья вечно не глажены, нектаром разит, зато каждый — мыслитель! Давай список! Так, что тут у нас... Нерон. Он что, до сих пор в смрадных трясинах?

Секретарь. Восьмой век, Ваша справедливость — после раскаленных магм. Плюс две жизни в рабстве. Во время последней жизни совершил подвиг при тушении пожара: загасил пламя и спас своего хозяина, который его мучил и обижал. И вообще, император раскаялся, не ропщет, по работе на трясинах характеризуется положительно.

Председатель Трибунала. Ладно, перевести в слой средних злодеев. Если. конечно там (показывает вверх) утвердят. Кто у нас ещё из нижних? (В свирепом изумлении) Что? Опять?!
Секретарь (изумленно). Надо же! Ай-яй-яй!.. А вообще-то, Ваша справедливость, фюрер, говорят, очень плох. Полвека медленного падения через все слои, через болота, льды и лаву — на самое дно. Фюрер плачет и, извиняюсь, ходит под себя — демоны не успевают уворачиваться. Опять-таки, прямо над ним падает в бездну генералиссимус — ну, тот шутник известный, фюреру от него чего только не перепадает. А тут ещё на полпути его отловили какие-то пьяные зеки и, простите... (шепчет Председателю на ухо). Натуральным образом.

Председатель Трибунала (ржет). Иди ты!

Секретарь. Да провалиться мне туда же, Ваша справедливость! Сделали обрезание и отпустили дальше падать. После того фюрер вообще обезумел, просится в любую самую омерзительную бездну, только чтобы на постоянное поселение.

Председатель Трибунала. Ишь ты — в бездну! Сволочь фашистская! На дно! На самое дно с последующей ликвидацией души! Кстати, запиши: генералиссимусу — десять лет расстрела, а потом пусть падает туда же, на ликвидацию. Кто ещё?

Секретарь (помечает). «... десять лет расстрела». Остальные из средних злодеев. От тамошнего опера особое представление на графа Аракчеева — вознести и отметить.

Председатель Трибунала. А, значит всё-таки постукивал граф!

Секретарь потупился.

Ну так пусть ещё тачку покатает до полного самоомерзения. Отказать! А этот?

Секретарь. Изобретатель пулемета, отравляющих газов и прочих гадостей. Отбыл предварительное заключение. Осознал. Раскаялся.

Председатель Трибунала. Раскаялся, говоришь? А ну, представь-ка мне его сюда внешним видом!

Секретарь бросается к дверям и вводит удручённого Изобретателя.

Председатель Трибунала. Ну, гений, говорят, ты раскаялся или где?

Изобретатель. Сам себе противен, Ваша справедливость! Изобретал орудия убийств и при этом радовался, как ребенок. Тьфу! Говорили: «Крепи оборону страны». Оглянуться не успел — а мои пулеметы уже по всем континентам: тра-та-та-та!!! И солдат, и стариков, и детей! Сам никого не убивал, а хуже любого карателя, честное слово!

Председатель Трибунала. Ну что ж, вполне! Даже приятно! А что, канцелярия, может вознесём раскаявшегося?

Секретарь. И то сказать, Ваша справедливость, — всё-таки, интеллигентный человек. Опять-таки, скорбит...

Председатель Трибунала. Скорбит... Осознал... А про убийство забыл?!

Изобретатель. Это вы, Ваша справедливость, в переносном смысле? Так я и говорю: орудия смерти творил, сам никого не убивал, а хуже любого убийцы...

Председатель Трибунала. Ты и есть убийца, в самом прямом смысле выражения слов! Девушку помнишь, которая на тебя, гада одержимого, молилась?! Молчать! Помнишь, как она тебя любила? А ты что с её любовью сделал? Убил, переступил и не заметил! В газах-пулеметах каешься, а про это и не вспомнил! Да я за убийство любви почти святых замуровывал в Бездну Неразделенных Чувств — они там волками выли и о кипящих магмах мечтали! А ну-ка, канцелярия, оформи-ка его туда лет на сорок!

Секретарь (помечает в блокнотике). «Бездна Неразделенных чувств... сорок лет...»

Изобретатель. Точно... Всё смеялась, а потом перестала... А потом куда-то делась... А имя — хоть убейте...

Председатель Трибунала. Ничего, ты там все вспомнишь! И имя её, и слова, и глаза! Я вам покажу, как любовь убивать!..

