Монолог на Перепечинском кладбище...

Да. Очень тяжело терять. Тем более когда твоя вина. Это больно и тяжело. Выворачивает и разрывает на кусочки, мелкие кусочки ярких и сверкающих, как лезвие ножа на полуденном солнце, воспоминаний. И чем сильнее боль от потери, тем ярче и живее всплывают порывы горячего дыхания, чуть ощутимые, читаемые в одних только искорках глаз, фразы, и жадные, до удушья сильные, объятия, легкие прикосновения кончиков пальцев, после которых тело ноет и жжет еще несколько часов, после которых просыпаешься посреди ночи с чувством наполненности.

Я не знаю кому рассказать об этом… Женечка, мне кажется, ты одна меня поймешь… мы очень давно с тобой не разговаривали…
Кто, кто еще??? Кто еще, кроме тебя, ушедшей от меня безвременно, сможет это понять?
Я никогда не покидала его, но мы не вместе. Потому что было условие. Довольно простое, но жесткое: нарушу обещание – сотру его номер, а еще тогда добавила, что он меня и найти не сможет больше.
Не увидит… после бессонных ночей в слезах, потому что я не могла не залечивать его раны, нанесенные возлюбленной… Потому что я не могла дышать после бездумно произнесенных им слов, потому что я прощу, потому что по-другому не могу, потому что безграничности моей души хватит на ту каплю любви, которая осталась после всех претерпленных от него издевательств.
Он был почти волшебник. Знаешь, Жень, я не помню такого человека, весточки от которого ждала бы с таким нетерпением и одновременно настолько люто ненавидела, что хотелось умереть на его глазах. Его голос был слаще елея, он действовал на меня как бездонное синее небо на певчую птичку. Чтобы я про себя там ни напридумывала, достаточно было пары слов, чтоб я заснула, как младенец на груди у матери. Я теряла голову от его рук. Представляешь, я почти всегда знала, о чем он думает, он как-то особенно отводил глаза, когда хотел что-то сказать и не обидеть. Это случалось очень редко, чтобы меня не обидеть, ну или хотя бы не задеть… Мы были слишком похожи, почти близнецы, только родившиеся в разные года. А я почти всегда могла почувствовать его боль. Мне достаточно было положить свою руку на его голову или живот, и я понимала все, что с ним приключилось за день и все, о чем он думал.
Плачу? Да. Есть чуть. Я не знаю, откуда слезы. Ну, посмотри! Я же улыбаюсь! Я не понимаю, откуда они…ведь я не могу вспоминать про него без улыбки. Милой, добродушной улыбки. Она появляется сама собой, как яркая звездочка. Я была рада ему. Всегда. Он был тем человеком, ради которого берегут Землю. И я буду ее беречь, пока есть силы, пока сама живу.

Не знаю, как ты на все это реагируешь. Возможно, это как раз те мысли, от которых и становятся психами, запертыми в невесть каких клоповниках – забытые и униженные, никем не понятые. На всю оставшуюся жизнь предоставленные сами себе. Теми, кто даже в толпе навсегда остаются одинокими…
Глупые человеки. Пытаясь оградить себя от любой незначительной боли в отношениях, люди причиняют себе несравнимо большую: они расстаются. Стирают телефон… память не сотрешь, не забьешь – мы все-таки люди, живые…
Стерла.
Теперь буду жить с этой памятью.