Брат мой Джордано. Драма-коллаж

Все имена в этой истории подлинны. Впрочем, можете считать её художественным вымыслом, потому что художественный вымысел – это более чем правда.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена – наклоненный к зрителям Помост. Его продолжение – Пирамида намалёванных одежд с отверстиями для лиц. В основании Пирамиды – лица ниже человеческого роста – доносчики. Пирамида растёт и заполняется по мере действия.
Едва слышимые сдвоенные удары – звуки заколачиваемых гвоздей. Под их аккомпанемент зрители занимают места. Сила ударов незаметно нарастает.
Они становятся громкими. И тогда гаснет свет.

Голос.
 Вначале кладётся помост,
 Чтоб видели издалека,
 Отчётливо и во весь рост
 Проклятого еретика:
 Колпак его и балахон,
 Как он изовьётся змеёй,
 Чтоб слышали дьявольский стон.
 Потом все сравняют с землёй –
 Пускай веселится народ,
 Счастливый и пьяненький вдрызг.
 Потом все травой порастёт…
 Потом возведут обелиск.
 
Удары обрываются.

Бруно (в белой сутане доминиканца, свещенный ярким светом).
Свет всегда с нами. Вот – он у нас за стеной, мелькает за ставнями, заглядывает в окна, зовёт нас…

Мочениго (перебивая, из нижнего ряда проступившей Пирамиды, громко, акцентируя ударения перед знаками пунктуации).
Я! Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, по долгу совести и велению духовника доношу, что не раз слышал от Джордано Бруно, Ноланца, когда беседовал с ним в своём доме, что ему не нравится никакая религия, что когда католики говорят будто хлеб и вино пресуществляются в тело и кровь господа нашего, то это величайшая нелепость, что дева не могла родить, что плотский грех не есть грех и святая церковь впала в великое заблуждение, запрещая его, ибо он полезен для природы; что пора прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они – ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, угодна ли наша вера богу; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому!..


Салюцции (из третьего ряда Пирамиды). 25 мая 1592 года мне, Габриэле Салюцци, венецианскому инквизитору, представлен и принят мною для святой службы оный донос. При допросе доносящий дал надлежащие ответы о себе. Возраст его – 34 года, венецианский дворянин. Он сообщил мне в воскресенье всё, заключенное в настоящем доносе, а также представил и другие сведения, скреплённые присягой на евангелии. Затем он был отпущен, причем клятвенно обязался хранить молчание, в чём и дал подписку. В присутствии светлейшего господина Алоизи Фускари. В день мая 26-й 1592-го. Достопочтенным инквизитором представлен в святой службе против Джордано Бруно Ноланца.

Мочениго ( громко). …не делать другим того, чего не желаешь себе самому. В заключение покорнейше целую руки вашего преосвященства.

Бруно (спокойно). Я хотел назвать свою книгу Песнью песней…

Мочениго (громко). Так как мне было приказано вашем преосвященством припомнить всё, что приходилось слышать от Джордано Бруно противного нашей католической вере то, кроме уже донесённого мною письменно вашему преосвященству, я (кричит) припомнил слышанное от него!..

Бруно (спокойно). Я хотел назвать свою книгу Песнью песней, подобно книге Соломона…

Мочениго (громко). … я припомнил, что образ действия церкви в настоящее время иной, чем тот, который был в обычае у апостолов, ибо они обращали народы проповедью и примерами доброй жизни, а в настоящее время тех, кто не желает быть католиком, подвергают пыткам и казням, потому, что ныне действуют насилием, а не любовью, и такое состояние мира не может более продолжаться, так как процветает невежество и нет ни одной хорошей религии, что католическая вера нравится ему больше других, но и она нуждается в крупном преобразовании, что долго это продолжаться не может, и скоро мир увидит всеобщее преобразование, ибо совершенно невозможно, чтобы такая испорченность могла долее существовать!.. (После паузы, громко.) Я приказал ему замолчать и учить лишь тому, чему он обязался учить, ибо я – католик, а он хуже лютеранина, и я не могу вынести этого. Он же сказал…. (Мнётся, в то время как Салюцци обращён к нему в напряжённом внимании.)

Бруно (глядя на Мочениго, с усмешкой). О, вы сами увидите, далеко ли уйдёте с вашей верой.

Затемнение. Из темноты проступает большой стол. За ним Редактор и Автор.

Редактор (уверенно). Вы угадали тему – нам нужен портрет современника.
Но какой же это, извините, энтузиазм? (Смотрит в рукопись.) При чём тут Джордано Бруно?

Бруно ( появляясь). Я хотел назвать свою книгу Песнью песней, подобно книге Соломона, ибо, подобно книге Соломона, она - о высоком, героическом энтузиазме.


Редактор (Автору). Ни-че-го не понимаю. Конкретные идеи должны выражаться конкретными образами. Что вы хотите сказать?.. (Гонг.) А это ещё кто такой?

Аввакум ( появляясь в ярком свете, в выцветшем до бела одеянии). Аз есмь протопоп Аввакум.

Редактор (ошалело). Какой Аввакум?

Аввакум (мягко, но с достоинством, как на вопросы анкеты). Священническа рода, протоп чином. Человек нищей, непородней, от человек беззаступной, одеяния и злата не имею.

Редактор опешил. Пауза.

Бруно. Синьор Редактор, разве отец Аввакум менее конкретный образ, чем я, или (уважительно) вы?

Редактор (не реагируя, в пространство, после паузы). Кто вы по специальности?

Бруно (после паузы). Я отвергал муз много раз. Во-первых: не имея покровителей, я не очень - то верил в их любовь. Во-вторых: как истинный служитель муз, я не мог быть в стороне от возвышенных дел. А что может быть достойней Софии – науки? Этой даме принадлежало моё сердце. Толька дама сердца – несвободная госпожа, синьор! Я оказался пленником подлого и глупого ханженства, в стороне от достойных и возвышенных дел, к которым от рождения имел несомненные природные склонности… В конце концов, одержимый большой тоской и не имея других утешений, я принял приглашение муз.

Дама (появляясь, саркастически). Не имея других утешений! Ну (с нажимом) настоящий монах. Вы только посмотрите!

Бруно (гордо). Моё сочинение – «Героическй энтузиазм» - имеет объектом и сюжетом героическое! Для меня совершенно невозможно опуститься до любви вульгарной и физической. (Громко.) Боже милостивый! Что может быть презренней этой меланхолии и печали, этого ничтожного смущения?! А то, наоборот, – этого пустого восторга, этой назойливой решимости! А этот треск – заглавий, сонетов, писем, книг? Какая трагикомедия, какое действие более достойное сострадания и смеха, может быть показано нам, чем эти рабы дела, не стоящего веры, не требующего таланта, не имеющего ценности, где больше бесстыдства, похоти, фальши, жадности, лжи, где ума и чувства, добра и благодарности ровно столько, сколько в статуе или образе, написанном на стене?!

Дама. Что вы хотите сказать?

Бруно. Итальянец говорит тем, кто его понимает. ( После паузы.) Ноланец хочет сказать: ему ненавистна эта усердная беспорядочная половая любовь, которую некоторые привыкли расточать до такой степени, что превратились в её рабов. ( После паузы.) Я хочу сказать: рабов надо уважать как рабов, героев – как героев, а женщин – как женщин, и если нет у них природных добродетелей, кроме природной привлекательности, то это, значит, родились они на свет, как ядовитый гриб – в ущерб другим растениям.
 
Пауза.

Дама (с ужасом и ненавистью). Вы – не итальянец, синьор!

Освещение медленно гаснет.

Голос (как эхо). Вы – не итальянец… вы – не итальянец… вы – не итальянец…

Пауза. Освещение медленно возвращается.

