Меркеля 3. reality show

"Хорошо, что коровы не летают", - с горьковским оканьем подумал я, стряхивая со своего нового, с черным бронзовым отливом, китайского лапсердака очередную порцию "голубиной почты". Цыгане, Аркадий и Эдик, и выдержанный и спокойный, обрусевший латыш Язеп, с любопытством посматривали, как я, чуть слышно матерясь, соскребал со своего бронзоватого лапсердака следы голубиного помета. Любопытство соседей меня, на удивление, ничуть не раздражало, в нем не было недоброжелательности, а была лишь возможность отвлечься от грустной прозы никудышной и вялой торговли. Бывало, они с восторгом делились со мной воспоминаниями о прежних временах, когда люди были еще достаточно богаты, и дневная выручка от их торговли достигала солидных размеров. Нынче они скупали то, что народ, по разным причинам, не желал сдавать в ломбард. Это были, в основном, мобильные телефоны и дешевенькие девичьи серьги и колечки. До края обнищавшие представители невостребованного ресурса, не сумевшие вовремя перестроиться личности, таким образом пытались продлить агонию своего существования.
Причины таких крайних мер часто лежали на поверхности, пристрастия многих были очевидны. Но были и несчастные, просто обделенные этой жизнью, вызывающие искреннее сочувствие. Постоянные клиенты ломбарда таким способом добывали себе деньги, кто на развлечения, кто на пропитание. Но публики становилось все меньше, и дела у цыган-скупщиков шли плохо.


Моя задача состояла в охране ломбарда и прилегающего к нему ювелирного магазина, а также поддержание должного порядка в районе охраняемых объектов. Еще, по просьбе администрации магазина, я должен был следить, чтобы скупщики держались в пределах обозначенной хозяевами территории и не нарушали установленной границы. Задача была не из простых, учитывая цыганский темперамент и характер публики, которой терять уже было практически нечего.

Да и само по себе, восьмичасовое стояние на асфальте занятие довольно тяжелое. Что это такое, отлично знают часовые, которые несут службу у Президентского Дворца или у Милды, но они сменяют друг друга каждые 30 минут или час, в отличие от меня. Иногда, правда, продавщицы из ювелирного просят меня сбегать в магазин поблизости, и я делаю это с огромным удовольствием. Но это бывает редко, и мне приходится стоять, не отлучаясь, а самое неприятное - без азарта и интереса, того самого интереса, которым хоть сколько-нибудь, все-таки, сопровождаются подобные вахты торгового люда.

Мимо, к вокзалу и от него, непрерывно идут люди. Разные, милые и робкие интеллигенты, грубоватые рабочие, строгие и вышколенные работники многочисленных департаментов, степенные преподаватели, оживленные стайки учеников и студентов. Людской поток то густеет, то редеет, в зависимости от времени суток. В обеденное время женщины спешат сделать покупки в шикарных привокзальных торговых комплексах "Ориго" и "Стокман", а мужчины, в основном, степенно следуют покушать в приглянувшихся им кафе, которых тоже немало в окрестностях вокзала, на любой вкус, от "Макдональдса" и прочих фаст-фуд закусочных, до изысканных и дорогих эксклюзивных и уютных ресторанчиков. К вечеру, часов после пяти, людской поток опять увеличивается. Люди спешат домой с работы.

А сейчас я тщетно пытаюсь очистить голубиное дерьмо с плеча салфеткой, которые жизнь научила носить с собой на дежурства, и смотрю, как мимо меня, сутулясь, ковыляет старый цыган, грустно здоровается со мной, опуская красные глаза.
- Что с вами? - спрашиваю я его участливо.
- В больницу ложусь, совсем ходить не могу. Врачи говорят, что, мол, грибок такой есть.
И действительно, вид у него ужасный, лицо землистое и опухшее, и ногами передвигает он с огромным трудом. Я, как могу, приободряю его, и он ковыляет дальше, грустный и несчастный. Забегая вперед, могу сказать, что врачи очень быстро поставили его на ноги, но спустя какое-то время, новое горе обрушилось на него с неумолимостью рока. Умер второй его сын в возрасте 32-х лет. Новое горе настолько подкосило его, что сейчас он выглядит еще хуже, чем до успешного излечения.

Цыгане народ особенный. Они очень отзывчивы на доброе к ним отношение, почитают и уважают старших. Они неплохие психологи и, по-своему, достаточно мудрые люди. Среди них нет гордецов и людей избалованных, изнеженных. В их цыганской среде живы законы и обычаи своего народа, которые они соблюдают строже, чем, часто, правовые нормы приютившего их государства. Поэтому бесполезно вызывать цыгана на откровенный разговор. Что разрешено, он тебе и так расскажет, а то, о чем ему говорить запрещено, он не расскажет ни под какими пытками. Таков цыганский закон. И нарушение его карается строго по обычаю.

Цыгане азартны. Вот, с озабоченным видом, нервно прохаживается мимо меня Янка. Он невысок, у него удивительно выразительные, большие, чуть навыкате, глаза, крупный нос. Я бы даже сказал, что он больше похож на еврея, но чересчур смугл и немного грубоват. Я знаю, что озабочен он очень крупным проигрышем, и теперь, чтобы выкрутиться, вынужден заложить в банк собственную квартиру. Игровые автоматы - это страсть, которая способна выжечь дотла здравый смысл, и, несколько раз на дню, бывает, заработанные деньги перемещаются в кассы игровых залов.

