Огненный парк

Говоря о пригородах Петербурга, следует сказать, что парк парку – рознь. Одно дело – Петергоф с геометрическими аллейками и аккуратно нарезанной на куски эрзац – природой. Все подчинено строгой логике, нет ни одного клочка жизни, уклонившейся от человеческой воли, даже вода полностью подчинена ей. Однако результатом этого четкого планирования становится потеря ландшафтом своей души, и, как следствие – скука от его повторных созерцаний. Побывала там пару раз – и хватит, надоело хуже горькой редьки! Особенно скучен Петергоф во времена, когда не работают фонтаны, и вместо залихватских водяных струй здесь и там торчат ничего не говорящие черные водяные трубы.
Иное дело – парки Пушкина и Павловска, содержащие в себе хоть и окультуренную, но живую, одушевленную природу. Сколько раз я бывал в них, но хочется бывать там еще и еще. Разве эти райские места могут когда-нибудь надоесть?!
Солнечный жар покидает землю, надвигаются ледяные зимние сумерки. Но между летним зноем и зимним льдом лежит то благодатное время, когда Небеса будто бы спускаются к нам на руки, а таинственный золотой свет струится отовсюду. Кажется, будто весь окружающий мир волшебным образом обратился в огромное пылающее светило, и пламень пронизывает душу буквально насквозь. Еще кажется, что Царствие Господне уже приближается, и каждое сияющее дерево – предвестник Золотого Иерусалима.
Для парков Пушкина и Павловска осень – самое естественное время, иногда кажется, что они для нее и созданы. Насыщенность огнем и золотом здесь столь интенсивна, что невольно возникает ощущение самого настоящего отрыва от Земли и воспарения в Небеса. Не случайно аллеи центральной части Павловского парка спланированы в виде пятиконечной звезды, которая в гностическом христианстве символизировала четырехкрылых ангелов, смыслом бытия которых как раз и является связь Мира Горнего с Миром Дольнем. В центре Звезды расположен Круглый зал, объединяющий в себе круг и квадрат (вспомним алхимическую задачу про квадратуру круга), что означает законченное, нерушимое единство Небес и Земли. Домик этот сооружен из камня, и потому он останется даже тогда, когда опадут все листочки и окружающее пространство покроется суровым ледяным панцирем. Таким образом, Круглый Зал становится знаком абсолютного Центра, стоящего над временем и как будто порождающим из себя свое проявление – пятиконечную звездочку.
Показательно, что Павел 1 уступил этому символу центральное место парка, приютив свой дворец вместе с нагромождением каменных павильонов с краешку, поближе к южной границе парка. Плотские статуи эллинских богов теснятся, уступая место древнему и таинственному знаку!
Интересно идти от полукруглой подковы дворца на север, по шуршащей под ногами осенней листве. Сквозь золотую дымку видны появляющиеся то тут, то там белые камни. Сперва попадаются павильончики с вполне обыденными, житейскими названиями – «Вольер», «Молочная», «Театральные ворота», «Холодная баня». Все просто, как выжатый лимон, элементарное сочетание еды, зрелищ и прочих телесных удовольствий. Но вот ноги путника ступают на Двенадцать Дорожек, и все сразу же изменяется. Из-за поворота неожиданно выдвигается Руинный каскад, и своим присутствием твердо и недвусмысленно намекает на тщетность всего земного. О наличии в мире такой вещи, как смерть, напоминает Мавзолей «Супругу – Благодетелю», за которым путника ждут Новосильвиевские ворота. Пройдя через символическую смерть Руинного каскада, человек подходит к символическим вратам Рая, из-за которых сквозь струящееся небесное золото проглядывает каменная точка – Колонна «Конец света». Чувствуется, как душа уносится прочь и танцует в Круге белых берез, вливаясь в их белоснежно-золотую радость…
Но руин, этих твердых свидетельств смертности всего земного, пусть даже и каменного, в Павловске не так и много. Они в изобилии встречаются в соседнем Пушкине, в Александровском парке. Эти массивные сооружения, сложенные из тяжелых темных кирпичей то тут то там выглядывают из-за деревьев, погружая сознание в длительные и напряженные раздумья.
