Жизнь как наркотик

Жизнь как наркотик.


Глава I.

Так много прошло времени с тех пор, как я в первый раз принял опиум, что если я и знал когда-нибудь, в какой именно день, то вовсе позабыл его…
Самые мелочные обстоятельства моего детства и давно забытые приключения юности часто возрождались в моих сновидениях…
Томас де Квинси, «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум».

Вечер проникал в окно, неся с собою холодный запах багряной осени. Уже достаточно темно. На шатающемся, как казалось Мите, балконе разбросаны окурки от сигарет. Балкон на самом деле не шатался, и Митя не был слишком пьян, чтобы окружающее шаталось и расползалось. Просто балкон напоминал ему о том шатающемся мире на том самом маленьком балконе, представляющемся ему огромным миром полным приключений и острых ощущений. Туда, как ему помнится, попадал он два раза: первый раз, когда его взял туда отец, выйдя покурить сигареты (дорогие иностранные сигареты «Мальборо», привезенные из ГДР, куда они попали контрабандой. Но это он узнал потом, когда реконструировал в памяти цвет пачки, запечатленный в голове, и его нынешние познания.) Митин отец был морским офицером и часто привозил из плаваний всякие интересные штучки. Бывал он ГДР, в Швеции, на туманном Альбионе, в Испании, в Анголе, Бразилии, ЮАР, Индии, Китае и даже в Японии. Митя больше всего запомнил кокос, привезенный из Шри-Ланки. Когда маленький мальчик (а было ему тогда 5 лет) спросил, что это такое, указывая на кокос, отец вполне конкретно ответил: «слоновые яйца». До пятнадцати лет Митя верил, что он ел слоновые яйца, пока не нахлынула Перестройка, и они не появились на прилавках. Тогда он вернулся домой из магазина, где покупал молоко, хлеб и сигареты (которые он спрячет под диваном, а мама их найдет и надает ему по ушам), совсем грустным, ведь разбилось одно из самых ярких детских воспоминаний о родительский обман и прекрасную веру в то, что он действительно ел слоновые яйца. А это был всего лишь кокос.
Сигарета кончалась, а воспоминания все больше и больше накатывали. Ностальгия подступала к глазам, но никак не хотела вырываться. Яркие фонари Большого проспекта горели словно сотни маяков для воспоминаний. Сознание ускользало с фонарями, возвращаясь с темными крышами, чтобы уйти в давно пройденную реальность, которой нет. На балконе на полу, на какой-то подстеленной дощечке сидел Миша. Небольшой и кругленький он походил на гнома-ботаника в своих очках в роговой оправе. Поправив очки указательным пальцем правой руки, быстрым и ловким движением, он рассуждал вслух:
- Знаешь, за что я люблю Большой проспект? Он всегда жив, никогда не умирает. Даже в самые мертвые часы он жив. Внизу проезжают машины, как какие-то жучки. Мне это нравится.
Действие алкоголя сказывалось на Мише. Голова была откинута назад, руки вцепились в дощечку, боясь потерять координацию. Митя расплывался в Мишиных глазах, когда он не напрягал все свое сознание, чтобы мир не скользил так перед глазами.
- Миш, давай зайдем внутрь. А то простынешь…
- Давай-давай. Там Илья в той комнате. Здесь в этой они… пойдем.

Они вышли и прошли мимо Светы и Насти, уставившихся в экран телевизора. Они смотрели фильм Вана Карвайя «Любовное настроение». Тихо уставившись, они потягивали из бокалов шампанское. Света раскинулась на диване. На ней были джинсы и розовая пастельная майечка. Пепельные волосы были разбросаны на синей подушке. Настя сидела в кресле в платье в красно-белую полоску. Огненно-красные волосы горели коротким огнем. Обе с таким интересом смотрели в телевизор, что Митя решил не тревожить их. Только Миша что-то им сказал, на что получил ответ в виде двойного «потом» с соответствующим жестом руки. В соседней комнате сидел Илья и рассматривал журнал «Гламур». Он сидел на диване, на журнальном столике были рассыпаны дорожки кокаина. Митя и Миша сели напротив. Илья никак не отреагировал на вторжение извне. Митя взял пустой стержень и вынюхал одну дорожку.
- Ну, как припудрил носик? – спросил Миша
- Кайфова.
- А я вот не хочу. Вот я лучше покурил бы. Ничего нет?
- Посмотри, там, в ящичке может что есть.
- Тут камень.

Илья отложил журнал и посмотрел на них. Краски были яркими и слишком естественными. Митя откинулся назад и смотрел в потолок.
- Что ты там нашел на потолке?
- Ничего. А вот в памяти нашел.
- И что ты нашел?
- Не знаю. Все так странно. Вроде все было, а вроде ничего нет. Я помню первый класс, но я вижу все со стороны, как я себе это представляю. Я помню тухлую рыбу в детском саду. Помню балкон, который шатался. Это было на старой квартире моих родителей. Там балкон шатался. Я все время смотрел на балкон и хотел проникнуть туда. Но мне запрещали родители, всячески устрашали меня. Я был Адамом, а балкон – запретным плодом. Я был там дважды, по крайней мере мне так кажется. В первый раз, меня взял отец. Я отчетливо помню это чувство, которое я испытал, когда он поднял меня на руки и я увидел мир с пятого этажа без всяких окон и полов. Меня только защищали крепкие отцовские руки. Если бы он меня выпустил, то я бы летел бы вниз. В моем детском сознании промелькнула такая мысль. И я представил себе чувство полета. Я не испугался, хотя был совсем маленький. Мне было четыре года. Была весна. Я это помню, ведь было тепло, светило солнце, но кое-где еще лежал грязный полурастаявший снег.
- Тебе хотелось вниз?
- Не знаю. Не думаю. Мне нравилось само чувство быть над пропастью. Я был космонавтом, был пилотом, был птицей. Во второй раз мое попадание на территорию балкона, моего храма, было менее удачным. Это было через год, примерно, за неделю до того, как мы переехали в новую квартиру. Я услышал от родителей, что мы переедем. И я себе никак не мог представить, что я уеду, не побывав на балконе. И я решился выйти на него. Сам. Совершенно один. Я открыл туго закрытую дверь, мне это стоило больших усилий. Потом вышел на балкон, вернее, вошел на него. Он был для меня чем-то подобием святого места. И так, я вошел на балкон и подошел к периллам. Балкон стал шататься еще больше, чем год назад, поэтому мой отец уже давно не выходил на него курить, а курил только в дверь, как курят в окно. Я же вышел на сам балкон и наклонился на перилла посмотреть на мир сверху. В этот момент меня то и увидела моя матушка. Она прилетела, схватила меня и несколько раз ударила меня по попе. Но боль смешивалась с чувством гордости, что я сам решил выйти на этот балкон. После этого балкон забили гвоздями, а мы переехали через неделю на новую квартиру.
Илья внимательно слушал рассказ о балконе, и сам будто бы перенесся на тот самый балкон. Как это часто бывает, чувства рождают образы или воспоминания. Людям свойственно связывать чувства с определенными событиями.
- У меня были похожие чувства. Я понимаю, какие у тебя, – сказал Илья. – Правда. Но я был несколько старше. Мне было 8 лет. В шкафу у моего папаши стояли бутылки с алкогольными напитками. Ну, типа, бара. Он тоже был своеобразным олигой . Любил выпить, все дела. Меня привлекали эти пестрые этикетки. Это как Том и Джерри или кока-кола. Еще я хотел попробовать, что пьют взрослые. Я взял большой граненый стакан, принадлежавший лично моему деду, и налил себе целый стакан желтенькой жидкости, которая мерзко пахла, но я все же выпил ее всю. Для меня это было как выпить микстуру для кашля, с той лишь разницей, что я автоматически превращаюсь в большого и взрослого. Ну выпил я этот стакан. А это был виски “Black Label”. Ну после этого я ничего не помню. Но то, как я пил и чувствовал себя взрослым, – это было круто! Потом меня родители нашли и уложили спать в постель. Они не заметили стакан, поэтому на ругали. Но то, что я лежу посреди комнаты и сплю, немного их встревожило. На следующий день меня повезли показывать врачам. У меня же не хватило духу признаться, что я выпил виски, и поэтому меня вырубило. После этого меня целую неделю водили по врачам. А я так не любил ходить в поликлиники! У меня ничего не нашли и все свалили на переутомленность, связанную с детским витаминозом.
- Да, круто…. – Миша сказал сквозь кашель, затянувшись едким дымом через пластиковую бутылку. – А я вот помню то как я смотрел на все. Это как сейчас. Покуришь и возвращаешься в детство. Все вокруг такое реальное и вещественное. А голове нет ничего, кроме того, что есть. На даче как-то раз мы с другом нашли целый мешок патронов для автомата. Я был мелкий, где-то 7 лет мне было. А другану моему было больше, где-то 10 лет. Он был очень взрослым, а ребята, которые туссили у магазина и пили пиво или самопальный самогон, были еще взрослее. Вот мы им и продали эти патроны за две пачки импортного шоколада. Тогда этот шоколад стоил дорого, по крайней мере для меня, я был рад по уши, когда съел целую пачку этого шоколада. Только потом я узнал от моего друга, что срок годности этого шоколада прошел, после того как мы съели его весь. Помню, мы сидели у водоема и ждали когда заболеют наши животы. Как будто мы ждали прихода, а он все никак не приходил. Мы немного расстроены, но все же довольные, что съели шоколад, разошлись по домам. – Миша уставился на ковер, покрывающий стену. Так, не сводя взгляда, он рассказывал медленным серьезным тоном. Перед ним предстало то самое безмятежное время, когда он проводил свое детство на даче, играя с соседскими мальчиками и девочками, катаясь на велосипеде «Аист» и натыкаясь постоянно на приключения самого разного рода. Воспоминания пробули чувства, которые нахлынули на него волной полной ностальгии и святости. – А я ведь был хорошим мальчишкой, – продолжал он. – Девчонок оберегал от плохих ребят, до них самих не доябывался. Была такая девочка Ксюша. У нее были две длинные русые косички, за которые ее дергали соседские ребята. Я за нее заступался, даже дрался с местным задирой Федей из-за нее. Я пришел домой, у меня кровь из носа испачкала кофту и рукава. Моя мама тогда испугалась, а я чувствовал себя героем. Потом я вырос, Ксюша тоже. Нам было по шестнадцать. Я уже редко приезжал на дачу, мне больше нравилось в городе, где шуры-муры, все дела. Гормоны заиграли. Когда я приехал в очередной раз на дачу, Ксюшу я не видел около двух лет, я встретил совершенно другого человека. Это была другая девушка. Обтягивающие джинсы, накрашенные глаза, волосы в разные стороны. В ней столько оказалось пустоты! Это уже была не та искренняя девочка, которую я знал, в глазах которой постоянно горел огонек азарта и интереса. Теперь же глаза потухли. Она теперь искала очередную дозу героина и с кем бы потрахаться. Это уже потерянный человек был. Мне стало не по себе, когда она зашла в гости. После долгого непонятного молчания она ушла. А ведь в детстве я всем говорил, что люблю ее и на ней женюсь.
- Че поделаешь? Жизнь такая штука. Ты тоже наркоман. Не, я понимаю, что ты другой. Что ты куришь или нюхаешь, но не колешься. Кокаин дорогая штука, а трава – естественная вещь. Короче, не парься.
- Не, понимаешь, вы вышли победителями. А я потерял. Я был героем на время драки, но в последствии я проиграл.
- Не парься, чувак. Забей. Это было давно, и я думаю, что ты ее реально не любил. Теперь у тебя есть Света и все в порядке.
- Да, ты, наверное, прав. Но ведь я и ее могу проиграть.
- Можешь, если будешь и дальше об этом думать. Ты просто сам себя программируешь, – вмешался в разговор Илья. - Сам то тут че делаешь?

