Хироувинд. Волканская легенда

Хироувинд. Волканская легенда.

«Не ненавистью уничтожается ненависть...»
Дхамапада.

- Вида, знаешь ли, Вида, кто приходил этой ночью? Знаешь, душа моя, Вида, кто у меня тебя сватал?
- Нет, брат мой, откуда мне знать? По горам ночью бродят лишь призраки.
- Не только призраки, сестренка моя. У эльфа глаза, как у кошки, и звездного света хватает, чтоб избежал он все пропасти, расщелины, осыпи и обманные зыби снегов. Не забрешет собака, не всполошится отара, когда идет эльф – шаги его легки, как дыхание ветра. Волосы его темны, словно ночь...
- О чем ты, мой брат?
- Лицо его рассекает шрам, и левый глаз неподвижен...
- Я никогда не видела эльфов, и не знаю, о ком говоришь.
- Левую руку скрывает он под плащом...
- В ней было оружие?
- По счастию, нет... Так ты познала его, шлюха?! – голос бана Осора взвился под самую крышу, и задрожал, звякнул бубенчик над входом. – Если ты не была с нелюдью, если ты не знаешь его, то откуда он тебя знает?
- Не ведаю я, милый братец, - взмолилась девушка. – Если эльф мог пробраться сюда незаметно, так же он мог и подглядывать за мной.
- Не верю! Шлюха, гадючий выползок, свиное корыто! Что ты делала, когда я сражался под стенами Имменсхолда? Ты кувыркалась с одним из тех, кто стрелял в твоего брата! – стукнул бан Осор кулаком по столу и голос его прервался.
Да и то, парню нет еще и семнадцати лет, а повоевал уже вдосталь – видел и кровь, и смерти друзей, а раны, гнившие в жарком и влажном воздухе среднего теченья Лауры, чуть не свели его следом за ними. И вот – ни победа, ни пораженье. Просто ушли, бросили все и ушли – без добычи и славы, нищими вернулись в обнищавший свой край, а тут еще это. Как не верить сестре, девушке разумной и скромной, не поддававшейся соблазнам, свойственным ее полу, не тратившей денег на наряды, мониста и перстни... Но этот эльф... Где он мог ее видеть?

Огромные, лохматые, словно медведи, белые, черные, пятнистые и с рыжими подпалинами, с обрубленными под корень ушами и хвостами, пастушьи собаки честно исполняли свой долг, охраняя пленных, словно овечью отару. С такими зверями и стража может быть спокойна – серьезные и молчаливые животные не отвлекаются, не балагурят и не пьют вина, как наемники после удачного дела. Вот, один из пленных поднялся, может быть, просто переменить позу и поудобнее пристроить затекшие от стягивающих пут ноги, а пес, тут же оказавшись близ него, предупреждающе рыкнул. Еще одно движение – вцепится, в руку ли – прощай, рука, или в ногу – и той не остаться хоть сколько-нибудь целой.

Наемники пили. Не столько за победу, сколько за упокой. Многие сотни не досчитались и половины состава, многие костры в эту ночь не зажглись. Сотня под командованием Альвара брала дворец, и только его солдаты да бессмертные боги знают, сколь тяжело было сражаться в этих переходах и анфиладах комнат, на бесконечных лестницах и в коварных закоулках. Эльфы, Догон их побери, дрались буквально за каждую ступень, и за каждым поворотом солдат ожидал какой-то сюрприз – взведенный арбалет на тонюсенькой, почти невидимой залитыми потом глазами, перетяжке, внезапно уходивший из-под ног пол, падающая сверху потолочная балка, а то и морок, жуткий, сбивающий с толку, в то время как настоящая опасность – ловкие и быстрые эльфы, заходили со спины, и кололи их, как свиней. Единственное, что спасло его самого – прочный чешуйчатый доспех, сработанный из уралтской стали, и помощник – да упокоится с миром – что прикрыл его спину, когда прямо сквозь зеркало, брызнувшее осколками, в него полетело копье.

Богатый Амер, славный Амер, эльфийский Амер пал – но какой же ценой! Хорошо, что юного графа, хозяина замка и близлежащих земель, удалось взять живым. Парень сражался так, что в первый момент могло показаться, что рук у него – не две, а десяток, и в каждой – по мечу, лишь, навалившись всемером, удалось сбить его с ног, да и то – помогла секира Страхора, подрубил он ему ногу, хоть и поножи у графа из того же металла, что и альваров доспех. Да, приказано – не убивать, бан Горач, императорский посланец, распорядился. А с волканцами – шутки плохи, не успеешь оглянуться – препроводят в Калемегдан, а там и костей не отыщешь. И все же... нет, конечно, убивать его он не станет, а вот рассчитаться за все – за гибель солдат, за подлые ловушки Амерского замка, за копье, вылетевшее из зеркала, а главное – за гибель Хорхе, единственного друга, соотечественника, понимавшего его с полуслова и пожертвовавшего ради него жизнью, Альвар все же имеет право. Ибо так он решил.

Подозвав собачника, прошел он мимо костров в сторону пленных, сопровождаемый им, долго бродил, тыча факел чуть ли не в нос каждому пленному, лежащих ничком переворачивал ногой, но тот, кто был ему нужен, нашелся не сразу. Видно, пленные, даже будучи связанными, пытались спрятать его, загородить собой от произвола охраны и собачьих клыков. Довольно высокий для эльфа, долгоногий и узкоплечий, сейчас он не производил впечатление серьезного когда-то противника. Мутный взгляд, залитая кровью одежда, сломанная, с торчащей наружу костью нога.

Алвар дернул его за связанные руки, но тот даже не попытался встать, лишь на мгновенье его взгляд прояснился и сверкнул презрительной ненавистью. Тогда сотник потащил его волоком по камням и грязи, и швырнул близь своего костра. Пятеро солдат встали вокруг, не дожидаясь приказа, и Альвар улыбнулся.
- Что, ребята, поглядим на хваленую эльфийскую стойкость?
Те ответили нестройным, но согласным и радостным шумом.

И тогда Альвар вынул меч из ножен.
- Что тебе сперва отрубить? Твои длинные ноги, чтоб не смог убежать? Или руки, которыми ты так ловко махал? Или, может, причиндал, чтобы прекратить ваш поганый род? Все сделаем, в свой черед, а пока...
Сотник поиграл мечом, и провел острием от угла рта пленного до самого глаза, прорезая щеку, чуть помедлил и надавил на веко – сперва не сильно, играючи, потом усилил нажим, наблюдая за реакцией эльфа. Тот, стиснув зубы, молчал. Кровь уже залила ему всю шею, когда острие неожиданно быстро вонзилось в глаз, и что-то вязкое потекло по кровавой дорожке. Эльф дернулся, и все услышали, как он скрипнул зубами.
- Нет, - ласково произнес Альвар. – Ты у меня закричишь! Землю будешь жрать, призывать свою смерть! Возопишь, чтоб добил тебя – я не стану. Дождусь, пока ты сам издохнешь от боли.
Эльф приподнял голову и внимательно поглядел на него оставшимся глазом.
- Что ты хочешь сказать? – сотник издевательски улыбнулся и склонился к нему. – Не слышу, погромче.
И тут же отпрянул, получив в лицо кровавый плевок.
- Ах, как невежливо с твоей стороны! Неужели в детстве тебя не учили, что плеваться нехорошо? Ай-ай, надо бы тебя наказать, да, боюсь, поздновато... А что это у нас с рукой? Где это невежливый эльфеныш повредил себе ручку? Дрался со взрослыми дядями? Да, глупо...
Альвар перерезал путы на его руках, и левая, с глубокой раной в предплечье, бессильно упала.
- Да, руки тебе теперь не понадобятся, глупенький эльф, - ухмыльнулся сотник и воткнул в рану меч. – Ага, чувствую, и кость у тебя сломана... ну-ка...
Человек повернул меч на пол-оборота и резко выдернул из развороченной раны. Рот пленника распахнулся в беззвучном крике, он свалился на спину и правой рукой вцепился в кочковатую землю.
- Что ж ты молчишь, дурачок? – увещевал его Альвар. – Кричи, легче будет!
Эльф вытянулся и затих.
- Ты что, спать тут собрался? Нехорошо засыпать на уроке... я ведь хотел преподать тебе урок. Что, не слышишь?
Ответа не последовало, и Альвар скомандовал:
- Поднять его!
Обмякшего эльфа подняли, и он расслабленно провис у солдат на руках, но предательская дрожь пробежала по телу.
- Нехорошо обманывать, парень! – сказал сотник и неожиданно двинул под дых.
Тот скорчился, хватая ртом воздух. Его встряхнули и снова привели в почти вертикальное положение.
- Не беспокойся, это только начало.
И Альвар ударил его в пах, потом, когда скрюченного эльфа опустили на землю – в спину, по почкам.
- А это тебе – за копье, - сказал человек, и, перевернув пинком на живот, наступил на хребтину. Но, подумав, убрал ногу. Если спину сломаешь, то нижней частью тела он ничего не почувствует, стало быть, отделаем его по-другому.
И опять удары – в челюсть, в пах, по спине. Боль заполнила тело, стала невыносимой... пришел конец и эльфийской стойкости... потерял сознание. Но ненадолго – на голову обрушился поток ледяной воды, приводя в чувство. Он приоткрыл глаз, но так ничего и не увидел кроме вспышек огня в густой черноте.

А если бы видел, то понял бы, что его мучителя что-то встревожило, и, если бы что-нибудь слышал, кроме шума в ушах, то уловил бы стук копыт по мерзлой земле. Кто-то скакал галопом прямо на лагерь наемников.

- Именем Аликсана, императора Волканского, Иберийского и Италийского, прекратить избиение!
Альвар глубоко вдохнул и выпустил воздух сквозь зубы – раздалось шипение, подобно змеиному. Он замахнулся и прекратил бы мучения пленного, если бы предплечье его не было тотчас пробито стрелой, метко пущенной одним из верховых. Солдаты вскинули луки, но тут же их опустили – всадники приблизились так, что отсветы факелов затрепетали на полном доспехе скачущего впереди, и высветили геральдическую фигуру черного дракона – знак Волканца – на штандарте, развевающемся над ним. С посланцами Аликсана Волканского шутить опасно для жизни.

Пленного пришлось передать, равно, как и все его вещи, будь то доспех, иль оружие, или кольцо с благородным топазом, ранее висевшее у того на цепочке на шее.

- Эй, ты как там, проснулся? – эльфа теребили за уши, вырывая из глубокого забытья.
Виндариэл приоткрыл глаз и увидел над собой жуткую харю – смуглую, почти черную, со ртом, словно жерло, и по-поросячьи курносым носом. Быстрые черные глазки страшилища прятались в тени надбровных дуг и сверкали, скорее, любопытством, нежели угрозой.
- Отвяжись... – язык, как ни странно, повиновался ему, но голос был так слаб, что урод вряд ли понял, что он произнес.
- На, попей, легче будет, - жесткая лапа пролезла под спину, приподняла, другая ткнула в окровавленный рот фляжку... с водой? – нет, с отвратительно кислым вином.
Эльф глотнул и поперхнулся.
- Воды...
- Нет воды. Пей пока это.
Второй глоток оказался удачнее. Спустя несколько мгновений по телу прошла волна живого тепла, и оно обрело чувствительность. Лучше бы не обретало! Тупая боль от ушибов была бы терпимой, если бы не дополнялась яркими вспышками в голени и горящей – по всей левой руке. Повозку, в которой везли эльфа, сильно трясло, и каждый толчок бередил его свежие раны.
- Ты кто?
- Я? – чудище словно бы удивилось. – Я – говночист. Потому к тебе и приставили. Ну, вообще-то сперва в трупной команде служил, зарывал мертвецов, чтоб не смердело и заразы не было, а теперь вот у этих слугой – орк махнул головой куда-то вперед... но могу и за пленным присмотреть, как вот сейчас. Ногу тебе поправил, досточку привязал, чтоб, значит, кость не смещалась, а вот с рукой у тебя вовсе плохо – месиво, кость – в осколки, только на коже, значит, и держится. Не знаю, как оно у вас, эльфов, а человеку бы точно оттяпали, бо – синий огонь скоро начнется.
- Не тронь руку!
- Ладно, не трожу. Все равно я не лекарь.
- Куда везут?
- На Волканы, в Белый Город. Тут в обход за месяц не доедешь, а через порталы – дней за семь будем тама. Я б на твоем месте не торопился, бо неизвестно, что тебя ждет. Глядишь, наемники ласковыми по сравнению с тамошними палачами покажутся. У них только пыточных подземелий – целый город, Калемегдан.
Виндариэл потянулся здоровой рукой к распоротой сотником щеке, к пустой глазнице, и почувствовал шершавую поверхность заскорузшей от крови повязки. Без глаза и, можно сказать, без руки, а, главное, нога не срослась – куда такому бежать? А бежать надо. Попадись он в руки палачам, не выдаст ли тайну кольца, или, точнее, что тайны-то никакой нет – не то кольцо, хоть и похоже. А лучше было бы, чтоб Волканец считал его перстень волшебным... И тут его снова тряхнуло, так, что боль пронзила от пальцев до самого сердца, и мир погрузился во тьму.

