Автора - на сцену!

Обязательному
страхованию
автогражданской
ответственности
посвящается…






АВТОРА – НА СЦЕНУ!

(композиция)



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Автор

Музочка (жена Автора)

Завлит (в театре: заведующий литературной частью)

Режиссёр


В шутке «ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ или ВИШНЁВЫЙ ЗАД»:


Раневская – женщина за рулём

Лопахин – человек в «Мерседесе»

«Гаишник» (не путать с сотрудником ГАИ-ГИБДД!)

Случайный свидетель – человек без определённой социальной ориентации. Интеллигент.


Место ДТП – один из проезжих переулков в центре Москвы








Пролог

Картина 1-я

Комната в квартире Автора. Автор сидит за столом и быстро и сосредоточенно печатает на пишущей машинке. Входит Музочка, помахивая в воздухе коробочкой из-под популярного шоколада.

МУЗОЧКА (отправляя кусочек шоколада в рот, кокетливо растягивая слова): Пу-у-зик, а Пузик! Я слопала почти всё твое «Вдохновение».

АВТОР (не оборачиваясь, невнимательно): Ещё не всё. Но ты почти у цели.

МУЗОЧКА: Ну, что ты там всё время пишешь и пишешь? Как какой-нибудь непризнанный гений. Ты же солидный человек. Посмотри, лучше, на свою жену.

АВТОР: Я смотрю (продолжает печатать, не оборачиваясь).

МУЗОЧКА: Нет, не смотришь… А вчера, между прочим, у нас были гости - приходила Розалия Петровна. Жаловалась на свою невестку. По мнению Розалии Петровны, она неправильно воспитывает Алёшу. Портит мальчика…

АВТОР (продолжая работать): Алёша – это её внук?

МУЗОЧКА: Да, нет же! Алёша – сын Розалии Петровны. Как ты всё-таки невнимателен к людям! А ещё называешь себя психологом. Кстати, муж Розалии Петровны – директор чего-то… сантехнического.

АВТОР: Поздравляю.

МУЗОЧКА: Тебе безразлично, что мы живём с такими кранами и с таким унитазом. А ему - нет. С таким унитазом жить нельзя!

АВТОР: Ты о ком?

МУЗОЧКА (безнадёжно машет рукой): Ты неисправим… Да… О чём я говорила? Ах, да. Розалия Петровна сказала, что дело зашло так далеко, что она не видит выхода. Представляешь! Мы просидели с ней до двух часов ночи!

АВТОР: Надо было показать ей, где выход (продолжает сосредоточенно работать).

МУЗОЧКА (капризно): Ну, хватит уже! Отвлекись. Посмотри на меня.
 
АВТОР (перестаёт печатать, оборачивается к жене, оглядывает её с ног до головы): Ты была в поликлинике?

МУЗОЧКА: Была. Ты знаешь, мне кажется, эти доктора в конце концов меня уморят.

АВТОР: Ничего удивительного. Их учат этому в медицинском институте. Не бояться покойников.

МУЗОЧКА (указывает на печатную машинку): Ты скоро кончишь? Свой опус.
 
АВТОР: Что?

МУЗОЧКА: Конец, я спрашиваю, скоро?

АВТОР (серьёзно): Скоро. Круги перед глазами… из голубых стали интенсивно лиловыми. Думаю, что скоро конец.

МУЗОЧКА: Пу-у-зик, открой ротик! (пытается засунуть в рот Автору шоколадку, тот отрицательно мотает головой) Пузик, а почему ты не сходишь к дантисту?

АВТОР: Не спешу расстаться с больными зубами. В этом мире не так много равноценных источников вдохновения (продолжает печатать).

МУЗОЧКА (под быстрый стук пишущей машинки): Пузик, я серьёзно. Тебе надо следить за собой. Постарайся на людях рот не открывать, а то сразу становятся видны все твои недостатки… Вот Любочка, так она не вылезает от дантиста. Ты помнишь Любочку? Я тебе про неё рассказывала. Ну, та, что никак не может прописаться к мужу. Там вся сложность в том, что он ей не совсем муж. Ну, в общем, ты помнишь их историю… Представляешь, на днях она снова звонит в домоуправление и ей отвечают в очаровательной оксфордской манере, что они, дескать, вообще не понимают, как он с ней живёт, если она такая бестолочь! (Автор перестаёт печатать и стискивает руками голову. Стук пишущей машинки, между тем, не прекращается, а, напротив, усиливается) Любочка, вообще, странный человек. Большая оригиналка. Представь, она закупает продукты, варит, жарит, парит... Как положено, снимает пробу. Реализует, так сказать, «право первой ложки» - и… выливает всю свою стряпню в помойку. И так ежедневно! Я её убеждаю сократить технологию – покупать продукты и сразу их выбрасывать, без дополнительной механической и термической обработки. Напрасно! Она упорно продолжает действовать по-своему. Не знаю, быть может, её привлекает сам процесс?

АВТОР (устало): А, может быть, всё дело в этой первой ложке? Первой и единственной?

МУЗОЧКА: Возможно… Знаешь, она тут недавно поймала такси… А сама вся такая смуглая, черноволосая… А таксист оказался армянин. Он её спрашивает. Со значением! (копирует акцент) «А вы, на всякий случай, не армянка?» Ты слышишь? «На всякий случай»… (Смеётся. Автор издаёт сдавленный стон) Зашла я позавчера к соседке. К той, что наверху, на двенадцатом. Елена… Елена… Не помню отчества… Кирилловна, кажется? Так у них – драма. Они с мужем оформили опекунство над одной старушкой. Ради наследства. Лет семь тому назад. Старушке тогда девяносто лет было… Пришли они к ней на днях, сидят – телевизор смотрят. Актуальная передача. Про крематорий. А старушка в соседней комнате тем временем сытно поела и напевает: «Вся жизнь впереди – надейся и жди!». И чувствует себя превосходно…

АВТОР: Муза, умоляю, оставь меня! Но не в последний миг… Правда, солнышко, мне надо ещё немного поработать. Я почти закончил.

МУЗОЧКА: Хорошо, я от тебя отстану. Но с одним условием.

АВТОР: С каким?

МУЗОЧКА: Ты должен похвалить моё новое платье. (Укоризненно) Во-о-т. А ты даже не заметил.

АВТОР (встаёт, поворачивается лицом к жене): Музочка, какое на тебе прелестное платьице! Какие на нём чудные рюшечки-фестончики…

МУЗОЧКА (с притворной обидой): Дурак! Ты ни бельмеса не понимаешь. В красоте.

АВТОР: Нет, всё-таки один-два бельмеса я понимаю… (обнимает Музочку, та кокетливо уворачивается) Умница! Я тоже себе куплю. Смокинг. Для выхода в свет.

МУЗОЧКА: «В свет»! Не смеши! На свет бы показался. Хоть раз. А то сидишь тут… как сыч. Весь в замыслах. Всю квартиру собой захламил.

Автор машет рукой и возвращается к прерванной работе. Какое-то время оба молчат. Автор допечатывает последнюю страницу, вынимает её из машинки и исполняет замысловатый танец, символизирующий радость от завершённого труда.