Бруно. Есть время сеять, время – собирать;
 Ломать – и строить; плакать – и смеяться;
 Трудиться – и безделью предаваться;
 Держать – и двигать; бегать – и лежать;
 Есть время класть – и время поднимать;
 Целить – и ранить; ждать – и устремляться…
(После паузы.)
 Меня ж за мигом миг, за годом год
 Любовь пытает, дыбит, ранит, жжёт…
(После паузы, с ударением на «она».)
 Она мне сокрушает члены,
 Она меня ввергает, как палач,
 Из стонов в стоны и из плача в плач…
 И нет моим мученьям перемены,
 И их однообразный ход
 Ни роздыха ни смерти не даёт.

На заднем плане, как видение, возникает женщина в белой накидке.

Аввакум (под впечатлением). А егда ещё был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехами обременена – блудному делу повинна; нача мне плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врачь, слышавше от нея, сам разболевся, внутрь жгом огнем блудным. И горько мне бысть в той час. Зажег три свещи, прилепил к налою, и возложил правую руку на пламя, и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение…
 
Неизвестный ( высвеченный сидящим в небрежной позе, Неизвестный и Автор – одно лицо). Ну, ты не прав, старина!

Аввакум. И отпустя девицу, пошёл в дом свой зело скорбен, и пришед в
избу, плакався горце, и падох на землю на лице своем, рыдаше пред образом и забыхся лежа…

Неизвестный. Не прав.

Видение, заинтересованное Неизвестным, с достоинством приближается к нему. Скидывает накидку. (Видно, что это – Дама).

Дама (кладя руки на плечи Неизвестному). Не спорь. Они же оба…
(Выразительный жест у виска.)

Бруно. Синьор Автор, я прошу избавить нас от присутствия женщин.

Дама Да он совсем спятил! (Неизвестному.) Что ты молчишь?

Неизвестный. Так это не делается, парни. Мы – в демократической стране.

Бруно. А как это делается?

Неизвестный (не очень уверенно). Будем голосовать.

Аввакум. Как голосовать?

Неизвестный. Очень просто!..

Редактор (Аввакуму). Вы говорите: кто «за» ?..

Неизвестный. И все подымают руки.

Бруно. Кто за исключение женщин?

Полное отсутствие реакции со стороны Аввакума, Неизвестного, Редактора и Автора. Пауза. (Что-то сообразив, залу.)
Кто за женщин? Пауза. (Удовлетворённо.) По-моему, большинство – против.

Неизвестный. Они же зрители.

Бруно. Почему?

Редактор ( терпеливо). Понимаете, таков порядок.

Бруно. Не понимаю.
 
Пауза.

Неизвестный. Они заплатили за это.

Бруно. Все?
Пауза.

Редактор (вдохновляясь). А нам – напротив – платят.
 
Бруно (равнодушно). Мне не платят.

Неизвестный. Ну, это – ваше дело, сэр.

Бруно. А их дело – самим решать, кто они. (Появившемуся в ярком свете молодому воину в белых доспехах – Жанне д Арк.) Синьор!..

Неизвестный. Эй, парень! Военный!

Бруно. Почему вы не голосовали? Как вас зовут?

Жанна. Жанна, сударь.

Пауза

Дама (торжествующе). Их интересует твоё мнение.


Жанна. Нельзя, чтобы женщины лёгкого поведения шли за солдатами.

Дама (недовольно). А при чём тут женщины лёгкого поведения? Что ты
скажешь о женщинах достойного поведения?

Жанна. Достойные женщины – не шли за солдатами.

Пауза.

Дама. Ещё одна…

Аввакум (примирительно). Ох, горе мне, - не хощется говорить, да нужда влечет. Я, окаянный, в Сибири зашел сам со огнём: в храмине прелюбодей на прелюбодеице лежит. Вскочили. Я и говорю: “Что се творите? Не по правилам грех содеваете!” А оне сопротиво мне: “Не осужай!” Аз паки им: “Не осужаю, а не потакаю”. Прелюбодей мил ся деет и кланяется, еже бы отпустил. А женщина – та беду говорит: “Напраслину-де ты на меня наводишь, протопоп, и затеваешь небылицу! – брат-де он мне и я-де с ним кое-что говорю”. А сама портки повязывает, – блудницы те там портки носят. И смеется. Так мне горько стало – согрешает, да еще не кается! Свел их в приказ воеводы. Те к тому делу милостивы, – смехом делают: мужика, постегав маленько, и отпустил, а ея мне ж под начал и отдал, смеючись. Я под пол ея спрятал.

Неизвестный. Ну, ты не прав, старина!

Аввакум. Дни с три во тьме сидела – …

Неизвестный. Не прав!

Аввакум. …заревела: “Государь-батюшко, Петрович! Согрешила! Виновата! Не буду так впредь делать!” Я и говорю: “Хощешь ли вина и пива?” А она дрожит: “Нет, государь, не до вина! Дай, пожалуй, кусочик хлебца”. Я и говорю: “Разумей, чадо, – похотение блудное, пища и питие рождает в человеке ума недостаток: наедшися и напився пьяна, скачешь, яко юница – быков желаешь, и, яко кошка, котов ищешь, смерть забывше”. Да и отпустил – навязался черт на шею. Она и паки за тот же промысел, сосуд сотанин.

Дама (Аввакуму). Шут.

Аввакум (позабыв миротворческие намерения). Ох, увы, горе! Уж мне баба указывает, бытто патриарх. Али ты тем лутчи, что боярыня! Сапоги сафьянныя, ризы красныя, рубаха белая, уста багрянносна – румянами умазалася. Как бысть хороша – вторая египтяныня! Посмотри-тко, дурка, на душу свою! Какова она красна?..

Неизвестный. Стоп! Стоп! Брейк!

Аввакум. И ты, кудрявец, чосаная голова! Кудри, бедной, расчесывает, чтоб бабы любили , и ус расправливает посреде народа. Сильно хорош, и плюнуть не на ково!

Неизвестный. Замечание! За удар рефери… ниже пояса.

Аввакум. Не диво, коли опоясатися по титькам! Что чреватая жонка – не извредить бы в брюхе робенка! Как и подпоясать, коли в брюхе том не меньше робенка накладено? Невозможное дело, ядомое извредить! Почти-тко, как Василий Великий поучает: под пупом опоясатиться крепко – даже брюхо-то не толстеет. Не ведаешь? А где тебе ведать – всегда пъян да блуден. Прости, не то тебе на ум идет, как душу спасти.

Неизвестный. Ну, ты не прав, старина.


Аввакум. Не сердитуй жо, дружец мой, правду тебе говорю.

Неизвестный. Не прав.

Аввакум. Ну полно браниться- тово нам, бедные мои, бедные!

Дама. Нет уж, давайте разберемся! Мы – такие-сякие! (Кивая на Жанну.) А она здесь тогда для чего?

Пауза.

Жанна (спокойно). Я здесь, чтобы спасти Францию.

Пауза. Все смотрят на Жанну. Дама – сама ирония. Убедились? – говорит ее вид. Никто не сделает этого за меня.

Неизвестный (Аввакуму, явно уводя от темы).
А как же с первой ? Помогли свещи?

Пауза.

Аввакум. Не вем, как плачю, а очи сердечнии при реке Волге. Вижу: пловут стройно корабли златы, и весла на них златы, и шесты златы, и все злато. А се потом вижу корабль, не златом украшен, но разными красотами испещрен – и красно и сине, и бело и черно, – ум человечь не вместит красоты и доброты его. И я вскричал: “Чей корабль!?” И сидяи на нем отвещал: “Твой корабль! На, плавай на нем, коли докучаешь…”


Жанна (спокойно). Никто не сделает этого за тебя.


Пауза. Все смотрят на Жанну. Дама, утратив связь, но не агрессивность, бродит между присутствующими. Останавливается у Бруно.