Так Виндариэл то приходил в себя, то терял сознание, и не знал, сколько времени прошло с начала поездки и близок ли уже Белый Город.
А орк сидел рядом и ухаживал, как мать за младенцем.
- Тебя как звать?
- А зачем?
- Для интересу. Меня вот Ратте зовут... крыса, то есть, по-нашему. Как назвали, так и живу... плохо живу... Так нельзя. Ежели победят волканцы, я не нужен им буду – убьют. Коли победят ваши, тоже убьют, словно крысу. Да и без того – не жизнь это, работать за жрачку. Я хорошо зарабатывал до войны, у меня семь подвод под началом-то было, - печально вздохнул орк. – Как у Дальней Бановины будем, надо бежать. Там узкая тропка, растянемся... На повороте...
Виндариэл не ответил ему – кто же знает, что на уме у этого орка, может, проверяет, не разговорится ли пленник без пытки.

Ночь, гористый пейзаж... Над головой – осенние звезды. Рука уже не то, что жжет, а не позволяет думать о чем-либо, кроме страшной, терзающей боли. Весь его мир – в этой руке... ладно, если двинемся по горным тропам, свалиться в пропасть – проще простого, и мучениям скорый конец, и никто ничего не узнает. Поднимают, встряхивают, усаживают на коня позади широкоплечего детины явно волканского происхождения. Связывают ноги под лошадиным брюхом, руки прикручивают к седлу, стянув запястья ремнем. От боли мутится сознание... Виндариэл борется с наваливающейся на него чернотой, напрягая последние силы. Свалить в пропасть коня вместе со всадником – гораздо труднее, чем упасть самому. Тропа идет вверх и вверх, с каждым шагом лошади боль в руке становится все нестерпимей... И сил не хватает. Сознание гаснет догоревшей свечой.

- Эй, как тебя там, очнись! – орк опять дерет его за уши.
- Что?
- Тише, дурак! Услышат! – шипит на него Ратте. – Я тебя вытащил. Ты это запомни. Ежели ваши победят, так всем и скажешь, мол, Ратте спас. Я опосля войны прятаться не хочу, а в петле болтаться – тем более.
- Где мы? – эльф силится разглядеть хоть что-нибудь в сыром полумраке, окружающем их.
- В пещере. За которым тебя привязали, я заколол, а замыкающего в пропасть скинул. Хорошо, они портал никак найти не могли, рассосались. С семерыми я бы не справился, а с двумя – милое дело. Только тот, кто падал, сильно шумел, пришлось мне побегать. Я тут не в первый раз, все трещины и расщелины знаю, а они – ленивы и нелюбопытны. Блаародные, одним словом. Теперь день здесь переждем, а ночью надо попытаться в Бановину уйти. И ежели ты, парень, будешь кричать или дергаться, сам тебе шею сверну, бо теперь мне обратного хода-то нету.
- А что – бановина?
- Бановина – это так имение по-волкански называется, да они – совсем дикие люди, хуже горных орков, живут в хибарах, скот на верхние луга летом гоняют. А хибара-то, по военному времени, пустая стоит. Прошлый раз проверял, этим летом. Я уже тогда уйти собирался. Да вот, привалила удача вроде тебя. Смотри, не подохни! Ты ж – мое оправдание на всю остатнюю жизнь.
- А что, у Волканца все так плохо?
- А что, хорошо, скажешь? Тринадцатый месяц осады идет, а ни туда, ни сюда. Элизия – ведьма, не понятно, откуда жратву и стрелы для своего войска берет, но знаю – ваши ельфы не голодают и дерутся, как стая виверн.
- Это – не «мои» эльфы, больше так не говори.
- Как это – не твои? Разве Элизия – не твоя королева?
- Не моя. Она отца отправила в изгнание, потому что... да тебе это знать и не надо.
- Почему же? Времени до вечера много, говори... только тише.
- Я устал. Дай воды.
- Вот так-то бы сразу, - оживился орк и подсунул фляжку Виндариэлу под нос. – Есть хочешь? А то четвертый день ничего не ешь, умереть можешь.
- Эльфы – не орки, нам много не надо.
- Лады... тогда перевяжу тебя, ты потерпи. Неизвестно, сколько еще будем скитаться.

Орк деловито разматывал повязки, не задумываясь о той боли, что причинял, отдирая присохшие струпья, цокал языком, удивлялся.
- Эк на тебе зарастает, быстрее, чем на собаке... Что же ты квелый такой? А-а... ну, понятно...
Ратте только что разбинтовал руку и, скривив рот, разглядывал, стараясь повернуть раной к свету.
- Почернела рана, хоть рука не раздулась. А у ельфов точно синего огня не бывает? Или ты это слышал от кого-то?
- Точно. Прекрати немедленно, или ударю!
- Ударишь? Не-е, милый, сейчас не ударишь... Знаешь, сколько вашего брата я закопал? И тех, что от ран умерли – тоже. Смерть, она никого не щадит – ни башмачника, ни короля... Друг мой, башмачник... вместе в трупной команде служили... Пока ему один умник ногу не разрубил... да... думали – мертвец, а живой оказался. Махнул мечом, ну и развалил мякоть наискось, а кости не задел. Положили в лазарет, да начался синий огонь, а лекари к оркам и не подходят – не заметили вовремя, друг мой и умер... Рядом с ним ельф лежал пленный – за тем ухаживали, лечили, а тоже помер, все равно. Потому – брюхо вспорото было, с такими ранами не живут. Хотел друга своего в отдельной могиле я схоронить – а не дали. Так вместе с тем блаародным в одну ямину сбросили... Вот ты и думай.
- О чем?
- О том, что однажды не вы нас колошматить, а мы вас будем. Усек?
- Фуинглон...
- Что-что, я не понял? Ругаешься? Это правильно, злость, она раны лечит, а печаль – растравляет. Ладно, ты лежи, а я еще воды наберу.

После такой экзекуции раны разболелись, эльфа начал трясти озноб, в голове зашумело, а перед мысленным взором стали возникать искаженные до уродства картины недавнего прошлого – битва, пленение, рожа сотника... и огни, огни, вспышки в глухой черноте.

День стал вечером, вечер стал ночью. Беглецы выбрались из пещеры. Ратте, даже с эльфом на спине, двигался быстро, уверенно, каким-то звериным чутьем определяя, куда надо идти. Пару раз пришлось Виндариэлу карабкаться самому, будучи подтягиваемым или подталкиваемым орком, но, под конец, выползли на почти горизонтальную поверхность, и орк, оглядев окрестности, даже присвистнул:
- Кто-то в именье вернулся. Свет вон горит. Что делать будем?

Через четверть часа эльф лежал уже не на камнях, не на орочьем заскорузлом плаще, а в нормальной человеческой постели. За перегородкой слышались голоса: скрипучий – орка, и мягкий, женственный – хозяйки имения.
- Да, конечно, он – эльф, но не простой эльф. Парень этот – как его... ране... ренегат. Против самой Элизии пошел.
- Против Элизии, королевы Имменсхолда?!
- Угу, против нее, ведьмы. Ну, обложили его, пришлось бежать. Пробирался в войско Волканца, чтоб воевать на его стороне, да деятели, ну, эти... поллит... политики эти, они решили поймать его и передать ведьме – в залог, что называется, добрых намерений.
- Но зачем?
- Чтобы Волканца предать, переметнуться, значит, хотели. Я – слуга, меня башкой вниз из окна кинули, думали, окочурился. А у меня башка крепкая, я прочухался, и бросился искать хозяина. Нашел, а они вон, что с ним сделали...
- Бедняжка... такой молодой.
- Да, такой молодой, и – так изувечен. Они его мучили, чтобы он все им обсказал – много ли ренегатов еще в Имменсхолде, и есть ли вокруг Элизии те, кто на Волканца работает. А потом – прости-прощай, осведомители, наши глаза и уши в стане врага.
- Страшно!
- А то! – орк лгал так вдохновенно, что Виндариэл и вправду почувствовал себя на мгновение секретным агентом Волканца. Ненавистного Аликсана Волканца.
Потом голоса слились в один бессмысленный гул, засверкали факелы в глухой темноте, нависла рожа сотника... очнулся уже наутро.

- Ну, приятель, все сроки твои истекли. Больше ждать не буду. Смотри сам! – орк подтянул разбинтованную руку под самый нос эльфа, и тот увидел, что она почернела почти до локтя.
Виндариэл кивнул, и заплакал. Неожиданно для себя, постыдно и глупо разрыдался, зажмурив единственный глаз, кусая губы. Наверно, вышли не только все сроки ожидания, но и вся его воля. Пока девушка гремела посудой, согревая воду, а орк деловито сновал, собирая все необходимое для операции, Виндариэл искал в себе хоть каплю мужества, и не находил. Теперь, когда смерть превратилась в весьма возможную, но необязательную перспективу, сила воли покинула его окончательно...
...Когда лезвие дошло до локтевого нерва, эльф вскрикнул и потерял сознание.

Резкий сквозняк, проникая в полуоткрытую створку окна, дразнил обоняние острым и сладостным запахом – ароматом первого снега. Детство, заснеженные аллеи Амера, приятели, высыпавшие на улицу после уроков, снежки... учитель смотрит строго, но в самой глубине серых глаз прячется нежность. Учитель – его дядя, он еще жив... и отец – всегда занят, перед сном обязательно надо зайти в кабинет и рассказать «об успехах», но это – единственная встреча с сыном за весь день, и так – месяцы, годы, десятилетия... Мать вышивает рубашку – «тебе на праздник Солнцестояния», мама, милая мама... А вот – снова она. Лицо, словно угасшая навеки свеча. В гробу. И отец... Яд был в вине... Солнце стоит высоко, самый долгий день, самая короткая ночь, и ты – в этой рубашке, завязки распущены, ты лежишь ничком у ручья, и рыдаешь... «Вставайте, ваша светлость. Вас ждут.»... Слишком долгий день, но и его не хватит, чтоб осознать, что теперь – ты главный во всем этом доме, в городе, в графстве. Дядя – не в счет, он сложил с себя бремя ответственности еще в юности, передав семейную реликвию, перстень – дальше по старшинству. Он умеет думать, но не способен решать. Слишком мягкосердечен... Со стрелой в груди, умирает. Силится что-то произнести... «Прости им...» Простить? Нет, никогда!.. приказал вешать каждого десятого, потом – каждого пятого по деревням, но люди так и не выдали стрелка... За что нас ненавидят? За что нас, эльфов, так ненавидят? Что мы сделали им?

- Может, что-нибудь поедите? – девушка прервала его мрачные мысли, мягкий глубокий голос не вяжется с полудетским лицом, слишком большие глаза и губы, слишком узкий овал... и нос крупноват, ну, да волканцы – все носатые, иные – до безобразия, эта еще ничего.
Принесла творог с медом, творог жирный, пахнет козой, мед – густой, не желающий растекаться. Кружка пронзительно-кислого молока. У нее мягкие руки, совершенно не аристократические, полные, ширококостные, и такие горячие, почти сияющие теплотой, но все же – белые, что каждое прикосновение оставляет чувство чего-то родного, домашнего. Руки, дающие силу. А она бы могла научиться целительству...
- Как тебя звать?
- Вида.
- Я – Виндариэл, и мне приятно с тобой познакомиться.
- И мне... – потупилась девушка. – Вам помочь?
«Да, конечно, помочь!» – вопит все его существо, надеясь напитаться силой от сияющих рук, «Нет», - упрямо ответствует гордость. Но, вот незадача, держать и тарелку, и ложку одной рукой невозможно, да и подняться сам он не в состоянии, и слабая плоть берет верх. Приподнятый и усаженный в хрустящие сухими травами цветные подушки, он видит, что его успели переодеть – вместо холщевого мешка с тремя дырками, что нацепили на него волканцы, теперь на нем широченная льняная рубашка, расшитая счетной гладью, в просторном рукаве не заметно уродливую культю, и он себе уже не кажется столь жалким. Съедает пару ложек творога, запивает молоком, улыбается: «Хватит на первый раз».
- Может, что-то еще?
- Посиди тут, со мной...