Наступило молчание. Для Миши комната была слишком реальной и вещественной, она давила собой. Она заменила собой воспоминания. Миша оглянулся вокруг. Сидит Илья, откинувшись назад, он смотрел на шкаф, вероятно, напоминающий ему тот самый с бутылкам алкогольных напитков. Митя уставился в окно, ему хотелось вылететь из него. Переводя взгляд с Мити на Илью изображение немного смазывалось. И это смазанное пространство было единственно реальным, потому что то, на чем фиксировалось внимание Миши, было слишком четким, чтобы быть реальным. Что творилось в соседней комнате, было совершенно неинтересно, он не знал и даже не думал об этом. Иногда, осознавая, что есть мир за дверью комнаты и бесконечными дверьми его сознания, он вспоминал про Свету и Настю, но идти к ним он не хотел. Слишком много воспоминаний таилось в этой маленькой комнатке.
Илья погрузился в свой мир бесконечных жидкостей. Даже твердые субстанции он уже видел жидкими. Все текло. Бесконечно текло в разные стороны. Бесконечные реки разных цветов и плотностей заливали пространство. Митя же встал и направился на балкон. Там он обхватил руками перилла. Сильные отцовские руки держали его за ребра. Он наклонился вниз. Машины проезжают световыми стрелками. Тот же пятый этаж. Как хочется убрать все полы и потолки и оказаться над этим пространством! Руки вцепились в перилла, одна нога уже оперлась на поручень. «Что я делаю? Глупо, я упаду. Упаду (смеется). Да. Папа, держи меня! Где тот запах одеколона и сигарет?». Митя медленно снял ногу с поручня, опустил голову, потом поднял ее снова и сел на дощечку, на которой до этого сидел Миша. «Боже, неужели время нельзя вернуть назад?». Миша уткнул голову в колени. Балкон зашатался. Твердые руки отца подняли его над балконом. На улице та же весна, вместо осени, тот же запах жизни. Митя сжался весь в комок. Его не было уже на балконе.
Дверца на балкон открылась. Голубые глаза Насти уставились на него. Ее красные волосы были очень яркие и резали своей яркостью глаз.
- Мить, пойдем домой. Мне завтра надо на работу. Я не хочу очень поздно возвращаться.
- Хорошо, дорогая. Пойдем. Только скажи, у тебя есть мечта?
- Да. Скорее вернуться домой. Я устала.
- А у меня есть.


Глава II.

Расстелил я ресницы, не устанешь ты.
Наша прогулка в заката крови.

Наш дом в розовом облаке,
Плаваем мы в её свете золота.

Низар Каббани, касыда «На облаках».

Дома Митю и Настю ждал бардак. Однокомнатная квартира молодоженов была вся в хаосе. В углу комнаты стоял Митин ноутбук, ароматическая свечка, пахнувшая арбузом, стояла на небольшом деревянном журнальном столике, привезенном Настей из квартиры своих родителей. Такие еще советские столики есть почти в каждом доме, они складываются и очень удобно задвигаются за шкаф. Настя пошла в душ, а Митя сел на уголке на небольшой кухне. Кухня была вся в красно-желтых тонах китайской революции. На стене висели две картины с иероглифами, привезенными из Поднебесной Настей, куда она ездила с родителями смотреть на Великую китайскую стену. Митя достал из холодильника апельсиновый сок и стал пить прямо из коробки.
Настя вышла из душа вся румяная и свежая. Ночи у молодоженов всегда проходят бурно. Вот и эта ночь не была исключением. Мите почему то на этот раз сам процесс постижения Насти изнутри не очень привлекал, сколько само состояние постсекса. Когда они закончили и разложились на кровати цвета зеленого кобальта, Мите стало как-то очень легко. Ему и до этого не было тяжко, но почему-то именно после занятия любовью он почувствовал это вполне, как после того белого порошка на столе у Ильи. Кровать напомнила ему воду, ту самую воду черного моря, которая была не черной, как ему представлялось в детстве, а сине-зеленой. Эти волны напомнили тот самый закат, когда он и познакомился с Настей. Классика романтического жанра. Она сидела совсем одна, наблюдая закат. Он бухой с бутылкой крымского портвейна садится рядом, даже не здоровается. Девушка немного испуганно поглядывала на него, а он смотрел на горизонт. Там фиолетовые, сиреневые, алые, розовые тона перемешивались в танце падающего солнца. Он долго смотрел, потом стал медленно и тихо декламировать стихи экспромтом. Что-то вроде: «море зеленеет, солнышко летит…». Девушку это очень рассмешило. Потом она стала интересоваться откуда он. Выяснилось, что оба из Петербурга и приехали в Евпаторию отдыхать. Так началась история любви. Тогда у Насти волосы еще не были огненно-красные, а были сероватые, без блеска и яркости. Только глаза тогда горели сине-зеленым оттенком, в которых отсвечивал красный закат.
Митя откинулся на кровать на зеленые простыни, ощущая на себе приливы и отливы черного моря, вспоминая тот самый вечер, когда судьба свела его с Настей. Ему не хотелось думать, что завтра надо на работу, что завтра его ждет офис и черный кофе, борющийся с сонливостью. По радио играло радио Эрмитаж. Звуки джаза плавно текли по комнате, по зеленой кровати, по желто-зеленым лицам, отражающим свет арбузной свечи.