Дама ( к Бруно). Что ж вы, такие умные,не слишком веселы? А,синьор доктор? (Уходит к Мочениго в Пирамиде.) И за что его бабы любят?

Мочениго. Он – дьявол. У него дьявольская мужская сила.

Бруно. Знание множит печаль.

Дама. И вы – наглядное свидетельство тому.

Бруно. Вся история , начиная с первородного греха , синьора , – наглядное свидетельство тому .

Дама. Обожаю истории !

Неизвестный. Особенно с грехами.

Дама (ущипнув Неизвестного).Так что там за история?

Редактор. Библейская легенда.

Аввакум. “И взял Господь Бог человека,
И посадил его в саду райском,
И заповедал:
От всякого древа ты будешь есть,
А от древа познания добра и зла не ешь,
Ибо в день, когда вкусишь от него,
Смертию умрешь”.

Бруно. И сказал Змей: “Не умрешь, но знает Бог, что в этот день откроются глаза ваши, (громко) и будете вы, как боги, (спокойно) знающие добро и зло…’’

Аввакум. “…Вкусите от древа, будете яко бози!”

Неизвестный. Кто ж откажется?

Аввакум. Адам отказал, помня заповедь зиждителеву. Змия же прииде ко Евве: ноги у нее были и крылье было. Хорошой зверь была, красной, покамест не своровала.

Неизвестный (саркастично). Евва не отказала?

Аввакум. Жена взяла от древа познания и дала мужу своему.

Дама. Согласитесь, справедливо, - Жена взяла инициативу…

Бруно. Инициативу дьявола…

Пауза.

Неизвестный. Чем дальше, тем интересней.

Бруно. Дальше – не очень интересно: Бог учинил дознание. Адам сказал: “Жена, которую ты мне дал, она дала мне, и я ел”.


Аввакум. Просто молыть: на что-де мне дуру такую сделал? Не приневолила бы, аще бы не захотел. Бытто умен. А сам где был?

Бруно. И сказал Бог жене: “Что ты сделала, Ева?”

Аввакум. Она же отвеща: “Змия прельсти мя”. А змия говорит: “Дьявол научил мя”. Все правы, бедные, и виноватова нет. А все заодно своровали.

Неизвестный. Ну своровали, своровали – не так уже все плохо вышло. Как там дальше по писанию?

Аввакум. Адам познал Евву, жену свою, и она родила…

Неизвестный. Нормальное дело!

Аввакум. Каина…

Пауза.

Бруно. И Авеля.

Неизвестный (облегченно). И пошло познание…

Аввакум. Каин убил Авеля, брата своего.

Дама. Негодяй!

Бруно. А сам Авель – разве он не убивал животных?

Аввакум. Аз, некогда видех у соседа скотину умершу, плакався горце, в ночи воставше.

Редактор. Как же иначе? – Авель разводил овец. Сам Бог, по преданию, одобрил его дары.

Бруно. Дары овцевода Авеля одобрил, а дары землероба Каина – не одобрил. Остается только познать, добро это, или зло с его стороны. Так как же? (Поворачивает ухо к оцепеневшему Редактору, к Даме, затем – вверх, приложив к нему лопаткой ладонь.)

Освещается Пирамида. Дальнейшее – очень громко, без интервалов между
репликами.
 
Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Маттео де Сильвестрис, сосед по камере.

1-й Доносчик (из 1-го ряда Пирамиды). Он говорил о Христе кощунства столь ужасные, что подробностей я не запомнил.

Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Брат Челестино, сосед по камере.

2-й Доносчик (из 1-го ряда Пирамиды). Он говорил: “Предатель, кто правит этим миром, ибо не умеет им хорошо управлять. И подняв руку, показывал кукиш небу.

Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Брат Франческо Грациано, сосед по камере.
 
3-й Доносчик (из 1-го ряда Пирамиды). Рассуждая о справедливых людях, брат Джордано говорил, что таких нет, и что первый человек, считавшийся справедливым, Авель, был палачом, убийцей животных, и заслужил смерти, а Каин был честным человеком и правильно поступил, убив Авеля.
 
Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Брат Челестино, сосед по камере.
 
2-й Доносчик. Он говорил, что Каин был честным человеком и поделом убил своего брата Авеля. Рассуждая о людях, убивающих животных, он жалел животных и говорил, что эти люди поступали дурно, и что Авель был злодеем, а Каин честным человеком.

Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Джованни Мочениго, дворянин, после заключения Брата Джордано, по прошествии двух лет, явился снова и показал.
 
Мочениго (из 1-го ряда Пирамиды). Однажды он сказал: “Христос козел, пес и козел, и показал кукиш небу”.
 
Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Франческо Вайа Неаполитанец, сосед по камере.

4-й Доносчик (из 1-го ряда Пирамиды). Во время заключения он по всякому случаю произносил ужаснейшие кощунства и больше 25-и раз показывал кукиш небу, говоря: “Получай, пес, козел, злодей. Такой-разэтакий”.

Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Франческо Грациано, сосед по камере.

3-й Доносчик. Он говорил во гневе, что тот, кто правит этим миром – предатель, потому что не умеет править. И я сказал, вы слышите, как кощунствует этот человек!

Пауза.

Аввакум. Семя тли во всяком лежит. Простите их, Господи, ибо не ведают, что творят.

Бруно (громко). Ведают!.. По этому поводу могу заявить святому правосудию, что высказывания Челестино и Грациано, очевидно, им самим и принадлежат, ибо слышу подобное впервые. (После паузы.) И да видит бог, к такому ответу я был вынужден вышеназванными.

Голос …Не делать другим того, чего не желаешь себе самому.

Пауза.
 
Аввакум. У меня в домишку девка робенка родила. Иныя горорят: Прокопей, сын мой, привалял, а Прокопей божится и запирается. Ну, что говорить, в летах, недивно и ему привалять! Да сие мне скорбно, яко покаяние не могу получить. В ыную пору совесть рассвирепеет, хощу анафеме предать. И паки посужю, как бы самому в напасть не впасть; аще только не он, так горе мне будет тогда: мученика казни предам.

Пауза.

1-й Доносчик (поет). Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня?

Бруно (рассмеявшись, кричит). Ну и отчаянный псалом! Исполни что повеселей!

2-й Доносчик. Отчего брат Джордано никогда не читает службу?


Аввакум. Вот так бывало и Феодор, сын мой духовной, покою не дает. Жил со мною в земляной тюрме. Мне еще не моглось в то время. Я лежу, или сплю, а он, молясь и плачючи, приступит ко мне и станет говорить: “Как тебе сорома нет? Веть ты протопоп”. Да и раскачает меня. Он кланяется за меня, а я, сидя, молитвы говорю: спина у меня болела гораздо… Он и сам, миленькой, скорбен был. Бродил в одной рубашке и босиком, зело велику нужду терпел от мраза и от побой и умер за християнскую веру: удавили отступники на виселице. У матери вдовы сын был единочаден… Миленький мой! Не ведал инова подвижника и злезаточца такова! Поклонов тысящу откладет, да сядет на полу и плачет…часа два, или три…

2-й Доносчик. …Отчего брат Джордано никогда не читает службу?

Бруно. Я же отступник, отлучен от церкви. Но главное – (доверительно) у меня голова болит от молитвенника, как от расстроенной лютни: ни порядка, ни благозвучия.

3-й Доносчик. Отчего же?

Бруно (сохраняя спокойный, доверительный тон). Оттого, что автор – грубый пес, бесстыдник и козел.

3-й Доносчик. Вы слышите, как кощунствует этот человек?

2-й Доносчик. Великий грех, великий грех, брат мой! Покайся, пока не постигла тебя кара святого правосудия!

Бруно. Ну вот… вы и подменили кару господню карой святого правосудия. Не думаю, что можно повредить кому-либо одним только образом мыслей.