Ратте приходит, отпускает Виду.
- Снег идет. Хора-ашо!
- Что – хорошо?
- Завалило дороги, теперь сюда никому не добраться, до самой весны.
- Что мы до весны будем тут делать?
- Спать будем, есть... ждать. Не знаю, как ты, а я уж не надеялся выспаться в этой жизни, да подвернулся случай. Сплю впрок!
- Выспаться впрок невозможно.
- Ну, значит, за все эти годы. Вот война закончится, стану ба-альшим дер босс.
- Барбос?
- Дурак... – не обидно так, только Ратте умеет обзываться и не обижать, а, вроде, сожалеет. – Сперва сам буду ретирадные ямы чистить, потом денег скоплю – артель соберу, потом – поднайму народу, глядишь, годика через три-четыре опять семь подвод станет. Но я на этом не остановлюсь, деньги пропивать больше не стану...
- Где же ты столько дерьма отыщешь?
- Все вы срете... люди, эльфы, орки – все гадят, и мало кто убирает. А в говне и мусоре мухи заводятся и зараза, люди болеют. Значит, мы всегда нужны будем, и чем больше вас – тем больше и нас быть должно. Теперь ясно?
- Ясно, Ратте, только тут-то ты сложа руки сидишь, а ешь-пьешь каждый день.
- Почему сложа руки? Вон, ограду починил, снег расчищаю. Может, еще что придумаю. Мне ж за двоих теперь надо трудиться, ты-то...
- Да, однорукий и одноглазый калека. Это хотел мне сказать? Только, пока правый глаз и правая рука при мне, я еще воин. И, едва представится такая возможность, я вашего Волканца найду и прирежу, как вонючую свинью.
- Ох, грозились многие... я такого за год наслышался, чуть не каждый день было – когда эльфей вешали. Лучше о хорошем подумай – вот, вернешься ты в Имменсхолд...
- Не вернусь. Я там не был.
- Ах, да... твоего папашу прогнали. С глаз долой – из сердца, так сказать, вон.
- Если ты, мавмагор, еще хоть одно слово дурное о моем отце скажешь – пеняй на себя.
- Ладно, молчу. Давай, сам говори. Расскажи, например, почему твой перстень искали – опять какая-то эльфийская магия?
- Да нет в нем никакой магии, сколько раз повторять! – почти закричал Виндариэл и осекся.
- Ну, значит, и вправду в перстне причина. Если с такой горячностью все отрицаешь, значит – дело нечисто.
- Ладно, слушай. Во времена Великого Переселения...
- Нашествия.
- Ну, можно сказать, и нашествия... Эльфийское войско вели три великих рода: Брассена, Айоли и Дэлиа. Илиа из рода Брассена стала первой королевой, заключив союз с орочьими племенами, возглавляемыми вождем Вольфом. Но, чтобы добиться его помощи, ей пришлось вступить с ним в брак, и, по нашим законам, ее дети лишились права на престол. И то, что Вольф вскоре загадочно умер, не могло изменить этот факт. Корона перешла к роду Айоли. Род Айоли правил больше тысячи лет, точнее – двенадцать столетий. За это время сменилось три правителя – Ниллан, Адэрта и Альфаэн. Но мужчины рода Айоли были подвержены противоестественной любви, и у них появились проблемы с наследованием. Правильнее было бы, с их стороны, уступить власть даме своего рода, и породниться с родом Дэлиа. Это решило бы их проблемы. Но Айоли бесконечно упрямы, и женщины не пользуются среди них уважением. И тогда юная Элизия из рода Дэлиа, сестра моего бедного отца, сказала: нельзя оставлять власть в грязных руках Айоли – немало они приложили усилий к тому, чтобы эльфов считали не лучше людей. И потребовала от моего отца, чтобы он сверг Альфаэна с престола. Но отец отказался. И сказала Элизия: тогда я сделаю то, на что у брата не хватает ума или смелости.
- А при чем тут кольца?
- Слушай и не перебивай. Когда Элизия и Эндариэл, мой дядя, вошли в совершеннолетие, а это случилось почти одновременно, с разницей в одиннадцать лет, их отец, мой дед призвал лучшего златокузнеца и ювелира и заказал ему два кольца для детей. Первое кольцо, то, что досталось Элизии, было с сапфиром, второе, то, что досталось дяде – с топазом. Во всем остальном они были неотличимы. Предполагалось, что сапфир символизирует ясность намерений, а топаз располагает к задумчивости. Но дядя передал кольцо моему отцу сразу после того, как добровольно разделил с ним изгнание... Да, изначально в кольцах не было магии, но, поскольку они были сделаны эльфом, то могли ее вместить – более полно, чем любой другой артефакт. И Элизия воспользовалась этим, а отец – нет. Не менее двух сотен лет она питала кольцо силами своего духа, создавая ауру безусловной любви. Из-за этого она и не вышла замуж, оставаясь холодной ко всем юношам своего круга, но всю силу и привлекательность, ту, что идет от сердца, отдала бездушной вещи. И вещь ожила – приобрела способность привлекать сердца всех к тому, кто носит кольцо. И тогда Элизия свергла Альфаэна с престола и стала править в Имменсхолде, как законная королева, ибо за нее встал не только ее род, но и все эльфы, что были в столице. Никто, кроме сверженного короля, не был изгнан. Мой отец возражал, уговаривал ее снять кольцо, ибо любовь наведенная есть ложь, но Элизия смеялась над ним. Через три года бесплодных уговоров она устала возражать, и посоветовала брату оставить столицу, ибо иначе ей пришлось бы его заточить. И отец мой ушел в родовое поместье, в Амер, что на реке Сене, и стал жить там, укрепляя город и собирая сторонников. Я родился в изгнании. Мы жили мирно, и не угрожали Элизии, однако семьдесят лет назад мои отец и мать были отравлены прямо за праздничным столом, в день Летнего Солнцестояния. Люди ли в том виноваты, или Элизия решила избавиться от несогласных – неизвестно. Полгода назад был застрелен Эндариэл. Но в этом я ее не виню – к тому времени люди поднялись против эльфов по всей Файринии. А два года назад у Элизии пропало кольцо – исчезло, как будто его и не было. И тогда спала пелена с глаз жителей Имменсхолда, и стали они говорить: кто такая Элизия, что правит нами? А Элизия руками верных начала уничтожать тех, кто против нее подстрекал. Род Айоли был вырезан начисто... И теперь все авантюристы – и эльфы, и люди – ищут это кольцо.

Виндариэл замолчал и откинулся на подушки, а орк глубоко задумался, подперши массивную челюсть обеими лапами.
- Теперь понятно, почему у Волканца столько орков воюет. Для нас ваша магия... все равно, что стрела для виверны – почти неопасна. Вот и думает, коли ведьма захочет его войско приворожить в одночасье, так хоть орки верны останутся.
- И еще – он хочет найти кольцо Элизии, и воспользоваться им.
- Да его и так тут все любят.
- Точнее – ненавидят эльфов. За что?
- За что, спрашиваешь? Ты ведь считаешь: завидуют. Завидуют вашему долголетию, волшебству, власти над живой и мертвой материей. Но это не так. Иначе бы нас, орков, не называли заодно с вами «нелюдью» и не задирали везде, где мы появляемся в одиночку. Нет, дело не в зависти. Нас ненавидят со времен Нашествия, мы для них – захватчики, поработители, вот от этого надо плясать.
- Мы дали им новые виды растений и домашних животных, спасли от голодной смерти! Научили их выживать в этом мире.
- Но ведь и до вас они как-то жили? Может, вы у них отняли гораздо больше, чем дали? И, скажи мне, положа руку на сердце, всегда ли ты был справедливым правителем (ведь ты был правителем после смерти отца)?
- Да, надеюсь, что да.
- Так – да, или – «надеюсь»?

Стукнула дверь, в дом вошла Вида, впустив тугую волну холодного воздуха, зашла за перегородку, встала перед ними, подбоченясь.
- Эй, Ратте, не пора ли тебе замолчать? Выхожу – вы болтаете, захожу – все то же. Хозяин твой утомился, а ты – обленился. Ну-ка, быстренько, погляди, почему в козлятнике крыша течет, а потом – принеси из сарая... лепех...
- Чего?
- Твоего любимого! Печку топить уже нечем.
- А-аа, да, сейчас принесу. Тут, знаешь, чем топят? – повернулся орк к Виндариэлу. – Кизяком, сушеным навозом.
- Ну, ладно, иди, работка как раз по тебе.

Ратте нехотя встал, запахнулся поглубже, подтянул пояс и вышел, а Вида присела на освободившуюся скамейку.
- Устали, наверное, господин? А слуга у вас непочтительный – на «ты», и нагло так смотрит в глаза.
- Ну, во-первых, милая девушка, я – не господин тебе, а незваный гость, так что давай-ка и мы на «ты» перейдем. А, во-вторых, Ратте – не просто слуга, он – мой спаситель, поэтому имеет полное право говорить со мной так, как ему вздумается.
- А разве не обязанность слуги – заботиться о господине?
- В определенной степени – да, но всему есть пределы. Он сделал то, на что не решились бы даже лучшие из моих друзей. А его советы – ты же видишь, им лучше следовать, - Виндариэл невольно поморщился и дернул плечом.
- А у эльфов тоже бывают друзья?
- Да, всё, как у вас, людей, только сделай поправку на то, что чувства эти проходят через столетия...
- Вы – бессмертные, да?
- Бессмертные? – эльф усмехнулся. – В том-то и дело, что нет. Видишь – я был на грани мира иного, и лишь благодаря тебе и Ратте вернулся. Да и так, семь-восемь столетий – предел. Мы тоже старимся, только – медленнее, нежели вы.
- А... сколько тебе лет?
- Ну, в переводе на человеческий возраст, лет, этак, семнадцать.
- Семнадцать?!
- Ну, да, судя по телесному возрасту. А вот на душу столетия ложатся нелегкой ношей.
- И еще вы много знаете.
- И да, и нет. Я понял... совсем недавно... что по-настоящему знать можно только то, что сам пережил. И дорого заплатил за эту науку.
Взгляд девушки погрустнел, углы губ опустились, и на эльфа хлынула такая волна жалости и сочувствия, что самому стало стыдно – что он за воин, раз жалуется, пусть и не явно, человеку, да еще и девчонке.
- Меня не надо жалеть – я гораздо сильнее, чем ты думаешь. Я еще повоюю.
Волна чувства превратилась в потоп, Виндариэл буквально захлебнулся в этом водовороте. В чем причина? Неужели он так плохо выглядит?
- У тебя есть зеркало?
- Может, пока не стоит? – девушка не ожидала подобной просьбы, и страх вкупе с неловкостью возник в ее сердце.
- Раз так, тем более, дай.
Вида извлекла из широких складок своей многослойной одежды маленькое медное зеркальце и протянула эльфу. Он подхватил его раньше, чем завершилось это движение, успев скользнуть пальцами по ее запястью, и опять испытав ни с чем не сравнимое чувство живого света, идущего от нее.
Из глубины мутной пластинки на него смотрело изможденное существо, назвать которое эльфом можно было лишь с большой натяжкой. Повязка теперь закрывала только пустую глазницу, а свежий шрам, идущий от нее до угла губ, растягивал рот в кривой усмешке. Щеки провалились так, что можно было, наверно, сосчитать коренные зубы, а нос заострился, напоминая клюв хищной птицы. Урод. Теперь все понятно.
Он, конечно, ожидал чего-то подобного, но одно дело – представлять, а другое – увидеть. Ну, да ладно, только женщины так огорчаются из-за внешности. Подавив сожаление, Виндариэл отдал зеркало Виде и чуть приподнял правый угол рта, превратив гримасу в улыбку.
- Спасибо. Теперь я знаю себя «в лицо». Сильно изменился. Думаю, мои враги меня не узнают.
- Я говорила...
- Нет, все хорошо. Знать правду – всегда на пользу, даже не слишком приятную.
- Может, я могу помочь?
- А? Вполне. Расскажи что-нибудь.
- Что?
- Что хочешь – о себе, или сказку, или какие-то новости, я ведь, наверно, многое пропустил за время болезни...
- Новости? К нам они доходят с большим опозданием – горы, что-то узнаем лишь тогда, когда пастухи возвращаются с равнинных лугов.
- А когда они возвращаются?
- По весне.
- Ну, тогда сказку, или легенду, или спой что-нибудь. Я устал от собственных мыслей.
- Хорошо. Только сказки я знаю лишь детские. О Регоче и Косенке, про черного кота и мышь-гадалку, о Малике Тин-Тилиновиче и деве-змее...
- Давай про кота.
Девушка улыбнулась, наклонилась над ним и зачем-то поправила покрывало (а глаза у нее хороши, такие глазищи... почти эльфийские...), пододвинула скамейку поближе и начала:
- Ой, несет меня хозяин в мешке, а куда – я не знаю... Мя-ау... Ох, не надо мне было воровать у него сало. Но зачем оно лежит всегда так близко, зачем не убегает от меня, как мыши, не улетает, как птицы? – Вида так правдоподобно подражает кошачьему мяву, что и смешно, и жалко незадачливого воришку, которого несут, наверно, топить.