Илья проводил до двери Мишу со Светой. Закрыв дверь, он посмотрел на пустую квартиру. Никого нет. Он прислонился спиной к двери и осмотрел коридор. На старой вешалке висела куртка и пальто коричневого цвета. Клетчатая кепка свалилась на пол. Он ее медленно поднял и направился в зал, где Света с Настей смотрели фильм. Туда же он перенес журнальный столик с остатками порошка и две бутылки пива «Невское классическое». Из шкафчика достал DVD с фильмом «Космос как предчувствие» и стал смотреть с явным безразличием к сюжету. Его интересовали только сами персонажи, а не сюжет как таковой. Наигранный образ. Один представляет собой сильного чела со стремлением. Второй ему подражает во всем, хочет быть похожим. Отращивает усы, как у него, одевается в похожую одежду, говорит такими же фразами. И все эти ничтожные детали жизни встроены в сам процесс жизни. Илья вспомнил про Родиона, который долгое время следовал за ним, подражал ему и ревновал его. Потом он уехал во Францию по работе. Илью раздражало порой навязчивость Родиона, его постоянные попытки проявить лояльность, что порой ему казалось, что Родион пидор какой-то. Сейчас же он смотрел кино и видел все те же моменты, которые были у него с Родионом. Кто-то идет, кто-то следует. В итоге все живут.
Илья с громким хлопком открыл пиво зажигалкой. Пробка залетела за шкаф. Илья осмотрел комнату. Ему не было тяжко, не было грустно. Легкость бытия владела им. Краски яркие, воздух легок, потолок условен, телевизор что-то показывает. В целом, все хорошо. Пиво казалось очень вкусным, хотя раньше ему так не казалось. Где-то в памяти возникали давно забытые образы, которые навещали, но не грузили. Даже те моменты, которые обычно угнетают его и приводят в состояние безысходной тревоги были ему безразличны с той точки зрения, что они не угнетали, а были полны каких-то чувств. Бесконечное время остановилось. Его просто не стало. Он осознал, что ничего нет и все условно. Но это не пугало, не приводило в панику, а растекалось по телу приятным теплом и бесконечной легкостью вечности. И космос весь оказался нескончаемым сознанием.
Вспомнилась девушка, с которой Илья недавно встречался. Она ему показалась такой безразличной в данный момент. И в тоже время он не против был бы ее увидеть. Но что-то предпринимать не хотелось, поэтому он просто сидел, уставившись в телевизор, который оказался гораздо интереснее той девушки, с которой он познакомился на трамвайной остановке. Она была где-то далеко, а он здесь в комнате.
Фильм закончился тем, что слетал в космос Гагарин. Приятная ностальгия обхватила сердце. Космос, сверхчеловек, социализм. Фильм закончился. А в голове начали выплывать разные воспоминания. Давно он не вспоминал ничего. Не хотелось тревожить себя, а теперь все казалось таким естественным и безобидным, что воспоминания не оставляли ран и рубцов на мокром горячем сердце. Вспомнилось детское чувство страха, когда в соседней комнате ругались родители. Это чувство плавно протекло по телу, перейдя в чувство восторженности, которую маленький Илюша ощутил, когда первый раз попал в планетарий. Огромные звезды, планеты, солнце. Потом горечь обиды за проигранную партию шашек. Первая любовная записка в третьем классе. Драка с дворовыми ребятами. Конец школы, пароход, белые ночи. Первый курс. Первая настоящая любовь. Первая разлука. Конец света. Рождение заново. Вторая, третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая любови. Скука. Все это проходило в голове слайдами, возбуждая на короткие мгновения нервные конечности. «И ничто не стоит того, чтобы умирать» – подумал Илья. Ему пришло в голову записать свои мысли. Он достал блокнот и начал записывать:
Ничто не стоит, того чтобы умирать.
Если жизнь не имеет смысла, то надо ее любить, как всякое не имеющее смысла.
Если смысл есть, но сокрыт от нас, то тем более надо любить, потому что мы задействованы в мифической тайне.
Убей меня, но не убивай каждый день.
Чем больше надежд, тем больше переживаний.
Бог в каждом из нас.
Бог умывал мне ноги, а я смотрел на него и долго не мог понять зачем он это делает. Потом понял.
Пустота слишком тяжела, чтобы ее держать.
Не надо себя убивать ложными целями.
Смотри, какие мы все красивые.
Возлюби ближнего своего, в нем есть частица тебя.
Все вернется туда же.
Предчувствие тоже знание.


Глава III.

Понедельник прошел каким-то расплытым и нудным. В дожде тонуло все окружающее. В грязи, оставленной дождем, вязла жизнь, застревали впечатления и эмоции. Тупо смотрели с ветвей желтых берез черные вороны. И каркание было похоже на поминки уставшего. Ветер проникал в голову пустым отзвуком без причины и следствия.
Войдя в кафе «Колобок», Илья заказал себе чаю и два блина с сыром. У кафе «Колобок» на витрине не горели первые две буквы, что вызвало у Ильи скромную улыбку. По дороге почему-то стало как-то холодно и не по себе. Жар охватил все тело, глаза горели. Чувство усталости, смешанное с непонятным ощущением настороженности и отчаяния, разбавленного усталостью от жизни, наполнили его сердце щемящей пустотой. Выходя из офиса, Илья наткнулся на девушку. Обычная девушка, только очень похожа на его бывшую возлюбленную, которая ушла от него. Он сам так и не понял почему. Пытался ее вернуть. Но понял, что любить не заставишь, и оставил все свои попытки. В душе осталось чувство поражения и комплекс потери. Вот уже прошло почти два года. Сегодня он вспоминал ее несколько раз. Хотя в последнее время он ее почти не вспоминал, уже почти все чувства улеглись. Он даже спокойно встретил поражение, как встречают наставление разгневанного учителя. Урок жизни, так сказать.
Смотря на водяные разводы на стекле, он не думал о Наташе. Он смотрел на струйки и представлял как если бы они текли не вниз, как обычно, а, например, вверх. Потом налил из маленького фарфорового чайника себе в чашку ароматный клубничный чай и повернулся от окна. К его неожиданности там стояла Наташа. Он резко отвернулся. Голова стала еще тяжелее, чем была, температура тела подскочила еще больше. Но Наташа успела увидеть его, она подошла к нему и поздоровалась. Он ответил ей холодным взглядом, ничего не выражающим. На ней была коричневая куртка, глаза смотрелись уставшими и опавшими. Взгляд с интересом уставился на него. Она села напротив, спросила про дела. Он медленно ответил: «нормально». Он сидел молча. Она сходила принесла чай и, не спрашивая «можно ли сесть», уселась прямо напротив него. Он молчал. Она молчала. Обычно говорят: «первый блин комом», но тут оказался второй блин комом. Он не стал доедать, только чай допил. Пустота и жар охватили его. Он стал рассматривать ее. А ведь он собирался жениться на ней. Свадьбу хотели отметить весной. Весной прошлого года. Наташа выглядела помятой и растрепанной. Серые волосы казались темнее, чем раньше. Зубы пожелтели от никотина. Натянутая улыбка была мрачной и скорее вызывала напряжение, чем разрядку. Молча, допив чай, Илья еще несколько минут смотрел на Наташу, потом встал и медленным шагом направился к выходу, даже не попрощавшись. Слишком сильно сидела в нем обида за предательство. Он видел в этом предательство. Она ушла, не сказав ни слова, а потом он ее встретил с молодым человеком. Они сидели на скамейке и целовались. Его пробило элекрошоком. Он молча стоял, сердце упало в самые пятки. Потом он молча ушел прочь, так и не подойдя. Прошел не замеченным. Тот весенний день был для него поражением. Поражением, которое осталось с ним навсегда. И теперь он словно постоянно пытался победить это поражение. Он ушел, так и не сказав ничего. Наташа молча проводила его взглядом.
Пройдясь по сырой улице до площади Восстания, Илья вспоминал расставание, его муки, ее, целующуюся на скамейке. Гнев, разочарование, пустота. Он шел молча по сырому асфальту, отражаясь вместе с тучным небом в радужных лужах. Его мысли сами были похожи на эти лужи. Они были так же неравномерно разбросаны и также отражали и радугу, и пасмурное небо. Илья заметил, что температура спала, только голова немного болела. Наташа осталась где-то там с температурой и лихорадкой, а ее отражение осталось с ним и головной болью. Так поделил он время до и после нее. Купленные в ларьке сигареты оказались горькими.

Глава IV.

