ЦЕЛИТЕЛЬ
Глава первая, в которой читатель знакомится с главным героем и убеждается, что он далеко не герой.
За окном больничной палаты сереет мрачное февральское утро. Андрюха скрипит зубами, плотнее прижимает к спине осточертевшую за долгую бессонную ночь грелку и ходит, ходит кругами в тесных проходах между кроватями… Боль давит равномерно и неумолимо – не такая сильная, чтобы упасть на скомканное одеяло и начать стонать, но и не такая слабая, чтобы можно было от нее отмахнуться, не обращать внимания. Болит давно. Со вчерашнего обеда. Сначала появилась вполне терпимая резь внизу живота, потом поползло выше, залезло в почку, и вот уже восемнадцать часов Андрюха тихо мается, не находя себе места. Ночью кололи ему обезболивающее в зад, потом в вены на руках, но от всей этой гадости стало Андрюхе лишь невыразимо мерзко и тошно, а боль не ушла. Притупилась, притаилась, и изводила мужика исподволь, заставляя бродить, болтаться и мотаться, не останавливаясь ни на мгновение…
Скрипнула дверь, в палату боком втиснулась няня Роза – пожилая татарка в замусоленном халате, с благоухающим хлорамином ведром и шваброй наперевес.
- Ай, ай, лежебоки!- Она смеется и нарочито громко стучит деревяшкой о ножки кроватей.- Восемь часов скоро, а они валяются…
Андрюха, стараясь ей не помешать, забивается в угол и начинает пританцовывать на месте – волна боли не позволяет остановиться даже на минуту. Няня Роза смотрит на него ласково и сочувственно:
- Не полегчало?
Он отрицательно мотает головой и торопливо отворачивается - нянькино сочувствие выжимает слезы.
- Ай, ай, бедняга…
Она снова начинает яростно шуровать тряпкой, гоняя по вытертому линолеуму клочки ваты и оброненные кофетные фантики. Проснувшиеся «самогонщики» хватают с пола свои бутылки и подымают повыше – боятся. Нянька усмехается. Боятся, значит уважают.
«Самогонщиками» в отделении называют несчастных, перенесших операцию по поводу аденомы простаты. У каждого в паху дырка, из которой змеится трубка от медицинской капельницы. Заканчивается эта трубка в пластиковой бутылке из-под минеральной воды – туда стекает лишенная естественного приюта моча. Андрюху чаша сия пока минует, у него только камни в почках. Он их видел, эти камни – маленькие рогатые коричневые коралльчики с острыми и твердыми, как стекло, шипами. Такие камни выходят очень плохо: цепляются в Андрюхиных потрохах за все, что ни попадя, встают врасклин, обрастают слизью, намертво закупоривая протоки… Вливают тогда в Андрюхины вены литрами физраствор, дырявят ему зад бесчисленными инъекциями, а он мечется из угла в угол, сутками «рожая» подлые кораллы. Как, например, сейчас.
Единственное, что могло бы ему сегодня помочь, это добрая доза промедола внутривенно. Тогда боль исчезла бы совсем и освобожденный от нее Андрюха забылся бы наконец в сладком дурмане. Только никто ему промедол колоть не будет. Нельзя. Нужно ходить и ходить, «вытрясая» застрявший рогатик. И он ходит. Ходит как заведенный, вконец отупев от бессонницы и боли. Этот приступ - самый продолжительный в его обширной почечнокаменной практике. Даже интересно – до суток дотянет? Но уже сам чувствует, что нет, не дотянет. Максимум еще – полчаса. И все.
Характер боли меняется, рогатик, по всей видимости, все же провалился в мочевой пузырь. Теперь остался отчаянный финишный рывок сквозь разодранный сфинктер, и Андрюха свободен! Он торопливо трусит в туалет, а через минуту в палате появляется строгий доктор в сопровождении не менее строгой сестры и недовольно глядит на пустующую Андрюхину кровать.
- Он, гляди, в туалет побежал, Михал Василич! Должно, камень у него двинулся!- охотно докладывает юркий сухонький старичок, занимающий кровать у самой двери.
Брови у Михаила Васильевича удивленно взлетают вверх, потом сурово сходятся у переносицы, и старик, поняв свою оплошность («Выдал!..») мгновенно умолкает, вытянувшись в кровати, если можно так выразиться, «по стойке смирно». Доктор, вздохнув, начинает свой ежедневный предварительный обход. Он, наверное, единственный в районе доктор, который, прибежав утром на работу и натянув халат, тут же бросается обходить пациентов. Все больные и младший медперсонал отлично знают, что он вовсе не бука и не злой, просто ему все время ужасно некогда. До восьми нужно обежать всех больных, убедиться, что за ночь ничего страшного не случилось. Потом, ровно в восемь, планерка у главного, потом второй, уже «штатный» обход, когда сестра делает необходимые записи в журнале, потом у него операции и перевязки… Весь день – бегом. И если подчиненные или больные начинают капризничать, он нервничает и психует:
- Немедленно прекратить!
И безобразие немедленно прекращается.
Его побаиваются, но любят и уважают – хороший человек и одаренный, очень грамотный специалист.
Врач, между тем, быстро обходит подопечных, тихо с каждым беседует, осматривает состояние швов, щупает животы пальцами, разглядывает на свет содержимое бутылок. В дверях на неверных, подламывающихся ногах появляется Андрюха. Он бледен, как смерть, но улыбается – родил таки. Заметив доктора, испуганно бросается к своей кровати – близится его очередь. Доктор недовольно на него косится и продолжает беседу с очередным «разрезанным». В последнюю очередь поворачивается к Андрюхе:
- Ну?
- Вот…- Андрюха протягивает тетрадный лист, на который в красном пятнышке приклеился корявый рогатик.
Михаил Васильевич сереет лицом, крепко сжимает зубы и делает осторожный вдох-выдох. Андрюха непроизвольно втягивает голову в плечи и зажмуривается. Но врач уже взял себя в руки, дернул головой и заговорил почти спокойно, почти ласково, хотя нет-нет, да и позвякивают между словами колючие льдинки:
- Андрей Аркадьевич… Ровно в семь пятьдесят пять я жду вас в ординаторской. Извольте не опаздывать. И…- но в продолжение лишь скрипнул зубами, еще раз зло дернул головой и вышел вон.
Андрюха тоскливо разглядывает прыгающие цифры на часах и морально готовится к неприятному разговору. Ну, виноват, виноват! Что тут скажешь? Через пять минут он грустно вздыхает и плетется в ординаторскую на экзекуцию.
Тук-тук…
- Можно?
Ответа нет. Он чуть приоткрывает дверь и заглядывает в щелку. Врач что-то усердно строчит в толстой регистрационной карточке и к нему не оборачивается, только приглашающе машет рукой – входи! Андрюха проскальзывает внутрь, усаживается на краешек кушетки и покорно ждет. Михаил Васильевич с размаху ставит жирую точку и поворачивается к пациенту:
- Андрей Аркадьевич! … твою мать! Вы же взрослый грамотный человек! Что же Вы творите? Мы же с Вами уже столько раз беседовали по этому поводу, а Вы - опять? Ну, скажите – КАК мне Вас лечить, если Вы нарушаете элементарные правила!- он все-таки сорвался на крик.- Что нужно было сделать, черт бы Вас подрал?!
Андрюха втягивает голову в плечи, сереет лицом, но отвечает на удивление ровно и уверенно:
- Не мог я, Михаил Васильевич. Роза тут… Ну как я - при даме? А банку я приготовил! У кровати стояла. Но…
Доктор лупит ладонью по столу, стаканчик с карандашами подпрыгивает и валится набок.
- Прекратите! Прекратите демагогию! Роза – не дама! Не дама, (трах-тарарах)! Здесь нет дам! Здесь - медицинский персонал! Даже она в случае необходимости смогла бы Вам помочь! Но Вы! Вы! Вы считаете себя умнее всех! Вы закрылись в туалете, когда у Вас шел камень! Вера всю ночь не спала из-за Вас! Она боялась, что с Вами случится плохое! Сколько она сделала Вам инъекций? Только в журнале записано – шесть! Но Вам на нее наплевать! И на меня - наплевать! Вы идете и запираетесь в туалете! Мочиться в банку при санитарке ему стыдно! А сдохнуть взаперти – не стыдно!
У доктора от обиды трясутся руки и подбородок. Андрей прикладывает обе руки к груди и проникновенно смотрит на врача честными голубыми глазами. Весь его вид изображает самое глубокое раскаивание. Михаил Васильевич переводит дух, несколько секунд молчит, потом вдруг улыбается. Хлопает Андрея по плечу:
- Ладно. Проехали. Больно было?
- Как всегда…- Андрюха тоже уже улыбается, даже чуть розовеет от радости – «Простил!»
- Один вышел?
- Один.
- Плохо. Еще два осталось.- Доктор берет широкий лист обзорной рентгенограммы и смотрит на свет.- Вот, гляди. Вчера утром было три. Вышел самый маленький. А вот с этими как быть, а? Может, все-таки подумаешь насчет операции?
Андрюха снова испуганно сжимается.
- Ну, хорошо. Позже поговорим. После обхода. Угу?
Андрей торопливо кивает.
- Пошли. А то «главный» меня уже замучил выговорами за опоздания… Ты сейчас лежи до обхода. Потом сходим на УЗИ, посмотрим еще разок на твою «начинку». Тогда и определимся…
Андрюха вернулся в палату и бухнулся лицом в подушку. Чуть раньше спать хотелось неимоверно, но пережитое за последние полчаса взвинтило нервы до предела, у него начался «отходняк». Мелко тряслись руки, стучали зубы, что-то противно екало внутри. В голове скакали взбесившиеся мысли.