Виндариэл отвлекается от смысла ее слов, проникая глубже – в ее чувства, мысли, благо, они теперь раскрываются перед ним, словно лепестки под утренним солнцем.
Маленькая девчушка уютно свернулась на материнских руках, в очаге пылает огонь, мать гладит по голове и рассказывает, голос у нее, почти, как у Виды, но печаль в нем сквозит. Грохот открываемой пинком двери, мужчины в лохматых жилетах втаскивают что-то тяжелое... тело... отца.
Девочка падает с материнских коленей на пол, ползет, прячется под кроватью. И слышит крик – истошный, нескончаемый крик овдовевшей в одночасье женщины. Он бьется о стены, вибрирует в ушах, находит выход на улицу и раненой птицей мечется между отрогов, затихает в ущельях.
Виндариэл приходит в себя, когда, наконец, понимает, что Вида замолчала и с испугом глядит на него.
- Тебе плохо?
- Нет.
- Ты так побледнел...
- Кто убил твоего отца? Эльфы?
- Нет, бан Столе. Из мести. А мой отец за год до того убил его отца и двух сыновей. А после мать убила бана Столе и сказала, что, хоть она и женщина, а надо же отдавать долги. А дед бана Столе, древний Ликан, столкнул ее в пропасть, когда она шла по мосту.
- Не понимаю, зачем?
- Так положено. Кровная месть.
- За что?
- Ну, кто-то кого-то убил, а потом... покатилось. Хорошо, что Ликан не пережил той зимы, а то бы взялся за нас с братом.
- У тебя есть брат?
- Да. Он сейчас в войске Волканца. Дай ему боги удачи, побить Элизию и мерзких эль...
- Договаривай уж. Но если не эльфы твоих родных убивали, почему ты их ненавидишь?
- Эльфы притесняют людей.
- Да? – голос Виндариэла истекал горьким ехидством. – Дали пищу, дали работу, платят...
- Отобрали землю...
- А что вы могли – на земле? Загадили, понаделали ненужных вещей, выбросили все их на помойку... и земля стала бесплодной...
- А говорят, до эльфов хорошо жили. Еды было вдоволь, отдыхали один день на каждой неделе, представления ходили смотреть...
- Кто говорит, кто это видел, если все это было почти две тысячи лет назад? Даже эльфы не живут столько.
- Говорят, нашли древние книги... там все описано.
- Ты их читала?
- Нет.
- Так вам все наврали. Люди ели всякую гадость, чтоб только выжить, а мы...
- А вы – перебили их столько, что оставшимся хватило места для того, чтоб питаться плодами земли. Верно?
- Много ты знаешь...
- Ладно, давай не будем спорить, считай, ты меня убедил. А то... ой!
Это «Ой!» было последним, что слышал Виндариэл перед тем, как потерять сознание.
Очнулся, чувствуя, как ее пальцы растирают виски, ерошат волосы, надавливая на определенные точки головы. Было так приятно, что он решил еще немного попритворяться... и не заметил, как уснул. И во сне увидел себя снова мальчишкой, и ее – тоже маленькой, в рыжей лисьей шубейке, они гонялись друг за другом в глубоком снегу, падая и хохоча. А потом... опять рожа сотника, он хватает Виду и тащит, прижав к животу, а Виндариэл... ноги не слушаются, вязнут в снегу... он не может догнать. Широкая снежная гладь, и на ней протоптана странная дорожка, в форме руны «V». «Вира». Вира, плата за человеческую смерть. Виндариэл вопит в ужасе и просыпается.
Темно, глубокая ночь.
- Ратте!
- Что тебе? – сонный голос из угла.
- Ты спишь?
- Нет уже. Чего надо-то?
- Поговорить.
Тяжкий вздох и шарканье босых ног. Широкая бесформенная тень опускается на скамейку.
- Говори.
- Ты умеешь разгадывать сны?
- Я их не вижу, разве что с перепою...
- А ты платил когда-нибудь виру?
- Не-е, это для вас, блаародных, нас, простых, за убийство на каторжные работы... по счастью, не пришлось, а ведь на волосок был от этого. Хорошо, парень тот живучим оказался. И сказал, что не помнит, кто бил.
- А если – целый народ, то какова вира? Как ты думаешь?
- Никак я не думаю, спи.
- Не могу.
- Ну, тогда звезды считай, что ли...
- Окно закрыто.
- Ну тебя, вот навязался на мою голову...
Встал, вышел за перегородку. Тихое бормотанье, затеплилась лампа, загремела посуда. Через полчаса, примерно, вошла Вида – растрепанная, сонная, с чашкой в руке.
- На, выпей, заснешь.
- Не хочу.
- Виндариэл, не будь мальчишкой! Надо поспать, сном болезни проходят.
- Я не болен.
- Глупый...
- Посиди со мной.
Вздохнула, присела – не на соседнюю скамью, а к нему рядом, впритирку. И эльф заметил, что не только ее руки, но и лицо слегка светится, мерцает в темноте... Странная девушка.
- А у вас эльфы были?
- Эльфы?
- Ну, да. У всех народов сохранились легенды об эльфах, что когда-то ушли, и с ними ушло волшебство. И об этом жалели. А когда эльфы вернулись, то стали их проклинать.
- Нет, не было. Ну, вилы-волшебницы, орисницы, ужасная караконджола, да малики... эльфов – не было.
- А почему вы все пошли за Аликсаном Волканцем, когда он решил нас истребить?
- А потому, что он все народы собрал, как отец – ссорящихся детей, и запретил убивать друг друга без смысла, и показал, кто действительный враг людей.
- Я – твой враг?
- Нет, не ты, а Элизия.
- А мой дядя?
- Нет.
- Так почему вы его убили?
- Я не убивала его.
- Так и он не служил Элизии. Его убили только за то, что он был эльфом.
- Твой дядя – мне не враг и не кровник.
- Но ты – заодно с теми, кто убивал, вас же Аликсан Волканец призвал быть друг другу роднее родных.
- Тьфу, запуталась.
- Вот и я – тоже. Я за дядину смерть перебил много людей – где-то около тысячи... Невиновных!
- Тысячи?!
- Да. А после явились наемники, что служат Волканцу за плату, и взяли замок Амер, и почти всех эльфов убили.
- Это было, как кровная месть?
- Это была провокация. Я поддался на нее, люди переметнулись к Волканцу, мы остались в таком меньшинстве, что о победе стоило сразу забыть. Ты знаешь, что такое – вира?
- Нет.
- Тогда я даже не придумаю, как тебе объяснить. Вот, смотри, я один, а у убитых мной людей родичей много... каждый из них убить меня не может, я ведь – один. Так чем же могли бы остальные удовлетвориться?
- Не знаю... а ты что – хочешь прийти к кровнику и сказать – убивай? – испугалась девушка.
- Нет. Я только хочу понять, как можно исправить все это зло, прекратить бойню.
- Исправить зло... прекратить бойню...
- Что ты сказала?
- Я просто повторила твои слова.
- Нет, ты сказала. Исправить зло – прекратить бойню. Похоже, это может стать вирой.
- Теперь ты заснешь?
- Давай кружку!

Проснулся Виндариэл поздно, но почувствовал, что сил у него прибавилось, и, не дожидаясь, что это кто-нибудь обнаружит, поднялся с постели. Его шатало, и пришлось опереться о стену, чтоб не упасть. Обнаружил на соседней лавке штаны, явно оставленные для него, хотя бы потому, что, как и в рубаху, туда можно было бы поместить еще одного столь же тощего эльфа. Надел, подпоясался широкой и длинной тряпкой, лежавшей рядом, совершил, поистине, чудо, сделав это одною рукой. Медленно, подтягивая едва зажившую ногу, проковылял за перегородку, не обнаружив там никого, вышел за дверь.
В Бановине стояла настоящая, многоснежная и пушистая, словно древний и седой зверь, зима. Снисходительно-равнодушно наблюдала она за существами, разгребающими ее густой мех, уверенная в своем превосходстве, плела туманы в ущельях, укрывала дымкой горные гряды. Терпко пахло мокрым деревом от крыльца, сырой пылью – от каменной кладки, дымом, козлятником, псиной – со всего двора, и действительно, две серьезно настроенные собаки вышли из-за угла и преградили эльфу дорогу. Он не стал им перечить, сел прямо на ступенях крыльца, не задумываясь, что испачкается или промокнет. Повертел головой, надеясь найти Виду. Все-таки, с одним глазом обзор много хуже, придется теперь привыкать. Вот, не заметил даже, как подошел Ратте, прислонился к резному столбику, положил на плечо когтистую лапу.
- Виду ищешь?
- Да нет, вышел зимним воздухом подышать.
- Не ври, ведь без слов ясно – головой-то как крутишь! В козлятнике она, а я вот – овчарню чиню. Овец в ней держат нечасто, только когда стричь пригоняют. Весной – на горные пастбища, осенью – на равнинные, а тут – никто не следит, все развалилось.
- Ты бы хотел так жить?
- Ну, если одну зиму...
- Всю жизнь.
- Нет, не мое это. А ты бы хотел? Здесь, с Видой рядом?
- Да что ты заладил – Вида, Вида... она – человек, а ты – кто? А я? И вообще, ты думаешь, как она одна здесь зимует? Может ведь прийти кто-нибудь, ну, бродяги, посмелее, чем мы. Ведь обесчестят.
- Обесчестят? А как тебе это? – орк задрал рукав, и Виндариэл увидел, что предплечье замотано тряпкой, на которой темнеет запекшаяся кровь. – Вот, по заднице шлепнул... А она – кинжалом. И не уследил... Собак видал? Звери! Они меня, как к Бановине подходил, в клещи взяли, будто овцу, и дожидались хозяйки. Да что я, ты ж без сознанья свалился, не помнишь. А-а, вот и она!
Вида шла осторожно, боясь расплескать бадейку с парным молоком, и заметила Виндариэла, только подойдя к крыльцу.
- Что на холоде сидишь неодетым? Простынешь!
- Эльфы не простывают. Тихо тут...
- Да. Невесело. Пошли в дом, молока налью, и поговорим – ты ведь любишь болтать?
Орк усмехнулся в поднятый ворот и одобрительно кивнул головой, дескать, видишь, как она к тебе... Эльф протянул руку.
Но, вместо того, чтобы помочь подняться, Вида присела, перекинула ее через плечо, обхватила эльфа и почти понесла его в дом. Все его возражения заглохли в самом начале. И опять – вибрирующее, невидимое при дневном свете свечение, вполне ощущаемое при телесном контакте. Виндариэл впервые почувствовал, что она ему... небезразлична. И не только телесно, хотя... Он скосил глаз, чтоб увидеть себя ниже пояса, но, к счастью, все скрывала рубаха. Так нельзя! Он же не хочет платить за гостеприимство черной неблагодарностью, а соблазнять девушку, не собираясь жениться – это дурно даже в отношении к людям.