АВТОР (подтрунивая над женой): Нет, дорогая Муза, ты – не муза. Не Маргарита. Не Елена Сергеевна Булгакова. Вот это была жена! Мечта поэта! Муж ей велел: «Веди дневник». И она вела. «Михаил Афанасьевич перегружен мыслями… Сегодня у Михаила Афанасьевича мигрень, но к вечеру ему полегчало… Михаил Афанасьевич пришёл с репетиции усталый…». Как бережно! Какое внимание к близкому человеку! А ты? Представляю, что бы ты написала в дневнике. «Пришёл муж. Послала его в магазин, за продуктами… Пришёл муж. Послала его за ребёнком в детский сад… Пришёл муж. Послала его к матери – отвезти картошку… Пришёл муж. Послала его к чёртовой матери, потому что была не в духе!»…

МУЗОЧКА: Интересно, ты это к чему? (тянется рукой, пытаясь вырвать из рук Автора страницу рукописи) А, ну, покажи, что это ты там понаписал?

АВТОР: Не покажу. Пока не дашь обещание мне помочь.

МУЗОЧКА (сердито): Не дам! Опять «помочь»?! Без меня ты никогда ничего не можешь! Взрослый мужчина, называется.

АВТОР (обиженно): Никогда?! Всякий раз, когда я прошу тебя мне помочь, ты разыгрываешь один и тот же сценарий. Вначале ты молча выслушиваешь мою просьбу. Мрачнеешь, начинаешь слабо отнекиваться. Потом постепенно заводишься и уже без остановки, наизусть, выдаешь мне всё, что избирательно скопилось в твоей базе данных о моей ущербной личности. Не забывая помянуть и генетику, как особо точную науку! Потом силы оставляют тебя. Ты впадаешь в истерическую депрессию, ложишься на диван. Лицом к стене. Плачешь, и сквозь слёзы говоришь мне, что ущербен не я, а ты. Что мне, якобы, досталась самая худшая из жён, абсолютно ни на что не годная… Усилием воли я загоняю обратно в подсознание клеветническую мысль, что ты не так уж далека от истины, и бросаюсь тебя увещевать, клясться в вечной любви. Уверять, что никогда и ни с кем я бы не был так счастлив, как с тобой…

МУЗОЧКА: Просто я знаю. Когда ты просишь помочь, это означает, что ты просишь переделать тебя. Сделать кем-то другим. Не тобой. Помочь тебе прожить другую жизнь. Это, и правда, не в моих силах… Если тебе так плохо со мной – уйди. Оставь меня. Я могу тебя отпустить.

АВТОР: Врёшь! Ты не отпускаешь меня. (обнимает жену) И не отпустишь. Если бы ты знала, как я это чувствую! Вот я смотрю на тебя и думаю…

МУЗОЧКА: О чём?

АВТОР: С этой женщиной мне предстоит лежать в одной могиле. Бок о бок. Тысячу лет.

МУЗОЧКА: Ты уходишь?

АВТОР: Я скоро вернусь.

МУЗОЧКА: Не оставляй меня. Одну.

Автор целует жену, берёт рукопись подмышку и, пританцовывая, уходит.




Картина 2-я

Коридор в административном крыле театра. Автор сидит на стуле у кабинета Завлита. Появляется Завлит. Он подходит к двери в свой кабинет, открывает её, неловко действуя ключом. Неприязненно косится на Автора.

ЗАВЛИТ (бормочет себе под нос): Вот и осень. В театр потянулись графоманы. Клином летят.

АВТОР: Но в том строю есть промежуток малый? Быть может, это место для меня?

ЗАВЛИТ (окинув Автора холодным взглядом): Что ж, заходите, коли пришли. Но, учтите, времени у меня в обрез.

АВТОР: Знаю, знаю. Нас много, а вы – один.

Завлит открывает дверь, входит в кабинет. И Автор следует за ним.
 
ЗАВЛИТ (брезгливо): Ну, что там у вас? Пять актов драмы? «Гроза над болотом»?

АВТОР: Комедия. Шутка.

В кабинет Завлита входит Режиссёр.

РЕЖИССЕР: Привет Апостолу Петру! (направляется к Завлиту, раскрывая объятия).

ЗАВЛИТ (мрачно уклоняясь от объятий): Оставьте меня! Я – лицо традиционной ориентации. Согласен только на поцелуй. А всё остальное – строго после свадьбы.

РЕЖИССЕР (не обращая внимания на настроение Завлита, обнимает его, целует и треплет за щёку): Как тут наш передний рубеж обороны? Держимся? Правильно! Ни шагу назад! (обращается к Автору) Я слышал, у вас комедия?

АВТОР: Шутка.

РЕЖИССЕР: Что «шутка»? Шутка, что комедия? Непонятно.

АВТОР: Просто – шутка. В одном действии.

ЗАВЛИТ: Всё шутим. Скоро дошутимся.

АВТОР: Ничего подобного. Мне совершенно не до шуток. Я к вам шёл пешком, через всю Москву. Как ходок к Ленину!.. Это, скорее, вы развлекаетесь. Привыкли тут питаться исключительно вечно живой классикой! «Гамлет», «Ревизор», «Женитьба»… Ищете новых форм, новых вкусовых ощущений. До костей уж всё обглодали! Другим-то поколениям что-нибудь останется?!…

ЗАВЛИТ: Ваше мнение нас интересует меньше всего.
 
АВТОР: … Современный автор приносит вам свою лучшую современную пьесу. А вы? Встречаете его, словно он - Николай Васильевич Гоголь… Пришёл за авторскими, которые вы ему задолжали. За двести лет!

ЗАВЛИТ: А вы, разве, не за этим пришли?

АВТОР: Я пришёл, чтобы меня, наконец, выслушали!

РЕЖИССЕР: Мы вас слушаем.

ЗАВЛИТ: Да никого я не слушаю! Вот ещё! Ходят тут. Жалуются, что их никто не слушает. А кто у нас кого слушает?! Меня, что ли слушают? Или его? (указывает на Режиссёра) Дудки!

АВТОР: Хорошо, я вас выслушаю. Говорите.