«Если операция – кранты. Не выбраться тогда. Анестезия – полторы тысячи, операционный набор – четыреста… Но самый кошмар – еще месяц, как минимум, ЗДЕСЬ! По сто - сто пятьдесят в день! И - гарантированная потеря работы… Что потом? Хоть в петлю… А и в петлю – нельзя! Сереженька, сыночек! Ведь на первом курсе только! Кто же его поддержит? Хоть и поступил на «бюджетное» отделение, хоть и стипендия, а без меня даже этот год не протянет… Пропадет пацан без образования…»
Здесь нужно, наверное, кое-что читателю объяснить. Андрей Аркадьевич Карелин работает инженером на телефонной станции. Начальник районного узла связи им доволен – Андрей грамотный специалист и безотказный исполнитель. Но начальник – такой же нанятый работник, как и Андрюха. И то, что он ценит и уважает инженера Карелина, этому самому инженеру Карелину никаких видимых преимуществ не дает. Хозяину нужен результат: связь должна работать бесперебойно и столь же бесперебойно должна поступать прибыль. А как будет старенькая АТС работать бесперебойно, если Андрюха валяется на больничной койке?
Он уже знает, что произойдет через пару недель. Из области пришлют спеца «на замену» и тут же примут на место инженера кого-то из «местных». Еще пару недель «местному» будут втолковывать азы, а потом оставят в качестве «дежурного попугая»: по каждому поводу будет он трезвонить областным спецам и выполнять по телефону их инструкции. В пиковых случаях спецы будут выезжать «на место», крыть «попугая» трехэтажным матом и исправлять повреждения… Карелин в этой схеме будет лишний. Пока здоров – нужен. Больные не нужны никому. Его попросят «по-хорошему написать заявление». В случае отказа - «создадут условия». Поводов для лишения премии можно всегда найти предостаточно. Премия же обычно – еще один оклад. А иногда – полтора. Таким образом, будет инженер Карелин получать столько же, сколько и станционная уборщица Валя, которая приходит на работу в конце дня на три часа…
Потому и засунул он в рот кулак, вцепился в костяшки зубами. Потому и ползет прочь липкий сон, мечется в груди душа, взбудораженная кровь стучит в висках молотками…
«Что делать, Господи? Что делать?»
Кто-то осторожно тронул его за плечо, Андрюха в смущении испуганно подхватился и сел – вдруг в отчаянии что-то вслух выкрикнул? Рядом стоял тот самый дедок «с кровати у двери» - он поступил только вчера, и Андрей еще не успел с ним познакомиться. Не до того было. Старичок беспокойно заглянул в андрюхины глаза и ласково спросил:
- Опять жмет, да?
- Да нет…- у Андрюхи даже уши от стыда полыхнули,- Легче уже, легче. Уже совсем хорошо…
Он через силу улыбнулся.
- Правда?- дед тоже улыбнулся и уселся напротив.- Ну и славно… Тебя ведь Андреем зовут? Ты, кажется, телефонами командуешь, так?
Андрей с готовностью закивал.
- Ну вот… А меня – Серафим. Отец Серафим.
- Вы – наш священник!- догадался Андрей.- Как же! Я много о Вас слышал…
- Но ни разу не видел!- старичок весело рассмеялся.- Я в нашем приходе третий десяток лет служу, но тебя тоже вижу в первый раз. Хотя, конечно, слышать о тебе приходилось…
- Да я… Мне как то в церковь ходить… Ну, в общем, сложные у меня отношения с Богом.
Дед сокрушенно покачал головой.
- Стало быть, не веришь?
- Нет,- твердо ответил Андрей.
- Тяжело тебе живется…- Отец Серафим глядел с неприкрытой жалостью, и андрюхины уши снова полыхнули кумачом.
- С чего Вы взяли?- он сказал это резко, почти зло.
- Жизнь у всех тяжелая, но у верующих хотя бы есть Бог, а ты в одиночку упираешься… В одиночку – оно известно как. Что в одиночку осилишь? То-то и оно…
Заинтересованные разговором, «самогонщики» привстали на локтях и слушали уже раскрыв рты – отца Серафима все знали и любили. Но и Карелина уважали – большая умница, но простой, не зазнайка.
- Мне люди помогают! Я среди людей живу, почему же – «в одиночку»?
Андрей уже взял себя в руки и был готов дать достойный «отпор» готовящейся, как он полагал, «проповеди». Но старик спорить не стал – кивнул и улыбнулся. Андрюха перехватил инициативу:
- А что это Вы, святой отец, в нашей палате лежите? В больнице, слава Богу, ВИП-отделение есть! С телевизорами, с холодильниками! И умывальники там персональные! А?
Было видно, что злые андрюхины слова задели старика за живое. Лицо его стало суровым, в прищуренных глазах полыхнули гневные искры. Он молча поднялся и отошел к своей койке. Андрей почувствовал себя очень нехорошо.
«Ну и действительно - что это я? Как с цепи сорвался… Причем здесь этот поп? Что он мне сделал? Фу, какой стыд…»
Стрельнул глазами по сторонам – «самогонщики» дружно отвернулись, в воздухе повисло тягостное ощущение общей неловкости. Он торопливо спрыгнул с кровати и приблизился к священнику.
- Извините меня! Ради Бога, извините… Сам не пойму, что это на меня нашло. Помрачение какое-то, честное слово… Не сердитесь!
Дед уже снова улыбался, снова кивал – «Ничего, ничего…» Он показал Андрею на табурет – садись! Тот послушно сел. Старик нагнулся к самому уху и шепнул:
- Ты привык, что все священники – хапуги?
Не выдержав его прямой взгляд, Андрюха смущенно отвел глаза в сторону.
- Если ты не против, мы обсудим это позже, наедине. Хорошо?
Андрей благодарно кивнул.
- Так ты, Андрюша, считаешь, что помощь людей заменяет тебе помощь Божью?- спросил дед уже громче, чтобы все слышали.
Андрюха решил в полемику не вступать, отделаться общими фразами. Ему не хотелось обижать батюшку, но и вновь попасть в глупое положение тоже не хотелось.
- Наверное, нет,- нарочито раздумчиво проговорил он.- Жизнь стала такая быстрая, торопливая… Нам всем было бы полезно хоть на минутку задержаться, оглядеться, сделать выводы. Сейчас столько новых фактов открылось… О чем раньше молчали, боялись говорить… Вот и вопросы веры тоже… По сути, мы все дилетанты в проблемах религии. Нужно бы изучать богословие, наверняка там можно найти свое рациональное зерно…
Отец Серафим заливисто рассмеялся и тихонько поаплодировал:
- Ай, да Андрюша! Ай, молодец! Сколько умных слов произнес, но абсолютно ничего не сказал! У тебя просто талант! С такими данными тебе только в политику идти, а ты на телефонной станции прозябаешь!
Теперь пришла очередь обидеться Андрюхе. Он сердито поджал губы:
- Почему это мне в политику дорога? С чего Вы решили меня к этим врунам приравнять?
- Вопросы ловко обходишь. От тебя ждут конкретный ответ, а ты отделываешься набором заумных, но пустых фраз. Совсем как присной памяти Жорик Гайдар в телевизоре.
- Мало ли, что я говорю… Я лишь рядовой инженер. Я и матом могу сказать – с меня спрос невелик. Ведь главное – я никому ничего не обещаю. Но уж если пообещал – делаю. Потому обидно мне, что Вы меня в политики записываете. Я с этими урками ничего общего даже на словах иметь не желаю. Вы бы меня еще вором назвали…
Старик примирительно потрепал Андрея за рукав.
- Ну, ладно… Ладно тебе! Не дуйся. Мне о тебе много слышать приходилось, но все - только хорошее. Ты даже мне однажды очень помог…
Андрюха удивленно вскинул глаза.
- Ну, конечно! Где тебе упомнить!- Отец Серафим довольно заулыбался.- У меня столько народу в церковь не ходит, сколько у тебя клиентов. А ведь вот как было: заболел у меня сынок… Всерьез занемог, понадобились редкие лекарства. Где их в нашем городке достанешь-то? Нужно было мне всех друзей-однокашников по разным городам обзвонить, упросить помочь в беде моей… А как на грех – половодье! Кабель наш промок где-то – нет связи, хоть ты что! Я тогда с другого конца поселка от одной прихожанки тебе и позвонил на станцию. Думал, придется тебя уговаривать, про несчастье мое рассказывать, посулами соблазнять… У нас ведь как? Кому-то беда, а кому-то - выгода. А ты только мой номер спросил, да велел через часок перезвонить. А когда я другой раз тебе набрал, ты уж докладываешь – телефон, мол, исправлен. Я – домой! Все работает. Эх, мил человек! Ты даже не представляешь себе, что ты для меня тогда сделал!
Андрей пожал плечами:
- Наверное, что и всем в такой ситуации. Переключил номер на резервную пару. И послал монтера на ваш шкаф – там переключить…
Тут двери палаты распахнулись и вошел Михаил Васильевич, старшая сестра отделения Таня и дежурная сестра Лариса – обход.
Глава вторая, в которой Карелина «надевают» на кол.
- Так, Аркадьич… Что мы видим у тебя внутри?
Андрюха неловка вывернул голову в сторону доктора:
- Что там, Василич?
- Честно?
- А то как же?
- Ни хрена хорошего. Не выйдет такой коралл сам. И оставлять нельзя… Вставай, одевайся. Пошли ко мне, у меня минут десять есть – покалякаем.
Пока Михаил Васильевич оттирал от вазелина зонд аппарата УЗИ, Андрей, ежась, влез в рубаху и свитер – в кабинете были далеко не тропики. Потом они поднялись на второй этаж,- в «родную урологию»,- и заперлись в ординаторской. Василич достал из шкафчика ополовиненную бутылку явно «паленого» коньяка,- не иначе, чей-то «презент»,- и граненый столовский стакан:
- Будешь?
Андрюха расстроенно махнул рукой- «А!..»