И он стал подчеркнуто ее сторониться, а Вида, будто не замечая его неприветливых взглядов, все время оказывалась где-то рядом. И Виндариэл смущенно отворачивался. Он стал тренироваться, используя палку вместо оружия, умучивая выздоравливающее тело до полного изнеможения. Подключил к этому Ратте, и теперь они целыми днями фехтовали во дворе, вытоптав в снегу широкую площадку. Волосы, неожиданно быстро отросшие до плеч, липли к лицу, загораживая обзор, а Виндариэл никак не мог их связать их на затылке хотя бы в «хвостик» одной рукой. Узлы он научился вязать, но, как только пытался обернуть тряпицу вокруг собранных волос, они выскальзывали и рассыпались.
- Тебе помочь?
- Нет, я сам.
- Ты уже битый час пытаешься это сделать, и не выходит.
- Ничего, получится.
- Давай, я сделаю, дольше продержится. Правда! Дня два, если во сне не вертеться.
- Ладно.
Девушка подсела к нему, и, разделив волосы на пряди, несколько раз перевила их тряпицей, и лишь потом завязала. Проведя ладонью по его голове, пригладив выбившиеся волоски, она остановила руку на шее, ниже затылка, и словно бы не собиралась ее убирать. По всему телу эльфа прошла дрожь. Он схватил ее руку, сдернул вниз, стиснул до боли.
- Не надо так! Больше не надо!
- Что – не надо? Плести?
- Ничего не надо! Не мучай меня, или... я в себе не властен.
- Как это?
- Меня влечет к тебе, а это – неправильно.
- Но я же – девушка, ты – мужчина, разве не так?
- Мы – из разных народов, слишком разных, чтобы можно было надеяться на счастливое завершение.
- Счастливое? – Вида склонила голову набок и лукаво взглянула из-под ресниц. – А что, как ты думаешь, счастье?
- Счастье – это когда тебе... и кого любишь ты, хорошо.
- Но нам же сейчас хорошо, правда?
- Нет, это когда... ну, вместе жить долго и... и достойно.
- Значит, если – недолго, или кто-то тебя за это осудит, то ты не будешь уже счастлив?
- Конечно.
- У тебя было плохое, тяжелое детство?
- Мое детство закончилось быстро – не по вашему, человеческому счету, а по нашему, эльфийскому. Так, как если бы тебе пришлось взвалить на себя обязанности взрослого в десять лет.
- Мне и пяти не было, как мать погибла.
- И, все же, ты была счастлива? Или нет?
- Да. Была. Знаешь, однажды осень задержалась надолго, снег не спешил выпадать, и стояли теплые дни. Я играла в сухой траве, и не заметила, как наступил вечер. Брат меня кликнул. Я подняла голову, и увидела золотую полоску между спинами гор, и далекое небо над ней. Потом еще выше голову задрала – надо мной раскинулся густо-синий купол, а в нем, как в купели, покачивался осколок луны и мигали первые звезды. Что-то зашумело сзади, за спиной, и я упала в траву и закрыла руками голову, а когда поднялась, рядом со мной лежало орлиное перышко – не из хвоста, а пестрое, маленькое – из оперенья на грудке. Я подхватила его и побежала домой. Жаль, оно потерялось... Но и без него я помню, что тогда была счастлива.
- Счастлива? Из-за чего?
- Я не знаю...
- И ты думаешь, что одно мгновенье...
- Да, и на одно мгновение можно быть счастливым, а несчастливым – долгие годы. Но это ничего не значит. Если было – значит, уж было, и никто никогда не отнимет.
- И ты считаешь, что твое счастье – я, урод с перекошенным лицом?
- Ты красивый. Правда. Но даже это – не главное...
- Так что же? Что?
- Ты так со мной говоришь...
Она одарила его взглядом – как обычно девушка глядит на избранника, особенно, когда любой разговор становится пищей для чужих домыслов, и он понял, что нет никакой его заслуги в ее выборе, просто мужчины здесь не удостаивают женщину разговором. Он поймал ее взгляд и удержал – надолго, гораздо дольше, чем допускают приличия ее дикарского общества, но едва ли достаточно, чтобы образовался канал полного понимания. Скажем точнее – он и не надеялся на это, ведь даже с эльфийкой такое получается не всегда, а лишь в минуты наибольшей открытости.
И тут... он как бы упал в ее взгляд, и целую вечность летел, растворяясь в нем, теряя себя и радуясь этой потере. И ее зрачки расширились, глаза стали как у испуганной девочки, но она подалась к нему и придержала за плечи, боясь, что он сейчас потеряет сознание. Лица сблизились, как зеркала, отражая свет друг на друга. И вот, их швырнуло друг другу в объятья, неведомая, но вполне реальная сила заключила в сияющий кокон, связала накрепко судьбы – навсегда, до конца времен, а, возможно, и дольше.
Ратте, заскочив в дом, увидел их, и скромненько вышел, помедлив, правда, пару мгновений, а потом дотемна сидел на крыльце, подперши дверь широкой спиной.

Шла зима, засыпала дом по самую крышу, и, чтобы отгрести снег от двери, приходилось вылезать в «голубиное» слуховое окошко. Как самый тощий, это проделывал эльф. Прирожденная ловкость помогла справиться с неудобствами, причиняемыми увечьем, и он, как ребенок, радовался, выполняя простую работу. Мысли приходили долгими вечерами, у очага, но уже не так мучили – решение принято, осталось лишь воплотить его в жизнь.
Как прекратить эту войну? Пойти проповедовать по селеньям? Глупо, он и двух дворов не минует, как его схватят и сдадут местным властям, и неважно, где и что говорить – люди везде одинаковы. Наняться к Волканцу и разложить его армию изнутри? Здравая мысль, только ему не выполнить это – кишка тонка, как сказал бы Ратте. Да и не возьмут – эльф, да еще однорукий. Вот Ратте бы – смог. Он умеет найти простые слова, что бередят душу и заставляют задуматься. Он везде устроится, не пропадет. Но, как раз, поэтому он и не станет действовать, будет пережидать, уверенный, что войне – скорый конец. Пить вино, греть лапы над очагом, охальничать, задевая по очереди «блаародных» эльфов и «диких» волканцев.
- Эй, Виндариэл, ты после – что будешь делать?
- После чего?
- После войны, конечно. Вернешься к себе, в имение?
- Ну, да... думаю, да.
- А там все разрушено, шаром покати, народ разбежался... Слушай, пошли со мной! Мне позарез нужен кто-то, кто умеет читать, а то подписываю бумаги, а не знаю, что там – может, написано, что я какому-то господину тысячу кнайток должен? Доход – пополам, бо я – кот ученый, знаю, как важно все условия найма сразу узнать.
- Нет, Ратте, я, если потребуется, сам на пропитание заработаю. Кое-что умею.
- Ты? Блаародный ельф? Драться, что ли? Так тебя, какой ты теперь, и сад сторожить не наймут...
- Нет, - сощурился эльф, горячность Ратте говорит не в его пользу – тот явно чувствует уязвимость своей позиции. – Мы можем позволить себе долго учиться, и не тратим времени даром. Я, например, еще виноградарь и винодел, хотя лозу в последний раз подвязывал... наверно, лет тридцать назад.
- Во-во, и все позабыл.
- Эльфы не забывают.
- Винодел, правда? – вмешалась Вида. – Знаешь, а я придумала, как тебя называть. Виндариэл – Винэ, а можно называть и Винко, «винцо». А?
- Да, для тебя он – винцо, это точно. Глядишь на него, как пьянчужка на кружку.
- А мне нравится! – оборвал Виндариэл. – Винэ, так Винэ. Ты ж, кроме своих помоев, ничего не пробовал. Знаешь, что такое – эльфийское вино?
- Ага, выпьешь, и год проспишь.
- Может, и проспишь, если с пыльцой. А, без нее, так это такая вещь, что дает силы, веселит сердце и обостряет восприятие. И никогда не бывает от эльфийского вина никакого похмелья, сколько бы его ты ни выпил.
- Попробовать бы, а то, наверно, опять эльфийская врака.
- Попробуешь, дай только вернуться домой!
Виндариэл мельком глянул на Виду, и заметил, что она враз помрачнела. Ведь им предстоит расставанье. Да, это так, странно, ведь раньше она не задумывалась... Тем более что в Амер он вряд ли скоро вернется – во всяком случае, до тех пор, пока он не уплатит сполна свою «виру». А это означает: скорее всего, никогда. И взять ее с собой – только подвергать опасностям и, возможно, привести к неминуемой смерти.

Приближалось Зимнее Солнцестояние, предпраздничные хлопоты стали занимать почти все свободное время, и мрачные мысли уползли в самый дальний угол сознания. Закопченные стены были вычищены и оттерты до темно-медового цвета вековой древесины, снаружи – подбелены самые облезлые места, на что едва хватило остатков известки, крыльцо, козлятник, овчарня – всё готовилось ко дню рождения юного Солнца, стараясь достойно предстать перед ним. Все, особенно, Ратте, трудились в поте лица, так что перед сном им приходилось старательно отмываться от пыли, грязи и вони, чтобы не пачкать чистых постелей и не смердеть козлятником на весь дом. Виндариэл не принимал ничьей помощи, и поэтому возился дольше всех. Правда, научился почти не расплескивать воду и ставить ковш на скамью, а не мимо нее. И вот, когда он уже оделся, и завязывал пояс, придерживая ускользающую полосу ткани культей, заявилась Вида (что было странно, ибо воду выносил Ратте).
- Винэ, почему ты никому не позволяешь себе помогать?
- А разве мне нужна помощь?
- Наверное, не помешала б. А это правда, то, что мне Ратте сказал?
- Откуда мне знать, что сказал Ратте?
- Ну, что... что тебя так изуродовали...
- Это, что ли? – Виндариэл, наконец, справился с поясом и указал на запавшее веко.
- Нет, - Вида подавила стеснение и четко, без эмоций, произнесла. – Он сказал, тебя изувечили так, что ты никогда не сможешь овладеть женщиной.
- Что?! – Виндариэл чуть не плюхнулся в бадью с грязной водой. – Я ему сам все оторву за эти слова! Он с перепоя или от зависти брякнул?
- Какой зависти?
- Ну, понимаешь, мы же любим друг друга, а он... ему скучно.
- Но мы же никогда не любили друг друга... телесно.
Эльф посмотрел на нее, потом подошел вплотную, обнял.
- Что, так хочется неприятностей? Ты забеременела бы, даже если была бы эльфийкой. Это – любовь, если я в этом хоть что-нибудь понимаю.
- Но я – не эльфийка, и не забеременею, если не захочу. Меня Даница из Добравичей научила, как считать дни.
- И ты этим пользовалась?
- Нет, никогда, но Даница говорила, что это надежно.
- Ты понимаешь, что я не могу доверять словам какой-то неизвестной мне девушки? А сам я о вашем, человеческом организме, не знаю почти ничего.
- Так Ратте прав?
- Догон побери этого орка!
- Ну, тогда завтра, Ратте хотел посмотреть дороги, он до вечера будет бродить... давай побудем вместе... хоть недолго...
- Вида!
- Что, милый?
- Да. Думаю, да.

Ратте шел, прощупывая путь впереди себя длинной палкой. Знать-то он знает, да ошибка может дорого стоить – сорвется снежный нанос, покатится, рухнет в пропасть незадачливый орк. Но смотрел он вовсе не состоянье дороги, он искал то место, где открывался портал. Еще тогда, осенью, на одной из стоянок орк похитил из сумки командира ключ-кристалл, что служил для открытия портала, заменив его как две капли воды похожей стекляшкой. Это было гарантией на тот случай, ежели не удастся пройти в Дальнюю Бановину, и, вышагнув на подступах к Белому Городу, он мог бы укрыться там, где его никто не стал бы искать, ибо известно: под лампой – темнее. Утопая в снегу по пояс, добрался до скалы, и присвистнул: над сугробом, словно яблоко на столе, торчала голова. Точнее, то, что от нее осталось – птицы и звери потрудились на славу, объев плоть, но, почему-то, не смогли сдвинуть голову с места.
Ага, вот и причина – черепушка пришпилена через глазницу арбалетным болтом. Что, к скале?! Да. Ну и силен же металл... или – оружие заговоренное, волшебное. Ратте попытался подойти ближе, но провалился в снег по грудь, и решил вернуться позже – с лопатой.
Следующие два дня он потратил, разгребая площадку перед порталом, и работа того стоила – когда снег был раскидан, перед ним во всей красе предстала картина бессмысленной в своей жестокости драки. Неизвестно, из-за чего вспыхнула ссора, но трое из оставшихся пятерых напали на командира, а тот, отбиваясь, отходил к порталу вместе со своим оруженосцем, и спасся бы, если бы орк не подменил ключ-кристалл. Двое нападающих были убиты, но третий застрелил рыцаря и пал от руки его оруженосца, который и сам вскоре (орк нашел его на тропе, ведущей в Бановину) умер от полученных ран. Как бы то ни было, а Ратте в одночасье стал обладателем почти целого панциря, поножей, наручей и помятого шлема, трех мечей, один из которых отличался отсутствием ржавчины и странным свилеватым рисунком металла на лезвии, а также, что немаловажно – сумки, и если оружие и доспех орк старательно спрятал среди камней, то сумку потащил с собой в Бановину.

Виндариэлу и Виде было не до него, и орк, слыша краем уха недвусмысленные звуки, мог спокойно исследовать свой главный трофей. К полуночи в карманы его серой поддевки перекочевало почти все содержимое сумки – деньги, печать, пара вверительных грамот, а также – ключи от порталов. Почти все порталы, открываемые теми ключами, он знал, остальные кристаллы можно будет сбагрить по сходной цене какому-нибудь колдуну. Также нашел он кольцо, нащупав и выпоров его из подкладки. Рассмотрев камень и вспомнив рассказ Виндариэла, орк решил, что оно – то самое, из-за которого «сыр-бор разгорелся». Грамоты он не разобрал, но подумал, что, путешествуя с Виндариэлом, уговорит их прочесть. Остальное, вместе с сумкой, на следующий день сбросил в расщелину, вслед за отправленными туда накануне телами. И потом, почти каждый вечер, уединившись у очага, разглядывал, катал на ладони кристаллы, раздумывая, как сказать эльфу, что можно продолжить их путь.