Глас с небес. ЭЙ, ТРИБУНАЛ, ТЫ ЧЕГО ТАМ ПСИХУЕШЬ?

Председатель Трибунала (вверх). О, шеф, а я вас не заметил. А что ж не позвонили — мы бы встретили...

Глас с небес. ЧЕГО ТЫ С ЛЮБОВЬЮ СВЯЗАЛСЯ! У ТЕБЯ ПО НЕЙ ХОТЯ БЫ КОНСУЛЬТАНТ ЕСТЬ?

Председатель Трибунала (вверх). А как же! (Секретарю — шепотом) Кто у нас консультант по любви?

Изобретатель. Платье розовое... с оборками... Глаза...

Секретарь (шепотом — Председателю Трибунала). Был Петрарка, но отказался. «Я, — говорит, — окончательно понял, что ничего в любви не понимаю». Есть ещё один, земной, во сне приходящий — крупный специалист по психологии любви. Только он сейчас с женой разводится, с любовницей в ссоре — короче, вообще не спит и на связь не выходит.

Глас с небес. НУ ЧТО, ПОНЯЛИ? ДАЖЕ Я ОСТЕРЕГАЮСЬ СУДИТЬ ЭТУ СЛЕПУЮ СТИХИЮ! ОТПУСТИ ПАРНЯ С МИРОМ!

Председатель Трибунала (Изобретателю). Иди с миром, сволочь несчастная. Благодари Бога...

Изобретатель (отрешенно). Но имя... имя... Не помню...

Затемнение.

Мелодия «вневременья» — повеселее. Высвечивается оптимистичный антураж «зоны просветления душ»: клумба с лютиками, табличка «Цветы — рвать», рекламный щит «Просветление душ — быстро и качественно!». Выходит Герой.

Герой. Любимая, извини, я давно тебе не являлся, но тут такие дела... В ознаменовании стотысячелетнего юбилея Всемирного потопа у нас тут была большая амнистия и я под неё попал. Вознесён от средних злодеев в слой просветления душ... Извини, потом приснюсь и всё расскажу. Мне пора на лекцию. Сегодня нам Шекспир будет рассказывать о природе человеческих страстей. Ты знаешь, если в наши пропасти, к душам убийц, иногда и пробивался свет — то это когда наверху творилось великое искусство, например, пьесы Шекспира.

Шекспир (входя). Благодарю, сэр, за добрые слова. Тем более, что мы не на земле, так что в вашей искренности сомневаться не приходится.

Герой. Сэр Уильям, простите за нескромный вопрос. Ваша прижизненная известность, ваш талант... Уж вас-то, наверное, женщины любили преданно и нежно?

Шекспир. Те, которые влюблялись в меня из-за моей некоторой... гм... известности, довольно скоро убеждались, что блестящая игрушка под названием «Шекспир» — самый обычный, живой человек. А уж если отдельным леди удавалось влюбить меня в себя, то я скоро становился им неинтересен. Я ведь любил отнюдь не монологами Ромео в переводе Пастернака. Удовлетворив в полной мере свое тщеславие, леди бросали приевшуюся игрушку, а игрушка ещё долго страдала и маялась до умопомрачения...

Я часто подсматриваю отсюда туда. Вы знаете, за последние четыреста лет люди почти не изменились, разве что сменили одежду. Яго — где я его только не наблюдал, заглядывая во времена и страны. Или Отелло с его душевной беззащитностью... А Офелия? Боже мой, Офелия... Или, представьте себе: земной город конца второго тысячелетия, там враждуют две администрации — городская и областная. У мэра — секретарь, у губернатора — секретарша, они любят друг друга, разделённые враждой двух властей...

Герой. Ромео и Джульетта!

Шекспир. Вот вам пожалуйста — о вечности высоких и низменных чувств! И вообще, где я только не встречал своих ребят!

Герой. Кстати, сэр Уильям, говорят, что ваши Ромео и Джульетта выжили. Их реанимировали, поженили, и через двадцать лет Джульетта была уже толстая и сварливая, и пилила Ромео на чем свет стоял. А тот колотил её и гулял налево по всей Вероне. Простите, но так говорят...