Доктор плеснул в стакан граммов сто и подвинул его Андрею, рядом положил конфетку «Ласточка»
- Тяни.
- А сам?
- У меня две операции сейчас. Если только ближе к ночи…
Андрюха понимающе кивнул, опрокинул «клопомор» в рот, вежливо занюхал «Ласточкой» и уставился на друга красными слезящимися глазами. Тот, между тем, стоял у окна, к Андрею спиной, и нервно барабанил пальцами по подоконнику. Наконец, обернулся.
- И что, занять совсем не у кого?
Андрюха помотал отяжелевшей башкой:
- Ну-у-у… Ты же не даешь…
- Да пойми ты!- Василич сильно нервничал и кусал губы.- Пойми! Твои чеки будут приложены к моему отчету! Эти две тысячи обязательно надо внести в больничную кассу! Потом капельницы, инъекции – это все уже хрень, это мы найдем! Но две тысячи нужны наличными! И срочно! Сегодня! Потому что завтра они могут уже не понадобиться… А у меня – нет! Ты понимаешь? Нет! Я третий месяц зарплату не получаю! Мне что – забастовать? Так вы все тут передохнете без меня! А мне потом куда – на рельсы? Жена должна уже три тысячи! Это весь мой оклад! Эх…- доктор зябко повел плечами,- Страна! В бога, в душу…
Андрей хлюпнул носом и тихо-тихо попросил, как просят люди, не надеющиеся уже ни на что, просят лишь для очистки совести:
- Придумай что-нибудь, Василич, а? Ведь ты же лучший в области… Я-то знаю…
Врач стремительно шагнул к нему и сел напротив. Заглянул в глаза.
- Есть один способ. Без операции. Иезуитский, конечно… И опасный! Но ты должен понять: любое вторжение в организм – риск.
Андрюха встрепенулся:
- Ну?..
- Пойдем, покажу. Только очень быстро! У меня пять минут осталось.
Они выскочили за дверь и почти бегом направились в процедурную. Процедурная сестра Оля, делавшая очередному «самогонщику» перевязку, испуганно выпрямилась, но доктор лишь махнул рукой – «Продолжай!» и резко сорвал полиэтиленовый чехол с небольшого агрегата: серая стальная коробка с экраном, кучей тумблеров и регулировочных ручек, из которой торчал длинный кабель или шланг, заканчивающийся сложным коленчатым приспособлением.
Михаил Васильевич постучал по коробке пальцем:
- Это – «петля». Зонд,- он ткнул пальцем на то самое коленчатое чудовище,- вводится непосредственно в почку через…- палец уставился Андрею между ног.- Ориентироваться можно с помощью пары световодов: по одному подается луч от мощной лампы, по другому изображение проецируется на экран. Добравшись до камня, подаем напряжение на петлю из биметалла, она раскрывается и захватывает объект. Потом тащим наружу.
Андрея передернуло:
- С мясом?
- И с кровью. И с криком.
- Но тут диаметр – миллиметров десять! Разве ТУДА просунется?
Врач мрачно усмехнулся:
- Просунем… Но проблема не в этом. Глянь!
Карелин склонился над зондом:
- У-у-у! Как все запущено…
Василич хрустнул пальцами.
- Да не запущено, Андрюша, не запущено… Зонд ведь после каждого использования стерилизовать надо. Потому и служит он недолго. Это сменный инструмент. А менять как раз и нечем… Скажи прямо – восстановить сможешь? Лично я – пас. Но у тебя-то руки золотые! Попробуй, а?
Андрюха взял зонд в руки, покрутил в пальцах. Повернул коленца в байонетах, снял кожушки. Да, собственно, ничего страшного с железякой не случилось. Приводы, шарниры – пластик и нержавейка, здесь все нормально. Но вот сами кожушки! Это кто же додумался их из латуни сделать? А потом хромировкой покрыть? Сползла хромировка «лаптами», превратив хирургический инструмент в грубый рашпиль. Но самое плохое не в этом. Забилась под отслоившийся хром кровь и слизь после последнего применения, и кипячение уже не помогло… Все. Заразный инструмент. Использовать нельзя.
«Но…»
- Мне понадобится шабер, тонкая наждачная шкурка и паста для полировки, зеленая такая, знаешь? А еще – «глазной» пинцет, часовая отвертка, чистые салфетки и спирт.
Доктор всплеснул руками:
- Аркадьич! Давай! Давай, милый! Забирай железку к себе, сейчас тебе сестры все найдут и принесут. Шкурка у меня дома есть, паста – тоже… А вот что такое «шабер», я не знаю. И часовой отвертки нет. Я на операцию сейчас, ты с Таней все реши, ладно? Я ее сейчас предупрежу!
И он умчался прочь.
Андрюха расчленил сложный разъем, где крючки механических связей перемежались электрическими контактами и линзами световодов, свернул шланг в кольцо и вышел следом. Навстречу уже бежала старшая сестра Таня:
- Андрей Аркадьевич, Михаил Васильевич сказал…
- Ага. Найди, пожалуйста, пока пару негодных скальпелей, маленький пинцет, спирт и салфетки.
- Сейчас принесу. А еще что-то должен доставить Володя на «перевозке», Михаил Васильевич собирался его попросить…
- Да-да… Хорошо.
- Андрей Аркадьевич…- Таня замялась.
- Да?
- А Вы мой магнитофон посмотрите? Неделю назад только на рынке купили. И вот…
Андрюха улыбнулся:
- Хорошо. Только сначала меня самого «посмотрят». Ладно?
- Конечно!
Обрадованная сестра помчалась дальше, а Андрей вернулся в опустевшую палату – всех больных «разобрали» на обследования и перевязки. Только лежащий у окна на днях разрезанный, а потому неходячий Степаныч, грузный старик лет шестидесяти пяти, отложил в сторону пухлый замусоленный роман и с любопытством уставился на Андрея:
- Ну, что там?
- Там – где?
Степаныч ухмыльнулся.
- Знамо, где. В «ливере» твоем.
- А-а-а…- Андрюха уселся на свою кровать и принялся щелкать фиксаторами, разъединяя хитрый механизм на отдельные блоки.- Камней, как в курице яиц.
- И что решили?- Степаныч с трудом приподнялся повыше, переложил подушку поудобнее,- Резать все-таки? Кто, Василич резать будет?
Андрей отрицательно помотал головой:
- Так достанет…
- Как – так?
- «Петлей». Приспособление такое,- и он вкратце рассказал технологию предстоящей процедуры.
Степаныч присвистнул:
- Ни хрена себе… Это что ж – через самую дырку? Не-е-ет! Уж лучше под нож!
Андрюха пожал плечами:
- Дорого.
- Да разве…
Но тут в двери ворвалась Таня с лотком на вытянутых руках, и Степаныч заткнулся на полуслове.
- Андрей Аркадьевич, вот!- Она звякнула лоток на тумбочку возле Андрея,- Здесь все. А Володя потом сам к Вам зайдет, хорошо?
- Хорошо, милая.
И Таня выпорхнула в коридор. Степаныч проводил ее недоуменным взглядом.
- Что это она вокруг тебя так вьется?
- Понравился, наверное,- усмехнулся Андрей.
Старик понимающе заулыбался и погрозил пальцем:
- Ладно, врать-то! Родственница, поди! А то станет девчонка вокруг такой дохлятины на цырлах скакать…
- Ну, это вопрос спорный…- подмигнул Андрюха, который уже постелил на колени салфетку и, пользуясь скальпелем как тонкой отверткой, сноровисто выворачивал микроскопические винты, складывая их в склянку для пилюль.
Степаныч тем временем поймал ускользнувшую, было, мысль и снова слепил озабоченную физиономию.
- Так я о чем… Да разве можно свое здоровье на деньги мерить? А если после ЭТОГО у тебя уже никогда стоять не будет? На хрен тебе такая жизнь?
Не ведая того, Степаныч своими неосторожными словами всыпал в свежие андрюхины раны целую горсть соли. Андрюха оскалил зубы и больно прикусил язык. Мысленно сосчитал до десяти, чтобы не завизжать в истерике, и ответил ровно, посторонний даже решил бы – доброжелательно:
- Когда денег нет, то и мерить не на что.
Но дед намека не понял и никак не унимался.
- Что значит – «нет денег»? Ты что ж – не работаешь? У нас в совхозе,- СПК, то бишь,- уже и забыли, когда получку получали! Так что ж – помирать? Скотину держим, птицу… Летось брал бычков на откорм – телевизор новый взял, мотор у «Жигулей» отремонтировал. Да и сами со старухой одеты-обуты, еще и сыновьям в город даю! Главное – не ленись! А ты – «нет денег»!
Андрей скрипнул зубами.
- Мне где скотину держать – на балконе?
- Зачем же – скотину? Ты, слава Богу, и телевизор починить можешь, и даже этот, как его… Копьютер!- импортное слово далось ему с явным трудом.- Вот и занимайся. Люди тебе платить будут, да еще и «спасибо» говорить.
Андрей уже взял себя в руки и даже немного успокоился.
- Это не так просто. Чтобы заниматься ремонтом профессионально, нужны деньги, нужно время. Я работаю, бывает, день и ночь. Линии – старье, для станции запчастей нет. Латаю, латаю… А платят – слезы…
- Ну и брось свои телефоны на …! Занимайся одними телевизорами. Это дело уж без риска!
Андрюха вздохнул.
- Риск всегда есть. Бывает, вбухаешь в аппарат деталей на страшную сумму, а потом починить так и не сумеешь - мало ли там что! Допустим, кинескоп окажется неисправен. Или в печатной плате пробой. И время потратил, и свои деньги, а уж с хозяина шиш что спросишь… А часто хозяин просто не может заплатить. Только стоимость деталей возвращает, а уж мастеру ничего и не остается… Да и не в этом дело! Как мне станцию бросить? На кого? Примут вместо меня «чижика» - и хана связи. Тебя, к примеру, на «скорой» сюда доставили?
