Праздник!

П Р А З Д Н И К !
(Из записей на скорую руку: «А родом я из Сахалина»)


… Женьке всю ночь снилось детство, их старенький барак на Садовой, соседи, дядя Толя-гармонист...

 Посия-а-ла огиро-о-чки
 Блызко над водо-о-ю
 Сама буду полыва-а-ты
 Дрибною-у слэзою...

За длинным праздничным столом, уставленным разносолами, сидят пожилые женщины. Они очень внимательно вслушиваются в мягкий мамин голос, будто впервые слышат эту задушевную песню о несчастной девичьей любви и терпеливо ждут своей очереди, чтобы подхватить припев:
 
Сама бу-у-ду полыва-а-ты
Дрибною-у слэзою...

Одна из старушек подносит платочек к своим глазам, смахивая навернувшуюся слезу…

За столом - пауза, всеобщий тяжелый вздох...
И снова мамин голос, вот который уж за Женькину жизнь раз продолжает мелодично повествовать о неразделенной любви, душевных страданиях незнакомой украинской молодухи.

И пусть не совсем понятны некоторые слова, но страсть, с которой молодая дивчина ждёт не дождется своего суженого, Женьке, как и всем, собравшимся в застолье близка и понятна. Будто страдает ни какая-то Одарка из Жмеринки, а соседка тетка Аня по своему непутевому дяде Пете, прошлым летом умотавшем в дальние края за длинным рублем вместе с шалавой-соседкой Настёной….

Песня заканчивается. Вздох… Снова - пауза…
Вдруг, единый порыв, суета, движение… Стол и стулья сдвигаются к стенке.
Виноват во всем дядя Толя-гармонист. Он вваливается в дверь как-то по-особому, на полусогнутых, с эдакими ухарскими ужимками, приплясывая под рыкающие басы своей хромки.

-И хтой-то тут загрустил без меня? – орет подвыпивший заводило местных застолий. – Чёй-та у нашей Анюты шибко губки надуты? – обращается гармонист к Женькиной соседке. – Али без меня петь не попелося? А можа любви кому захотелося?

Лихо передернув меха, рыкнув пару раз басами старенькой гармоники, он заводит свою бесконечную барыню-сударыню. Его заскорузлые пальцы с желтыми от махры длинными, с не стриженными давно ногтями сноровисто пляшут по белым и черным кнопочкам ...

Первый выход - его, персональный. Бабы знают это и ждут, когда поселковый пройдоха выскочит в обнимку со своей певучей кормилицей на круг и не вдарит каблуками хромовых сапог дробь, да не врежет свою любимую…

У мотани двери сняли
 И корову увяли.
 Я болею от любови,
 Мене ж лечут от тоски...

И пошло-поехало! Озорно сверкая глазищами, слегка склонив к мехам свою седую головушку, он топчет пол в такт своей подружке:

- Ну, чё, милахи, тёшши и свахи? Аль порох кончилси? Или запал скорчилси?
 
Концерт да и только! Будто и не было перед этим минут переживаний. Будто вселился в каждую из женщин черт с рогами.

Женька диву дается такой резкой перемене настроений. Правда, он никак не может связать воедино дверь и любовь, про которую с такой страстью поёт дядя Толя.
По всему видно, что до этого никому нет дела. Просто всем весело!

Пра-а-а-здник!

Бабы, приплясывая, становятся в кружок. Самая юркая из них - бабка Лукерья, вытирая сухонькой ладошкой губы торопко подхватывает гармонистову мостырку:
  Гармонист, гармонист,
 Не хватай мене за низ
 Хватай луччей за перёд
 Любовь сразу забереть...

Дядя Толя не может стерпеть такой наглости и в ответ выдаёт:

Что за чудишша тут пляшить?
На затылке – перья.
Да неужто ль, братцы, это
Соседушка Лукерья?
 
После этого вступления все бабы бросаются в пляс...
Женька, пользуясь моментом, соскакивает с печи и вместе со всеми застольщиками топчет изо всех сил деревянные половицы.

Ве-се-ло! Аж жуть! Праздник!...