Голос. …Не делать другим того, чего не желаешь себе самому?.. А помнишь ли свой побег из монастыря?

Бруно (после паузы). Да.

Голос. И того монаха – тоже?

Бруно (после паузы). Да, я и теперь помню его цепкие пальцы и бесстрастные глаза. Он долго преследовал меня, а я никак, никак не мог уйти, пока, наконец, мы не стали перед жутким обрывом и взгляды наши сошлись… О, этот взгляд! Я рано узнал его!.. Однажды в младенчестве, лежа в колыбели, я увидел (громко) над собой!.. этот холодный, властный, немигающий взгляд – взгляд змеи. Я помню ужас, охвативший меня, и как позвал на помощь отца, – совсем по-взрослому, – и как он, вбежав, убил гадюку, и как потом всем рассказывал об этом, поразившем его случае – я все помню с тех пор!

 3-й Доносчик. Человеку такое не под силу!
Мочениго. Не под силу без помощи дьявола – он и вправду все помнит!

Голос. И что стало с тем монахом – тоже?

Мочениго. Смею заверить – все, и пытался обучить меня этому! Только я сразу понял: без участия дьявола такое невозможно.

Голос. А как же все-таки с монахом?

Бруно (после паузы, тихо). Не знаю – я сбросил его в Тибр.

Пауза.
 
(Громко.) И потом, на чужбине, когда последними доводами оппонентов становились металлические прутья и палки – я доставал (кричит) шпагу!

Голос. У тебя было много врагов?

Пауза.

Лицо из верхней части пирамиды. Брат Джордано! Ответь, как того требует справедливый наш суд, есть ли у тебя враги?

Пауза.

1-й Доносчик (поет). Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня?
Нет делающих добро! Нет ни одного!
Делающие беззаконие съедают народ мой, как едят хлеб!
Восстали на меня свидетели неправедные:
Чего я не знаю, о том допрашивают меня.
Воздают мне злом за добро, сиротством душе моей!
Господи! Долго ли будешь смотреть на это?
Отведи душу мою от злодейств их, одинокую мою!

Пауза. Бруно пристально смотрит на доносчиков.
 
Бруно. Нет… Нет у меня врагов… И потому я отказываюсь от показаний против Челестино и Грациано, как поспешных и несправедливых.

Пауза. Сдвоенные нарастающие удары – удары сердца.

Голоса из верхней части Пирамиды (сопровождаемые ударами). “Мы, Лодовико Мадруцци, епископ Сабинский,.. Джулио Антолио Сантори, епископ Палестринский или Сансеверинский,.. Пьетро Деза (титул св. Лаврентия в Лучине),.. Доменико Пинелли (титул св. Златоуста),.. брат Джеронимо Бернерио (титул св. Марии “Sopra la Minerva d’Ascoli”),.. Паоло Сфондрато (титул св. Цецилии),.. Лючио Сассо (титул св. Кирика и Чулиты),.. Камило Боргезе (титул св. Иоанна и Павла),.. Помпео Аригони (титул св. Бальбины),.. Роберто Баллармино (титул св. Марии “in Via”)… наименованные, по милосердию божию, священниками кардиналами святой римской церкви,.. генеральные инквизиторы всего христианского государства против еретических преступлений,.. особо уполномоченные святым престолом… Называем,.. провозглашаем,.. осуждаем,.. объявляем… тебя, брата Джордано Бруно, нераскаянным, упорным и непреклонным еретиком. И как такового мы тебя извергаем из духовного сана. Ты должен быть отлучен от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной церкви, милосердия которой ты оказался недостоин. Ты должен быть предан светскому суду, и посему мы предаем тебя суду монсиньора губернатора Рима, здесь присутствующего, дабы он тебя покарал подобающей карой, причем усиленно молим, да будет ему смягчить суровость законов, и да будет кара без опасности смерти и членовредительства… Сверх того, осуждаем, порицаем и запрещаем все книги твои и писания, как еретические и ошибочные, заключающие в себе многочисленные ереси и заблуждения… Повелеваем, чтобы отныне все твои книги были публично разрываемы и сжигаемы на площади святого Петра,.. и как таковые были внесены в список запрещенных книг,.. и да будет так, как мы повелеваем… Так мы говорим,.. возвещаем,.. приговариваем,.. объявляем,.. извергаем из сана,.. приказываем и повелеваем,.. отлучаем,.. передаём и молим,.. поступая в этом и во всём остальном несравненно более мягким образом, нежели с полным основанием могли бы и должны были бы…

 
Продолжающиеся удары сердца. Они становятся громкими и тогда – обрываются.

Донна Моргана (появляясь, кричит). Нет! Нет! Нет! (Успокаиваясь.) Не отдам… Не отдам… Не отдам…

Бруно (устало). Синьор Автор,.. я просил избавить нас от присутствия женщин.

Донна Моргана (лихорадочно). Что я говорю?.. Что я говорю?.. Погоди… Погоди,.. прости меня…Прости… Добрый мой… Самый смелый… Самый умный… Самый красивый… Погоди… Сейчас… (Собираясь с силами.) Еще не поздно. (Смеется.) Я рожу тебе сына! Я буду рожать тебе сыновей каждый год ! И все они будут похожи на тебя – твои дети.

Пауза.

Бруно. Ну а пока – на меня чем-то походит одна знатная синьора. Признавайся, хвастать у кого научилась?

Донна Моргана (с надеждой ). У меня был один учитель…

Бруно. Он утверждал, что знает больше, чем апостолы, что святой Фома и все учителя – нули в сравнении с ним, что он мог бы разъяснить всем мудрецам и первым богословам мира вопросы, на которые им не найти ответов.

Пауза. Удары сердца.

(В сопровождении ударов.)
Смиренно умоляю бога и святлейших синьоров о прощении всех заблуждений, в которые впал. Готов выполнить все, что будет решено вашей мудростью и признано необходимым для спасения моей души. Прошу наложить на меня любое покаяние, даже превосходящее по тяжести обычное. (Кричит.) Но не такое, что могло бы публично опозорить меня! (Спокойно.) И осквернить святую монашескую одежду, которую я носил. И если по милосердию бога и святлейших синьоров мне будет дарована жизнь, то обещаю значительно исправиться в своем образе жизни, и данное наставление послужит примером, полезным для всякого.

Утихающие удары сердца.

Донна Моргана. Ну вот… и хорошо. Теперь все будет по-другому… Все будет по-другому… Только надо отдохнуть… Надо отдохнуть…

Утихающие удары сердца. Конец первого действия.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ



Те же лица и декорации. Учащенные удары сердца. Под их аккомпанемент зрители занимают места. Сила ударов нарастает, они становятся громкими и тогда – обрываются.

Донна Моргана. Теперь все будет по-другому… Теперь у нас будет много времени… Мы уедем. Нет – ты будешь свободен. Как всегда. Еще свободней: ты будешь работать, не думая о деньгах – писать книги, пьесы, сонеты. И если современникам не суждено отдать им должное – это сделаю я. Помнишь, ты цитировал Эпикура: довольно много, когда мы один для другого – театр. Помнишь?

Донна Моргана занимает место в одном из верхних отверстий Пирамиды, как в окне. В ее руке книга. Бруно ловко взбирается по Пирамиде к донне Моргане.

 Возлюбленный мой… (Читает.) “Возлюбленный мой! Вот, он у нас за стеной, мелькает за ставнями, заглядывает в окна, зовет…

Бруно (подыгрывая). Сестра моя! Возлюбленная моя!

Донна Моргана (продолжает читать). …Как ты прекрасен, возлюбленный мой.

Бруно. Как ты прекрасна, возлюбленная моя!

Донна Моргана (читает). …Положи меня, как печать, на сердце твое,.. как печать, на руку твою… Беги, возлюбленный мой!.. Беги!.. ”

Бруно. Никогда! (Смеется.) “Песня песней”? (Что-то тщательно отряхивает со своих ушей.)