- Ну да…- Степаныч недоуменно моргал, было заметно, что он никак не может сообразить, к чему Андрюха клонит.- А при чем тут?..
- А вот представь, что не работали бы телефоны в твоей Козловке. Тогда что? Тебе операцию делали экстренно, а если б опоздали? Сам говорил – после вашей попойки даже некого было попросить до больницы тебя доставить. Ну, и помер бы! Значит, если б тогда еще и моя станция добром не работала, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
Степаныч почесал затылок.
- Выходит, ты меня спас?..
- В какой-то мере – да,- не стал спорить Андрюха.- Связь в нашей жизни - вещь важнейшая. И ответственность на связистах – ого-го!
Он снова уткнулся в работу – только детальки о скальпель позвякивают. Дед наморщил лоб – снова никак не мог ухватить уползающую мысль. Потом вдруг в сердцах хлопнул ладонью себе по ляжке:
- Так что ж, (трах-тарарах!), ОНИ за такую работу как положено не платят? Ведь и правда: без телефона – зарез!
Андрей улыбнулся.
- А без хлеба? А без медицинской помощи? Но ведь ни вам на селе, ни нашему Михаилу Васильевичу, ни нашим сестрам – «как положено» не платят! Давайте все поголовно начнем чинить телевизоры и сапоги, или заделаемся «челноками», или поедем на стройки Москвы! И что будет?
- Мать твоя б…- потерянно пробормотал Степаныч.- И верно! Нам, селянам, даже проще. Хоть есть возможность на себя поработать. А вы уж – вовсе!.. Как эти… Как их?..
- Крепостные…
- Во-во! И жить нельзя, и работу не бросишь! Обидно!..
- Обидно будет, если и впрямь стоять перестанет!- рассмеялся Андрей.- Как ты мне пророчишь…
Он снова углубился в работу.
- И все-таки, это неправильно!- Степаныч все никак не мог угомониться.- Как же так? Даже вот тебя взять. У человека крайняя нужда… Можно сказать, дело жизни и смерти! И денег на человеческую операцию нет! Ведь другие как-то выкручиваются? Сбережения делают…
- Нечего сберегать… Да и никогда не было. При советской власти, правда, и беречь было необязательно. К примеру, больницы без денег людей спасали. Но я тоже – выкручиваюсь! Вот починю этот агрегат – и порядок. Василич мне быстренько камушек достанет. И потом еще десятку-другому бедолаг поможет. Так что не журись, Степаныч! Русский мужик нигде не пропадет!
В палату, между тем, потихоньку возвращались ее обитатели. Каждый обязательно подходил к Андрюхе и с любопытством разглядывал странную штуку, которую тот старательно приводил в божеский вид. Задавали вопросы, ахали, качали головами… Отец Серафим и вовсе уселся на соседнюю кровать и во все глаза наблюдал, как тот священнодействует. Андрей поднял на него взгляд и улыбнулся:
- Интересно?
- Не мешаю?- Священник улыбнулся в ответ.
- Ну что Вы!
- Может, чем помочь?
- Я уже заканчиваю. Осталось кожушки ошкурить и отполировать, но пока нечем…
Скоро пришел водитель машины-«перевозки», Володя. Он уже успел слетать к Михаилу Васильевичу на квартиру – принес шкурку и пасту для полировки. Через полчаса зонд-«петля» был готов и сиял гладкими, как стекло, боками. Андрей удовлетворенно провел по зеркальной золотой поверхности пальцем:
- Нормально. Войдет как по маслу.
Взглянул на часы – одиннадцать.
«Уже скоро…»
Он представил себе, как холодная латунь пронизывает его внутренности, загибается в коленцах, извивается, заползает прямо в почку, и крупные, как тараканы, мурашки лихо побежали по спине и мгновенно покрывшимся «гусиной кожей» рукам.
«Вот псих-то… Еще и в процедурную не звали, а уже просто тошнит от страха. Нервишки надо лечить, Андрей Аркадьевич! Лечить…»
Но маяться в долгих ожиданиях ему не пришлось. В дверь заглянула процедурная сестра Оля и поманила Карелина пальцем. Он понимающе кивнул, прибрал инструмент, расправил смятую постель и обреченно поплелся за Олей следом.
Процедурная была заполнена фиолетовым сиянием обеззараживающих ламп, резко пахло озоном. Оля отключила ультрафиолет, по-хозяйски забрала у Андрюхи зонд, восторженно цокнула языком – «Вещь!» Присоединила разъем, подкатила аппарат к креслу и воткнула вилку в розетку. Пощелкала тумблерами, покрутила ручки – зонд послушно извивался в ее пальцах, мигал ослепительно глазками-линзами, разевал и закрывал хищный ротик – петлю-схват. Оля довольно кивала, улыбалась:
- Во-о-от, Андрей Аркадьевич! Во-о-от, милый… Сейчас мы его еще спиртиком протрем и все будет хорошо. Михаил Васильевич звонил из операционной – отмоется только и прибежит… Снимайте штанишки да садитесь в кресло. Я Вам пока расслабляющий укольчик сделаю…
Андрея от страха уже колотило, как с глубокого перепоя. Оля ткнула ему в промежность иглу, потом еще, и еще раз – «обкалывала» операционное поле по кругу. Прибежал Михаил Васильевич:
- Ах, молодец, Аркадьич! Ах, умница! Тебе только в «Медтехнике» работать – как все ладно сделал, как хорошо!- Доктор натянул резиновые перчатки и потыкал пальцем в те места, куда Оля делала уколы. – Что-то чувствуешь?
- Слабо…- Голос у Андрюхи был сдавленный и дрожащий. Врач ободряюще улыбнулся, но в глазах плескалась тревога, и складка на лбу легла еще глубже.
- Ну, мастер-фломастер, терпи. Если что не так – винить некого. Сам себе инструмент готовил…- Василич, как до этого Оля, быстро проверил работоспособность зонда и легонько толкнул Андрея в грудь,- Откинься…
Волна боли заставила Андрея крепко зажмурится.
- Открыть глаза!- пророкотал грозный голос врача.- Смотреть на меня! Глаза не закрывать!
- У-у-у-у…- тихонько завыл Андрюха. От боли и ужаса у него в ушах начал нарастать звон, мир вокруг почернел и затуманился.
- Ольга, нашатырь быстро!- крикнул Михаил Васильевич и снова заметался глазами то на пациента, то на экран «петли», порхая пальцами над ручками управления зондом.
Оля сунула Андрею под нос ватку. Запаха он не почувствовал, но в мозгах немного прочистилось, вернулась способность соображать. Металлическая змея уже прошла мочевой пузырь и вползла в проток левой почки. Боль колотила в левый бок, в спину…
- Черт! Надо было все-таки тебя зафиксировать!- психовал Михаил Васильевич,- Куда встаешь? Куда руками лезешь, мать твою!.. Ольга! Держи его!
Тщедушная Оля прыгнула за кресло и повисла у Андрея на плечах, прижимая к спинке.
У-у-а-а-а!- выл Андрей все громче и громче,- А-а-а-а-а!
Ему снова стало плохо. Лицо позеленело, изо рта вожжой текла слюна. Он перестал дергаться, только трясся и орал, орал и трясся… Воспользовавшись его беспомощностью, Оля ловко зафиксировала его широким ремнем, и вновь сунула под нос ватку с раствором аммиака.
- ОТ-КРОЙ ГЛА-ЗА!
Андрюхе показалось, что его внутренности зацепили рыболовным крючком и потащили вниз. Невозможно стало вздохнуть, невозможно выдыхнуть. Это длилось целую вечность: «крючок» медленно полз вниз, вниз, вниз, и боль только росла, перешагивая любые мыслимые пределы. И вдруг все кончилось. Было, конечно же, все еще очень больно, но это была уже ДРУГАЯ боль – болели уже нанесенные раны, терзающий плоть металл уже покинул Андрея. Он осторожно перевел дух и нашел мужество глянуть вниз. «Сокровище» оказалось на месте, хотя по ощущениям Андрей был уверен, что его вырвали с корнями. Кресло было залито кровью и мочой, на полу растеклась целая лужа.
- Ольга, кювету с фурациллином!
Михаил Васильевич принялся полоскать зонд в желтом растворе, из раскрывшейся петли выпал страшный коралл. Доктор глянул на Андрюху:
- Жив?
- Жи…- вякнул Андрей посиневшими деревянными губами.
- Вот и славненько… Сейчас еще один маленький достанем – и баиньки поедешь…
Андрюхин протестующий вопль превратился в глухое бульканье – снова перехватило дыхание. Но на этот раз все прошло намного быстрее и уже без тех страшных болей, что слепили глаза и наполняли уши звоном.
В кювете звякнул второй камень. Все…
С помощью шарнирных механизмов Оля превратила кресло в подобие стола, и вдвоем с врачом они «кантанули» залубеневшее Андрюхино тело на приготовленную каталку. Михаил Васильевич натянул на страдальца штаны, весело подмигнул:
- А говорят, мужики не рожают! Конечно – меленьких, но – бывает!- и довольно рассмеялся.
Андрюха тоже вымучил улыбку. Потом разлепил склеившиеся губы и довольно внятно потребовал:
- Камень отдай!
- На, на, собственник! Что, коллекцию собираешь?
Но Андрей лишь зажал колючий коралл в кулаке и ничего не ответил.
В палате он кое-как, враскоряку, сполз с каталки на кровать, уткнулся лицом в подушку и, уже не обращая внимания на тюкающую внутри боль, провалился в тяжелый черный сон.
Глава третья, в которой Андрей оказывается в полном недоумении.
В палате темно, лишь в дверную щелку пробивается свет из коридора. Ночь.