Сказать, что в неразберихе Волканского войска не заметили пропажу бана Горача, императорского посланца, и семерых его спутников, конечно, нельзя. Но извечная безалаберность волканцев привела к тому, что с поисками протянули до первого снега, а потом – решили подождать до весны. Чего нельзя было сказать о Альваре – с того дня, как из сотника он был разжалован до рядового, не было часа, чтобы мысли о мести не посещали его. То, что отнятый у него пленник исчез, и не в застенках Калемегдана, откуда узнику одна, и вполне понятная, дорога, а где-то по пути, говорило о том, что месть еще может свершиться. По сути, этот чернявый эльфийский щенок стал для Альвара символом всех свалившихся на него несчастий, и покончить с ним – значило покончить со всеми бедами разом, навсегда закрыть эту черную страницу его жизни, и открыть новую, начиная с чистого листа. И тогда бывший сотник попросился в «охотники», ту нерегулярную, плохо организованную и презираемую остальными часть наемной армии, что совершала порой невозможное, но чаще всего – разбойничала, не разбирая, где вражеские селения, где – владенья нанявшего их государя. Прошение было удовлетворено, и вот, Альвар с полутора десятками отъявленных негодяев отправился на поиски императорского посланца, а, по сути – «проклятого эльфа». То, что стояла зима, и горные тропы стали непроходимы, не волновало его – большие деньги были потрачены на покупку ключей-кристаллов от всех известных порталов по пути от Амера до Белого Города. Поиски свои он начал сразу после Солнцестояния, а завершил – ко времени первой капели. И не было селения, трактира или одинокого двора, что он обошел стороной в своих поисках. Немалые сбережения истаяли в его кошельках, как снег в лучах весеннего солнца, и теперь единственная надежда оставалась на безлюдный участок в Черных горах. Дальнюю Бановину.

А в Дальней Бановине жизнь шла своим чередом. Влюбленные забыли счет времени, и казалось им, что зима длится вечно, и всегда они будут вместе, и тела их, познавшие друг друга, были наполнены таким же ровным и радостным светом, как их души. Ратте опасался потревожить недолгое счастье влюбленных, ибо не был уверен, не прибьет ли его Виндариэл в ответ на предложение двинуться в путь. Эльф не только выздоровел, но и стал, как ему казалось, намного сильнее, скомпенсировав увечье простыми, но действенными приемами, позволяющими держать в поле внимания всех возможных противников даже и за спиной, а не только слева, где отсутствовал глаз. Быстрота и ловкость всегда были его главным козырем, а сейчас он довел скорость реакции до того предела, что был положен всему, состоящему из материи этого мира. Ратте и Вида безостановочно бросали в него снежки, а он – отбивал каждый, потом – снежки кидались не по одному, а с помощью решета, прибитого на длинную палку, и, опять же, не было промаха. Он жалел об одном – что теперь не сможет стрелять, ибо лук для однорукого бесполезен. Радуясь успехам в своих воинственных занятиях, он не задумывался до поры, для чего это ему надо. Нет, не то, чтобы не задумывался – он гнал эти мысли, и, чувствуя налившиеся силой мышцы, крепкие, словно канаты, был счастлив уже от осознания внутренней гармонии и согласия со своим телом.

Близилась весна, снег подтаивал и все чаще срывался со склонов, несколько раз сходили лавины, большинство – вдалеке от Бановины, а одна прошла в пугающей близости, снеся несколько чахлых деревьев и проутюжив тропу, по которой осенью тащил его Ратте. Теперь они старались не отходить далеко от дома, где были в относительной безопасности, лишь Ратте следил за подступами к Бановине, но и то – предпочитал, забравшись на крышу, оглядывать окрестности из-под широкой ладони. И вот, настал день, когда он буквально скатился в сугроб у крыльца, влетел в дом, хлопнув дверью, и четко, по-военному, отрапортовал.
- Десятка два пеших. Вооружены. Пытаются пройти в Бановину.
Вида, как раз собиравшая на стол немудреный обед, так и застыла на полдороги, а Виндариэл дернулся, словно зверь, внезапно пораженный стрелой.
- Уходим, - продолжал Ратте. – Ребята – волканцы, по снаряжению видно, и по горам – не первый день ходят. Час, два – будут здесь. Вида, Виндариэл, собирайтесь!
Вида осторожно опустила на стол кувшин и спокойно сказала:
- Я никуда не пойду.
- Но почему? – Виндариэл уже накинул на плечи меховую поддевку и покидал в сумку хлеб, сыр и сушеное мясо со стола.
- Волканцы – свои, и не сделают мне зла.
- Но со мной церемониться, право, не будут – сперва прибьют, а потом разберутся, какой я там эльф.
- Я им скажу.
- А тебя будут слушать?
Ратте взял девушку за плечи и пристально посмотрел ей в глаза.
- Вида, ты их не знаешь. На свете много жестоких людей, а ты – девушка, и беззащитна.
- Но Аликсан сказал: будьте, как братья. Что мне злого сделают братья?
- Повторяю: эти люди – чужие. Могут изнасиловать, даже убить. Война сейчас, детка. Мужчины изголодались по женской плоти. Уходи с нами, пока еще не поздно. Через месяц вернемся, и будешь жить, как и раньше.
- Козы подохнут!
- Да их и так молодчики эти съедят. А с тобой еще б не случилось чего-то похуже.
- Нет, я не могу бежать от своих. А вы... вы – идите.
- Только с тобой, - ответил Виндариэл. – Ты – моя жена, ну, точнее, станешь ей сразу же, как найдем законника, что имеет право письменно подтвердить наш брак.
- Я – не твоя жена, и я не пойду.
- Почему?
- Ты меня не сватал, - надулась Вида и ушла к очагу.
- Но тебя не у кого было сватать, - чуть не закричал эльф, хватая ее за рукав.
- Вот вернется мой брат, приходи, посватаешь, - девушка явно не собиралась никуда идти, а Ратте торопил и ругался.
- В последний раз спрашиваю: идешь с нами?
- Нет.
Виндариэл вышел вслед за орком и хлопнул дверью: все, оставайся! Досада не дала ему шанса подумать – а, может, лучше было связать ее и утащить насильно? Позже, много дней спустя, он сокрушался об этом. Да, конечно, любви их, скорее всего, настал бы конец, но он не боялся бы так за ее жизнь, как теперь, и горечь не затопляла бы сердце каждый раз, когда ум был не занят.

- Девчонку не трогать! – предупредил Альвар. – Вот потолкую с ней по душам, а уж потом вы берите. Иначе – никак, ибо пытать волканца с Черных гор, даже девку – бесполезно. Можно на кусочки порезать, сжечь живьем, и так ничего не добиться. Помните же о деле, а она от нас не уйдет – каждый натешиться сможет.
«Охотники» хмурились, но соглашались. И так слишком много времени прошло с начала поисков, глупо все провалить в самом конце из-за нетерпения. Альвар отбирал спутников сам, ориентируясь не столько на силу и ловкость, сколько на ум и опыт войны. Именно поэтому он и не был ограблен ими в самом начале, или убит во время бесплодного блуждания по городу Праха, или сброшен в пропасть у Дальней Бановины, находившейся неподалеку от последнего портала на пути в Белый Город. Долог был их путь, и тяжелы – поиски бана Горача, но награда, ожидавшая их, бодрила даже смертельно уставших, ибо находка даже не самого императорского посланца, а эльфийского перстня обеспечила бы безбедную жизнь каждому из шестнадцати «охотников» на многие годы.
И Альвар со своей сворой мирно подошел к дому Виды и по возможности вежливо попросился отдохнуть после долгой дороги.

Вскоре в доме дым стоял коромыслом – в прямом смысле слова, ибо к масляному чаду пекущихся лепешек добавился дым крепчайшего табака, испускаемый короткими походными трубками воинов. После холодного ветра с вершин и палящего солнца с безоблачно-синего неба полутьма и домашнее тепло казались истинным счастьем, а когда на столе появились лепешки, сыр и сушеное мясо, и дополнилось все это четырьмя бутылями крепкого вина, «охотники» и вовсе разнежились и разговорились. Что же до Виды, то она летала из дома в сарай, от очага – к погребу, попутно успевая вставить словечко и ободрить уставших путников. Как счастлива была девушка услышать снова речь не на «всеобщем», а на родном языке! Как была рада, когда «бан Альвар» усадил ее подле себя и предложил спрашивать обо всем, что она хочет узнать.
- Мы же только пять ден, как с войны. И посейчас воевали бы, кабы не спослал нас император, да продлят боги его дни, по особому порученью.
- Неужели?
- Истинная правда! Вон, раны еще зажить не успели.
- А вы императора видели?
- А как же – ну, не так, как тебя, а подале – он проскакал перед войском, благословляя на битву.
- А сам он – каким оружием сражается? Вы это видали?
- Оружие императора, милая девушка, мы – его воины, - Альвар старательно подражал речи горных волканцев, что изучил еще в самом начале имменсхолдской кампании – под стенами эльфийской столицы сражалось немало горцев.
И, видно, перестарался. Девушка наклонила голову и, искоса глянув, спросила его:
- Бан Альвар, а ведь вы – не волканец?
Альвар затянулся горьким дымом, прищурился, скрывая досаду.
- Если ты хочешь знать, я тут с шестнадцати лет – как только смог драться наравне со взрослыми. Есть такая профессия – воин.
- А я думала, это обязанность каждого мужчины – родину защищать...
- Да, милая девушка, так. Но мы, воины по призванию, нужны императору для особых заданий, где обязателен многолетний опыт боев.
- И каких же?
- К примеру, отыскивать и ловить лазутчиков, ликвидировать очаги измены, карать отступников без пощады.
- И это, ваше теперешнее задание, тоже...
- А, не спрашивай, милая, не могу я тебе это сказать.
- Но, все же, может, чем помогу?
- Поможешь? Что же, пожалуй. Не видела ли ты отряда из восьми человек, нет, семи человек и одного орка, что везли пленного эльфа?
Взгляд Виды, против ее воли, метнулся к двери, к окну, возвратился, растерянный, к трубке в руке Альвара, погас.
- Нет, отряда я не видала...
- А одного-двух людей?
- Людей? Нет, конечно, - как-то искусственно оживилась Вида. – Кроме меня, людей здесь не было, хоть чем поклянусь.

В дверь заглянул тот из «охотников», которого Альвар посылал осмотреть местность, кивнул, позвав за собой. И предводитель встал, отодвинув девушку, вышел. Вида, немного помедлив, взяла подойник и тоже проскользнула в приоткрытую дверь. Прокравшись вдоль стены, она подобралась к беседующим и даже дыхание затаила, слушая их разговор.
«...убили посланца... весь отряд... в расщелине... эльфа, скорее всего, унесли...» - «...да, предполагал... девка лжет... а как же... пытать...»

Вида, с выпрыгивающим через горло сердцем и обмякшими враз ногами добрела до козлятника и привалилась к стене. Так вот кем был ее эльф! Нет, не может быть... Винэ просто не может быть лазутчиком или врагом! Он сам говорил, что убивал невиновных... Ну, так это война! А на войне все бывает. Все? Значит, эти люди – вовсе не из волканского войска, а эти, как их Ратте назвал, поллит... нет, политики! Или служат им. Что теперь делать? Бежать? И замерзнуть в апрельскую ночь или свалиться в пропасть. А эти – пойдут по следу Винэ, и догонят, и опять будут пытать. Его – точно. А ее? Ведь сказали же: девку – пытать. Она вспомнила раны на теле эльфа, изуродованное лицо, и тихонько заплакала. Смерти она не боялась, но боль... А если попадется и Винэ? Нет, пришлецов надо убить – всех, до единого! Мысль заработала, лихорадочно предлагая один план невероятнее другого, и наконец...

Бледная, как сама смерть, но невероятно спокойная, Вида вошла в дом, неся мех вина. Мужчины встретили ее радостными восклицаниями. Медленно обошла она стол, каждому налив полную кружку. Опустилась на скамейку и сложила руки на коленях. Хлопнула дверь, пришел Альвар и тот, другой. Вида встала и поднесла вино предводителю.
- Только вместе с тобой, милая девушка!
- Но я уже слишком много выпила, и не могу...
- Что ты, я видел – совсем мало! Или ты пьешь вместе со мной, или – прости, без тебя не буду.
- Что ж, ладно! – Вида, отчаянно улыбнувшись, отхлебнула из кружки два огромных глотка и передала ее Альвару.
- За императора Аликсана! – возгласил тот, и выпил до дна.
- За императора и победу! – подхватили «охотники».
Альвар ухмыльнулся, и, обхватив девушку, притянув к себе, приник к ее дрожащим губам, холодным, как зимняя ночь. Вида вырвалась и убежала.
И потом, стоя в козлятнике и рассеяно гладя мохнатую Лучку, все прислушивалась – то к смеху, доносящемуся из дома, то к своему телу. Яда она положила достаточно, чтобы умереть с двух глотков. Ах, хорошо, что брат ей сказал, где прячет отраву, которой начинял он волчьи приманки – вещество без вкуса и запаха, такое, что и чуткий зверь не расчует, пока не начнет сводить его тело, корчить судорогой, пока не прекратится дыхание и не погибнет угасающий мозг. Что ж, теперь можно не бояться и пыток – даже если кто-то не выпьет вина и останется жив, ее-то уж точно не будет на свете. От холода ли, или от яда, пробрала дрожь. Пальцы свело. Наверно, уже... скоро... да, сейчас будет больно и страшно, но потом – все прекратится и станет совсем хорошо... Хорошо? Нет, хорошо ей не будет, даже на Вечных Лугах – и там она станет вспоминать о Винэ, тосковать о нем... нет, нельзя. Нельзя умирающему звать за собой живого, ибо тот может откликнуться и умереть. Прощай, Винэ! Прощай, помни о нашей любви! И пусть не горьки, а радостны будут воспоминания...