ЗАВЛИТ (с ядом в голосе): Ладно. Вот вы, якобы, принесли современную пьесу. Вы так решили. Если вы – современник, то и пьеса ваша современная. За-ме-ча-тель-но? А на самом деле? Ведь - голову даю на отсечение! - в пьесе-то вашей главные герои кто? Свинарка и Пастух! Только она теперь – шефиня косметического салона, а он – председатель правления банка. Разъезжают по столице на джипах, любят друг друга… непосредственно на заднем сиденье. Исключительно ради остроты ощущений! В промежутках между деланьем бабок и детей посещают азиатские рестораны, европейские ночные клубы – словом, культурно растут. Материально поощряют интерес общественности к собственным персонам… Но, при всём уважении, разве основной вопрос современности в том, какие «князи» вырастают из сегодняшней почвы? Разумеется, нам всем не безразлично, что, с позволения сказать, за цветы на сей раз пробиваются сквозь асфальт тысячелетий. Чем они дышат, чего хотят? Кем собираются питаться? Как им удаётся выбираться живьём из вражеских засад и дружеских объятий? Интересно! Но не это главное. Всё это было и в пещерах, и в средневековье… (Завлит, произнося свой монолог, переодевается и постепенно приобретает внешность средневекового монаха - аскета и прорицателя) Сегодня не это важно!
РЕЖИССЕР: Разве? А, вообще, брат, в твоих словах есть доля истины. Дядюшка Вилли здорово поистрепал эту тему.
ЗАВЛИТ (машет на него рукой): Человечество вступило в эпоху глобального кризиса. Воздух кончается, нефть, совесть… Кризис энергетики, кризис взаимоотношений… Дети – надежда наша! – запутываются в Интернете. И дело вовсе не в том, что виртуальный мир – легче, что он, якобы, под контролем… В реальном мире они не видят для себя нравственной перспективы. А мы разве видим эту перспективу?! Какое будущее у человечества? Есть ли оно вообще? Или, как сказал один умный мужчина: «Человек понадобился Богу как промежуточное звено при создании «Венца творения»?» Он-то, весельчак, под этим «Венцом» подразумевал рюмку коньяку с ломтиком лимона. Но нам не до смеха!.. Беда не в существовании Интернета. Это лишь один из симптомов нашего всеобщего заболевания. При чахотке смерть наступает не от высокой температуры, а от того, что лёгкие гниют! Мы захлёбываемся от желания развивать технику, совершенствовать мир вещей. И развиваем, и совершенствуем, удержу не зная! А собственная душа нас не интересует. Со времён Хаммурапи человеческая мораль не сделала ни единого шажка вперёд! Банально? Да, верно, мы повторяли себе это миллионы раз. Одно и то же! И – как горох об стену!

АВТОР: А как же Бог? Вы отрицаете значение Бога?

ЗАВЛИТ: Бросьте! Бога, который пытался открыть людям душу, наши предки терпели рядом с собой ровно неделю. Затем отправили восвояси, на небо. Или не помните? Мы – язычники. Наш Бог - в машине! Я скажу вам по секрету. Мы на краю гибели. Все. И не от астероида или, там, ещё какой-нибудь космической ерунды. Веками люди поклонялись «Богу из машины» и он принимал их поклонение. Довольно благосклонно. Если не считать небольших недоразумений, вроде Хиросимы или Чернобыля. Теперь, похоже, он подготовил нас к закланию. Медленно, уверенно, без ажиотажа. Он создал - нашими руками! - такие материалы, такие технологии, которые позволят разуму – как самостоятельной субстанции – жить вечно! Не в нашем – хлипком и бренном – теле, а в новом, кремнийорганическом, морозо- и влагоустойчивом, способном к бесконечному самообновлению! А нас – в утиль! В энциклопедию. Жили, дескать, в незапамятные времена люди. Да все вымерли… Вы понимаете, что самое страшное? Что при таком раскладе душа нам, действительно, не нужна. Она только мешает – заставляет задумываться о смысле жизни! А ведь ничто так не тормозит технический прогресс, как размышления о том, на кой чёрт он сдался!
РЕЖИССЕР: Ну, ты, брат, завёлся. Прямо картину Апокалипсиса здесь нарисовал.
ЗАВЛИТ (снижая эмоциональный накал): Не я. Она давно написана. Только мы не хотим вникать, думаем – бред сумасшедшего. Или сказка. А дело, между тем, идёт к тому, что озонная дыра в конце концов покажется нам лучшим выходом из положения. Вот о чём нужно сегодня думать, говорить, писать, ставить, снимать… А вы – «современная пьеса»! (Автору) Вот ваша пьеса, к примеру, как называется?

АВТОР: «Вишнёвый зад».

ЗАВЛИТ: Убирайтесь! Вон отсюда! С глаз моих. У нас репертуар сформирован полностью. До две тысячи восьмого года. Включительно. Прощайте!

АВТОР: До свидания. (делает шаг по направлению к двери. Вдруг резко поворачивается и возвращается назад) Здравствуйте! Сегодня первое января две тысячи девятого года. С новым годом! Я – Автор. Вы меня помните?
 
ЗАВЛИТ: Помню. Решение вашего вопроса отложено. До две тысячи двадцатого года… Нет, до две тысячи двести двадцатого.

АВТОР (сдаваясь): Всё ясно. А рукопись я могу забрать? Или она сгорела? При пожаре Москвы…

ЗАВЛИТ: Сделайте милость!

РЕЖИССЕР: Нет, голубчик. Рукопись вы забрать не можете… Она, разумеется, не сгорела. Но, да будет вам известно, рукописи не рецензируются и не возвращаются!

АВТОР: Что вы хотите этим сказать?

РЕЖИССЕР: Дайте мне вашу комедию. То есть – шутку. Чем чёрт не шутит! (Завлиту) Прочту на досуге… И правда, всё у нас Подколёсины, Ляпкины-Тяпкины! Может, и жить-то осталось совсем чуть-чуть. В человеческом облике. (Автору) Давайте, давайте. Так и быть, рискну авторитетом. Больше всех выигрывает тот, кто ставит на «тёмную лошадку»…

ЗАВЛИТ: Не делайте глупостей! Иначе, вот увидите, вам придётся воплощать героев, занимающихся сексом на заднем сидении автомобиля. Век сцены не видать!

РЕЖИССЕР: На заднем сиденье… Сексом… Кинематограф не раз обращался к этой теме. Любопытно, как её можно исследовать средствами театра? В живом общении со зрителем? Весьма любопытно!…

Конец пролога

Разыгрывается «Дорожно-транспортное происшествие или Вишнёвый зад»






ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

или

ВИШНЁВЫЙ ЗАД


(шутка в одном действии)
 

Явление первое

Слышен шум уличного движения, лёгкая музыка, раздающаяся из динамиков автомагнитолы… Вдруг – визг тормозов, звук глухого крепкого удара машины о машину, визг испуганной женщины и, почти одновременно, злобный мужской возглас: «Мать!!…». На сцене появляются Раневская и Лопахин.

ЛОПАХИН (обходя кругом и со всех сторон осматривая Раневскую): И чем это тебе, лошадь, мой зад приглянулся?

РАНЕВСКАЯ: Размером. У вас машина очень большая. Извините.

ЛОПАХИН: И очень… дорогая. Очень!

РАНЕВСКАЯ (в страшном испуге, отчаянно): Не смейте мне хамить! Я вам не лошадь! Сами вы…

ЛОПАХИН: А вот за него… о ком ты сейчас подумала… ответишь! И вообще, не с тобой базар. С тобой, мать, у нас всё впереди…
 
РАНЕВСКАЯ: А с кем же?!

ЛОПАХИН: С твоей «Победой». От лица моего «мерина».

РАНЕВСКАЯ: Понятно. Тем более, не смейте хамить! Она не лошадь!

ЛОПАХИН: А кто?