Осень всегда напоминает собой уход в новый мир через непонятную смерть, олицетворенную в смерти листвы и гниении плодов. Октябрь рождает бурю, бурю смерти, любви и ненависти. В этот прекрасный месяц красного клена и одинокого дыма сигарет рождаются музы и звучат песни прошедшим дням, создавая атмосферу ностальгии. В этот месяц Илья празднует свой день рождения каждый год. Каждый год он смотрит на красный клен, что каждый год осыпает свои листья под окнами его парадной. И вот новый день рождения. Вот новое прощание с прошлым, вот новая дверь в будущее. А какая, впрочем, разница. Все одно и тоже. Ничего один день не меняет. Даты – глупы, как очертания дряхлости на лице. Новый праздник – новая пьянка.
День начался с похода на рынок. Вот огурцы, вот – помидор, вот – лук, вот – лук… дайте того и того… и этого тоже. Салат, курица (вернее, целых четыре) и много-много бухла. Немного таблеток радости прихватил с собой Митя на это мероприятие. В прошлый раз он брал «розовый мерседес», но Илье он не особо понравился – мало вставляет. Маленькие розовые таблетки со знаком мерса. Их ненадолго хватает. А вот зеленые и синие «птички» помогают дольше летать. У них больше крыльев, в них больше отрешения.
 Квартире у Ильи собралось около тридцати человек. Каждый о чем-то говорит. Бутылки вина открываются одна за одной. Только несколько человек пьют сок или воду: Илья, Митя, Миша, Вова и Анжелика. Анжелика не пьет алкоголя потому, что она в принципе не пьет его, только изредка. Остальные находились под действием таблеток, и им хотелось только воды или сока. Вот и само празднование.
Илья ходит по комнате. Слишком красивые цвета, и очень красивые люди. Воздушные шарики, что принесла Рита, очень легкие. Чем-то они напоминают собой матку. Такое же чувство близости. Илью посадили по середине комнаты, надели на глаза повязку. Подарки готовы принять нового хранителя. Он сидит с закрытыми глазам и ничего не видит. Его охватывает полная пустота. Пустота и все. Ничего более. За этой повязкой кто-то смеется, кто-то смотрит на него, кто-то что-то кому-то говорит, кто-то о чем-то думает. И все взгляды устремлены на него. А у него ничего – сплошная пустота. Легкое тело отрывается от земли и улетает. Улетает далеко, туда, откуда не возвращаются обычными. Там мало веса, немного плотности. Плотности пустоты. Эта пустота рождает смех. Он смеется. В голове мелькает мысль о том, что вокруг много людей, что они образовывают круг. И в этом круге он сидит. Круг, а внутри пустота. И так стало легко и смешно! Пустота. Сплошной смех. Тело откидывается назад, падает на пол. Пространство теряет значение. Ничего вокруг. Все люди превращаются в литургию состояния. Все окружающее плывет, хотя его не видно. И этот смех. Он приходит ни откуда, из пустоты. Такая легкость! Сзади подходит Миша и спрашивает:
- Ну, Илья, как оно?
- Круто! Сплошная пустота. Я – пустота!

И ничего не осталось. Все где-то там далеко. А здесь перед глазами – ничего. Только пространство. Вокруг голоса. Девушка, с которой Илья встречается последнюю неделю. Все стоят и смотрят на человека с завязанными глазами, а он валяется по полу и смеется. Смеется просто так. Он – пустота, он – все.

- Мне так хорошо. Я не знаю что сказать… Все вокруг красиво. В тебе много чувств. Из тебя энергия исходит изнутри, а у тебя она циркулирует снаружи. У тебя внутри тяжесть нелепостей, а у тебя – усталость абсурда. Ты хочешь властвовать. Тебе не избавиться от чувства собственничества. Ты хочешь владеть. Владеть и все. «Я хочу и все!». Ты хочешь владеть судьбой, держать события в своих руках. Ты хочешь направлять и властвовать. Ты хочешь быть богом. Но при этом, ты делаешь все, чтоб убить себя. Ты убиваешь себя каждый день. Мне так хорошо. Во м не нет ничего этого. Нет владения. Нет страсти. Нет собственничества. Нет усталости. Нет падения. Взлет. Или его ощущение. Нет отчаяния. Нет цели. Нет печали и грусти. Нет ритма и порядка. Нет «было» и «будет». Только «есть». Нет ничего. Есть я. Я – пустота. И все это – словно сон. Сон, который не должен кончаться. Он такой естественный, что не должен кончаться.

Глава V.

Осень всегда встречается депрессией. Обычное нынче состояние. Отчужденность поглощает собой. Листья рассыпались. Илья сидит и смотрит вокруг. Звонит. На звонок ответ: «вне зоны действия сети». Ну и фиг с ним. Какая разница, придет она или нет. За окном мокрые желтые деревья. Нет, они не золотые. Золото не мокнет так. Листья влажные от того, что уже перегорели. Теперь этот пот их охлаждает. Илья закуривает сигарету, встает и направляется к двери. Одевает куртку, запихивает пачку сигарет и зажигалку bic в карман. Выходит на улицу. Большой проспект смотрится печально. Серо и скучно вокруг. Все уже давно знакомо. Ничего не интересно. Холод немного освежает. В нем тоже таится какая-то грусть, такая близкая и светлая, такая домашняя, что к ней очень быстро привыкаешь.
Говорят, что хорошая жизнь – это когда есть что поесть и где жить. Дом вот он, вот можно купить шаверму съесть. Но все это слишком скучно. Слишком скучно жить обыденно. Работа – дом – семья – унитаз – кровать. И так постоянно. Учеба в университете тоже превратилась в скуку. По ночам в клубах одно и тоже. И нет ничего. В последний раз в Грибоедове было так нудно и скучно, что захотелось после этого вообще никуда не ходить. Все одно и тоже. Одни и те же сценарии. Одинаково разводятся девушки. Секс осточертел. Он потерял свою привлекательность, свою сакральность. Илья стал избегать просто секса ради секса. Он звонил девушке не потому, что хотел с ней лечь в постель, но потому что, он потерял ощущение пространства и времени. Только поговорив с кем-нибудь можно вернуть это ощущение. Но нет никого. Митя и Миша заняты. Никто из них не сможет подъехать. Все-таки страшно терять ощущение времени. На что бы ты ни смотрел, это что-то тебя уводит с собой. Оно заманивает в свой маленький мир, из которого, выбираясь, зацикливаешься на другом. И все вокруг становиться новым и немного страшноватым. Илья смотрит на людей вокруг. Они знают куда идут и зачем. У них все распланировано, но они не ощущают себя здесь и сейчас. Он же ощущал себя слишком явно.
Слишком сильно было ощущение пространства, его наполненности. Оно прямо тяжелело на глазах. Осенние депрессии сопровождаются тягостным ожиданием наступающих дней. Инертность становится обыденностью. Но иногда бывает так, что эта обыденность прорывается какой-то внутренней силой, которая оказывается сильнее всего окружающего. Доходя до отчаяния, пытаясь поймать в себе то, что вокруг тебя, уловить пространство и время, не всегда получается держаться в нормальном состоянии. Все вокруг изменилось. Вернее изменилось восприятие этого всего. Существуют разные виды этого восприятия. Илья никогда не пытался считать их, никогда не пытался резко перейти из одного в другое. Просто оно приходило само собой, меняясь, они играли и учили тому, чему в школьных учебниках не учат: главное, что в любом состоянии ты живешь, и смена состояний – естественно. Бывает, иногда сидя в буфете с ярко-желтыми стенами, всматриваешься в них, водишь глазами по потолку и стенам, потом пытаешься охватить все окружающее сразу – и ты впадаешь в иное состояние. Оно похоже на то, которое приобретается после курения гашиша (если гашиш натуральный). И для этого не нужно курить, ведь курить в меру умеют не все. Кто-то срывается и курит постоянно, пытаясь в дыме найти себя, кто-то наоборот в этом дыме ищет себя. Сидя в кафе, взяв чашечку кофе, вдруг понимаешь, что книга, которую ты держишь в руках, требует того, чтобы ее отложили. И смотря на окружающих, ты вдруг осознаешь четкую трезвость ума и ощущаешь все слишком трезво и естественно. Если в буфете, и гуляя по университету, рассматриваешь все с интересом и замечаешь какие-то детали, люди вырастают вокруг и смотрятся просто вставленными в эту окружающую их действительность, то в кафе у Ильи наступило совершенно иное состояние. Он знал, что оно похоже на то, что после экстази. Оглядываясь вокруг, он увидел яркость красок и услышал внезапно все речи вокруг. На улице моросил мелкий дождик. Илья ощутил потребность выйти прогуляться под этим дождем. Приобретенное состояние не хотелось терять. Оно двигало им. Дома и люди смотрелись красивыми, даже серость стала родной и близкой. Показалось, что ощущение так знакомо! Оно почему-то напомнило ему рождение, первое впечатление от увиденного нового мира. И это необъятное непостижимое море жизни не давило и не пугало, а вселяло надежды, в нем играли волны с ветром. И волны, и ветер соединялись в едином танце. И этот танец горел внутри грудной клетки. И эта грудная клетка растворилась, давая волю танцу. Сливаясь воедино, мир и Илья играли во влюбленных, они ими реально были.

Глава VI.

Скажите ей, что я ушел,
И я не смог ее дождаться,
Лишь октября зажег костер,
Чтобы хоть как-то попрощаться.