Донна Моргана. Что случилось?

Бруно. У меня от этих “песней” уши слипаются – слишком много сладкого. Совсем как у синьора Петрарки.

Донна Моргана. Синьор Петрарка – великий поэт!

Бруно. Переходя к ныне здравствующим великим, следует отметить их преосвященство Роберто Беллармино. Расцвет таланта приходится на период после получения сана епископа и титула. Книгой каждого католика должно явиться их последнее сочинение – “Вздох голубки”, как достойнейший образец подлинно благозвучной поэзии и примерное наставление истинно добродетельной жизни. Самые большие счасливчики – бедняки, ибо они – наследники царства небесного, а самые несчастные – богатые, авторитетно утверждает их преосвященство,.. перебравшись в новый дворец … с прислугой в сорок человек.

Донна Моргана. Оставь их несчастное преосвященство. Синьор Петрарка – великий поэт. Ты не хотел бы иметь такую славу, как у Петрарки?

Бруно. Как у Петрарки! Ни-ког-да! У меня уши горят за синьора Петрарку.

Донна Моргана. Слипаются!

Бруно. Горят и слипаются.

Донна Моргана. Одно бесспорно: твоя поэзия мало соответствует правилам “Поэтики” Аристотеля.

Бруно. Поэзия меньше всего нуждается в правилах, наоборот – правила происходят из поэзии. И потому существует столько истинных правил, сколько истинных поэтов.

Донна Моргана. Тогда кому же нужны правила Аристотеля?

Бруно (задиристо). Тем, кто не умеет сочинять стихи, тем, кто не имея своей музы, хотел бы иметь любовные дела с чужой!

Донна Моргана (покинув Пирамиду). Брат мой, Джордано! Ты был молод, нищ, упрям…
 
Бруно. Умён. Хорош собой… (Покинув пирамиду.) И что самое главное – с годами эти достоинства только выросли и окрепли.

Донна Моргана. Особенно молодость.

Бруно. Молодость – особенно, ибо это свойство лишь одним временем и может быть испытано…

Донна Моргана. Ты всё тот же хвастун, Бруно.

Бруно. Весомый довод в споре, синьора.

Донна Моргана. Я больше не хочу с тобой спорить… Мы уедем. Мы будем путешествовать, читать. И обещай, что не будешь более размахивать шпагой и драться, как мальчишка. Ну, хорошо ли это?

Бруно (упавшим голосом). Плохо. (После паузы.) Но не драться – ещё хуже.

Донна Моргана. Я боюсь, что тебя убьют где-нибудь в тёмной подворотне. Обещай, что не допустишь этого.

Бруно (ещё более подавленно). Обещаю… Я обещаю тебе.

1-е лицо из 2-го ряда Пирамиды. Джордано Бруно был сожжен на Площади (последнее подчеркнуто) цветов в Риме в 1600-м году, 17 февраля.

Бруно. Я буду очень послушным.

2-е лицо из 2-го ряда Пирамиды. Он говорил, что если его заставят снова вступить в орден и вернуться в монастырь, то он его подожжет и уедет в Англию, или Германию.

3-е Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Наши братья увещевали его с любовью, со всякими снисхождениями и с великой ученостью разъясняли ему его заблуждения, но в конце концов вынуждены были отступиться перед его проклятым упорством. Он упорствовал в своей непреклонности, пока слуги правосудия не повели его на Кампо ди Фьоре и, привязав к столбу, сожгли живым, причем наше братство все время находилось при нем, воспевая молитвы, а духовники увещевали его до последнего момента, убеждая отказаться от упорства, в котором он в конце концов завершил сваю жалкую и ничтожную жизнь.

Затемнение. И только в том месте, где находился Бруно, остался свет.

Пауза.

Голос редактора: Так нельзя…(После паузы.) Я понимаю, это не финал. Но (с нажимом) зритель вас не поймет. Что вы ему скажете?

Бруно (входя в освещенное пространство сцены). Отдавший жизнь своему веку обретает ее в последующих.

Свет.

Дама. Силен! Ничего не скажешь!

Моченого (из Пирамиды). Я говорил – он дьявол!

Дама (Мочениго). Ничтожество!

Мочениго. А что же это по-твоему?

Дама. Мужская сила!

Донна Моргана (потрясенно). Ты все рассчитал?! Ты все спокойно рассчитал, мой поэт!

Бруно (после паузы). Нет, не так… (После паузы, негромко. ) Не совсем так…(После паузы, вдруг.) Это можно сравнить только с убоем скота. Еретики были загнаны в дом, как стадо. Палач входил, выбирал одного из них, выволакивал, набрасывал на лицо платок “бенда”, как там его называют, вел на площадь вблизи дома, ставил на колени и перерезывал горло ножем. Затем, сорвав с него окровавленный платок, он снова шел в дом, выводил другого, которого умерщвлял точно таким же способом. Так были перерезаны все до единого, а было их восемьдесят человек. Никто не слыхал, чтобы они совершили что-нибудь плохое. Это были простые необразованные люди, владеющие только заступом и плугом. Некоторые из них проповедовали ту же веру, что и мы все.

Пауза.

Меня преследует эта картина: палач с ножом в зубах, с кровавым платком в руках, в панцире, залитом кровью…Он входит в дом… Выволакивает одну жертву за другой,.. точь-в-точь, как мясник вытаскивает овцу, предназначенную на убой…

Пауза.

Так о чем мы?

 Донна Моргана. О поэзии, любимый. Песнь песней…”Положи меня, как печать, на сердце твое… Как печать, на руку твою”. (Громко.) Беги, возлюбленный мой!.. Беги!..
 
I-е Лицо из 2-го ряда Пирамиды (громко). Брат Джордано Бруно, сын покойного Джованни, Ноланец, священник ордена братьев-проповедников, рукоположенный из монахов, доктор святого богословия заявил, что не должен и не желает отрекаться, не имеет от чего отрекаться, не видит основания для отречения, (кричит) и не знает, от чего отрекаться!

Долгая пауза. Редактор отбивает ритм о крышку стола.
Все тот же ритм.

Редактор. Так нельзя…

Пауза.

Донна Моргана. Я так не могу… Нет… Нет…

Редактор. Нет логики… Нет действия…

Донна Моргана. Скажи хоть что-нибудь!

I-е Лицо из 2-го ряда Пирамиды. Он не обронил ни слова. Даже, когда пламя уничтожило одежду и волосы, а мокрые веревки глубоко врезались в тело. Ему поднесли крест, но он с призрением отвернулся.

Донна Моргана плачет.

Редактор. Герой молчит. Он должен говорить…

2-е лицо из 2-го ряда Пирамиды. Своим судьям он с редким спокойствием заявил: “Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю”.

От Пирамиды отделяется монах, подходит к Донне Моргане.

Монах. Он упорно молчал, синьора. Правда, однажды, когда его обвинили в неуважении к святому правосудию, он заявил, что не понимает, о чем речь, ибо знает всего два сорта людей: тех, кто несет в себе свет…

Донна Моргана. Боже! Какой свет? Где он?

Пауза.

Бруно (очень мягко). Он – у нас за стеной. Мелькает за ставнями. Заглядывает в окна. Зовет… нас… (После паузы.) И тех, кто его погасил, покорный чужим и своим темным силам… Они не относятся к числу тех, кто с безбожным любопытством исследует тайны природы и подсчитывает смены звезд. Их не беспокоят скрытые причины вещей. Разве пощадят они государства от распада, народы от рассеяния? Что им пожары, кровь, истребление? Пусть из-за них погибнет весь мир, лишь бы воздвигнуто было здание на небесах, лишь бы множилось сокровище на земле! С упорством безумцев лечат они язвы прогнившей веры, снова и снова заделывая прорехи в ее одежде!.. (После паузы.) Но снова и снова, тут и там находятся герои, готовые эту одежду сорвать… И ничто не в силах помешать им, ибо они несут свет.