РАНЕВСКАЯ: Лошадка.

ЛОПАХИН: Сколько ж лет твоей «лошадке»? Теперь не определишь – последние зубы, похоже, вылетели… А, ну, ты покажи (делает попытку заглянуть в зубы Раневской).

РАНЕВСКАЯ (вначале было послушно открывает рот, но быстро отшатывается. Возмущена): Наглец! Считаете, что если вы – «новый русский», то вам всё позволено?! Я вам ничего не позволю! Такого. Хотя, я знаю, спорить с вами бесполезно. Вы – хам грядущий! Что вам от меня надо? (Лопахин, молча, не отрывая тяжёлого взгляда от Раневской, опускает руку во внутренний карман своего пиджака и роется там) Вы меня, что… «на пушку» берёте?!

Лопахин рывком достаёт… калькулятор и делает вид, что собирается подсчитать причинённый ему ущерб.

ЛОПАХИН: Перейдём к делу. Тэ-э-кс. Крыло заднее… Отлеталось! Далее. Багажник – всмятку…

РАНЕВСКАЯ: Как это «всмятку»? Здесь же только вмятинка! Незначительная.
 
ЛОПАХИН: Вмятинка? Вот я тебе щас… вомну. Научишься тогда людей уважать! Мать. (Раневская в ужасе умолкает. Лопахин продолжает подсчёт) Багажник, стало быть, всмятку. Далее. Бампер… В хлампер! Короче, загубила ты, мать, моего «мерина» во цвете лет. Автомобиль восстановлению не подлежит.



Явление второе
(Те же, там же)

РАНЕВСКАЯ: Что же теперь делать?

ЛОПАХИН: Не поверишь, мать, но придётся нового покупать. Рифма. Этого – зверюгу моего, смертельно тобой раненого – на бойню сдам.
 
РАНЕВСКАЯ: А сколько… он стоит?

ЛОПАХИН (небрежно кивает на свою машину): Этот? Ничего теперь не стоит… Лом. Из чёрных и цветных металлов.
 
РАНЕВСКАЯ: Я… имела в виду… новый. Во сколько вам обойдётся?

ЛОПАХИН: Мне? Ерунда! Ты, мать, обо мне не думай… Это он тебе обойдётся! Но ты не боись. Всё будет хорошо! Ты в этом районе живешь? Хороший район. Я тоже здесь жил… раньше.
 
РАНЕВСКАЯ: Я не совсем поняла… Почему вы всё время говорите мне «мать»? На сколько же я… выгляжу… в ваших глазах? (ловит оценивающий взгляд Лопахина) Возможно, я сейчас не в лучшей форме. Такой стресс!
 
ЛОПАХИН: Выглядишь ты, мать, ударно. Цимес! На двадцать баксов… За ночь. А вот вид у тебя, действительно, неважный. Испугалась? Ничего, мать, разрулим как-нибудь ситуацию… А по матери это я, мать, не к тебе обращаюсь. Я так «твою мать» сокращаю. Для краткости. Я одних и тех же слов много не употребляю, бляха-муха, в одном предложении. Школа! Андрей Лазаревич - тичер в законе! - на всю жизнь выучил. На носу зарубил, буквально… Мы, типа, отвлеклись. Так, где ты живёшь, конкретно?
 
РАНЕВСКАЯ: Вот здесь, рядом. А вы что, ко мне хотите зайти? У меня не очень… прибрано. И вообще… Но если вы плохо себя чувствуете, то…

ЛОПАХИН: Ты мне зубьев, слышь, не заговаривай. Я тебе не вилка! Я – правилка. У меня каждая минута на счету. Вот. И дурку мне здесь не ломай! Ты что, с Луны рухнула?! С людьми не сношаешься?! Книжки не читаешь?!.. Ты кем живешь?

РАНЕВСКАЯ: Что? А-а, в смысле, работаю кем?
 
ЛОПАХИН (требовательно): И где же?

РАНЕВСКАЯ: Я – актриса.

ЛОПАХИН (плотоядно): Вот оно как!
 
РАНЕВСКАЯ: В библиотеке! То есть, вы понимаете. Моя жизнь так сложилась… что я, будучи по профессии актрисой, вынуждена была работать в библиотеке. Библиотекарем.
 
ЛОПАХИН: Что ж, случай тяжёлый. Тогда буду объясняться проще. Ты, мать, влипла в историю. В смысле, мне в задницу. На полной скорости. В смысле, со всей дури! Лишила, тем самым, меня любимой машины – раз. Оставила без средств к передвижению – два. Заставила потерять с тобой время – три. А моё время – это большие деньги! Понятно?!

РАНЕВСКАЯ: Теперь – понятно.

ЛОПАХИН: Вот. По совокупности содеянного, но с учётом чистосердечного раскаяния... выльется это тебе… в какую-нибудь сотню-полторы thousand dollars.
 
РАНЕВСКАЯ: Тысяча долларов?!!

ЛОПАХИН: Нет. По-русски ты, я вижу, не понимаешь. Говорю по буквам: Сто! Тысяч!! Долларов!!! Или полтараста. Тысяч.

Раневская падает в обморок.


Явление третье

Лопахин едва успевает подхватить падающую Раневскую. Она приходит в себя.
 
РАНЕВСКАЯ: Где я?

ЛОПАХИН: Где? Всё там же… среди друзей. Помнишь меня?

РАНЕВСКАЯ: (неуверенно) Припоминаю. (в ужасе) О, Господи! (встаёт, отталкивая руки Лопахина) Вы…вы…вымогатель! Я слышала про эти ваши штуки.

ЛОПАХИН (объясняет, как контуженной): Да, верно – штуки. Баксы. Ваши. Были ваши – будут наши. (обрадовано) Молодец, всё правильно сечёшь! Пришла в себя. А я, правда, испугался.

РАНЕВСКАЯ: Кошмар! Это же… криминальный беспредел! Куда смотрит государство?! Почему молчит общественность?! Пороху хватает только анекдоты сочинять? Фольклор… народный!

ЛОПАХИН: Какие слова знаешь. А говоришь – библиотека!

РАНЕВСКАЯ: Кошмар! Но почему так дорого?! Это же немыслимо. Сто пятьдесят тысяч!!
 
ЛОПАХИН (сочувственно): Долларов. Так, это же – по совокупности. И, потом, прими во внимание редкую масть… усопшего.

РАНЕВСКАЯ: Редкую? Почему редкую?

ЛОПАХИН: А много ты вишнёвых «меринов» видела? То-то. Эксклюзив! Ручная работа.
 
РАНЕВСКАЯ (смотрит с удивлением): Неужели? А, впрочем, я в этом ничего не понимаю.
 
ЛОПАХИН: А тут и понимать нечего. До «мерина» был у меня «жеребчик». Я его в честь президента назвал. «Фордом». Как раз вишнёвого цвета. Так в него в прошлом году стоматолог въехал. И, что характерно, въехал спереди. В радиатор. Пришлось ему, в отместку, мне этого «мерина» покупать. И в вишнёвый цвет красить. Вручную. Чтобы память осталась.