Дельфин

Миша оглянулся вокруг. Какое-то глупое состояние. Вроде он ждет девушку, чтобы расстаться, но на душе спокойно, только немного грустно. Он оглядывается вокруг. Да, надо было встречаться в другом месте. Какой-то фарс получается! Он позвонил Свете и сказал, что он на Горьковской и хочет с ней встретиться. Встретиться, чтобы расстаться. До этого она сама звонила и предлагала встретиться, но он не хотел встречаться раньше того, как все обдумает. В этом плане дорога очень помогает. Съездив на два дня в Москву, он реорганизовал свои мысли. Теперь он готов ей сказать все и объяснить. В ее звонке была тревога и переживание. И вот теперь он ждет ее. Известно, что трагедия повторяющаяся дважды превращается в фарс. Так вот, в этом месте почти год назад он расстался с одной из девушек, которая у него была. Та же листва, те же деревья, те же кусты. Какое-то де жавю.
Сзади прикосновение, гибкая рука обхватывает его, губы целуют. Миша молча поднял глаза.
- Привет!
- Привет! …. (она оглядывает его). Ты чего такой грустный?
- Пойдем пройдемся.
Они прошлись. Миша предложил сесть на траве. Он вспомнил, что сидел там с девушкой в прошлом году. Тогда он переживал, не хотел отпускать, метался в отчаянии. Теперь же спокойствие, которое, похоже, забавляло его. Оно мстило тому отчаянию. Оба присели. Газон был сухим, как это не было странно для этого времени года. Миша вспомнил, что год назад газон тоже был таким же сухим. Ему показалось, что и сердце его стало таким же сухим, как и этот газон. Он подумал, что и у той девушки тоже сердце было таким же сухим. Это показалось ему обидным, ведь он тогда сильно переживал. А теперь сам оказался на ее месте. Он смотрел на Свету молча. Она сказала:
- Объясни мне, что происходит. Ты стал другим. Не похож на себя. Последние две недели почти не звонил мне. Что случилось?
- В чем я стал другим. Объясни, чтобы я ответил тебе.
- Ты не звонишь, не уделяешь мне никакого внимания. Я понимаю, что это звучит эгоистично, но ты сам понимаешь, что я привыкла к вниманию.
- Да, понимаю.
- Ты тогда ушел из бара, так и не дождавшись меня. Я была в истерике, мне очень нужно было с тобой поговорить.
- Я туда зашел выпить рюмку водки и уйти, случайно встретил твоих подруг. Я ждал тебя.
- Я пришла тогда, а тебя нет уже. Они тоже говорили, что ты был в неадеквате. Они спросили: «Может он под кайфом?».
- Нет. Я думал. Я ждал, потом направился в сторону метро, думал ты появишься оттуда, думал вернуться, но сам не помню, как оказался в метро, забылся.
- Это только с тобой может быть.
- Так вот, мне нужно было все обдумать. Я понял, что мы разные люди.
Света не смутилась, словно она была готова к такому ответу и готовилась к нему.
- Я знаю…
- Я не хочу, чтобы ты от меня страдала. У нас разные интересы, мы не совпадаем. Хотя я к тебе питаю симпатию.
- Понимаю. Я сама с самого начала боялась. Ты помнишь. Ты тогда написал, что страх – это глупо. Я решила отдать выбор в твои руки. Я ведь тогда страдала из-за того, что рассталась. Я боялась еще того, что в тебе могу видеть его. И ты тоже не оправился.
- Понимаю. Так вот, я предлагаю, пока мы не зашли далеко и не привязались друг к другу расстаться. Потом будет сложнее.
- Спасибо. Я рада, в самом деле, что ты говоришь правду (опускает голову, смотрит на сухие листья). Сложно, но это так. Я сама хотела с тобой об этом поговорить. Спасибо, что ты не прячешься за масками, а сказал это открыто. Знаешь, тогда бы, если ты меня дождался, я бы сорвалась и наговорила много ненужных слов. А так мы говорим совершенно спокойно…
- Видишь, раз я тогда ушел, хотя сам не понял того как, значит так надо было. Так надо было нам обоим.
- Скажи мне, а что со мной не так. Никто мне никогда не говорил этого, все избегали.
- Ты красивая. Просто мы не сходимся. Разные интересы. Знаешь, я считаю, что по жизни мужчина и женщина, если они вместе, их должен соединять общий путь, общие интересы, общие поиски. Тебе нравится одно мне другое. Я знаю, что не смогу уделить тебе того внимания, которое ты заслуживаешь. А тебе оно нужно. Я не хочу, чтобы ты и я страдали от неправильного решения. Ведь человеком правит не только влечение.
- А все же, что во мне не так?
- Ну почему ты считаешь что-то не так. Ты просто другая. Я тоже. Ты мне нравишься как человек, но я знаю что ты не сможешь со мной быть счастлива.

Света откинула голову назад. Ее пепельные волосы блеснули на только что появившемся солнце. Жизнь иногда разводит людей, которые нравятся друг другу, но быть вместе не могут. И это не только судьба, это подарок судьбы осознание того, что два человека могут быть вместе, только стоя на одном пути.


Глава VII.


В терминах индуизма (санкхья), мужчина олицетворяет собой бесстрастный дух, пурушу, а женщина, шакти — активную матрицу всех обусловленных внешним миром форм. Дальневосточная традиция выражает систему аналогичных взглядов в доктрине космической пары инь-ян, где мужское начало, ян, связывается с "добродетелью неба", а женское начало, инь — с "добродетелью земли".

Юлиус Эвола, «Мужчина и женщина».

Суббота в России начинается реально только с магазина вино-водочной продукции, а не с первой пятничной звезды, как шабат у евреев. Дни и их расположение всегда относительны. Неделя заканчивается поглощением алкогольной продукции и размышлением о жизни. вот и этот субботний вечер начался в магазине, куда Миша зашел по пути к Илье. В голове мысли уже не держались, словно какая-то ширма закрыла их, оберегая от полного спада. Снова открывается новая страница жизни, но она пока ничего не обещала. В этом промежутке за ширмами можно застрять надолго, если не пытаться из них вырваться. Если пытаться вырваться быстро, то легко заблудиться в этих ширмах, запутаться и упасть. Когда же открывается постепенно одна за другой, тогда и свет можно скорее увидеть.
В магазине Миша купил шесть банок пива и белого вина. Парадная Ильи была прямо за магазином. Он прошел туда, поднялся на четвертый этаж. В гостях его уже ждали. В дверях стоял Илья в бежевой рубашке с коротким рукавом, из комнаты вышел и Митя встретить поступления.
- Ну, че, Миш, сегодня говорить будем – неоднозначно сказал Илья с не сходящей спокойной улыбкой.
- Ну, да. Кто присутствует нынче?

В зале, где телевизор сидел Дима, Ксюша, милая блондинка, и еще одна девушка, которую Миша не знал. Звали ее Юля – симпатичная брюнетка с немного скошенным татарским разрезом глаз. Обе девушки сидели с бокалами вина и о чем-то женском разговаривали: покупки, журналы, ромашки… Дима разглядывал книгу русского мата и смеялся: «*** себе! Клятва: ****ь мой хуй!». Девушек немного задевало обилия мата в цитатах из словаря русского мата, но они уже, похоже, привыкли к такого рода филологическим темам.
Открыв пиво, Илья включил телевизор. По ящику блестели куколки своими обнаженными бедрами, исполняя танцы в музыкальных клипах. Музыка играла как фон. Немного посидев. Илья позвал Митю, Мишу и Диму на кухню. Девушки остались в зале.
Все вчетвером уселись вокруг круглого деревянного стола без клеенки. Илья достал зеленый пакетик из ящика, высыпал оттуда несколько розовых таблеток, пакетик с белым порошком и камешек гашиша.
- Ну че, будешь? – спросил Илья у Миши.
- Ну давай.

Илья искусно разделил две из трех таблеток пополам. Розовые таблетки с символом мерседеса были всего лишь способом расслабить нервы, уйти в мир легкости и созерцания. Половинку сейчас, половинку потом, чтобы не нагружать организм. Дима и Митя отказались от колес и раскатали себе дорожки амфитамина.
- Как прошло твое свидание?
- Я ей все сказал, что должен был. Сказал, что мы разные.
- Как она отреагировала?
- Сказала, что понимает.
- Не ревела. Ну, знаешь, девушки любят оставлять с чувством вины.
- Да нет, наоборот поблагодарила, что я решился сейчас. Чем позже, тем сложнее было бы.
Вечера у Ильи проходили всегда, как те «русские ночи» у Одоевского. Постоянно поиск. Поиск тайны, истины, мира, жизни. одним словом – всего. Начиная с философии и продолжая самыми разнообразными размышлениями.

- И что теперь? Есть кто?
- Нету. Так же легче – печально улыбнулся Миша. – так даже легче. Никому не надо себя отдавать. Живешь себе и живешь. Легко и свободно.
- Да, но все равно, согласись, хочется женского тепла, – продолжил тему Дима. – Хочется придти домой, лечь в теплую постель, обнять свою любимую, ощутить влажность ее рук.
- А у тебя сейчас кто есть?
- Да так, никого. Периодически встречаюсь с разными, но… Не могу я быть моногамен.
- А я могу, – сказал Дима. – Я давно уже живу с Настей, уже больше года и не изменял ей. Она сейчас в командировке. Не хватает ее.
- Ну это ты так говоришь. Все условно и ничто не имеет значения. Мы просто хотим верить – блеснул Илья своими широкими Карими глазами.
- Кстати, чувствуете уже.
- Да-да.