На соседних кроватях спят больные. Кто-то лежит тихо, кто-то посапывает, кто-то храпит в темную голову, как трактор. Карелин лежит с настежь распахнутыми глазами и наслаждается невыразимым покоем, охватившим все его существо. Двенадцать часов мертвецкого сна и пробуждение без боли! Ну скажите, разве не блаженство? Он расслабленно прислушивается к своему организму, потихоньку шевелит руками, ногами, потягивается… Господи! Неужели – все?
«Умничка Михаил Васильевич! И Оля молодчага. Как она меня лихо скрутила! Не дала вырваться. А я… Ох, позор какой! Не сумел стерпеть. Да еще перепсиховал не на шутку. Нервы никуда не годятся. Надо будет у них утром прощения попросить. И отблагодарить! И Тане магнитофон починить обещал, это уж обязательно. А то нехорошо получится... Ох, до чего же жрать охота! Сколько не ел? Сутки? Двое? Ладно. Скоро утро. Там – обход, а потом – завтрак. Ничего. Как-нибудь дотерплю. А пока покурить можно…»
Он осторожно сполз с кровати, влез в тапки и выскользнул в залитый белым светом ртутных ламп пустой коридор. Курить Василич разрешал на лестничной клетке, где специально была установлена деревянная скамья и стальная уличная урна. Андрюха по-барски развалился на скамейке, с наслаждением размял сигарету, щелкнул зажигалкой. Глубокая затяжка закружила голову, он прикрыл глаза и медленно выпустил струю дыма.
«А все же, как это хорошо – жить! Вот просто так – жить, и все. Без глупых желаний, без запросов… Что, в сущности, человеку надо?»
Он поглядел в черное, исчерченное морозными иглами и листьями, окно, и улыбнулся.
«На улице ночь, зима… А здесь тепло и светло. Вот подох бы я вчера… Или, скажем, сегодня… И зарыли бы меня в этой черноте, в этом холоде. Прямо вот так взяли бы, разрыли снег, потом ломами, клиньями разломали бы смерзшуюся в бетон корку, выбросили кучей дымящую на морозе глину, опустили бы меня в ящике на самое дно, да и завалили бы. И все. И залубенел бы я там, как бройлер в морозилке. Ух-х-х… Жутики какие… А тут! Тут – жизнь! Боже мой! Какое счастье…»
Он сидел, курил и улыбался.
«Снова – жизнь.
Я – живой!
Что, карга,
Я – не твой?»
Погрозил кулаком куда-то в сторону темной лестницы и стукнул себя по колену:
- Я не твой, карга!
Что косой грозишь?
Хочешь взять меня?
Как не так! Шалишь!
Я ужом – да в щель!
Я ежом – да в шар!
Волку степь – постель,
А постель – кошмар!
Буду я бежать –
Не догнать меня,
Не догнать – не взять,
Ты мне не родня!
Ты мне – звук пустой,
Да и есть ли ты?
Нет - пока живой,
А потом – кранты,
А потом – плевать,
Есть ты или нет!
Лишь исчезну я,
И тебе – привет!
И тебе – конец!
Сгинешь впопыхах.
Потому что ты –
Мой полночный страх,
Непокой дневной,
Да вечерний плач…
И, выходит, я
Сам себе – палач…
- Здорово! И написано здорово, и прочитано с душой. Это ты - сам?
Андрей резко обернулся. В проеме наполовину приоткрытой двери притулился отец Серафим. Он добродушно ухмылялся, разминал в пальцах дешевенькую «Приму», из которой прямо ему на рубаху вовсю сыпался табак. Андрюхины уши полыхнули малиновым, спина взмокла. Он страусиным движением потянул шею, с трудом проглотил забивший горло ком и через силу улыбнулся в ответ. Священник негромко рассмеялся.
- Ба, ба, ба! Да что ж ты напугался так? Чай, не на воровстве пойман – собственный стих читал. Молодец! Много их у тебя?
Карелин уже поборол смущение, взял себя в руки.
- Чего – их?
- Ну, стихов, конечно. Много написал?
- Написал мало. Когда сын маленький был, писал для него разные глупости, на тех же листочках картинки рисовал. Он, бывало, радуется, смеется! Иной раз страшную сказку попросит, я ему – сказку. Или песенку… А если стих, вот как сейчас, сам по себе родится, какой в этом прок? К чему записывать? Чтобы похвалиться? Да посмешищем себя выставить?
Отец Серафим кивнул на скамейку – «Позволишь?», Андрюха торопливо отодвинулся на самый край.
- Да ладно, я не толстый,- вновь усмехнулся священник. Он чинно уселся и сунул в рот «Приму»:
- Огоньком угостишь?
Карелин поднес ему зажигалку. Тоже ухмыльнулся:
- Я думал, служители Бога не курят…
Серафим скроил забавную рожу, сокрушенно развел руками в стороны и пожал плечами:
- Грешен, батюшка, грешен!
Потом вдруг посерьезнел и утвердительно мотнул головой:
- Вообще-то, нет. Это я хотел с тобой контакт поближе наладить. Вроде, ты куришь, а я - за компанию...
Андрей прищурился. Он некоторое время молча разглядывал старика, пытаясь понять, шутит тот или нет, потом решительно удушил бычок в обрезанной пивной банке, служившей пепельницей, вцепился пальцами в свои колени и довольно грубо спросил:
- И зачем же вам нужен этот контакт?
- Мне?- Серафим искренне удивился.- Мне он уже не нужен.
- Но я вроде бы тоже особой необходимости в нем не вижу.- Карелин смотрел прямо в его глаза, ожидая, что тот отвернется либо потупится, но священник прямой взгляд выдержал, глаз не отвел. Лишь устало вздохнул и заметно погрустнел.
- Неужели неясно, КОМУ нужен этот контакт? Для кого важны и интересны ВСЕ контакты? Лю-бы-е.
Карелин расслабленно закинул ногу на ногу, сцепил на руках пальцы и склонил голову набок.
- Сдается мне, что вы сейчас начнете мне втирать, будто выполняете божественную миссию. Я угадал?
Старик кивнул:
- В общем, да.
Андрей, отбросив уже последние условности приличий, откровенно щерился.
- Ну и?..
Серафим укоризненно покачал головой.
- Кажется, ты вновь рвешься перешагнуть черту, за которой тебе захочется извиняться.
- Пока такой черты не вижу. Так в чем, собственно, дело? А, может быть, никакого дела нет? Может быть, вам просто не спиться, вам скучно и нужен собеседник? Говорили бы об этом прямо!
- Ох, нелегко с вами, Андрей Аркадьевич. Как вы только что сами декламировали – «Я ежом – да в шар»? Я ведь к вам с открытой душой, а вы…
- С нетерпением жду объяснений о причинах открыть душу,- проговорил Андрей и строго вздернул вверх подбородок.
Дед в очередной раз вздохнул и покачал головой.
- Что ж… Может быть, вы и правы. Я слишком бесцеремонно пытаюсь навязать вам свое общество. И, очевидно, не всегда вовремя. И причины этому есть. Точнее,– он поднял вверх палец-крючок,- одна причина.
Андрюхин подбородок взлетел еще выше.
- Но изложить эту причину просто так, в двух словах, я не сумею. Вы готовы меня выслушать?
Карелин опустил подбородок чуть ниже.
- Тогда давайте вернемся к нашей вчерашней беседе, где вы обвинили служителей церкви в поголовном стяжательстве.
- Я не обвинял.
Серафим скривил рот.
- Я уже заметил вам, что вы обладаете интересной способностью. Прячете смысл в бессмысленностях, а отсутствие смысла - в заумных фразах. Я сравнил вас с политиками. Это вас обидело, но это в самом деле так. Вы не говорили мне гадостей прямо, но разве намеки менее оскорбительны? Вы сами это поняли и вовремя извинились. Согласны?
Андрей склонил голову и глянул на деда исподлобья.
- Извините еще раз. Тогда я ляпнул не подумав.
Старик чуть-чуть приподнял уголки рта.
- Будем считать инцидент исчерпанным и не будем отвлекаться. Итак! У вас есть твердое убеждение, что честность человека, или наоборот, его бесчестность, определяется его профессией? Попы – хапуги, продавцы – обманщики, сантехники – хамы, политики – совершенные исчадия ада. Я правильно вас понял?
Карелин возмущенно открыл рот, чтобы гневно отвергнуть обвинение, но почему-то в оправдание не нашлось ни одного слова и рот пришлось закрыть.
- Вы же взрослый человек, Андрей Аркадьевич,- священник почему-то повторил любимую фразу Михаила Васильевича,- вы же должны понимать! Порядочность человека не зависит от его профессии. От его призвания. От его, если хотите, божественного предназначения. Вор всегда найдет, что украсть. Хам всегда найдет, кого оскорбить. Плут всегда найдет, кого объегорить. На любой должности, на любом месте. И наоборот! Честный человек останется честным в любой ситуации. Он всегда будет помнить о главном – о своем долге. Долге перед самим собой. Вы с этим согласны?
Андрей достал вторую сигарету, зыркнул искоса на собеседника, прижег. Выпустил вверх клуб дыма.
- Какое отношение имеет все, что вы говорите, к вашему делу?
- Как ни странно, самое прямое, милый Андрей Аркадьевич!
- Но я не…
- Пару минут! Пару минут, и вы все поймете. Обязательно поймете! Я уже стар. Даже более того… Я много повидал людей и знаю, кто чего стоит. Если б я сомневался в вас, я бы никогда с вами не заговорил.
Он сделал значительную паузу. Сухо хрустнул пальцами.
- Я хочу задать вам один вопрос. И убедительно прошу ответить мне честно. Вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь?
- Честно? Нет.
Старик согласно покивал – «Другого ответа ждать не приходится».
- А известна ли вам хотя бы одна причина ваших неудач?