Шекспир. Да, я слышал эту байку. Её выдумали те, кто упустил свой единственный шанс. Чужое счастье для них — оскорбление, но чужая грязь — оправдание. А мои дети из Вероны честно умерли за свою любовь, теперь живут в обители литературных душ и через пятьсот лет всё так же обожают друг друга. Да я их к вам ещё приведу — сами спр'осите...

Беседуя, уходят.

Входит неандерталец Кеша. Космат, но при параде: в свежих шкурах, с праздничной дубиной. Со светлым восторгом осматривает цветочную клумбу. Нежно озирает «зону просветления душ».

Появляются Изобретатель и Чингиз-хан. Не замечая Кеши, продолжают разговор.


Чингиз-хан. Да нет, он хороший парень — клянусь огнем! Этот многовековой поиск, эта спокойная вечная преданность и тому подобное... Вы видали когда-нибудь растроганного Чингиз-хана? Так вот он я! Но, простите, через его любовь все же с ума посходили! Не уровень просветления, а какой-то пансион перезревших юнцов. Шатания, стихи, очумелые глаза... То один, то другой торчит на смотровом облаке и тупо пялится на земных женщин. И вы туда же! Стыдно, юноша! Земля погрязла во всеобщем безлюбии, в ненависти, а вам бы только свою половину обрести. Остальные, значит, пусть пропадают?!

Изобретатель (смущенно). Нет, хан, ну так тоже нельзя! Любовь земная — это, знаете ли... Это такое...

Чингиз-хан. Знаю. Основной инстинкт, но с декоративными страстями и беззаветной преданностью на целых три месяца. И без особых жертв — жертв там не любят страшно. А эти вечные несовпадения: он любит ее, а она любит вон того, а тот сгорает от азартной страсти к вон той, а та любит только себя. Безумный круговорот, дешевая бесконечная игра... (Замечает Кешу). Да вот хотя бы спросим свежего человека. Здравствуйте, юноша. Приветствую вас в слое просветления душ. Позвольте представится, Чингиз-хан — тот самый, но раскаялся. А это мой друг Изобретатель.

Кеша (застенчиво). Кеша... неандерталец. Очень приятно. Хорошо тут у вас.

Чингиз-хан. Да, недурно. А скажите, милейший Кеша...

Изобретатель. Нет уж, хан. позвольте я. Вы, Кеша, сами-то откуда?

Кеша. С поляны у пещеры. «Ты, — говорят, — мамонта спугнул и женщины у тебя нет! Ты не охотник и не продолжатель рода!». А это неправда, просто мамонт какой-то нервный попался, а женщины у нас отдаются только за мясо. Ну, в общем, наругали меня, потом взмах дубиной — и я здесь. Каменный век, извините, дикость сплошная...

Изобретатель. Кстати, о женщинах. Скажите, Кеша, там у вас бывает так, что вот именно без этой женщины мужчина жить не может? Ну и она без него, соответственно?

Кеша (озадаченно). Именно без этой? Да нет, мы люди простые: что есть — то и ладно. Конечно, желательно, чтобы потолще была, да волос густой, ну и, конечно, ноги-руки, грузоподъёмность... Ну а женщины — они всё больше к удачливым тянутся, к добытчикам мамонтятины.

Чингиз-хан. Вот именно!

Изобретатель. Ну, подождите, хан... А вам, Кеша, простите... какая-нибудь конкретная женщина нравилась?

Кеша (смущенно). Да я, честно говоря, о них старался не думать. Я ведь не добытчик — всё больше в пещере на стенах рисовал. Хотя была там одна...

Чингиз-хан. Красивая?

Кеша. Очень. Правда, носорог ей ногу отдавил, но глаза... Одним-то она ещё в детстве на сучок напоролась, зато оставшийся... Очень красивый глаз был. Как, бывало, раскроет его: «Я, Кеша, с тобой и без мяса на всё согласная...»

Чингиз-хан (мучительно кашляет). ...Простите.

Изобретатель. И что, она вам... нравилась?

Кеша. Очень.

Чингиз-хан. А как же «ноги-руки, грузоподъёмность» и прочие признаки прекрасных дам?

Кеша. Ну это же так, вообще... Так было принято: мужчина должен добывать мамонтятину, женщина — таскать добычу, хранит огонь, ну и того-этого... после еды... А я думаю, что и мужчины, и женщины ничего никому не должны, а должны просто нравиться друг другу. А всё остальное — уж как получится... (Задумчиво) Хотя это и голодно.