РАНЕВСКАЯ: (снова приходит в отчаянье, причитает) Где же мне взять столько денег?! Боже, это просто нереально! Скажите мне, что я сплю.
 
ЛОПАХИН: Умница! Удивляюсь, сколько наши библиотеки умных людей у народа отнимают! Отбивают вкус к настоящему делу. Голова! Конечно, ты же спишь на этих самых деньгах и каждый день по ним ногами ходишь. Топчешь!

РАНЕВСКАЯ: Деньги?!

ЛОПАХИН: Именно! Квадратные метры! У тебя их сколько? В квартире твоей? Они, мать, в этом районе дорогу-у-щие. Повезло тебе – в Центре живёшь!

РАНЕВСКАЯ: Хотите сказать, что я… взамен… должна вам отдать свою квартиру?!

ЛОПАХИН: Единственно возможный вариант. Безальтернативный.

РАНЕВСКАЯ: Но это квартира моих родителей. У меня другой нет. Как же я?
 
ЛОПАХИН: Понимаю. Ты, вот что, одна на себя ответственность не бери. С папой и мамой посоветуйся. Объясни – так, мол, и так. Чтобы потом обид не было.

РАНЕВСКАЯ (рассеянно): Да, конечно. Надо будет сходить к ним, на кладбище…

ЛОПАХИН: Так квартира-то где? Уж не на Ваганьковском ли?... (грозит пальцем) Ты, мать, слезу из меня не дави! Я сам, если хочешь знать, сирота. В люди на собственном гробу вылез. Работал, не покладая сил. Спал вполглаза, жрал вполпуза. На последние гроши, кровью политые, друга, можно сказать, себе завёл… (указывает на свою машину) ныне покойного.
 
РАНЕВСКАЯ: Как «на последние гроши»? А стоматолог?

ЛОПАХИН: Вот народ пошёл! Тугой наглухо! Это ж я так, обобщённо, выразился. Типа, для художественного словца.

РАНЕВСКАЯ: Если я не отдам вам квартиру, вы меня убьёте? Да?

ЛОПАХИН: Нет. За ушком пощекочу.

РАНЕВСКАЯ: Хорошо, я согласна.


Явление четвёртое

Раневская ложится на пол и сворачивается «калачиком». Лопахин смотрит на неё с недоумением и подозрением.

ЛОПАХИН: Всё ж таки, ломаешь дурку. Под «шизу» косишь?.. Молодец! Натурально.

РАНЕВСКАЯ (не вставая): Нет. Я на всё согласна.

ЛОПАХИН: А чего ж тогда улеглась? Квартиры так просто хозяев не меняют. Если бы! Вставай. Знаешь, сколько тебе ещё побегать придётся! С ружьишком наперевес… Со старухами в очередях полаешься, управдомам да нотариусам в лапу подаёшь. «Дай, Джим, на счастье в лапу мне»… Сначала ты квартиру свою продашь. Потом, для меня, её купишь. Я на тебя доверенность оформлю. Внушаешь ты мне, мать, доверие.
 
РАНЕВСКАЯ: Я не могу.

ЛОПАХИН: Через «не могу». А ты как думала? Тебя папа с мамой, покойники, чему учили? То-то! Справедливости. Ты мне весь зад вишнёвый вырубила сама? Сама. Вот и с квартирой давай тоже… «Я сама». Вставай, простудишься. (силой поднимает Раневскую на ноги) Артистка, говоришь? Артистка! Фрейндлих!

РАНЕВСКАЯ: Нехорошо мне. Знобит, что-то… Вы эту квартиру потом продавать будете?
 
ЛОПАХИН: А ты, что, купить хочешь? Для юмора? Не знаю. Посмотрим, что за жилплощадь. Я, вообще-то, давно сюда, в этот район, перебраться хотел. Жил я здесь. Раньше. Я тебе уже говорил, ты не помнишь.
 
РАНЕВСКАЯ: Помню.
 
ЛОПАХИН: Вырос я здесь, возмужал. В школу ходил… А ты здесь давно обретаешься?

РАНЕВСКАЯ: С рождения. Я – коренная москвичка. Теперь буду пристяжная (плачет).

ЛОПАХИН: Не хнычь. Многие так. Типа, демографический слив… А родители кто у тебя были? Большие люди?
 
РАНЕВСКАЯ (вытирает слёзы, всхлипывает): Обыкновенные. Мама – врач. Папа – учитель русского языка и литературы. Раневский Андрей Лазаревич. Учитель словесности… (всхлипывая, декламирует) «Он глядел на её маленькое стройное тело, сидевшее на белом гордом животном, на её тонкий профиль, на цилиндр, который вовсе не шёл к ней и делал её старее, чем она была, глядел с радостью, с умилением, с восторгом, слушал её, мало понимал и думал: «Даю себе честное слово, клянусь Богом, что не буду робеть и сегодня же объяснюсь с ней…» (снова плачет).

ЛОПАХИН (не слушая Раневскую и не замечая её слёз): Андрей Лазаревич? Раневский?! Мать честная! Вот это номер! Это же наш учитель по русскому. И ты… вы, что же, его дочь? Батя ваш, я скажу, человек был… С большой буквы «У». Учитель! В авторитете. У других учителей, что? – на уроках бардак, никто не слушает, дурака вливают… А у него – муха не прожужжит! У Андрея Лазаревича, блин, «жи»-«ши» строго через «и»!.. Про меня он вам, выходит, ничего не рассказывал? Лопахин я. Ермолай. Рёма. Типа, Рома. Конкретно.

РАНЕВСКАЯ: Извините, не могу вспомнить.

ЛОПАХИН: Жалко… Он, ваш батяня, хотел меня часто. За отличную успеваемость. Ну, все, говорил, рубят. А Лопахин – не рубит! Лопахин – не рубит…

РАНЕВСКАЯ (припоминая): Лопахин… не рубит? Точно. Вспомнила! Лопахин не рубит! Здравствуйте, Рома! Наслышана о вас. Очень приятно.

ЛОПАХИН: И мне. Надо же, бывают же неожиданные встречи! Лицом к лицу… Так у него, у Андрея-то Лазаревича, я помню, дядя, вроде, был большой шишкой. Писатель, типа?
 
РАНЕВСКАЯ: Да. Дедушка Сёма был известный писатель. Он написал «Преступление» и «Наказание».
 
ЛОПАХИН: Чего? А это, разве, не этот, не Тургенев?
 
РАНЕВСКАЯ: Нет. Вы говорите о «Преступлении и наказании» Достоевского. Фёдора Михайловича. Это один роман. А у дедушки Сёмы – два. За «Преступление» он получил десять лет общего режима. А за «Наказание» - премию МВД. На которую, кстати, и купил эту «Победу».
 
ЛОПАХИН: Вот эту самую рухлядь? Интересное кино!
 
РАНЕВСКАЯ (тяжело вздыхает): Интересного мало. Теперь у меня ни папы, ни мамы, ни дедушки Сёмы, ни квартиры, ни «Победы». Одно наказание.