Карелин поморщился:
- Ой, только не надо приплетать сюда Бога, а?
Священник вздернул брови.
- Помилуйте! Бог-то тут при чем? Да и грех его всуе поминать. Я просто задал вам тот вопрос, какой, должно быть, вы постоянно задаете себе сами. И, должно быть, уже нашли хоть какой-то ответ. Поэтому, если не секрет, поделитесь этим со мной.
Теперь пришла очередь вздохнуть Андрюхе. Да, конечно, безусловно, однозначно, вне всяких сомнений он считал, что ответ ему известен. Но ответ этот не указывал выхода из непрерывного кризиса, в который он съехал вместе со своей страной пятнадцать лет назад, кризиса, сказочно обогатившего сотни тысяч и сотни миллионов оставившего в дикой нищете и безысходности. А потому он чувствовал какую-то неправильность, какую-то ложь в этом ответе, и озвучить его не решился.
- Я все-таки не понимаю, к чему вы клоните. Какое отношение имеет моя судьба к вашему делу?
Старик оказался настойчив.
- Я уже говорил – самое прямое. Итак?..
Андрей закусил губу.
- Ладно. Я попытаюсь объяснить. Это, конечно, лишь мое мнение…
- Вот и прекрасно! Меня интересует только ваше мнение о причинах ваших трудностей. Ведь именно оно определяет порядок вашей жизни, и вашу, как вы выразились, судьбу.
- Ну, тогда… Как бы лучше сказать?.. Я считаю, что нужно жить по совести. Делать честно свою работу, помогать людям решать их проблемы и не создавать им трудностей. Только сейчас это приводит лишь к тому, что тебя все подряд начинают использовать как практически бесплатную рабочую силу. И начальство, и соседи. Год от года я работаю все больше, а получаю все меньше. Это привело к тому, что я потерял семью, дом… Но я отвлекся. Вопрос ведь состоял не в этом?
- Не в этом.
- В общем, жить по этим принципам значит обречь себя на сознательную нищету. Но ловчить и обманывать я не умею. И учиться не хочу. Вот, как мне кажется, основная причина того, что я оказался практически на помойке.
- Это половина ответа.
- Что вы еще хотите услышать?
- Ну… Вы должны хотя бы предположительно видеть выход из создавшегося тупика.
- Не вижу.
Серафим почесал кончик остренького носа и хмыкнул.
- Я, наверное, неправильно выразился. Пусть решение лежит в области недостижимого, но ведь какие-то мысли на этот счет у вас в голове имеются?
Андрей рассмеялся.
- О-о-о! Фантазировать я умею! Это, наверное, единственное, что я освоил в совершенстве.
- Вот и пофантазируйте! Что должно случиться, чем бы вы хотели обладать, что бы вы хотели уметь, чтобы решить свои проблемы? Ведь вам нужно много денег, не так ли?
Карелин снова нахмурился и вздернул подбородок.
- Я бы хотел сразу же прояснить один момент. Совершенно искренне считаю, что чем больше у человека денег, тем выше вероятность, что он – тварь. Вижу это вокруг, сплошь и рядом. Но сам тварью быть не хочу.
- Вы ответите на мой вопрос?
- Отвечу. Жить в достатке и не воровать можно лишь в том случае, если обладаешь какой-то уникальной способностью. Уникальным умением. И эта способность, это умение должно быть необходимо людям. Настолько необходимо, что они были бы готовы платить за твои услуги с радостью. Например, быть великим писателем, или композитором, или ученым… Спортсменом, на худой конец!
Серафим в сомнении выпятил нижнюю губу.
- У тебя достаточно уникальных способностей. Вчера на моих глазах ты ремонтировал хирургический инструмент, к которому я лично не решился бы даже прикоснуться. Ты разбираешься в электронике, говорят, что ты неплохой компьютерный специалист… Ты можешь писать стихи, наконец! Пару лет назад, я слышал, ты всему поселку ремонтировал телевизоры. Почему бросил? Лень?
Андрей набычился и надулся- «Снова здорово!..» Опять зашелестел сигаретной пачкой, задымил, как паровоз.
- Не лень. Просто бессмысленно это. Всерьез заниматься – времени нет. А от случая к случаю – пустая трата денег и сил. Люди в поселке бедные, безденежные. Выходило, что работаю в убыток.
- Но другие мастера до сих пор этим занимаются, и не плачут?
- Они по другим расценкам работают.
- А ты почему свои расценки не поднял?
Андрюха даже зубами от досады скрипнул – «Не понимает!»
Он крепко сжал кулаки, раздавленная сигарета, дымясь, осыпалась на пол.
- Для особо одаренных, еще раз – НЕ ХОЧУ БЫТЬ ТВАРЬЮ!
- А вечное безденежье не делает тебя тварью? Если дальше пойдет так же, ты скоро не сможешь снимать квартиру и пойдешь ночевать на теплотрассу. Тебя как бомжа выгонят с работы, и ты будешь питаться из мусорных баков. И все, кто тебя увидит, с содроганием будут говорить: «Боже, какая образина!» А твой сын…- Он увидел, как Карелин дернулся, и сразу осекся.- Это – лучше?
- Если дело повернется именно так, я не буду жить,- ответил Карелин мрачно, но твердо.
- Грех говорить такое!- грозно оборвал его священник.- И грех держать в голове подобные мысли!
- Нет Бога – нет греха,- зло парировал Андрей.
Оба надолго замолчали. Сидели, сопели, украдкой бросая друг на друга косые взгляды. Наконец отец Серафим не выдержал и тяжело поднялся. Он как-то сгорбился и даже, казалось, уменьшился в размерах. Высохший как сучок палец холодно коснулся Андрюхиного лба.
- Здесь. Здесь причина твоих бед. Потому, чую, дар Божий будет твоим проклятием. А мог бы стать благом…
Карелин упрямо сжал губы и промолчал. Старик скрылся за дверью.
Андрюха с трудом перевел дух.
«Странный дедок… Завел меня не по-детски! Аж все трясется… И о каком даре он бормотал? Мол, дар будет проклятием! Ишь ты! Пугал, что ли? Ежа голым задом пугать… Меня чем пугать надо, знаешь ли? Мы пуганы-перепуганы! Е!»
Он тоже поднялся и поплелся обратно в палату. Толкнул дверь. Свет от коридорных ламп вырвал из тьмы небольшое пространство.
-Ни хрена себе!..
Он в недоумении остановился. Кровать в углу была пуста и аккуратно застелена, лишь на спинке висело чистое полотенце с черным прямоугольным штампом. Пуста была и прикроватная тумба. Отец Серафим исчез.
Глава четвертая: загадки, загадки…
- Няня Роза, а почему сегодня снова вы полы моете? Сегодня ведь, кажется, Юлина смена?
- Ох, Андрюшик! Ты, наверное, не знаешь… Вчера, прямо сразу после обеда, сосед твой, отец Серафим… Помер ведь! Сегодня его в церкви положили, чтобы, стало быть, все, кто хочет, попрощаться с ним могли. Вот и Юля туда побежала. Да, поди, весь поселок там будет! Любили вашего попа, нечего и говорить, любили. Наш мулла тоже человек хороший, но отца Серафима все любили и уважали – и татары, и русские. Хоронить его завтра будут, так я тоже обязательно схожу, провожу его…
Роза все трещала и трещала, а оглушенный дикой вестью Карелин сидел на кровати ни жив, ни мертв, уставившись выпученными глазами в черный прямоугольник казенного полотенца, висящего на спинке у двери. «Самогонщики», приняв состояние Карелина за проявление его особой чувствительности,- «Как же, сосед по койке помер!»- совершенно притихли и даже, казалось, дышали через раз, боясь неосторожным движением или звуком сделать ему еще хуже – «Так убивается, сердешный! Ишь, прям закаменел…» Ища подтверждения нянькиным словам, Андрей обвел палату взглядом. Кто-то трусливо прятал глаза, кто-то скорбно кивал, молча смахивал слезу, хлюпал носом или сморкался. Он вновь обернулся к няне Розе.
- Как… Как это случилось? Почему?..- деревянный язык проворачивался с трудом, цепляясь за зубы и еще за что-то, где и цепляться-то вроде не за что.
Роза всплеснула руками.
- Ой! Тут совсем все непонятно. Он пришел с обеда веселый, к тебе подходил, а ты спал, как убитый. Потом немножко с мужиками болтал. И все…
- Что – все?- Андрея начала колотить мелкая дрожь.
- Прилег он на свою коечку и вроде как заснул. А ведь не заснул! Помер он. Тихо так помер, незаметно…
В Андрюхиной башке бешено скакали дурные мысли. «Бред… Морок… Так не бывает… Не бывает так! Я не ходил ночью курить, это мне приснилось. И мертвый дед приснился, и разговор дурацкий приснился и все остальное приснилось!» Блуждая глазами вокруг, заметил на тумбочке сигаретную пачку. Трясущимися руками раскрыл ее. Одна сигарета. Одна. А было четыре. Он это точно помнил – четыре. Сколько раз он закуривал «во сне»? Уж не трижды ли? Даже в глазах почернело. Чтобы не заорать, пугая соседей, сунул себе в рот кулак и больно вцепился в него зубами. На подламывающихся ногах, теряя шлепанцы, выскочил из палаты, добежал до «курилки». Полы здесь мыли в последнюю очередь. Сначала палаты, потом коридор, и лишь потом лестницу. Так и есть – у скамейки на рыжем кафеле кучка махры вперемешку с пеплом. «Я раздавил тлеющую сигарету. Помню. Раздавил. Значит…» Шатаясь, он пошел назад. И вовремя – в дверях палаты нос к носу столкнулся с хмурым доктором. Михаил Васильевич угрюмо кивнул и пропустил его впереди себя – «ложись уже!» Андрюха бухнулся в кровать и уставился в потолок. Когда до него дошла очередь, он вопросительно заглянул Василичу в глаза и едва заметно мотнул головой – мол, как у тебя? Василич недовольно дернул уголком рта – «Хреново…», потом нагнулся к самому уху и шепнул:
- Зайди через десять минут, угу?