Пауза. Редактор отбивает ритм о крышку стола. Все тот же ритм.

Редактор. Так нельзя… (После паузы.) Какой свет?.. Непонятно… Что-то, конечно, есть… Борьба – это хорошо, но очень туманно и неконкретно. Что с чем, борется? Где зло? Где добро? С другой стороны – это сцена насилия. Зачем вам эта жестокость?.. Что нас волнует сегодня? (Уверенно.) Вот о чем надо писать!.. Подумайте… Подумайте, может что-то и выйдет.

Пауза.

Бруно (вдруг). Это можно сравнить только с убоем скота. Их было более тысячи. И они не сделали никому ничего плохого. Единственная их вина заключалась в том, что они решились на свой собственный путь… “Храм народов” – называли они свою коммуну…

Редактор. Ну, эта печальная история… массового самоубийства в общем известна.

Бруно. В общем – известна. Несколько неизвестных деталей. В тот день в городок прилетело много молодых людей. Они были похожи на участников спортивных соревнований. Но соревнований не было. Были автоматные очереди и армейские вертолеты в воздухе… Первыми были убиты те, кто пытался прорваться сквозь оцепление, а так же руководители организации. Одной из них, Шэрон Амос, и троим ее детям перерезали горло… Когда утихли выстрелы, в дело пошел яд. Людей согнали на площади. Разбили на группы… Тем, кто отказывался принимать яд, его вводили шприцами через одежду… Детям и женщинам зубы разжимали ножами…

Пауза. Мелодия: Америка, Америка…

Неизвестный. Где доказательства, что все это правда?

Бруно. Доказательства были представлены на специально организованной пресс-конференции Майклом Проксом, секретным агентом одного из федеральных ведомств, работавшим в “Храме народов”… Материал не попал ни в газеты, ни в журналы, ни в общенациональные телепрограммы, а Прокс застрелился… Доказательства обещал представить сенатор Маскуин. Его убили в рабочем кабинете… Правду обещал рассказать конгрессмен Лео Райан, “рыцарь без страха и упрека”, как его называли. Убит неизвестными…

Неизвестный. Довольно! (Что-то задумав, делает движения уйти, но Бруно жестом его останавливает, выступив вперед).
Мелодия обрывается.

1-е Лицо из 2-го ряда Пирамиды (громко). Брат Джордано Бруно, сын покойного Джованни, Ноланец, священник ордена братьев-проповедников, рукоположенный из монахов, доктор святого богословия заявил, что не должен и не желает отрекаться, не имеет от чего отрекаться, не видит основания для отречения (кричит) и не знает, от чего отрекаться!

Долгая пауза.

Жанна. (непонятно кого имея в виду из застывших Редактора и Неизвестного). Помогите! (После паузы.) Помогите же! Ему плохо!

Пауза

Неизвестный протягивает Редактору стакан. Редактор отрешенно выпивает и вдруг морщится, некоторое время сохраняет гримасу, затем складывает губы трубочкой и продолжительно выдыхает, помахивая ладонью у рта. Обеспокоенный Неизвестный со стаканом в руке и бутылкой, которую теперь все видят, приблизившись к Редактору, старается уловить его желание, а тот, переведя махи на стакан, указывает налить еще, что немедленно исполняется.
Редактор все тем же движением велит Неизвестному выпить. Неизвестный выпивает.

Аввакум. Зело скорбен и безутешен. (Редактор жестом указывает налить Аввакуму. Аввакум отстраняет поднесенный Неизвестным стакан). Окаянное таково то пиянство: ни юность блюдет, ни стараво почитает, ни честна мужа хранит, но всех бед ума творит.


Редактор выражает безмолвную обиду. Аввакум, вздохнув и перекрестясь, пригубляет от стакана. Редактор изображает еще большую обиду. Бруно, избавляя Аввакума от Редактора, ловко выпивает стакан, вручает Редактору, сильно хлопнув его по спине. Редактор закашливается.

 Сампсон и смерть прият от пиянства. Али мы крепчайше такова исполина? Нападоша на нь иноплеменцы 1000 человек, хотяху его убити. Он же всех побил, А после погиб от пиянства. Не явно то бысть в нашей Росии бедной?

Пауза.

 Жанна. Вам плохо, господин Редактор?
 
Редактор (после паузы, зло). Я больше не Редактор.

Неизвестный. А кто вы?

Редактор. Никто!

Неизвестный. Так вот оно что.

Бруно. Неправда! Вы – Человек, Гражданин.

Редактор (слащаво поет). “…необъятной Родины своей”.

Бруно. Гражданин Отечества! Гражданин Земли! Гражданин Вселенной! Как и все мы.

 Редактор. Выходит – земляки?

Бруно. Прекрасно сказано! Земляки!.. И современники.

Пауза.

Неизвестный (Редактору). А вы так убивались! Ну, не редактор! Не редактор! Вот господин Автор – не писатель! И господин Бруно – не писатель! И не профессор!

Бруно (мрачно). И не итальянец.

Редактор (очень весело, Даме, заняв место между ней и Неизвестным). Веселый парень! Люблю таких! И сам люблю повеселиться!

Неизвестный. Надеюсь, не на чужой счет.

Бруно. Как-то вечером, после пирушки, один из наших соседей сказал: “Никогда я не был так весел, как сейчас!” “Никогда ты не был так глуп, как сейчас”, ответил ему Джованни Бруно, отец Ноланца.

Неизвестный (заметно охмелев). Значит, сэр, вы полагаете, что тот, кто печален, – мудр, а кто еще печальней, – тот еще мудрей?

Активная мимическая реакция Редактора, адресованная Даме.

Бруно. Нет, напротив, – это иной вид безумия, притом худший.

Редактор все больше концентрируется на Даме.

Неизвестный. Кто же тогда мудр по-вашему, если безумны и довольные и печальные?

Редактор откликается одобрительной иронией.

Бруно. Тот, кто ни доволен, ни печален.

Неизвестный. Это кто ж такой? Тот, у кого нет чувств? Кто спит, как положено накачавшись? А может это покойники?

Пауза. Редактор заливается смехом.

Бруно. Мудр тот, кто жив, наблюдает и разумеет. Кто рассматривает зло и добро. Оценивает и то и другое,.. как вещи непостоянные и изменчивые…

Редактор (мгновенно протрезвев). Стоп! Как непостоянные? Добро – это добро, а зло – это зло! Не путайте разные вещи!

Бруно. Согласен – разные. Более того – из противоположностей все и состоит. Наши страсти не имеют приятности без горести, без утомления нет отдыха, без разлук – встреч. Но сами по себе противоположности – еще ни добро, ни зло. Они становятся злом в своем крайнем виде, переходя разумные пределы. Оставаясь же в этих пределах, они в равной степени остаются добром.

Пауза.

Неизвестный. А как установить эти разумные пределы?

Бруно. Не надо этого делать. Пусть это делает жизнь.

Неизвестный (Редактору). Понятно? (После паузы, к Бруно.) Ну, а например?

Бруно. Например, мы будем оставаться в сих пределах пока нас не позовут…

Сопровождаемые музыкой и светом, легкие, как сам свет, выплывают женские фигуры: донна Моргана, Настасья Марковна, Неизвестная. Они замирают за спинами героев, озаряя их светом.

Редактор. …Или не попросят.

Неизвестный (уходя). … Или не устанем.

Неизвестная тоже уходит. Неизвестный идет ей навстречу, проходит мимо, затем возвращается. Остальные в это время и в дальнейшем остаются неподвижными.

Редчайший случай, мисс. (Задумчиво шагая рядом.) Редчайший случай: мы сегодня встречаемся с вами второй раз. (Нисколько не смущаясь ее полным равнодушием.) По этому поводу, я думаю, вы должны дать мне свой телефон.