ЛОПАХИН: Спокуха! Не торопитесь с выводами. Созрел тут у меня один нездоровый план…


Явление пятое

Лопахин начинает, всё более увлекаясь, излагать Раневской свою идею.

ЛОПАХИН: В общем, нет худа без добра. Мы тут наехали друг на друга. Побазарили на высоких нотах – забудем. Могу вас разочаровать - квартира мне ваша может не понадобиться.

РАНЕВСКАЯ: А что же вам понадобиться… может?

ЛОПАХИН: Мелькнула зрелая мысль. Вникайте. Вы мне отдаёте вашу «Победу», а я делаю вид, что вас никогда не было. В поле моего зрения. Идёт?

РАНЕВСКАЯ: Зачем вам «Победа»? Вы же только что сами сказали – «рухлядь».

ЛОПАХИН: Это, простите, не знаю вашего имени, она у вас – рухлядь. Поскольку ваша жизнь – хлам. А у меня она будет – раритет. Антикварная вещь! План мой простой. Но только, вот что, об этом плане никому ни слова – живо конкуренты набегут. Вам одной скажу. И пусть с вами уйдёт в могилу… Слушайте здесь. Я из этой «Победы» сделаю мемориальное такси. Дам ей капитальный ремонт. Мастера у меня есть классные. Правда, дерут много, собаки! Но мелочиться сюда нельзя. Подновлю вашей лошади корпус, поменяю подвеску, салон оборудую – «Европа-люкс»! Натуральные крокодиловы слёзы! Кондишн, музон и «тэ дэ», и «тэ пэ». Естественно, врежу памятную дощечку. Принадлежала, мол, эта самая «Победа» известному русскоязычному классику литературы Семёну Раневскому… Работать будет только по вызову. Возить элитных клиентов. Лучше – иностранцев. В пределах Садового Кольца. Где, как говорится, «жил» и «работал»… Пусть, гниды, кайфуют. Любуются, каким у нас здесь русским духом пахнет… Хотите, к вам их будут завозить? За отдельную плату. Им экзотика – культурная женщина, артистка, в библиотеке работает. Да и вам в хозяйстве не помешают ихние бабульки, вечные зелёные… Пусть хоть внуки ваши увидят новую жизнь! Как вам план?

РАНЕВСКАЯ (холодно): Вы что-то сказали про моих внуков? И про мою жизнь? Значит, вы считаете, моя жизнь – хлам?!

ЛОПАХИН: Чего не скажешь для убедительности! Только вот не надо хвататься за бревно в чужом глазу. Не о том думайте! Я с вами базарю не про ваш хлам, а про свой план. Не въезжаете, что ли?

РАНЕВСКАЯ: Прекрасно «въезжаю»!.. Скажите, пожалуйста, как он смело решает все важные вопросы! За меня! Не потому ли, голубчик, что вы молоды, что вы не успели перестрадать?! Вы смело смотрите вперёд. Не видите и не ждёте ничего страшного. Вы, новые русские, заполонили всё наше время! Да, вы теперь на коне. Берёте всё, что только захотите. Срываете грубыми лапами белоснежные цветы. Мнёте, комкаете сальными пальцами драгоценную парчу и шёлк. Хватаете в охапку приглянувшихся вам женщин. Кидаете их поперёк седла и, разрывая рот непристойным хохотом, тащите в свои дикие степные шатры… Для плотских утех!

ЛОПАХИН: Вам что, плохо?
 
РАНЕВСКАЯ: Не ваше дело!

ЛОПАХИН (после паузы): Вы замужем?

РАНЕВСКАЯ (после некоторых раздумий): Нет… Это к делу не относится! Знаете, а ведь я не дам вам то, на что вы нацелились. Раскатали губы!..
 
ЛОПАХИН: Здрассьте! А что вы мне в зад втемяшили, я, что ж, по-вашему, проглотить должен?! Молча?!

РАНЕВСКАЯ: Квартиру заберёте? Берите! Только сами. А я – лягу! Тяжким грузом на вашу совесть. Под забор, на опавшие листья. Но «Победу» я вам не отдам! У меня на неё другие планы.
 
ЛОПАХИН (с обидой в голосе): Испугался! Не хотите – так вам и надо. Другие планы? Плевать я хотел на ваши планы! Неинтересно! Если хотите знать, мне гораздо больше интересно… какие на вас… какие на тебе… сейчас… трусики.
 
РАНЕВСКАЯ: Скажите, пожалуйста! А больше ничего? Не «хо-хо»?! (наступает на Лопахина) Вот все вы такие, мужики. Всё под юбку норовите залезть! Залезут и роются там, в темноте, как в багажнике. Инструменты разглядывают, на ощупь. Вы сюда (указывает на свой лоб) лучше бы заглянули. В капот… тьфу! … в глаза, в душу! Там ключ! И от юбки, и от трусиков, и от всего остального… Юбка, что – ерунда! Её снять не долго…

ЛОПАХИН (отступает): Не наезжайте на меня!!


Явление шестое

Раздаётся трель милицейского свистка. Лопахин проворно перемещается к краю сцены и исчезает. На сцене появляется «Гаишник». Он, не спеша, подходит к Раневской.

ГАИШНИК: Здравия желаем. Старший лейтенант Изводысухим-Выходящий. Инспектор ГАИ.

РАНЕВСКАЯ: Снова «ГАИ»?

ГАИШНИК (нараспев): Снова, гражданочка, снова. По Указу от две тыщи второго. Попрошу ваши документики!.. Что, Любовь Андреевна, нарушаем?

РАНЕВСКАЯ: А что, собственно, нарушаем?

ГАИШНИК: Это я у вас спрашиваю. Что вы нарушаете? Как нарушаете? Или вы правил не знаете?

РАНЕВСКАЯ: Знаю, но я никаких правил не нарушала.

ГАИШНИК: А что так?

РАНЕВСКАЯ: Ничего. Так просто. Не нарушала и всё.

ГАИШНИК: И всё. А это что?

РАНЕВСКАЯ: Где?

ГАИШНИК: Когда? Ха-ха! Шутка. Шучу я с вами. Что ли?! Вот здесь, спереди у вас. Что за безобразие?

РАНЕВСКАЯ: А-а! Это я … столбик парковочный задела. Я их задеваю. Периодически.

ГАИШНИК: Верю. Но не убеждён. А это чьё такое… чудо-юдо заморское? Стоит, понимаешь, фарами светит… Как будто его кто по заднице шлёпнул. Кто хозяин?

РАНЕВСКАЯ: Не знаю. Я, товарищ полковник, ничего не знаю и правил никаких не нарушала.

ГАИШНИК: Ошибка! Правила (заглядывает в документы), Любовь Андреевна, бывают не только писаные. Но и неписаные! Привожу пример. Когда водитель по правилам ездит, инспектор что делает? Знаете?
 
РАНЕВСКАЯ: Что?

ГАИШНИК: Не знаете. Инспектор недоумевает. Зачем, спрашивает он себя, я столько лет службе отдал? Зачем столько времени у семьи отнял? Ясно вам?