Андрей понимающе кивнул. Василич спросил ужу в голос, чтобы все слышали:
- Я гляжу, уже бегаете?
- Бегаю, Михаил Васильевич!
- В туалет ходили?
- Нет еще.
- Почему?
- Не хочу.
- А придется. Возьмите у няни баночку и приготовьте на анализ. Ну, не вас учить… Чтобы к обходу все было. Ясно?
- Ясно, Михаил Васильевич.
Доктор кивнул и двинулся на выход. У двери непроизвольно задержался и взглянул на пустующую перестеленную кровать. Его щека заметно дернулась, а лицо еще больше помрачнело.
Как ни странно, визит доктора успокоил Карелина. Трясучка прошла, мысли потекли спокойней. Появилась возможность хоть как-то анализировать ситуацию.
«В конце концов, почему я должен падать в обморок, столкнувшись с непонятным или непривычным явлением? Все религии мира твердят о бессмертности души, не давая, кстати, самой «душе» никакого определения. Знать бы, что такое, эта самая «душа», знать бы ее истинные, а не мнимые свойства, и у человечества не осталось бы никаких проблем! Все свелось бы к решению внятных и понятных технических задач. Даже сейчас, лежа на этой кровати, я мог бы дать десяток различных объяснений случившемуся, и ни одно из них не будет противоречить базовым законам Природы. Но толку от этого не будет никакого. Так – погоржусь только сам перед собой собственной эрудицией, и все…»
Он перевернулся на живот и обхватил виски ладонями, стараясь максимально отгородиться от внешнего мира и сосредоточиться.
«Не о том я думаю, не о том! Было в ночном разговоре что-то, ради чего призрак, или как его там, столь настойчиво пытал меня. Допускаю, (вполне допускаю!), что существуют силы высшие, способные влиять и на судьбы всего мира и на судьбу каждого человека в отдельности… Здесь я с религией не расхожусь. Противно лишь то, что церковь возводит поклонение этим силам в культ, вместо того, чтобы въедливо и скурпулезно собирать информацию об этих силах, изучать их… Ох, снова я сбился!»
Андрей поерзал на кровати, нашел, наконец, удобное положение и снова затих.
«Итак, поставим задачу. Необходимо выяснить, необходимо понять, что именно призрак хотел мне сообщить. Зачем он приходил? О каком божественном даре шла речь, получил ли я уже этот дар, или еще не сподобился? А может, это и вовсе была некая инфернальная шутка? Или бред наяву, вызванный чередой неслабых потрясений и двухдневной голодовкой? Башка моя, башка…»
Теперь он улегся навзничь и уставился в потолок, разглядывая в старой побелке змейки трещин и серую паутину в углах. Сформулированная задача никак не решалась. Неизвестных явно было больше, чем исходных данных. Искать верный ответ было пока бессмысленно. Андрей потянулся за часами, прищурившись разглядел цифры. Вздохнул - «Пора».
Доктора он застал за обычной работой – заполнением бесконечных карточек. Заметив Андрюху, Михаил Васильевич решительно положил ручку и повернулся к нему всем корпусом:
- Закрой дверь.
Карелин щелкнул шпингалетом.
- Садись.
Андрей сел. Доктор шагнул ближе, нагнулся и заглянул другу в глаза:
- И что ты можешь по этому поводу сказать?
- По поводу?..
- Ну… Как ты помог Серафиму скончаться?
Андрюха непроизвольно раскрыл рот и громко икнул. Как ни странно, доктор вдруг смутился своих слов и торопливо заоправдывался. Ломая пальцы, он заговорил о том, что смертность – самый важный показатель качества работы отделения, что столь важную персону он был просто обязан поместить в отдельную палату и беречь как зеницу ока, но тот сам потребовал положить его именно в ЭТУ палату и именно на ЭТО место, а он, заведующий отделением, малодушно пошел на поводу… Что сестры недоглядели, а он сам не успел поинтересоваться содержимым карточки священника, буквально проморгав ишемию… Он все говорил, говорил, говорил, на щеках выступил неприятный синюшный румянец, в уголках рта белели гадкие белые потеки, и Андрей вдруг понял, что Василичу сейчас плохо как никогда, что ему нужна срочная помощь, или он заест себя до смерти еще до обхода. Торопливо вскочил и, обхватив несчастного хирурга руками, крепко прижал к себе. Тот не отстранился, только лопатки мелко-мелко затряслись, и Андрюха почувствовал, как сыреет на плече рубашка.
Потом они некоторое время сидели друг напротив друга, курили и молчали. Андрюха первым решился подать голос.
- Думаешь, оргвыводы серьезные будут?
Василич обреченно махнул рукой.
- Что такое – эти оргвыводы? Звук пустой… Другое страшно, неужели ты не понимаешь? Ко мне в отделение пришел,- своими ногами, между прочим, пришел!- один из самых уважаемых,- заслуженно уважаемых!- людей района. А через сутки с небольшим умер! Как это объяснить поселку? Кому вообще это можно объяснить? Эх…- он снова махнул рукой и отвернулся.
- Но… Но ведь ты же не виноват? Ты в тот день две операции сделал, потом со мной возился…
Доктор обернулся и поглядел на Карелина опухшими красными глазами.
- Меня в тот час не было в отделении. Домой отлучался. Сто человек видели меня на улице, когда шел туда, и еще сто – когда оттуда…
- Ну и что?- загорячился Андрей,- И что с того? Тебе пообедать, что ли, нельзя? С женой пообщаться?
Василич усмехнулся.
- Значит, говоришь, не виноват?
- Ну да! Это же очевидно!
- А тогда,- доктор вдруг зло оскалился,- тогда выходит, что виноват ты!
- Я?!
Вместо ответа доктор поднялся и шагнул к столу. Он отпер нижний ящик и осторожно извлек из его глубин небольшой клочок бумаги. Протянул Андрею. Тот недоуменно переводил взгляд с бумажки на доктора, с доктора на бумажку, но взять листочек не торопился, даже руки за спину спрятал.
- Что это?
- Бери, не укусит.
Андрей вздохнул, двумя пальчиками принял листок и забегал по нему глазами. Это была обычная половинка тетрадного листочка в клетку, исписанная мелким аккуратным почерком. А написано там было вот что:
«Милый Андрюша!
Ты ведь не обиделся на то, что я называю тебя так, не правда ли?
Крайние обстоятельства вынуждают меня писать тебе эту записку. Выяснилось вдруг, что у меня больше не осталось времени. А так нужно было с тобою поговорить! Так нужно было предупредить тебя, так нужно было все тебе объяснить! То, чем ты уже обладаешь, (я не имею права называть это, т.к. записку ты получишь через вторые или третьи руки), имеет ценность, равной которой не существует в мире. Но и плата твоя будет велика. Помни об этом! Помни об этом всякий час, помни каждую секунду. Помни!
То, что должно быть тебе передано, уже передано. Я больше не нужен.
Прости меня, если сможешь. На все Божья воля.
Прощай.
О. Серафим»
Карелин прочитал записку раз, потом другой, и поднял на доктора полные тупого непонимания глаза.
- Это письмо я нашел вчера на своем столе, когда вернулся с обеда. Старик был уже мертв. Ты можешь мне что-то сказать по этому поводу?
Андрей отрицательно помотал головой.
Михаил Васильевич сжал кулаки.
- Я не понимаю! Я не понимаю твоего упрямства! В письме ясно сказано, что батюшка передал тебе нечто. Если тебе что-то передали, значит, как минимум, ты обязан знать, о чем идет здесь речь! Но ты корчишь из себя придурка и не хочешь мне сказать хотя бы часть правды!
Карелин предупреждающе выставил перед собой обе ладони:
- Стоп, стоп, стоп! Не надо говорить со мной в таком тоне, я ничего плохого никому не сделал. Если ты хочешь разобраться, задавай конкретные вопросы, я буду отвечать по мере своих возможностей. А орать и обвинять меня не надо!
Доктор скрипнул зубами и опустился на стул напротив. Снова заглянул Андрюхе в глаза.
- Хорошо. Я буду задавать конкретные вопросы. Из письма следует, что целью священника был именно ты. Именно из-за тебя он попросился в общую палату, именно с тобой он постоянно пытался наладить контакт. Будешь это отрицать?
Карелин пожал плечами.
- Все это очень спорно. Но контакт он пытался наладить, было такое.
Василич кивнул – «Так, с места съехали!»
- Идем дальше. В том же письме сказано и о цели контакта – передать тебе нечто очень ценное. Более того, ты эту вещь якобы уже получил. Может, соблаговолишь мне шепнуть на ухо – что это? Потому как далее в том же письме говорится, что с завершением этой миссии завершается и жизненный путь старика. А в его смерти обвиняют меня! Меня, а не тебя!
Андрей даже подпрыгнул.
- Ты всерьез считаешь, что в смерти деда виноват я?
Врач зыркнул на него исподлобья и упрямо подтвердил:
- Да. Прямо или косвенно. Вот документ.
Андрюха присвистнул и покрутил пальцем у виска.
- Ты вовсе трехнулся. Вот что бывает, если десятилетиями копаться руками в человеческих кишках.
Василич полыхнул глазами, но не взорвался, хотя и было заметно, каких усилий ему стоит держать себя в рамках.
- Ты намерен отвечать по существу?