Скрипнула дверь.
- Ты что это оставила нас, милая девушка? – голос Альвара прервал ее мысли. – Нехорошо бросать гостей, вот так, без объяснений.
- Скоро приду, вот поговорю с Лучкой, и вернусь.
- С козой?! А со мной поговорить ты не хочешь? Ну, например, рассказать, о чем болтал пленный эльф. Или куда его понесли. Что за люди здесь были. Или, может быть, эльфы? Говорят, они изобретательны в любви. А? Или нет? Молчишь, сука?! Ну, что, может, сравним?
Вида отстраненно поглядела на него и качнула головой. Альвар молниеносным движением выкинул вперед руку, ударив девушку согнутым пальцем по горлу, она выдохнула со свистом и схватилась руками за шею. Мужчина дернул ее за волосы, свалил на пол. Она попыталась подняться, но он добавил под дых.
- Вот так, лежи и не дергайся. А теперь я проверю, спала ли ты с эльфом. Ведь спала, признавайся!
Альвар приподнял обмякшее тело, перекинул через перильца, отделявшие коз от хранящегося тут же сена, и задрал на ней юбку. Ах, свежа, хороша! Влепив пару увесистых шлепков по попе, для собственного разогрева, он раздвинул ей ноги и резко вошел.
Вида тихо охнула. Ну, почему же не действует яд? Почему он, этот Альвар, еще жив, и она... неужели ошиблась, и теперь... она содрогалась от частых толчков, отдававшихся в животе и пояснице ноющей болью, но всего хуже было омерзение, что испытывала она к самой себе, безжизненно висящей через перильца, лицом в сенную труху.
- Сука! Мразь! – повторял Альвар, как заведенный, убыстряя движенья, и Виде вдруг стало смешно – он хотел, но не мог причинить настоящую боль. И тут ее стало корчить. Дернулись руки, судорогой свело ноги. Неведомая страшная сила выгнула ее тело, и Альвар отпрянул в ужасе от нее. Вида выпрямилась и упала, одеревеневшая, на пол, ее стало трясти, «бить». Это напоминало припадок, и отличалось лишь тем, что припадочный ничего не видит, не слышит и не соображает, она же все видела и понимала. Альвар, пнув трепыхающееся тело ногой, почувствовал, что мышцы ее стали тверже железа и напряжены, как канаты лебедки. Он обошел девушку и уже собирался выскользнуть в дверь, но чья-то рука схватила его за лодыжку.
- Ккккдааа ссбраался, гглубчщик? – жуткое существо, еще недавно казавшееся девушкой, тянуло его к себе, роняя из пасти кровавую пену.
И Альвар завизжал, как недорезанный подсвинок. Поскользнулся в луже, упал. Рука привычно выхватила кинжал – хорошо, хоть инстинкт выручил там, где разум оказался бессилен. Тщетно! Вторая рука чудовища вцепилась в запястье и с хрустом сломала его. Боль выдавила из горла еще один вопль. Существо ползло к нему, и одновременно тянуло к себе. И вдруг Альвар сам ощутил странное онемение в конечностях. Он должен кричать, звать на помощь! Но изо рта вырвался слабый свист. Воздух словно вышел из легких и застыл льдышкой в горле. Боль сдавила затылок, глаза, казалось, выскочили из орбит. Сердце трепыхнулось пару раз и замолкло. И мир в его глазах угас – навсегда.

Вида, преодолевая паралич, сковавший ноги, доползла, дотянулась до лица насильника и поняла, что тот мертв. Героическим усилием заставила разжаться пальцы правой руки, потом разгибала пальцы на левой – медленно, по одному, боясь их сломать. Схватилась за дверной косяк и поднялась на непослушные ноги. Шею скривило на сторону, голова тряслась, как у древней старухи. Было трудно дышать. Но онемение лица постепенно ушло, заныл прокушенный язык, осколок сломанного зуба впился в десну. И она отлепилась от двери и пошла на негнущихся ногах, как деревянная кукла, к дому. Остановилась на пороге, прислушалась. Из-за двери не доносилось ни звука.

Всю оставшуюся ночь Вида выносила трупы на улицу и складывала их перед домом – в ее теперешнем состоянии любое движение давалось с огромным трудом. А утром почувствовала, что онемение мышц совершенно прошло, оставив после себя только боль. И она продолжила свое дело – отправила, одного за другим, всех незваных гостей вниз, под гору, потом вымылась сама и привела дом в порядок. В ее сердце был странный покой – будто что-то внутри умерло, и осталось лишь подобие той наивной девушки, вчера по глупости открывшей дверь насильникам и убийцам. Она отстраненно наблюдала за собой, стараясь увидеть хоть каплю раскаянья или сожаленья в содеянном, и не находила. Она пыталась вспомнить Виндариэла, и не могла – будто прочные стены отгородили эту часть ее памяти, и не пускали опоганенное существо в дом бывшей любви.
А через месяц с войны вернулся брат.

Что же – Виндариэл? Как он жил, вернувшись в большой мир, после той зимы, проведенной в горах? О, я это знаю, и, конечно, вам расскажу.

- Нанять? Тебя? Что ты можешь? – толстый Вернон смерил Виндариэла с головы до ног презрительным взглядом и сплюнул на землю.
Эльф побледнел от гнева, но сдержался, и спокойно ответил:
- Я – потомственный виноградарь, знаю, пожалуй, больше, чем все ваши работники, вместе взятые, и могу вам помочь.
- Ты – виноградарь, с одной-то рукой?
- Знания стоят гораздо дороже левой руки, к тому же, я научился все делать и без нее.
- Это ты меня поучать, что ли, вздумал?
- Может быть. Не зависимо от опыта, виноградарь всегда делает хотя бы одну ошибку при закладке виноградника. Но многие ошибки можно исправить и позже, одна лишь не поддается исправлению – упрямство хозяина.
- Ладно, умник, говори, в чем я ошибся.
- А это я скажу лишь тому, кто меня наймет.
И Вернон нанял эльфа за плату, приличную разве гусиному пастуху. Но тот согласился, ибо в других местах его даже слушать не стали. И случилось это в тот день, когда первые воины вернулись в свои дома.

Но слухи о том, что война скоро кончится, пошли много раньше. Сперва взбунтовался орочий полк под стенами Имменсхолда, даже не взбунтовался, а снялся с места глубокой ночью и ушел. Никто не осмелился преследовать их – если орк что-то задумал, его не свернешь, особенно – орк северный, крупный и злобный даже по орочьим меркам. Потом кто-то видел, как в ночи двигался странный народ – низкорослый, с темной синеватой кожей, возглавляемый Ларилланом из рода Айоли, которого считали погибшим. Дошел почти до Имменсхолда и пропал, как растворился в ночи. Прошел слух, что Элизия умерла – ее заколол в постели любовник. Правдой это было, или нет, но внезапно на стенах Имменсхолда объявились пропавшие из вида темные эльфы, те самые темнокожие, с детскими лицами существа, использовавшие примитивнейшее оружие, но наводившие на вражеских воинов ужас жуткими и при том весьма реалистичными мороками. Аликсан Волканец захворал непонятной болезнью, но перемогался до тех самых пор, пока не впал в глубокий обморок, и никто не мог привести его в чувство. Тогда его повезли в город Праха, к магу Агасперу, но по дороге на отряд напали то ли эльфы, то ли люди, которым война уже поперек горла стояла, перебили охрану, зарезали самого Аликсана и похоронили его при дороге, словно бродягу. Армия, оставшись без руководства, расползалась по швам, как гнилая рубаха, от свежеиспеченной империи отламывался кусок за куском, на Волканах вспыхнула драка за власть, а в Файринии эльфы, хорошенько подумав, заключили с людьми договор, отдав выморочные земли в бессрочное пользование в обмен на лояльность.
Вот и получилось, что Виндариэл, вернувшись домой, застал в Амере нового хозяина и не смог ничего доказать, ибо даже не нашлось подтверждений, что он из рода Дэлиа. Те, что знали его в лицо, все погибли, а признать по сходству с портретами родичей не представлялось возможным из-за шрама и выколотого глаза, а также горестных складок, возникших от перенесенных страданий.

И Виндариэл ушел из родных мест в те, что лежат в нижнем течении Роны, не пострадавшие от войны и сохранившие все свои виноградники. Там он и нанялся к толстяку Вернону за столь малую плату и работал у него месяц. И, по истечении месяца, хозяин увидел, что многие лозы перепривиты, многие – перенаправлены в разные стороны, а некоторые – вырезаны до корня. Он пришел в ужас, и хотел выгнать Виндариэла, но тот сказал: «Всему свое время, посмотрите, когда вызреют первые грозди». Прошел еще месяц, и все лозы, вопреки ожиданиям, стали цвести, и как! За один месяц они выросли, словно за год. И Виндариэл был оставлен еще на месяц, дабы проверить его еще раз, и, возможно, получить с виноградника неслыханный урожай. И тогда пришел к нему Ратте и говорил с ним, а о чем... Ну, он вам не скажет, а я вот – скажу.

- Винэ! Привет, эльфийская рожа! Право, еле нашел, - орк, пыхтя и потея под палящим солнцем, шел по междурядью, издали окликая своего бывшего спутника.
- Здравствуй и ты. А зачем искать меня, Ратте? – Виндариэл поерзал на разломанной бочке, где отдыхал после утреннего обхода виноградных плантаций.
Ему тоже приходилось не сладко, от жары лицо стало даже не красным, а мертвенно-бледным, с багровыми пятнами на лбу и щеках. Широкополая соломенная шляпа с обвисшими полями защищала от прямого солнца, но не от зноя. Вода во фляжке кончилась уже давно, а идти к колодцу – так далеко, что скорее по дороге спечешься.
- Батрачишь?
- Не твое дело, - зло блеснул глаз из-под шляпы.
- Когда пойдем в Дальнюю Бановину?
- Никогда, - эльф поднялся, надеясь, что Ратте поймет: разговор окончен. Но тот изобразил на морде такое идиотическое удивление, что Виндариэл понял – нескоро отстанет.
- Ты что, все забыл или шутишь? А кто обещал посвататься к Виде?
- Тебе что до этого?
- Как – что? На свадьбе хочу погулять.
- А-а, понятно. Но не слишком ли рано? У меня нет ни дома, ни постоянного заработка, ни чего-либо, что было б моим, кроме этой одежды.
- Неужели? А сколько платят тебе?
- Пять кнайток в месяц.
- Золотом?
- Нет, серебром.
- Ты рехнулся! На это невозможно прожить!
- Для меня – все возможно. Может быть, такова моя вира.
Они пошли по междурядью, Виндариэл – впереди, Ратте – следом. Не то, чтобы орк не мог с ним поравняться, а не хотел. Он смотрел, как тяжело тот переставляет ноги, припадая на правую, ломаную, как устало опустились плечи, и такой безнадежностью повеяло от всего его облика, что Ратте разозлился не на шутку, и почти крикнул в спину ему:
- Посмотри на себя – исхудал, как скелет, обносился, как нищий и тосклив, как воскресный вечер. Как бы ветром не унесло.
- Прекрасно себя чувствую.
- Ну, да, умереть от истощения – относительно легкая смерть. Ты – действительно, сумасшедший. Хотя...

И Ратте явился к Вернону, и сказал:
- Послушайте, у вас на винограднике работает мой хозяин.
- Хозяин?
- Ну, да. Он из хорошей семьи, родом из Имменсхолда, но был в плену, и его так пытали, что парень рехнулся. И его родные послали меня, чтобы я забрал его и вернул в Имменсхолд.
Старый лис задумался и покачал головой.
- Он не может быть сумасшедшим, слишком хорошо работает и много знает.
- Ну, да, он не дурак, но шариков в голове не хватает. А что бы с вами стало, к примеру, если бы вам переломали руки и ноги, выкололи глаз, и все это – с чувством, с толком, с расстановкой... Как бы то ни было, а он должен вернуться домой. Если вы мне откажете, то я семье сообщу, так они к вам придут вместе с законником.
- А если пока не сообщать семье, то сколько вы за это попросите?
- Ну, тысяча кнайток меня бы удовлетворила. Золотом.
И тысяча была передана Ратте, а Виндариэл остался работать на чужом винограднике.