На кухню кто-то зашел, посидел с ними. Девушка сидела и смотрела на каждого. Каждый был в эйфории, все сидят вместе, все вместе, и в тоже время каждый чувствует себя так, как никогда. Эти стены были реальней обыденности. Картина с натюрмортом смотрелась как воспоминание из детства, желтые стены были яркими как нарисованные фломастером в детском альбоме. Девушка сидела с бокалом вина и смотрела на каждого. Все внезапно осознали себя частью этого непостижимого мира. Словно вернувшееся детство со своим радостным предвкушением даже не будущего, а последующего момента. В то же время эта радость жизни была такой естественной и осязаемой в данный, конкретно данный момент, что казалось это естественное состояние. Хотелось пить, холодное пиво короткими быстрыми глотками поглощалось, охлаждая горячее тело. Такое состояние, что все вот-вот только что вырвались из матки и разглядывают все окружающее и делятся своими впечатлениями и переживаниями. Девушка вглядывалась в каждого по отдельности, потом смотрела всех сразу. Все стали эфиром, переливающимся из одной емкости в другую. Легкость жизни звучала в сердце каждого. Она осмотрела всех, улыбнулась, потушила сигарету и вышла.

- Слушай, а чего Ксюша ушла?
- Когда?
- Это разве не Ксюша была? – спросил Дима.
- Нет. Это, вроде вообще была Юля. – ответил Миша.
- Да ну ладно. Юля брюнетка, а эта была блондинкой.
- Нет же. Она была брюнеткой. Я точно помню.
- Нет, ты не прав.
- Я не знаю, – сказал Митя, – по-моему, это вообще была Настя. Но я же знаю, что она уехала. Может, она приехала? Она говорила, что приедет только через два дня. Не знаю, я просто почувствовал, что это Настя. У меня было такое ощущение. Я просто знал, что это она.
- Представьте себе смесь из всех них! – сказал Илья. – Если честно, то я думал, что это была моя мама. Нет, у меня даже не было страха, что она увидит здесь на столе все эти наркотики. Мне просто захотелось с ней поговорить. Поговорить о всем, о разном. О том, каким я был прежде, чем я жил, что любил. Хотел расспросить о ее молодости, узнать, как познакомилась с моим отцом. Мне захотелось попросить ее приготовить пирожков с капустой, которые она всегда превосходно готовила. Я почему-то думал, что она рядом, и мне было так легко и приятно. Этот приятный запах тушеной капуты, такой домашний! Сладкий чай, клетчатая клеенка на кухонном столе, часы встроенные в шкаф, с красным циферблатом. Пирожки в белой металлической миске и в деревянной тарелочке. Папа войдет, внося в квартиру приятный холод улицы, держа в руках мешок с продуктами и игрушкой, которую он мне подарит. И эта игрушка будет самой прикольной игрушкой, которую я тогда хотел! Я радуюсь, целую папу, бегаю по комнатам с этой игрушкой! Папа садится на корточки ко мне и начинает со мной играть в машинки. Мама приносит нам чай и пирожки, садится на диван и смотрит, как мы играем.
- А она брюнетка?
- Мама моя? Нет, у нее русые волосы. Она невысокая и с виду немного серенькая, но изящная и умеет себя преподносить.
- А я подумал, что это Юля. Теперь я понял, что она мне напомнила мою первую девушку. – сказал Миша. – она была похожа на Юлю. Такая же брюнетка со скифскими яркими глазами. Мне казались ее зрачки желтыми, я в них пытался разглядеть солнце. Нам было по десять лет. Да, по десять. Сексом мы еще не занимались, потому что просто не могли, не умели, не знали. Но я ее любил, пытался оберегать. Постоянно хотел казаться героем перед ней. Мне так было обидно когда она пошла в кино с Ванечкой, был такой одноклассник у меня!он был отличником, ботаником. Я же не любил школу и прогуливал уже тогда. Я знал, что знаю больше него, а он просто зубрит и корчит из себя умного. Но я не мог этого объяснить. В нас вбивали образ «умного», этим образом и был Ваня. У него были очки, как это полагается ботанику, и штаны с подтяжками. Он всегда корчил из себя мега-умного. Потом Лена, ее так звали, переехала в Москву с родителями. И я так и не успел с ней поцеловаться по-настоящему. А так хотел! Я даже ночью поздно оставался и смотрел всякие фильмы, тогда много показывали парнухи по телеку. Смотрел как надо целоваться. Но так и не успел поцеловаться с ней по-настоящему. Один раз, правда, я ее в щечку очень смачно поцеловал, за что она мне сделала выговор, что, мол, так не целуют. Мне ыло стыдно и я весь покраснел. А Ванечка, тогда у нее был день рождения, подошел и издевательски элегантно поцеловал в щечку. Я чувствовал себя в тот момент самым последним ЧМО. Я не знаю где теперь она, что делает, чем занимается. А так бы хотел!
- Я вот вспомнил тот день, когда я с Ксюшей познакомился, – сказал Дима. – это было недавно. Но я ней видел не ее на самом деле. Она похожа на Олю, вы помните, с которой я познакомился еще на втором курсе. Тогда я впервые влюбился. Потом все последующие девушки были похожимим на нее. Я искал похожих на нее. Она меня оставила, сказала, что мы не можем быть вместе, не объясняя причины. Потом вышла замуж за человека похожего немного на меня. Она тоже в нем искала меня. Он учился в параллельной группе и нам постоянно говорили, что мы похожи. Мне он казался всегда отморозком. На военке, помню, весь взвод нам издевался. Мне было жалко его и я над ним не издевался. Даже делился с ним последними шпротами. Потом, когда мы поссорились с Олей, он ее первым утешил, и она ушла к нему. Я должен был возненавидеть Олю, ее слабость и предательство, но не смог. Я слишком любил. Я впервые влюбился и впервые в нее. Она открыла передо мной мир надежды. Она была маяком в моей жизни. Я всегда мог к ней придти, чувствовал оплот. Она была тем маяком, что светил мне в сложные моменты. И всегда я измерял свой путь этим огнем. У каждого в жизни есть маяки, которые регулируют его путь. Вот она таким и была. Была пять лет. Потом пропал этот свет. Я его постоянно пытался воспроизвести, воспроизвожу и сейчас. Понимаю, что это неправильно, но я не могу по-другому. Она создала мне ощущение уюта, спокойствия, чертового женского постоянства. Я думал, что никогда не прощу, но я не смог возненавидеть ее. Даже сейчас, я рассказываю, но не питаю ни злости, ни гнева. Я ей благодарен за все, хотя бывает очень жаль. Жаль…
- Я чувствовал уют, - Митя выпрямился, окинул глазами кухню, - это была Настя. Я понимаю, что ты говорил. Вот мне и Настя открыла то чувство уюта, которое ты познал раньше. Мне иногда кажется, что я сам себя обманываю, создаю себе иллюзию. Более того, я знаю, что так оно и есть. Но я хочу верить в вечную любовь, в преданность, в единство пути (о чем мы неоднократно говорили). Хочется верить в то, о чем пишут саги, где пишут о преданной любви до гроба. Может, так и будет, если в это верить. Иногда, когда я ревную, я утешаю себя тем, что это всего лишь собственничество. Но иногда я осознаю, что больше всего боюсь потерять свою иллюзию, свой миф. Боюсь того, что то, во что верил рухнуло. Я не знаю, как мне преодолеть это. Но пока все идет так, как идет. Пока у меня все нормально. Я ее люблю, она меня. Думаю, мы счастливы.
- Пойдемте сходим, посмотрим, что девушки делают. Спросим, кто из ходил на кухню.

Все втроем приходят в зал. Две девушки сидят напротив телевизора.
- Кто-нибудь из вас ходил на кухню?
- Нет. Что-нибудь случилось?
- Точно никто?
- Точно.


Глава VIII.


Я провел неделю в Сент-Мари… На берегу, совершенно плоском и песчаном, - маленькие лодки, зеленые, красные, синие, очаровательные по форме и цвету, совсем как цветы. В них умещается только один человек…
 Винсент Ван Гог.

Все расселись вокруг телевизора. По телевизору шел сериал про какую-то няню, которая все хочет найти себе парня. Дима с Ксюшей вышли на балкон покурить. Оттуда они наблюдали за сидящими в зале. Какая-то слишком домашняя сцена. Все уселись за телевизор, который никому и не был интерес, но сам момент того, как все дружно наблюдали за банальными сценами, был слишком домашним и создавал чувство спокойствия.
Митя сидел рядом с Ильей на полу и рассуждал:
- Знаешь, я тут чувствую себя, как на островке, куда я могу придти и расслабиться. Мне иногда кажется, что у людей вокруг меня нет никаких проблем и не бывает вообще. Мне становится легко. Я знаю, что у каждого по отдельности здесь есть личные, душевные, бытовые проблемы, но они пропадают, когда все вместе собираются. Мне иногда кажется, что мы здесь на острове, а мир вокруг нас – сплошной океан. И я рад, что могу выбраться на этот остров.
- Я тебя понимаю. На самом деле здесь у всех далеко не так все хорошо, как кажется, но когда все собираются эти проблемы уходят на задний план. Единение придает силу и уверенность, дает передышку и оберегает. Ты круто, конечно, сравнил с островом. Мы здесь рождаем восприятие, которого не хватает в суете. Здесь мы не рефлексируем на окружающую жизнь, а наоборот, воспринимаем ее. Мы видим все так, каким оно есть на самом деле. Понимаешь?
- Жизнь же такая скучная. Мы ее даже не успеваем уловить. Рефлексируем? Да, наверное. Я понимаю, что ты имеешь ввиду. Мы просто знаем, что вон стоит чайник или тарелка, но мы не ощущаем их. Мы просто знаем, но не чувствуем себя частью процесса. А здесь все меняется. Экстази – это только предлог же. Нам сложно выбраться из суеты жизни, из ее серости и обыденности. Даже любить я стал как-то обычно. Все вписывается в рамки, а здесь их нет. Здесь нет плана, нет планки. Здесь все естественные, никто не играет в игру, не маскируется. Каждый говорит то, что в нем есть. Это, наверное, самое главное. Давай сходим, еще закинемся.