Неизвестная поворачивается и идет в обратном направлении.
Неизвестный – вслед за ней.

(Откашлявшись, голосом автомата.)
Редчайший случай, мисс. Редчайший случай: мы сегодня встречаемся с вами в третий раз. По этому поводу, я думаю, вы должны дать мне свой телефон. (После паузы.) А, мисс глухонемая?!

Начинает активно жестикулировать: показывает три пальца, изображает телефонный разговор.

Неизвестная. Боже мой! Какие три раза? Что вы несете?

Неизвестный (угодливо). В первый раз, – когда шел сюда, второй, – когда шел обратно, и в третий – опять сюда.

Неизвестная. Ну и нахал! И откуда это на мою голову?

Неизвестный. Вы – точно мой сержант. Правда, он еще грозился обучить меня хорошим манерам.

Неизвестная. Не намекаете ли вы, что служили в армии? Для этого надо по крайней мере пройти медкомиссию.

Неизвестный. Комиссия присудила мне первое место.

Неизвестная. О, это, – как вы говорите, – редчайший случай. И вы эту историю всем девушкам рассказываете?

Неизвестный. Что вы, мисс! Только самым красивым… То есть только вам.

Неизвестная. Все же сержант вас кое-чему научил.

Неизвестный. Рад, мисс, что произвел на вас приятное впечатление. Так я записываю?

Неизвестная. А говорили, прошли медкомиссию.

Неизвестный. Тогда лучше встретиться.

Неизвестная (после паузы). И лучше сами назовите место: так вам будет легче его запомнить. (После паузы.) Не беспокойтесь. Я приду,.. если у вас не будет таких печальных глаз.

Неизвестный. Постараюсь развеселить вас, мисс,.. сегодня в восемь, на углу 6-й и 40-й улиц.

Пауза. Неизвестный и Неизвестная уходят в разные стороны.

Настасья Марковна. Что, господине, опечалился еси?

Аввакум. А чем похвалиться? – скажи-тко! Все накось, да поперек. “Радуйся!..” – кто что захватил, тот то и потащил… Вси бегуны, вси потаковники, вси говорят, как куповать, как продавать, как есть, как пить, как баб блудить… Святых образы изменили. Пишут таковых же, яко сами: толсторожих, толстобрюхих, и ноги и руки, яко стульцы, лишо сабли той при бедре… Християнин мой бедной шесть-ту дней на трудах, а в день воскресной прибежит во церковь: ано и послушать нечево – по латыне поют, плясовицы скоморошьи!.. От века несть слыхано, кто бы себя велел в лице святым знать, разве Навуходоносор Вавилонский. Во Отечниках записано: “егда-де человека в лице похвалишь, тогда сатане его словом предашь”. А ныне жива человека в лице святым называй, да не смей указывать такому-сякому, великому, – больше всех святых, – на нас то положено! А кто положил? Господь землю общу сотворил, чтоб друг друга жили любя, яко в едином дому. А человек скачет, яко козел, гневается, яко рысь, сьесть хощет, яко змия, ржет зря на чюжую красоту, яко жребя, лукавует, яко бес, а потом исчезает, и не вем, камо отходит: или во свет, или во тьму…Душе моя, душе! Восстани, что спиши!.. (Пауза.) Связали вы меня, жена. Связали. Не подобает скрывати данного нам таланта, яко сребро, в землю: с попами пьяными и с прихожаны ратуюся… И хощу промолчать, а невозможное дело: совесть нудит, горит во утробе, яко пламя. Бесчинства не могу претерпеть!

Настасья Марковна. Господи помилуй! Что ты, Петрович, говоришь? Ты же читал апостольскую речь: “привязался еси жене, не ищи разрешения, отрешился – не ищи жены”. Аз тя с детьми благословляю, а о нас не тужи. (Крестит.)

Аввакум. Прости же мя, грешнаго, а вас бог простит. (Крестит.)

Пауза. Аввакум уходит.

Настасья Маркова (громко). Петрович!

Аввкум останавливается.
Долго ль сего мучения будет?

Аввакум (обернувшись). До самыя смерти! Марковна!

Пауза. Аввакум и Настасья Марковна уходят в разные стороны.

Бруно. Я хочу назвать свою книгу Песнью песней… Подобно книге Соломона.

Донна Моргана. Тебя сочтут нечестивцем, мой милый… Те, кто присвоил себе звания жрецов и святых, сочтут тебя нечестивцем… за присвоение божественного названия человеческому сочинению.

Бруно. Этим я хочу сказать: бог в человеке!.. У каждого он свой. Но настоящий – один. Он – любовь. (Помолчав.) И потому мое сочинение, подобно книге Соломона, – о высоком, героическом энтузиазме!

Донна Моргана. “Героический энтузиазм!” – подходящее название для твоей книги… Только я не подхожу для этого романа. Я слишком мала для твоих противоположностей. Путешествовать в бесконечной Вселенной, сидя в тюрьме, любить всех и никого – тут нужна Жанна д`Арк … (Тихо.) Беги, возлюбленный мой! Беги!

1-й голос из Пирамиды. …Объявляем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаянным, упорным и непреклонным еретиком…

Донна Моргана исчезает. Одновременно в ярком свете появляется Жанна. Она подходит к Бруно и становится рядом с ним.

2-й голос из Пирамиды. …Тебя, Жанна, в народе именуемую Девой, повинной во многих грехах и преступлениях...

1-й голос. …Мы отлучаем тебя, брата Джордано, от нашего церковного сонма…

2-й голос. …Тебя, Жанна, от нашей святой непорочной церкви…

1-й голос. …Ты должен быть предан светскому суду…

2-й голос. …Ты должна быть предана светскому суду…

1-й голос. …И да будет кара без опасности смерти и членовредительства…

2-й голос. …И да избавит тебя бог от смерти и повреждения членов…

Бруно. Амен.

Затемнение. Едва заметна фигура Бруно.
Последнее, синьоры: задерживаться в разумных некогда пределах равно недопустимо, как и покидать их до срока. Вы готовы?

Свет. Видно, что Редактор “готов”. Он стоит лицом к зрителям, опираясь на плечи Автора и Бруно, в окружении Аввакума и Жанны.

Редактор. Первый готов!

Процессия подводит Редактора к двери его квартиры.

Жанна. Вам плохо, господин Редактор?

Редактор. Откуда ты меня знаешь?

Бруно. Запомни: ты – Гражданин Вселенной! Повтори!

Редактор (голосом автомата). ЯГРАЖДАНИНВСЕЛЕННОЙ.

Бруно (удовлетворенно). Первый готов! Пуск! (Нажимает кнопку звонка и отходит.)

Редактор вдруг оборачивается. Пытаясь поцеловать Бруно, делает неловкое движение и оказывается в руках Автора, которого, подумав, целует.
Затем, по-чемпионски вскинув вверх руки, очень серьезно и торжественно приветствует друзей. Открывается дверь и Жена втаскивает Редактора.

Появляется Неизвестная. В ее руке газета.

Неизвестная (взволнована). Где он? Его нет!

Пауза. Все видят, что его, Неизвестного, действительно нет.

Бруно (берет газету, читает). “Желающие стать свидетелями публичного самосожжения приглашаются сегодня в 20 часов на перекресток 6-й и 40-й улиц. Неизвестный”.

Пауза. Бруно, Аввакум, Автор убегают. Жанна увидев, что Неизвестная опустилась на землю, остается с ней.

Затемнение.

Бруно, Аввакум и Автор пробегают мимо Полицейского.

Полицейский (хватает Автора за руку). Постойте!
 
Бруно и Аввакум останавливаются.

Бруно. Простите, синьор, мы очень спешим.

Полицейский (Бруно и Аввакуму). И вы тоже задержитесь.