Изобретатель. Ну что, хан, просветил вас свежий человек? Всё-таки любовь?!

Чингиз-хан. Да, похоже, она. Но знаете что я скажу: если бы у всех соплеменников нашего друга Кеши были такие же духовные запросы — человечество бы вымерло раньше мамонтов.

Изобретатель. А если бы таких запросов не было — мы бы до сих пор жили в пещерах. Ладно, Кеша, пойдемте слушать Шекспира.

Кеша. Шекспира? Да, конечно. Спасибо.

Уходят. Затемнение.

Высвечивается пустая сцена. Звучит гитара и песня. Голос Владимира Высоцкого:
  «Их голосам дано сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах,
И с вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На зыбких переправах и мостах,
На хрупких перекрестках мирозданья...»

С противоположных сторон сцены выходят Герой и Женщина. Медленно идут навстречу друг другу.

Женщина. Мы всегда расходимся. Мы разминулись тогда в Севилье, разминулись, когда я триста лет тому назад от старости перенеслась из Москвы наверх, в зону отдыха, и потом опять воплотилась — уже здесь...

Герой. А я всё время катал тачки в исправительно-трудовых безднах...

Женщина. Мы и сейчас разойдемся. Ведь ты здесь ещё не родился...

Герой. Ничего, тебе и так хватит и встреч, и любовей. Твой поиск будет не долгим, а боль от ошибок — не смертельной. А в награду — весьма достойный муж и здоровые дети — уж за них-то я здесь договорюсь, хотя бы на первые двадцать лет. Живи и дорожи высокой поэзией покоя. А я тебя тут подожду. Ты только сюда не торопись — я ведь научился ждать.

Женщина. Неужели мы встретимся только там, у тебя?

Герой. Какая разница где? По крайней мере, уж тут-то мы друг друга сразу узнаем. Погуляем лет пятьдесят по здешним садами и огородам, разговаривая обо всем на свете, а потом вместе подадим заявления на новые воплощения. Нас просветлят, одухотворят, сотрут здешнюю память — и пожалуйте в земные роддомы! И где-нибудь в двадцать первом веке, в автобусе из Эльсинора в Чукреевку, за две минуты до любви ты попросишь меня передать на билет, и глаза наши встретятся. А потом грянет такое земное счастье, которое при жизни выпадает в среднем одной паре на восемьдесят пять тысяч.

Женщина. Тогда... до встречи?

Герой. До встречи, любимая. Больше я тебя на земле не потревожу.
— До встречи...
— До встречи...

Расходятся.
Шум большого города: машины, трамваи, голоса, что-то бубнит радио. Выходят перевоплощенный Чингиз-хан — в джинсах, в ковбойке, отчаянно молодой.

Чингиз-хан. Они уже давно ищут друг друга. В сутолоке миллионного города затерялись два хороших человека и никак не могут встретиться.

Они никогда не были вместе и не расставались. Они просто ещё не нашлись. Но верят. Она верит, что где-то мечется и ищет её он, а он мечется и ищет её, и верит, что найдет.

Герой. Вот так они оба верят и мечутся в лабиринтах улиц и взаимоотношений. Постепенно сближаются. Это естественно, это закон природы. Согласно общей теории счастья все люди обязаны быть счастливыми, а если не получается, то лишь от недостатка времени и желания. Кто боится рискнуть годами без верных гарантий, тому лучше думать, что счастье — это выдумка поэтов.

Женщина. Однако на прошлой неделе он и она уже ехали в одном автобусе, а вчера в гастрономе она толкнула его нечаянно и сказала: «Мужчина, вы тут не стояли!» У них даже имеются общие знакомые. Впрочем, в этом большом городе общие знакомые составляют основную часть населения.
Чингиз-хан. И всё-таки сегодня они опять разъехались неузнанные в противоположные концы большого города. Он — к своему финскому мебельному гарнитуру, стиснутому однокомнатной квартирой, а она — в пустоту больших квадратных метров, которым так не хватает именно этого гарнитура...

Герой. Но вот что самое интересное: он готов топором изрубить ту финскую мебель, лишь бы только на грохот прибежала она...

Женщина. А она охотно спалила бы все свои три комнаты, лишь бы только он увидел и заинтересовался, что это там горит!

Неистовый и нежный вальс.

Конец