Теория архитектуры руин в своем окончательном виде сформировалась в Германии 30-х годов известным архитектором Шпеером. Ее суть состоит в том, что все жилые дома, заводы, административные здания должны проектироваться исходя из того, какой вид они приобретут уже в разрушенном состоянии. То есть чертить стены будущих зданий, представляя при этом их уже в разрушенном (а не в построенном и веселом) состоянии. Функционирование по своему земному, утилитарному назначению – лишь коротенький этап жизни, предваряющей долгое покинутое бытие в облике руин…
Александровские руины отличаются от руин Шпеера тем, что они никогда и не предназначались быть чем-то кроме руин. Им изначально предназначалось таинственное бытие, лишенное видимого, материального смысла, а значит – наполненное смыслом надматериальным. Наверное, во многих ушлых головах не раз рождались мысли перестроить эти сооружения, вставить стекла в их пустые глазницы, провести туда электричество и прочие блага цивилизации, организовать там что-нибудь вроде кабака или игорного клуба, в лучшем случае – какой-нибудь выставки.
 Однако никто так и не посмел посягнуть на неприкосновенность этих величественных строений, ибо любое прикосновение к ним с мастерком в руках неизбежно уничтожит глубоко сокрытую в них тайну. Ведь не являясь ничем, эти строения становятся сразу всем, скрывая в своем пустом нутре сам принцип земной человеческой деятельности, вбирающий в себя все сотворенное и несотворенное людскими руками! И до нас они дошли в том же неизменном виде, какими их созерцали и наши предки, сохранив в себе и тот же смысл, который они несли и в те времена, ведь в отличие от всего преходящего, принцип вечен.
В каком-то смысле грубые руины являются антиподами изнеженных дворцов, стоящих неподалеку. Ведь время безжалостно кромсает их аккуратненькие узоры и завитушки, не скрывающие в себе никакого смысла и созданные лишь для того, чтобы ласкать глаза смотрящего. Отсюда – необходимость бесчисленных реставраций, и сейчас уже трудно сказать, что в них осталось родного, положенного еще при создании. Новые и новые поколения реставраторов золотят, шлифуют, лепят те объекты, субъект которых уже давно пребывает там, откуда никто не вернулся. В своем нутре эти здания не содержат ничего кроме консервированного прошлого Романовской эпохи, капризы которого были непонятны даже очень многим его современникам. Я говорю о русских крестьянах, составлявших тогда основную массу русских людей, и представлявших себе красоту совсем по-другому. Нет, конечно же, эти люди не были эстетически примитивны, ведь творили же они прекрасные храмы, которые высятся и сейчас возле каждой крупной деревни, вырезали они и знаменитое деревянное кружево. Просто их красота была совершенно другой!
Также эти окаменевшие капризы Романовых мало понятны и нам, они воспринимаются просто как затейливые диковинки, хотя и красивые. Никто не способен заменить дому его родного хозяина, который помещается в нем, как душа внутри своего тела. И застывшей проекции души Екатерины 2, которой является ее дворец, суждено до конца своих дней оставаться бесхозным и для всех чужим.
Иное дело – руины, хозяином которых может почувствовать себя каждый. Не имеющие дверей проемы гостеприимно встретят любую вошедшую в них душу, и поведают свою сокровенную тайну. Помню, как будучи несмышленым ребенком я с благоговейным трепетом стояла под массивным кирпичным сводом одного из руинных строений, а дворец Екатерин породил во мне всего один-единственный вопрос: а куда царица ходила в туалет? (На него, по сей день, так никто мне и не ответил).
С такими мыслями я покидаю полный благородного одиночества руинный замок, и, шурша листьями, ныряю в золотистую мглу.