На этот раз все, кто сидели, пошли на кухню. Девушки с бокалами вина, парни с пивом. Илья и Миша еще закинулись, Митя и Дима вдохнули по дорожке. Вокруг все было также простым и привлекательным. Желтые стены излучали энергией.
- Ну, что, может, сыграем в игру какую-нибудь? – предложил Илья.
- В какую?
- Ну, например, каждый вспомнит тот момент в его жизни, который заполнился ему ярче всего. Тот, который первым придет в голову. – Илья сделал себе дорожку. – Расскажет его нам. Ксюша, давай ты начинай.
- Ну, с чего начинать? Вот я вспоминаю это лето. Я была совершенно одна. На небе светило солнце, клонившееся ко дну моря. Это было на Азове, я сама оттуда родом. Лежу совершенно одна, вокруг никого нет, никто не ходит. Легкий ветерок проходит по телу. Вечер переходит в ночь, надо мной расстилаются миллионы звезд. Тишина. Такой тишина я давно не слушала. Она поглощает собой. Вы слышали когда-нибудь тишину? Ее не возможно услышать, всегда слышится шум чего-то. Тогда я лежала и слышала только стук своего сердца. Знаете, как это в друг осознать, что у тебя стучит сердце! Банальность, но я это впервые почувствовала, осознала. Лежу и вслушиваюсь в тишину, которую прерывает лишь этот стук. Мне порой казалось, что если прервать этот стук, то ничего не изменится, я буду также лежать и слушать, только уже просто тишину. Было такое ощущение, что я растворяюсь в ней. Я и эта тишина, и стук сердца. И это чувство того, что ты вдруг осознал то, что ты есть, что ты здесь, что над тобой вот это вот небо, вокруг песок и вода. Я лежу и не думаю ни о чем. Разве человеческий мозг способен ни о чем не думать? Оказывается способен. А я этого не знала. Я просто впитывала в себя все. Странно, когда понимаешь, что ты ни о чем не думаешь. Все остальное где-то там далеко, его нет, не существует.

Ксюша все то время, что рассказывала задумчиво смотрела на свой бокал. Перед ней представали все те образы, все те ощущения. Закончив свой рассказ, она подняла глаза. Вокруг все переживали ощущение вместе с ней. Каждый представил себе это по своему, но каждому захотелось оказаться там.

- У тебя есть свой приют, – сказал Илья, – ты можешь там оказаться, пережить это заново. Можешь укрыться этим в сложную минуту. И этот приют придаст тебе силу и надежду. Наверное, у каждого есть свой приют.
- Я тоже расскажу о таком ощущении, – сказал Миша. – Оно немного другое. Это было несколько лет назад. Я работал тогда с туристами в Египте. Тогда я был совершенно один, далеко от своего города, от людей, которых я знал. И мне не было одиноко, я впервые, наверное, за свою жизнь смог отдохнуть от всего окружающего. У меня было много времени, я мог просыпаться когда захочу, делать что захочу. Никто тебе не мешает, никто не будит, никому ты не нужен. Помню, лежу я на берегу Красного моря один. Русских тогда было не так много там, и я с ними почти не общался. Лежу, думаю о чем-то своем, вокруг никого нет. Потом приходят два туриста, пожилых немца: муж с женой. Муж надел акваланг и пошел погружаться, а жена расстелила полотенце и сидит смотрит, следит за ним, переживает за него. Они были вместе. Мне было приятно за них. Мне почему-то не захотелось быть с кем-то, с какой-нибудь девушкой, я просто радовался за эту пару. И я понял насколько я счастлив в этот самый момент, насколько я был свободен. Вот именно об этом ощущении я и хотел рассказать.
- Круто, - прокомментировал Илья, - это то ощущение, которое будет с тобой. Забыть такое сложно. Дима, расскажи теперь ты.
- Я не хочу. Ты знаешь, я не люблю рассказывать о себе. Ладно, не смотрите на меня так, расскажу. Я пожалуй расскажу не о конкретном моменте, а о том что понял из каких-то моментов. Опять звезды. Какая-то сплошная астрономия. Лето. У многих, понимаю, воспоминания связаны с летом. Это было лето четвертого курса. Именно тогда я и расстался с Олей. Расстался до поездки в деревню к деду, где я любил проводить время. Я помню была теплая ночь, темная и теплая. Были видны звезды. Мне было одиноко и грустно. Перед отъездом я поссорился с Олей, но тогда я еще думал, что не все потеряно. Я ходил как лунатик целыми днями, ждал когда же наконец кончится месяц, который я собирался провести в деревне. Ехать в Питер не имело смысла, Оля уехала отдыхать в Турцию. Н-да… как оказалось не одна… А я ходил целыми днями, пил дешевое вино и ждал когда же наконец пройдет этот месяц. У деда был деревянный дом с верхним этажом под крышей. Этот верхний этаж состоял из комнаты и склада. Я забирался туда, садился за кровать. Раскрытая книга Кортасара все ждала, что начну ее читать. Я не мог читать. Буквы для меня не имели смысла. Разве символ может заменить чувство? Само чувство? На улице лил дождь. Он стучал прямо по крыше. Чем сильнее он стучал, тем спокойней мне становилось. Как только он затихал, я осознавал свое одиночество. Я оставался ночью с ним наедине. Я думал о ней, о последней ссоре. Я готов был просить прощение за то, что не совершал лишь бы она вернулась. и вот в одну из таких августовских ночей я вышел во двор после дождя. Было сыро. Земляная дорога была похожа на непроходимое болото. Яблони и березы отдавали фиолетовым цветом в полной темноте. Я поднял голову. На небе тучи расползались, отдавая эфир нескончаемым звездам. И вот промелькнула так ярко, что я думаю мое лицо тоже осветилось… Промелькнула звезда, упала. В таких случаях принято загадывать желание. Я не упустил своего шанса, загадал. Понятно было что я мог загадать в тот момент, когда все мои мысли были только об Оле. Но, как вы поняли, мое желание не исполнилось. И я не сожалею. Я понял, что такую штуку, как «я хочу!», нужно преодолевать. Есть нечто больше, чем я хочу. Я понял, что мы строим себе иллюзии, потому что они нужны нам, а не объектам наших иллюзий. Я это понял не сразу, но понял. И эта звезда меня научила. Потом снова был август и звезда. Это уже было в этом году. Шел я с девушкой по Фонтанке. Я был на эмоциональном подъеме, в предвкушении. Зная уже, что я не могу вечно жить иллюзиями, я решил построить свою сказку, вылепить ее из другой девушки. Мы шли с ней по Фонтанке. Я смотрю на небо, а там звезда огромная-огромная свалилась. Девушка не заметила ее, а я ее увидел. Я решил, что на этот раз я смогу слепить себе то, что хочу. Но опять ничего не получилось. И я понял, что нельзя лепить то, что не лепится, все быстро разрушится. Мы просто были разными людьми. Она любила покупки, ночную жизнь, моду. Я люблю другое. Я понял, что для того, чтобы лепить, надо, чтобы две части сами сцепились. Чтобы женская часть сцепилась с мужской, более спокойной и гармоничной частью. Мужчина и женщина быть спутниками по жизни, их должна объединять общая концепция. На этот раз мне самому пришлось объяснять ей все это. Она поняла. И я потом стал лепить себя. Мне нужна своя гармония, свой путь, своя самодостаточность. Тогда все будет. Все-таки ностальгия иногда пробивается. Так я познакомился с Ксюшей, она мне напомнила Олю. Я Оле открыл свое сердце и влюбился, а Ксюше пока нет. Я не готов наступать на те же самые грабли дважды. Ксюша, я тебе не говорил, но это так. Я познакомился с тобой, потому что ты напомнила мне Олю. Но в тебе с каждым разом я вижу другую девушку, не менее привлекательную, а может даже более естественную, чем Оля. Я хочу естественной любви. Я не готов уже влюбляться, верить в преданность до гроба, но если мы сойдемся, если у нас будет общий путь, то… А все-таки ты мне очень нравишься! Не смотри на меня так подозрительно. Извини, если обидел, я говорю правду. И ты меня привлекаешь.