РАНЕВСКАЯ: Ясно.

ГАИШНИК: Ничего вам, я вижу, не ясно. Как возмещать будем?
 
РАНЕВСКАЯ: Что возмещать?

ГАИШНИК: Вменённые издержки. Я же вам объяснил. На примере. Вы кем работаете?

РАНЕВСКАЯ: Библиотекарем.

ГАИШНИК: Понятно. Почему вы слабы в экономике. Она вам ни к чему. Она для вас – наука отвлечённая. Но возмещать всё-таки придётся. А не то – основы рухнут!

РАНЕВСКАЯ: У меня только десять долларов и пятьдесят рублей. Больше нет. Клянусь! (протягивает «Гаишнику» деньги).

ГАИШНИК: Верю в вашу искренность (заглядывает в документы), Любовь Андреевна. А посему – возвращаю вам ваши права… и свободы. Но будьте предельно осторожны и внимательны на дорогах. Автодорога – зона повышенной опасности! (уходит)




Явление седьмое

На сцену, озираясь, возвращается Лопахин.

РАНЕВСКАЯ: А вы почему ушли, Рома? Мы с вами так мило болтали.
 
ЛОПАХИН: Да-а… Не люблю, типа, знакомым надоедать.

РАНЕВСКАЯ: Этот инспектор вам знаком?

ЛОПАХИН: Боюсь, как бы не я – ему. Я ведь, того, в розыске.

РАНЕВСКАЯ: Вы скрываетесь?! Вас ищут?!

ЛОПАХИН: А, может, и нет. Раньше искали. Это ещё когда я во всесоюзном розыске числился. По малолетству. «Дела» давно минувших дней… Страна-то теперь у нас другая. Теперь уже, наверное, не ищут… (смущённо улыбается) Соврал, извиняюсь. Малость приукрасил действительность. Хотел на вас впечатление произвести.

РАНЕВСКАЯ: Произвели. А почему на «вас»? Давайте снова перейдём с вами на «ты»? Как раньше.

ЛОПАХИН: Давай. Будем на «ты». Базара нет.
 
РАНЕВСКАЯ: Ты мне так мало о себе рассказывал, Рома. Всё о делах, да о делах. А как у тебя… на личном фронте?
 
ЛОПАХИН: Как у всех. Швабры, мочалки. Банно-прачечные субботники. В общем, не фронт, а санитарный поезд. Туда-сюда, обратно…
 
РАНЕВСКАЯ: Ты женат?

ЛОПАХИН: Женился. Но больше не собираюсь. Навсегда руки отбили. Теперь – только сам. Волк-одиночка. Вечером тёлку приволок, а утром – за борт! В набежавшую волну будней.

РАНЕВСКАЯ: Любовь твоя, наверное, была несчастной?

ЛОПАХИН (зло): Я больно счастливый! Сука она была, Любка-то моя. Красота нена****ная! То ей не так, сё ей не эдак. Блин! А когда… в общем, задержали меня. Эти. Люди в белых подштанниках. Взяли за ерунду. И, всего-то, на тридцать суток! Она и сбежала. На юг подалась, в Орехово-Борисово. (передразнивает) «К ма-а-ме!»… Эх, сестрёнка, с детства мне, что-то, с вами, с бабами, не везло. С самой первой любви.

РАНЕВСКАЯ: А какая она была, твоя первая любовь?

ЛОПАХИН: Страшная! Помню, во втором классе это было. Я так её любил, так страдал, что даже обкакался. Да, это что – чепуха! Я ей стихи посвящал!
 
РАНЕВСКАЯ: Прочти, пожалуйста.

ЛОПАХИН (недоверчиво): А ты понятия имеешь? Разбираешься в стихах-то?

РАНЕВСКАЯ: Разбираюсь.

ЛОПАХИН: Ну, тогда слушай. (начинает серьёзно, «с выражением», декламировать)

Я помню чудное мгновенье,
Когда тебя я повстречал.
Сидела в классе ты за партой,
А я в сторонке лишь мечтал.
Я был мальчонка не пугливый,
И в кровь разбил немало рыл.
Но тут со мною что-то вышло:
Тебя увидел и застыл.
Когда я за тобою с ранцем…

(Раздаются сдержанные смешки. Лопатин – гневно, со слезами на глазах, в публику) Смеётесь?!! Кто у меня в этом месте смеялся, уже смеётся в другом. На небесах! Человеку грудь растоптали, а им смешно!!

РАНЕВСКАЯ: Что ты, Рома. Никто не смеялся. Это нервное. Ты читаешь стихи, а все переживают. Очень! Вместе с тобой.

ЛОПАХИН (мрачно кивнув, продолжает читать)

 Когда я за тобою с ранцем
Пешком по улицам ходил.
Я знал - меня ты не любила.
А вот я тебя всегда любил!

РАНЕВСКАЯ: Какая она нескладная, эта жизнь. «Я знал, меня ты не любила, а я тебя всегда любил»… Рома, какой же ты тонкий, ранимый человек! Такой молодой, а сколько всего пережил… Какой ты хороший, какой интересный! Можно, я к тебе ближе подойду? Вот так. Можно я тебя поцелую? Вот сюда. А, можно, сюда? А вот сюда… А теперь ты – меня. Вот сюда. Ещё! Ещё! Ну, же! Ещё!! (страстно обнимает Лопахина. Тот, не удержавшись на ногах от такого напора, падает, увлекая за собой Раневскую).



Явление восьмое


На шум выбегает Случайный Свидетель. Оказывается, он с самого начала всё видел, но боялся подойти. Теперь же, решив, что Лопахин насилует Раневскую, Случайный Свидетель с заячьей отчаянной решимостью бросается на защиту женщины.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Прекратите насилие над личностью! Немедленно! И учтите – я всё видел!

Раневская и Лопахин нехотя отрываются друг от друга. Поднимаются на ноги. Раневская делает шаг навстречу Случайному Свидетелю, заслоняя собой Лопахина.

РАНЕВСКАЯ: Что вы, гражданин! Какое насилие? Я ему ничего плохого не сделала. Мы просто общаемся.

ЛОПАХИН (выходит на первый план): Тебе что надо, телескоп?! (подносит пальцы к лицу, имитируя очки. Угрожающе надвигается на Случайного Свидетеля) В свидетели набиваешься?! Что ты видел? Ты кто?
 
СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ (не отрывая взгляда от Раневской): Я? Я – глас общественности!

ЛОПАХИН: Всё ясно, трупный глаз. Стало быть, ты уже не в свидетели хочешь. В прокуроры! (готовится нанести Случайному свидетелю лёгкие и средней тяжести телесные повреждения).

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ (Раневской): Боже! Это вы?! Глазам своим не верю!

ЛОПАХИН (недоумевая): Очки протри!

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Любовь Раневская?! Вот так встреча! Это какой-то… подарок судьбы!