Нередко цыгане устраивают шумные застолья, где выпивка течет рекой под громкий гомон бахвальства и удальства, как водится, пожалуй, у многих народов. Эти цыганские пиршества отпугивают чопорную публику, вводя в раздумья администрацию кафешек "Эдельвейс" и "Шафран", излюбленные места цыганских кутежей. С одной стороны, чопорная публика, которая за весь вечер оставит несколько лат, вынутых дрожащей рукой из тощего кошелька, с другой - цыгане, швыряющие деньги, не считая, и их изысканные и богатые заказы с дорогими напитками.

Дети своего племени, они, в сущности, никогда не знали настоящей свободы. И, быть может, именно поэтому, воля и свобода цыганские - вечная культовая тема их национального эпоса, их вожделенная мечта, их кумир, их идол. На их лицах вы никогда не заметите уныния, наоборот, они излучают доброжелательность, иногда покаянное смущение, иногда откровенную радость. Они полны жизни...

Если просто сказать, что Аркадий любит голубей, это значит не сказать вам ничего. Он обожает голубей, он любит их так, как ни один человек в мире. Бывает, любят люди своих голубей. Аркадий любит всех голубей этого мира, без исключения. Он боготворит их. Каждый день он угощает их чем-нибудь - крупой, семечками, хлебом. О, это надо видеть, этот удивительный и трогательный ритуал. Почти всех голубей он знает "в лицо". Некоторым он присвоил имена. Он знает характеры всех своих любимцев, разговаривает с ними... Голуби платят ему ответной любовью и привязанностью. Особой честью среди голубей-любимцев считается возможность поклевать пищу прямо с ладони Аркадия, усевшись ему на запястье. Они даже дерутся между собой за это право. Голуби, как дети, ходят за ним повсюду, и, пока он стоит, выжидая клиентов, садятся на его машину,
"охраняют" как бы. Его машину они знают отлично и с другой не спутают. Это стоит Аркадию вечных и бесчисленных царапин и, естественно, белых клякс.

Сердится Аркадий так добродушно, и его попытки согнать своих любимцев с капота так же уморительны, как и безрезультатны. Он улыбается и без особого расстройства отшучивается: "А что я могу с ними поделать?" Его жена, Регина, милая женщина, только с нежностью глядит на него. Аркадий, как и всякий уважающий себя цыган, протащил свою семью через все круги ада своими былыми кутежами и сумасшедшей игрой. Сейчас он остепенился, и на них с Региной приятно посмотреть, как на чинную и добропорядочную пару. Аркадий сам признается в том, что немало горя доставил Регине, и бесконечно ей благодарен за то, что она была с ним и терпела его все эти годы. Регина же, в свою очередь, не считает свою жизнь с Аркадием подвигом, ведь женская доля у цыган всегда была нелегкой в силу их полуварварских патриархальных традиций. А непутевые и задиристые мужья - дело для цыганок обычное. А только ли для цыганок, спросите вы?

Мужей трех, постоянно присутствующих у ломбарда, представительных цыганок я вообще никогда не видел, они сами работают и кормят своих непутевых мужей. Это тоже обычное дело для цыганки. Цыганки - гордые и уважающие себя женщины.

Ингрида приходит на работу только к вечеру. Она безумно любит свою дочку-школьницу и уделяет ей все свое внимание днем. Она совершенно не обращает на мои увещевания никакого внимания, когда я пытаюсь очертить границы и оттеснить ее от ступенек ломбарда. Она с улыбкой слушает меня и тут же окликает поднимающегося по ступенькам в ломбард паренька: "Эй, продаешь что? Давай мне, я тебе больше заплачу!" При этом взгляд ее излучает столько невероятной надежды, что парень, поколебавшись, идет за ней. После чего я вновь разъясняю Ингриде, что так нехорошо делать, на что она обезоруживающе улыбается и резонно отвечает:"Мне семью кормить надо". Ну что тут ответить. Разве что продолжать допекать ее своей вежливостью, по принципу, кто кого...

Так, незаметно, наступает вечер, сгущаются сумерки, и моя смена подходит к концу. В ноги словно вбиты раскаленные гвозди, болит спина и ноет печень, восемь часов на асфальте в мои 53, это не пустяк. Но я горд, что у меня еще есть порох в пороховницах, а мои пороховницы еще не всегда дремлют в моих, иногда взбрыкивающих, чреслах, и что хорошенькие ножки и личики заставляют мое сердце биться чуть чаще обычного. С грустью я прощаюсь с этим днем, я прощаюсь с моими милыми продавщицами из ювелирного, которые, по доброте души своей, балуют меня превосходным кофе, и иду, не спеша, на свой, ставший уже родным, троллейбус. Сердце мое полно благодарности этому дню за мои новые впечатления, за простую и бесценную радость жизни, которую так хочется подарить вам, мои дорогие. И пока пальцы не станут промахиваться мимо нужных мне клавиш, я буду тихо стрекотать на клавиатуре. Так невыносимо терять эту прекрасную ночь на банальный сон, когда впечатления распирают грудь, и когда уже отчетливо начинаешь понимать, что времени остается все меньше и меньше...