Бруно. Мы очень спешим, синьор!

Полицейский (отпуская Автора). Я же сказал, волосатики: задержаться!

Автор надвигается на Полицейского, но Бруно, его отстранив, ловко сбивает Полицейского с ног. Затемнение.

Неизвестная и Жанна.

Жанна. Все будет хорошо. Вот увидишь. Я слышу голос. Он никогда меня не обманывает. Я часто его слышу…

Мочениго (из Пирамиды). Наверное, чаще всего по ночам: молодой и красивый синьор…Очевидно, принц. (Заливается смехом.) Угадал?

Жанна. Нет, синьор Мочениго…

Мочениго. Откуда ты меня знаешь?

Жанна. Нет. Он является в ярком свете. Не знаю, с кем его сравнить. Быть может, со святым Михаилом… Я слышу его, когда не знаю, как поступить, и он никогда меня не обманывает.

Мочениго. В тебе сидит дьявол.

Жанна. В человеке может селиться не только дьявол, но и бог. Я думаю – это бог.

Мочениго. Смотри, как заговорила! Как заговорила! Бог это, или дьявол –определят те, кому следует.

Затемнение.

Помещение разделенное решеткой – полицейский участок. По одну из сторон решетки: Полицейский с подбитым глазом (стоит), Лейтенант, Бруно, Аввакум и Автор (сидят).

Лейтенант (в телефонную трубку). Ничего особенно, сэр.

(Рассматривает подбитый глаз невозмутимого Полицейского.) Как обычно. Несколько бродяг. Нарушение порядка. Сопротивление властям…(Вновь рассматривает глаз Полицейского.) Да, сэр (кладет трубку).
 
Бруно. Мы не бродяги. Я – Джордано Бруно, доктор богословия.

Лейтенант. Ну как же – знаем о вас, док, знаем. Небольшая формальность: кредитные карточки, водительские удостоверения.
Автор протягивает Лейтенанту документ.

Лейтенант (просмотрев). Сожалею, сэр, но этот паспорт не позволяет вам пользоваться у нас правами туриста.

Бруно (закипая). Он – не турист.

Лейтенант. Дипломат?! Как я сразу не догадался? (Протягивая автору бумагу.) Вот и изложи-ка все потолковей. И не забудь про это. (Вертит в руках паспорт.)

Бруно (Лейтенанту). По какому праву вы нас задерживаете?

Лейтенант (выдержав паузу, очень серьезно). По римскому, синьор Бруно. По римскому. Я, видишь ли, тут – Юлий Цезарь. (Хохочет.)

Бруно. Дайте и нам бумагу.

За окном вспыхивает зарево. Лейтенант продолжает хохотать.

Затемнение.

Неизвестная и Жанна. Где-то вдали вспыхивает зарево. На лице Неизвестной немой ужас.

Жанна (после паузы). Я слышу голос. Он зовет тебя.

Пауза. Появляется Неизвестный. Неизвестная издает дикий крик.
Жанна уходит.

Неизвестный. Я не успел… Не успел… В последний момент он пытался сбить пламя.

Неизвестная. Молчи… Молчи… Теперь я тебя никуда не отпущу… Теперь все будет по-другому… Все будет по-другому.

Пауза. Затемнение.

Полицейский участок. Бруно, Аввакум и Автор отправляются за решетку, где их встречает Дама. Она одета очень смело и очень современно.

Дама. Вuona sera! Синьор доктор! Вот мы и встретились!

Бруно. И ты здесь именно для этого. Ты не изменилась.

Дама. Ты – тоже. Все такой же быстрый – я действительно за тобой. А это (жест в сторону Аввакума и Автора) – твои приятели?

Бруно. Мои друзья.

Дама. Монахи?

Бруно. Писатели. В монахи теперь идут одни ослы.

Дама (с иронией). Тоже писатели. Способные ребята? Постового они расписали?

Аввакум. Я инова оружия не имею, токмо слово святое.

Дама (внимательно выслушав Аввакума, оборачивается к Бруно, покачивая головой). А вы совсем не изменились, синьор доктор.

Бруно. Сегодня я сожалею об этом.

Дама. Если так, можно побеседовать. (Перехватив скептический взгляд Бруно.) Скажем, о твоей астрономии… Что нам обещает расположение звезд?

Бруно (после паузы). Перво-наперво надо верно сориентироватся… (После паузы, громко.) Нужно стать прямо!

Дама исполняет это с готовностью.

Поднять голову.

Поднимает.

Посмотреть вверх.

Смотрит.

Выше.

Смотрит выше.

Еще выше!

Смотрит еще выше.

Там, высоко, множество звезд… Надо отыскать самую высокую. (После паузы целует Даму в шею.)

Дама (после паузы). Можно переходить к остальным.

Бруно. Надо отыскать самую высокую.

Пауза. Входит Жанна.

Жанна (указывая на Автора). Этот юноша здесь по ошибке: вместо меня. Это надо исправить.

Лейтенант. Какие будут еще указания, господин металлист?

Жанна. Я – не металлист. Я – Жанна Д`Арк.

Лейтенант. Жанна Д`Арк? А знаешь, кто я? Я здесь – Людовик 14-й… (Заливается смехом.) И, пожалуй, могу уладить это дело, тем более, что у меня уже сидит Джордано Бруно. (Смеется.)

Жанна. Вы не Людовик 14-й, вы – грубиян, лейтенант Макгрэй.

Лейтенант (разом умолкает, после паузы). Откуда ты меня знаешь?

Жанна (после паузы). Это очень просто. Но многие не могут понять… Вы из вашего будущего знаете о нас? Вот и мы, из нашего прошедшего… тоже о вас знаем… и думаем. Уловил?

Лейтенант (после паузы). Да, сэр!

Жанна. Ты делаешь успехи, Лейтенант!

Жанна забирает у оцепеневшего Лейтенанта ключи, открывает камеру и входит в нее, тогда как Дама – выходит. Радостная встреча.

Жанна (Автору). Я слышала голос. Он звал тебя.

Бруно. Не иначе – синьор Редактор?

Аввакум. Как там братья наша? Еще ли живы, али все сожжены?

Квартира Редактора.

Жена (нажимая на каждом слове). Где ты ходишь?

Редактор (после паузы). Встретился с земляками,.. с-с-современниками.

Жена (иронично). С земляками! С современниками! (После паузы.) А кто ты такой?

Редактор (строго). Только не надо, не надо так.

Жена. Нет, кто ты такой, чтобы встречаться с земляками и с современниками?

Редактор (выдержав паузу, гордо). Я – гражданин Вселенной!

Пауза.

Жена. Дыхни!

Редактор сохраняет непоколебимо гордую позу.

Семен Иваныч звонил!

Редактор от неожиданности выдыхает. Жена оценивает выдох. Остается удовлетворенной.

Звони!

Редактор (непонятно что имея в виду). Поздно!

Жена (взглянув на часы). Ничего! Звони!

Редактор медленно направляется в темноту, откуда все отчетливей и отчетливей проступает Пирамида. Звуки набираемого номера. Длинные гудки. Затемнение.

Гонг. Из темноты проступает большой стол. За ним – Редактор и Автор.

Редактор. Ни-че-го не понимаю. Конкретные идеи должны выражаться конкретными образами. Что вы хотите сказать?

Удары сердца. Автор забирает рукопись. Медленно уходит.

Автор (остановившись там, где в начале пьесы появился Бруно). Свет – всегда с нами. Вот он: у нас за стеной. Мелькает за ставнями. Заглядывает в окна. Зовет нас: …

Редактор (перебивает). Ладно. Кончай спектакль.

Автор. …ваш выход. Ваш выход.

Нарастающий гул и треск костра. Выход героев: Джордано Бруно, Жанны Д`Арк, Аввакума. За ними – остальные.