РАНЕВСКАЯ: Откуда вы меня знаете? Извините, но я вас не припоминаю.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: И не трудитесь! Вы не можете меня помнить. Вы – муза! Мельпомена! Блистаете на сцене. А я – скромный зритель. Ваш преданный поклонник.

РАНЕВСКАЯ: Вы ничего не путаете? Чем это я блистаю?

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Талантом, Любовь Андреевна. И красотой.
 
РАНЕВСКАЯ: Спасибо. Значит, меня ещё помнит кто-то. Это неожиданно и приятно.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Как же вас можно не помнить! Мне лишь однажды посчастливилось насладиться вашей божественной игрой, но я… помню всё. Абсолютно! Каждую деталь, каждую мелочь… Хотя, о чём это я? – В большом искусстве мелочей не бывает!

РАНЕВСКАЯ: А где вы меня видели? В какой роли?.. Из двух.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: О! Это была «Чайка». В Театре-студии кинорежиссёра…
 
ЛОПАХИН: Что-то я про такое слыхал. Краем глаза.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: …Восхитительный спектакль! Первое действие. Вы играли лошадь Нины Заречной… Словно ветер вы ворвались на сцену! Нина даёт вам реплику: «И я гнала тебя, лошадь, гнала!» А вы… из полутьмы, из глубины пространства… тонко и мелодично, как серебряный колокольчик… «Воды! Воды…». И эдак, грациозно, копытцем – цок, цок… А глазищи таки-и-е! Нефть! Чёрные! Горят! Из под каштановой гривы!… Разве ж это забудешь? Впрочем, простите меня. Я появился так некстати. Вы, кажется, что-то репетировали? Пардон. Ухожу, ухожу, ухожу. Нет ничего скучнее назойливых поклонников (кланяется и уходит).
 


Явление девятое

Раневская и Лопахин, проводив взглядом Случайного Свидетеля, снова бросаются друг к другу.

РАНЕВСКАЯ: Эта встреча наша не случайна! Я знала, что-то должно было произойти. Я чувствовала, ты ждёшь меня! Здесь. На этом дорожном знаке. «Осторожно - дети!»… Ах, эти чёртовы дорожные знаки! Они постоянно ограничивали мою скорость! … Но я не опоздала... Я боялась, что моя прежняя жизнь не отпустит меня… Красное от светофоров небо… И я гнала свою лошадку, гнала!.. (придвигается вплотную к Лопахину) Мы ко мне пойдём? (кивает на свою «Победу») Или к тебе? (подходит к автомобилю Лопахина, медленно осматривает его, оглаживает) Вишнёвенький ты наш, задик. Или «задок»? Как правильно? Задок вишнёвый возле хаты… Классика.
 
ЛОПАХИН: Да, задний привод.

РАНЕВСКАЯ (бросает игривый взгляд на Лопахина): Кажется, мужчина, я вам кое-что должна?

ЛОПАХИН (подыгрывает Раневской): Ну, если вы таким вопросом ставите? Принимаю. И - отвечаю! (полуобняв Раневскую, уводит её со сцены).



Явление десятое

По сцене, навстречу друг другу, не спеша, идут «Гаишник» и Случайный Свидетель. «Гаишник» мается от безделья. Случайный Свидетель собирает в матерчатую сумку пустые бутылки. Сходятся в центре.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Простите, господин майор, вы не скажете, как пройти в библиотеку?

ГАИШНИК: Зачем человеку библиотека, если он может и сам? (задумчиво умолкает).

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Вы абсолютно правы – ни к чему. Это я так, чтобы разговор завязать.

ГАИШНИК: Вот это правильно. С разговорами пора завязывать. И без них тошно. Дело надо делать! А за него уже можно и ответить… Вот вы критикуете нас… Правительство.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Боже, сохрани!

ГАИШНИК: А зря. Один мудрец что сказал? (держит многозначительную паузу).

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Не имею представления.

ГАИШНИК: А на вид – культурный человек… с множественными следами интеллигентности. Так вот, один мудрец сказал: «Мы все заслуживаем того образа жизни, который ведём». Вы, то есть. Ведёте. И мы тут совершенно ни при чём.

СЛУЧАЙНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ: Как это верно! Как точно и глубоко! Да, что ни говори, как ни крутись, - умеете вы, господа, вставить. Своё веское слово. Эх, была не была! Скажу, что думаю: хорошо, что вы у нас есть! Сейчас нам всем нелегко. Но придёт время, а оно… честное слово, оно – не за горами! И мы оценим вас. По-настоящему оценим! Полюбим, гордиться вами будем! Только и вы… Полюбите нас, пожалуйста. Чёрненьких. Не брезгуйте нами. В горле сдержите стоны! Станьте нам ближе. Оплодотворите нас своими дерзновенными помыслами! Наполните (стучит себя пальцем по лбу) мудростью ваших решений… И мы будем трудиться. Не покладая рук, не щадя здоровья. Простора нам дайте! Побольше воздуха! Ух, и размахнёмся же мы тогда на весь белый свет! Развернись, плечо! Раззудись, рука!! Вы ещё увидите небо в алмазах…

«Гаишник», слушая Случайного Свидетеля, медленно приседает на корточки, опираясь на «полосатую палочку». Случайный Свидетель становится лицом к «Гаишнику», кладёт левую руку ему на плечо, а правую протягивает в сторону и вверх «указующей дланью». Мизансцена «Минин и Пожарский».

Конец


Эпилог

На сцену выходят Режиссёр и Завлит. Оба в средневековых костюмах. Как некий раздвоившийся Фауст.

РЕЖИССЕР: Ну, что скажете?
 
ЗАВЛИТ: Всё, как я и предполагал. Мутные потоки жидких словесных отбросов, размывающие многовековые пласты культуры! Глядя на… всё это, ужасаешься. Осталось ли хоть что-нибудь истинное у нас в душе?! Осталась ли в нас душа, или Дьявол прибрал её к рукам окончательно?!!

РЕЖИССЕР: Нонсенс! Чепуха! В моём представлении, шеф преисподней никогда и не претендовал на человеческую душу. Он всегда был уверен, что у человека нет и не было никакой души. По его глубокому убеждению, Господь, при сотворении именно нашего мира, в запарке, её в нас просто недовложил. А Бог настаивает на обратном. Всегда, дескать, работали без рекламаций. И в этот раз всё получилось, как доктор прописал… Вот в чём, на мой взгляд, существо их извечного спора. И оба, обратите внимание, стараются доказать свою правоту на конкретных примерах из жизни.

ЗАВЛИТ: Вы-то в этом споре на чьей стороне?

РЕЖИССЕР: Что я? Молекула. Атом. Электрон. Мне вообще ничего не известно. Так же, впрочем, как и вам. И уж тем более – Автору, который набрался наглости и отнял у нас столько драгоценного времени всей этой глупой историей. Вы с самого начала были правы, коллега. Не находите, что пришла пора с ним рассчитаться?

ЗАВЛИТ: Вы снова хотите его видеть?! После всего этого?
 
РЕЖИССЕР: Почему же нет. Пусть придёт и посмотрит нам в глаза. Напоследок… Автора – на сцену!

Конец композиции