Глава IX.


Человек не находится в центре настоящего времени, он является в нем лишь точкой.

Рауль Ванейгем, «Революция повседневной жизни».



Порывы в разрыве.

Из дневника Ильи.

1..

Чудный вечер. Фонари раскинули свои лучи по всем улицам города, и теперь все переливается сиренево-молочным фоном, на котором проявляются другие цвета, более пестрые или тусклые. Но в метро этого не видно. Заходишь в электричку и пропадаешь в массе людей, уставших и измотанных. Меланхолия царит в замкнутом пространстве трясущегося вагона. Глаза некуда деть, они сами падают на яркие рекламы, а-ля «Покупай! У нас дешевле!». Буржуазное искусство засорять мозги и продуцировать интерес. Голова отворачивается от реклам и натыкается на изъезженные книги-детективы из фабрики тружениц-пишущих в обойме Агаты Кристи на дешевый лад. Там должна присутствовать любовь, а также измена, конечно же, маньяк со злостными намерениями, бандиты и гениальная тетя-детектив, которая находит и разоблачает бандитов и убийц. А глаза то бегают жадно по строкам, впитывая шаблонную дрянь!
Ну, чего тут поделаешь? Все это – обычный путь домой, которым я каждый день следую. Я уже настолько привык к тому, что каждый раз заходя в метро, хочу укрыться и закутаться в свой шарф и пониже натянуть капюшон, что уже делаю это на автомате с такой ловкостью, которой может позавидовать даже жонглер в цирке. Включаю свой mp3-player и мысленно ухожу в свой собственный маленький мир, в котором музыка помогает двигаться и придает немного энергии на еще пару шагов, чтобы дойти до маршрутки, а там уже до дома. Я будто бы облачен в капсулу, в которую боюсь пропускать лишний раз кого бы то ни было.

  Я чувствую, как удушье подступает к моему горлу большим тяжелым вязким комом. Я задыхаюсь. Мои вены набухают, я начинаю хватать воздух своими раскрытыми челюстями. У меня такое ощущение, что я разучился дышать, что я просто разучился дышать. Как ловить мне этот воздух, как наполнять свои легкие кислородом? Я начинаю двигать быстро челюстями, хватая воздух, пытаясь его протолкнуть в себя, но он комом нарастает в моей глотке. Я начинаю паниковать. Не вырваться из вакуума. Ком нарастает и нарастает. Я хватаюсь обеими руками за свое горло.
Меня раздирает на части. И тут волна кислорода проходит сквозь мою плоть, через кожу, через вены, через рот, через нос. В глазах все темнеет. Я задыхаюсь кислородом. Дома плывут, балкон шатается, стены расползаются в разные стороны. Я вырубаюсь.
Открываю глаза. Я на общем балконе на моем этаже сижу прямо на полу и смотрю на перила. Они раскачиваются в разные стороны. Надо подниматься, надо вставать, чтобы не замерзнуть и отморозить себе конечности. Встаю, пошатываясь и разливаясь в разные стороны, будто пьяный. Странное ощущение. Голова болит, кровь наполняет вены, они все толще и толще, вены трубами проходят по черепу, обволакивая его своей сеткой, разбухающей и готовой лопнуть.
Что случилось? Неужели я действительно разучился дышать? Неужели то самое естественное, чего мы никогда не замечали, стало проявлять себя так патологически? Я чувствую, что красная жидкость в моей голове настолько агрессивна, что готова разорвать меня на части.
Кислород, куда он делся? Готовится к новому взрыву, готовится вырваться из падающих небоскребов, чтобы найти в полете свой черный ящик, выпавший из боинга, летящего на суицид. И вся история будет написана из оставшейся на асфальте крови, но никак не из ощущения полета, не из страсти к жизни, не из сладости бьющего в лицо ветра, когда разучиваешься дышать легкими, но начинаешь дышать всем телом, когда через каждую спору твоей кожи проникает кислород, ищущей своей искры.
Встаю и понимаю, что ничего мне не осталось, кроме этого прекрасного полета. Но нет, не прыжка с балкона, не падения на мокрый асфальт, а полета по жизни, такого полета, который бы пронизывал всего меня, в котором я бы летал без ограничения, и все следовало моему естеству, без навязывания рамочной мечты, без олицетворения обезличенных вульгарных креативщиков и промоутеров.
 
Раскрываю крылья. Извини, что немного задел тебя этими широкими белыми крыльями, что рождают своим размахом бурю. Прости, что они не следуют твоему восприятию жизни, твоей работе, квартире, домашней мебели. Прости, но это уже мой полет. Хочешь, лети со мной и у тебя будет все. Ведь только оставив все за собой, ты сможешь овладеть всем. Сжигай и взрывай, если не умеешь выпутаться из своей паутины. Если боишься, если не хочешь – не надо. Но не поймет этой радости тот, кто ни разу не жил на воле, кто ни разу ни оставлял все, чтобы уйти в одиночестве и единении, чтобы взять с собой малую частицу, вмещающей все. Только прошу, не обрывай мне крылья, не убивай бурю, не успевшую родиться, не руби на корню то, что и есть само естество, что и есть сама жизнь. Не бойся, не горюй, не переживай.

Страх подобно запущенной язве расползается по твоим накрашенным глазам и стекает по деревянной маске. Я проникаю сквозь кору и чувствую это. Твои ладони влажны, пальцы трясутся, словно под электрическим напряжением. Ты пытаешься все это скрыть. Взгляд и не надо слов. Деревянная маска падает на пол, открываются широко глаза, настолько широко, что кажется, что они вот-вот всосут в себя окружающую действительность. Ты смотришь мне в глаза. Уверенность, смешанная со страстью и блеском поражают тебя. Ты, конечно, не знаешь, как трясутся у меня поджилки, как расходятся коленки. Ты этого не видишь. Но вот и прыжок, и крылья раскрылись и понесли нас. Ооооо… Адреналин бьет прямо в нервы, проходит эфиром по венам. Я и ты и этот полет.

2.

  Меня гнетет то, как я живу. День ото дня утопаю в какой-то суете. Самое, пожалуй, неприятное это то, что мне нравится утопать в ней. Избегать оставаться сам с собой наедине. Я это говорю не для того, чтобы потом написать, что я вдруг оказался один на один сам с собой и что-то понял, или показать, как тишина или попытки задуматься доводят до паранойи. Нет. Просто остаться самим собой где бы то ни было не получается, потому что, что такое «я сам» я не очень понимаю. Для меня это то, что я думаю, что ощущаю, воспринимаю. Понятно, что, попадая в ту или иную среду, надо как-то под нее подстраиваться, чтобы выжить, а уж если хочешь что-то от нее получить – то тем более. Оставшись один на один с самим собою можно закрыть глаза, выключить музыку, вырубить компьютер и просто посидеть. Даже думать не надо, ведь думать – уходить от себя, прятаться в суете их.

Глаза слишком широко раскрыты. Кислород проникает в зрачки, он только ищет искру, чтобы загореться. Определился? С чем? Или хотя бы поверил во что-то? Нет, все только рушится и рушится, словно карточная пирамида. А на этих картах ведь цыганка гадала мне будущее, обещала любящую жену и трех детей. А они так свободно рушатся, будто для этого и предназначались. Выпадает дама пик, ее улыбка такая ехидная и лживая, что меня бросает в дрожь. Ее груди выпадают из корсета, а пальцы готовы взять меня за горло и ногтями порвать артерии. Ее смех течет жутко неприятной струйкой по моему телу. Валет падает своими губами на ее раскрытую грудь, оболваненный малыш, он ничего не видит кроме ее бумажной плоти.
Джокер. Смех сквозь печаль. Зачем выпадать, чтобы радовать и убивать? Какая уже разница, где джокер, а где туз – все рушиться под дуновением набухших губ. И с крыши прямо вниз на встречу асфальтовой мозаике.
 Надежда была. Надежда разбита, она умирает не последней, она разбивается, оставляя танец злостной и несчастной любви к былому. И проходя через пелену страха, через вертикали линий незнания и безысходности мы вырываемся вверх. Хотя уже как знать где верх, а где низ? Ведь вера оставила только соленый след на алом цветке твоих губ. И с тобой распрощался, моя невинная тварь.
 А, в общем, какая уже разница кто и где. Осталось только ощущения нежной боли от лунного света на кисельном небе.
Женственность настолько груба, что ее прикосновение кажется лезвием. А женственность надежды – просто полная шлюха, которая ищет новую жертву. Она занимается сексом со всеми, а потом оставляет в самые трудные моменты, бросает на произвол. Но тут спасает только единение, единение со всем миром. Я – истина, я – Бог, я – бесконечное море любви.


P.S. Илья вышел на шатающийся балкон. Балкон шатался, так, что оторвался от дома, от тяжелого холодного бетона и взлетел вместе с ним. Осталась только мозаика холодного сырого асфальта. И ничего.