Через месяц Ратте снова пришел к Виндариэлу, и просил его уйти от хозяина, на что тот ответил:
- Еще рано.
- Дурак ты набитый, - отвечал ему Ратте. – Девушка – не вино, годами тебя ждать не будет. Лучше скажи, чего ты боишься.
- Я не боюсь. Я просто не хочу быть счастливым. Это – моя вира.
- Ну кому, кому, скажи, лучше станет оттого, что ты будешь несчастен?
- Сгинь в туман, орочья морда, и чтоб я тебя здесь не видел.
- Как знаешь, - сказал Ратте, пошел к толстому Вернону и выманил у того полторы тысячи кнайток.

Прошел еще месяц, и первые грозди созрели.
И пришел Ратте в третий раз, и сказал эльфу:
- Ну, ты, скотина долгоживущая, если не пойдешь свататься к Виде, я от твоего имени пойду к ней, и посватаюсь, и приведу сюда – пусть посмотрит, как ее жених на хозяина задаром гнет спину.
- Ты сошел с ума! Со мной она будет несчастна.
- Она гораздо несчастнее без тебя, идиот! Все, я пошел...
- Погоди! Ну, представь себе, я остаюсь молодым, а Вида через пятьдесят лет постареет...
- Не смеши меня! Ты уже выглядишь стариком. А она... За хорошие деньги сейчас многое можно... если с умом подходить. В городе Праха – там я, кстати, сейчас обитаю, живет маг Агаспер... в общем, у него есть средство продления молодости и жизни. Ты же знаешь, он сам живет уже тысячу лет.
- Но он никому не продает это средство.
- С нами – задаром поделится.
- Докажи!
- Хорошо, если твой хозяин даст мне за так две тысячи кнайток, поверишь?
- Не даст.
- А вот спорим!
И Ратте выманил у Вернона еще две тысячи золотых, а потом они с эльфом ушли восвояси.

А Вида в это время жила в Дальней Бановине под неусыпным надзором брата. И не ведала от этого ни печали, ни радости, ибо все ее чувства пропали в то самое время, когда Альвар ее изнасиловал. Но брату она ни о чем не сказала. Да и то – узнает, что его сестра лишилась невинности, по своей ли воле, по чужой – убьет, чтоб не позорила род, не посмотрит, что весь род их теперь из них двоих и состоит. Но даже смерть не так уж сильно пугала ее, просто – противно вспоминать тот проклятый день, а то, что с ней было до этого, почти стерлось из памяти.
И вот – кричит брат: ты познала этого эльфа.
Да, братец, познала. И плевать, что он искалечен, а хорошо было с ним, ох, как хорошо... вспомнить бы, да память на засовы закрыта... Да, братец, любила. И ничего, что нам больше вместе не быть, а и сейчас бы любила, да сердце выгорело дотла... И пошла бы за ним. И сейчас бы за ним пошла, когда бы позвал... или, все-таки, нет? Не воскресить умершую душу, не оживить былую любовь.

Ходит Вида у скалы со свежей выбоиной, будто ищет чего, а на самом деле – думает, решает, как дальше жить. Что ни день, то новые подозрения родятся в братней голове, теперь уж, иначе, как шлюхой, он не называет ее, говорит, что спала она с каждым бродягой, что ему гадко брать из рук ее пищу. Что ни день, все мрачнее на нее смотрит, а ведь, кроме подозрений, нет у него ничего. Того гляди, прирежет, да сбросит со скалы... Не то, чтобы страшно, а тяжко ей ждать такого решения. Может, самой шагнуть в пропасть? А что, мгновение боли, и полная свобода от всего – и от подозрений, и от воспоминаний, и от обещания, данного Виндариэлу.
- Вида! – голос, как ветер, тихий ветер, что вьется под стрехой, ероша перышки воробьихе в гнезде, шепча ей на ушко о летнем сияющем луге, о розовом клевере и белой очанке.
- Зачем ты пришел?
Винэ стоит перед ней, ее Винэ – разодетый, будто принц, с фальшивым глазом в слепой глазнице.
- Идем со мной, Вида. Я выполнил твою просьбу – посватался, но твой брат мне отказал. Теперь пришел к тебе, потому что ты – не откажешь.
- С чего это ты взял, что не откажу? Погляди на себя – ты богатый, знатный, а я – простая горянка, ты – долгоживущий, а мне жизни осталось с воробьиный хвосток. Не пойду за тебя, Винэ.

И Виндариэл ушел назад, тем же путем, что пришел (через портал), а Вида отправилась к брату, домой. А потом Виндариэл сдирал с себя дорогие одежды и кидал ими в орка.
- Подавись, сволочь! Она говорит – не пойду, потому что богатый! Держи это проклятое барахло! Надень, может, какая дурища на тебя клюнет! Ах, да, - вытащил фальшивый глаз и швырнул тому в руки. – А это – засунь себе в зад, ибо даже задница у тебя умней головы, так уж ты и смотри ею.
- Ну, Винэ, отказала она тебе всего один раз, а ты будто по мертвой рыдаешь. Переоденься в прежнее, что на тебе было, и завтра иди.

И переоделся он в ту одежду, что носил в Дальней Бановине, да-да, ту, что была ему велика, подпоясался широким поясом, и пошел. А там, у скалы – опять Вида гуляет, и ждать ее не пришлось.
- Вида, я остался один на свете, ни одной живой души нет, чтобы выслушала и поняла. Мне тяжело. Помоги мне!
- Говори, коли хочешь. Мне – все равно.
- Не верю!
- Умерла душа, онемело сердце мое.
- Что случилось, Вида?
- Помнишь тех, от которых вы убежали?
- Что они с тобой сделали?
- Почти все, о чем говорил Ратте. Уходи и забудь обо мне, ибо опоганенной я тебе не буду мила.
- Менен грах! Я боялся, что это случится... лучше было бы забрать тебя против желания, чем здесь оставлять.
- Вот видишь. Сожаленья теперь бесполезны. Ступай.
- Нет! Сейчас не имеет никакого значения...
- Конечно. Я тебе безразлична. Для тебя что-то значат лишь твои слова, твои мысли.
- Неправда!
Но Вида отвернулась от него и ушла, не удостоив ответом, а Виндариэлу не осталось ничего другого, как только вернуться.

И в тот же день, вечером, он ругал Ратте, а тот хмурился и не отвечал. Потом почесал затылок и сказал:
- Да-а, остается только украсть.
- Что?!
- Похитить Виду, невесту твою. А что, у них это принято – девицу схватить, кляп в рот, связать руки...
- Я не позволю!
- Ты? Да что ты можешь, дурак! Будь я на твоем месте, так сразу бы уговорил.
- Будь ты мной на моем месте или собой на моем?
- Будь я моем на своем... тьфу, запутался...
- Вот то-то!
- Так что, не пойдешь?
- На зло тебе, орку, пойду!

Ежедневные прогулки сестры уже озадачили бана Осора, и тот, взяв арбалет, прокрался следом за ней, и спрятался, чтоб проследить, зачем она туда ходит. И, вот, видит он, как подходит к ней эльф, и говорит с ней, и протягивает к ней руки, то есть, одну, а вторая... Да, этот однорукий и одноглазый урод, исчадие зла, пытается обнять Виду, сестру его, а та кричит, отбивается, выхватывает кинжал. Как же он ошибался! Сестра его, конечно, самонадеянна и глупа, но она – порядочная девушка.
- Вида! Отойди от него! – бан Осор поднял арбалет, прицелился.
Испуг в глазах ее.
- Нет! Не стреляй! Подожди, я объясню.
- Отойди, Вида! Он оскорбил тебя, и за это заплатит.
- Опусти арбалет! – повернулась к нему, кричит, на лице – панический ужас.
Но, вот, чуть откачнулась... и тут бан Осор вдруг понимает, что все это значит, но знание оглушает его, как дубина... и, после мгновенного замешательства, он, зажмурившись, спускает крючок. И, когда открывает глаза, то у скалы нет уже ни сестры, ни ужасного эльфа.

Подбежал, смотрит в пропасть, но не видно тел среди острых камней. Голова его кружится от такой высоты, и он отходит, и начинает искать их вокруг злополучной скалы, дальше, выше в горы... когда, полтора суток спустя, грязный, изодранный, заросший щетиной, он бредет домой, то невозможно признать в нем былого бойца волканского войска, в глазах – отчаянье, в походке – нечеловеческая усталость. Подходит к дому... блеянье коз... какой-то шорох за дверью сарая... кидается туда, надеясь увидеть сестру... нет, мышь юркнула в норку... один.

Один. Нет сестры, нет Виды, и никогда больше не будет.

Конец истории?
- В том виде, как ее рассказывают в Черных горах, это действительно так. Но я знаю больше, - когтистая лапа тянется за бутылкой, любовно оглаживает пузатый бочок, из-под слоя пыли проступает выдавленный на темном стекле знак – единственное, что позволяет идентифицировать содержимое – «V». Вира, эльфийская руна, означающая плату за смерть.
- И кому же досталась стрела?
- Не стрела, а болт. Железный, зараза, от острия и до оперения. Не Виндариэлу, хоть он его и заслужил. И не Виде, хоть она его и прикрыла собой. Болт достался в грудь Ратте, и он после этого тяжко болел... поделом дураку – не суйся в чужие дела! Вылез с ключом-кристаллом впереди всех, вот и получил. Ну, тут портал открылся, все трое туда ушли. Носились, конечно, они с этим орком, как с писаной торбой, да он, пока между жизнью и смертью болтался, чуть не упустил свое дело в городе Праха, потом пришлось с конкурентами воевать. Где – мордобоем, где – трудом тяжким, а где – и подкупом городского совета. Деньги были, да все разошлись... и опять – все сначала, по уши в дерьме...
- А эльф и Вида?
- Им что, поженились. Маг Агаспер был на их свадьбе, поздравлял, и назюзюкался вдрызг... преподнес молодой флакончик своего снадобья – ровно столько, чтоб на семьсот лет ей хватило. Говорил в пьяном виде, что у нее есть талант, а она его в землю зарыла (это он ее в ученицы так звал, да девушка отказалась). А после свадьбы ушли они из города... и затерялись. Лет десять не было о них ни слуху, ни духу. А потом – вот это вино стало в городе продаваться.
- Значит, не зря его называют эльфийским?
- Оно и есть. Еще «снежным» зовут, за то, что появляется только в канун Зимнего Солнцестояния. Стоит дешево, так что даже нищий может попробовать, веселит душу, греет сердце и пробуждает новые силы. Пытались его перекупать, чтоб потом продавать, значит, с выгодой – да не получается. У перекупщиков оно сразу скисает. А у меня – по году хранится, и ничего. Это потому, что друзей угощаю. Не продаю, мне не надо. Мое дело не одного меня кормит, всех детей в люди вывел, один, вон, в городском совете заседает – шутка ль? А еще подружки – каждая на жратву, на украшенья-наряды просит.
- Что ж не женишься?
- Не могу выбрать одну – все хороши. Зачем обижать остальных? А потом... у каждого – свои секреты, с девкой делиться необязательно, а с женой – сам понимаешь.
- Эльф, видать, так не думал.
- Виндариэл – дело другое, он сейчас, рассказывают, совсем ослеп, и ходит, опираясь на палку. Но держит свое семейство в таком повиновении, что ребята и здесь лишнее боятся сболтнуть. Во всяком случае, где они все обитают – страшная тайна, многие проследить пытались, да так и вернулись ни с чем. Знают лишь потомки его, и те, с кем он породнился.
- И большое семейство?
- Не знаю, только сам подумай, сколько народу наплодится в долине за две с лишним сотни лет. И, знаешь, не бедствуют – богато одеты, на празднике у нас не скупятся, до самого утра на каруселях с девчонками кружатся, цветы им покупают и фрукты – это в разгар-то зимы! Наверно, «вира» эта, которую Виндариэл придумал, ну, что вино драгоценное дешево, оказалась торговой находкой – распродается все вмиг, а делают они его столько... и все равно, никто не может его сохранить до конца праздников – выпивают. Кроме меня.
- А ты – что?
- А я люблю пиво.
- Погоди, Ратте, так это был ты, или твой предок?
- Я, Холле, я.
- Так тебе – двести лет?
- Не-е, двести шестьдесят восемь.
- И как же ты?..
- А что – живу да живу, чего б мне не жить. Весь город за задницу держу, городской совет на заседания приглашает, Агаспер кланяется при встрече. Смекаешь?
- И Агаспер?
- И он. Маги тоже какают.