- По существу?- обиженно зазвенел Андрей,- По существу я отвечу! У меня почти сутки был приступ! Я не ел, не пил и не спал! Потом я ремонтировал чертову «петлю», а потом без всякой передышки меня поволокли в операционную! И надели членом на железку! И выдрали подряд два коралла! И я отрубился еще на двенадцать часов! И когда очухался, выяснилось, что дедок уже склеил ласты, его уже обмыли, положили в гроб и выставили в церкви для прощания с публикой! Это тебе по существу? А если людских слов не понимаешь, скажу по-русски!..- и он в коротких, но совершенно неприличных выражениях сообщил доктору, что лично он думает о разных глупых бумажках, их авторах и доверчивых читателях.
Доктор вдруг присел перед ним на корточки и крепко схватил Андрюху за руки. На его ресницах блестели слезы, губы прыгали.
- Андрюша, миленький! Я все понимаю, но и ты меня пойми, пожалуйста! Никто кроме тебя настоящих причин смерти Серафима объяснить не сможет! Никто! Но ведь ты же видишь, как это для меня важно!
- О-о-о!..- простонал Карелин и возвел очи горе. Его взгляд непроизвольно уперся в настенные часы. Он хмыкнул.
- Если побежишь бегом, то, может быть, даже не опоздаешь на планерку.
Василич проследил его взгляд и тихо выругался. Потом схватил друга за ворот и изо всех сил швырнул к выходу:
- Вон из кабинета, садист!
Уже воюя с бракованным замком, пытаясь запереть его трясущимися руками, зло бормотал:
- Ну, попадись мне еще раз на столе связанный!.. Ужо я на тебе отыграюсь, вампирская харя… Ты у меня узнаешь, как над людьми издеваться…
Андрей улыбнулся и, оглядевшись,- не видит ли кто?- хлопнул его по спине:
- Да не психуй ты так, Василич! Никто тебе ничего не сделает. И не скажет. А записку эту ты все равно никому не предъявишь. Беги уже! А я над этим покумекаю…
Вернувшись в палату, он, чтобы избежать докучливых расспросов, занялся своим туалетом: долго умывался, чистил зубы, потом брился… «Самогонщики» терпеливо ждали. Как ни прятали Андрей и Михаил Васильевич свои отношения, были они быстро «рассекречены», и теперь каждый пациент норовил использовать Карелина как своего «депутата» - похлопочи, мол, за меня перед доктором! Вначале Андрей как мог пытался объяснить им всю беспочвенность их беспокойства – Михаил Васильевич ко всем пациентам относится одинаково ответственно, его не надо уговаривать «уделить внимание по блату». Мало того, сама суть «блата» ему омерзительна! Поэтому если кто-то хочет с доктором побеседовать, что-то у него выяснить, о чем-то попросить, делать это лучше лично во время обходов и не бесить его лишний раз попытками решить свои проблемы через третьих лиц. Но слишком въелась в натуру россиянина привычка делить окружающих на «своих» и «чужих», слишком привык он следовать закону «Без блата за угол по малой нужде не сходишь». Не верит россиянин, что кто-то позаботится о нем «просто так», лишь из-за собственной совестливости и чувства долга. А потому продолжают донимать Карелина одинаковыми до тошноты просьбами: «попроси», «намекни», «скажи»… Уже по опыту Андрей знает – разубеждать их бесполезно. Его рассуждения о том, что просьбы эти излишни и вредны, больные воспринимают как вежливый отказ и всерьез обижаются. Начинают Карелина нарочито громко обсуждать, бросают на него открыто косые взгляды – слышишь, мол, как мы тебя!.. Надо это Андрюхе? Ясное дело, не надо. Вот и проявляет он чудеса дипломатии, лишь бы только не дать повода к таким публичным разборкам. Теперь, если кто-то просит его помочь подобным образом, он обычно без тени смущения кивает и с готовностью соглашается. Правда, с условием: я, дескать, Михаила Васильевича попрошу, но он человек занятой, может забыть. А потому вы ему потом на обходе обязательно свою просьбу повторите. Трюк срабатывает. Больной, уверенный, что Андрюха уже за него «похлопотал», на обходе бесстрашно повторял свою просьбу врачу, врач давал полагающийся в таких случаях ответ,- «да», или «нет», но с обязательным объяснением причин отказа,- и все были счастливы и довольны. Но такая «дипломатия» имела и неприятную изнанку. Пациенты, уверовав во всемогущество Карелина, доставали его с каждым днем все больше и больше. Андрею не осталось ничего другого, как начать давать от имени доктора различные простенькие советы: «Кровит? А что ж вы хотите на второй день после операции? Берите чистую вату и тампонируйте! Завтра-послезавтра все будет в порядке», «Моча сочится мимо катетера? Бывает. Засорилось чем-то ниже соединения. Разъедините и продуйте спринцовкой. Страшно? Ну, давайте я помогу…», «Матрас под вами всегда мокрый? Очень просто исправить – купите женские прокладки и изолируйте ими шов. Да-да, детский памперс тоже годится. Но зачем вам такое большое? Прокладка незаметна и так же надежна…» Такая политика позволила сократить вопросы к доктору, но самого Андрея просто изводили просьбами. И он никому не мог отказать.
Вот и сейчас: плескался у раковины, а спиной чувствовал – ждут. Он воровато покосился, пытаясь определить, кто именно жаждет его более других. Угадал без труда – сильно пожилой мужичок, отчеством которого никто в палате не интересовался,- называли просто Генкой,- уже устал маяться ожиданием, ерзая на своей кровати. Андрей, тщательно промывая кисточку для бритья, непроизвольно ухмыльнулся: «Сейчас не выдержит, бедолага. Скажет что-то наподобие «кончай скрестись, а то сороки унесут».
- Эй, Аркадьич! Так моешься-стараешься – гляди, сорока на гнездо утащит!
Чтобы не расхохотаться, Карелин больно прикусил губу. Стараясь не глядеть на Гену, быстренько сунул мыло, бритву, пасту и щетку в пластиковый мешочек и отошел к своей тумбочке:
- Да я уже все…
Гена выждал для приличия пару секунд и уселся напротив – на кровать к Степанычу. Степаныч отложил свою книгу, сердито покосился на непрошенного гостя, но ничего не сказал – лишь насупился и снова уткнулся в свой «бесконечный» (без корки и последних страниц) роман.
- Слышь, Аркадьич…- Гена вытянул в сторону Карелина шею, всю в складках, как у галапагосской черепахи,- Я это…
Андрей доброжелательно улыбнулся:
- Вы что-то хотели мне сказать, Гена?
Мужичок с готовностью оскалил коричневые прокуренные зубы, быстро закивал:
- Ага, ага! Ты, может, это?..
Карелин изобразил живейшее внимание:
- Так что?..
Гена смутился.
- Ну, дык… Сделал бы что-нибудь! А то, вишь, у меня вона как…- Он показал пальцем на болтавшийся между ног на грязном бинте пузырек, в котором плескалась и пенилась субстанция грязно-бурого цвета.
Андрюха поморщился. Не оттого, что ему стало противно глядеть на Гену, вовсе нет. Просто и ему, и всем остальным была хорошо известна беда этого несчастного человека. Может быть, сестры проговорились, а может, кто-то разобрал корявую латынь в карточке, но все знали - дела Гены плохи. Очень плохи. Его внутренности пожирала злокачественная опухоль – рак. Он буквально таял на глазах. Кто мог ему помочь? Потому и морщился Карелин – ему очень не нравились ситуации, когда он чувствовал себя бессильным. Тем не менее, он ободряюще хлопнул Гену по колену и ласково улыбнулся:
- Конечно! Конечно, Гена. Я скажу Михаилу Васильевичу, что у вас обострение. Но вы на обходе не забудьте ему напомнить…
Он ожидал, что Гена кивнет и вернется на свою кровать, но тот почему-то отрицательно замотал головой и хлюпнул носом. Едва сдерживая клокочущее рыдание, он напряженно проговорил:
- Нет, Аркадьич. Доктор на меня рукой махнул.
Андрей пересел к мужичку ближе и обнял его за плечи.
- Ну что ты, что ты! Михаил Васильевич никогда в беде не оставит! Вот увидишь…
- Нет!- Гена зло сжал кулаки.- Нет. Это ты увидишь. Меня выпишут. Сегодня. Чтобы я сдох. Где-нибудь. Не здесь. Не здесь, понял?- последние слова он уже выкрикнул. Губы и руки у него тряслись, глаза были полны слез.
Карелин растерялся. Он молча притиснул Гену плотнее к себе, но тот вывернулся и вскочил на ноги. Закричал, завизжал в истерике!
- Батюшка говорил, но я не верил! Правильно не верил! Ты такая же тварь! Как и все! Ты сдохнешь! Сдохнешь, падла! Я сдохну, но и ты! Ты – тоже! Ты даже не пытался! Не пытался…
Гена закрыл лицо руками и заплакал как ребенок, горько и безутешно. Ища хоть какой-то поддержки, Андрюха просительно обвел взглядом палату, но все дружно отворачивались от него, прятали глаза. Тогда он встал вслед за Геной, так же, как и тот, сжал кулаки, и, изо всех сил стараясь говорить спокойно, спросил громко и отчетливо:
- Кто-то может мне объяснить, что происходит?
В ответ – молчание. Кто-то набычась сопит, кто-то разглядывает потолок, но – молчат. Карелин попытался сменить тактику – обратился к тому, кто был ближе всех:
- Степаныч! Степаныч, я же вижу – вы не читаете. Просто так – прячетесь за книгой…
Степаныч на мгновение выглянул из-за обложки и тут же юркнул назад.
- А что – я? Что – я-то? Я и не понял, из-за чего у вас крик…- и, стараясь придать голосу максимальную сердитость, принялся вдруг строго выговаривать:
- Обход уж давно, доктор вот-вот в палату войдет, а они горланят, будто в пивнухе! Это просто хулиганство, как хотите! Здесь, между прочим, все люди больные, всем покой нужен, а где – покой? Ты, Гена, что по кроватям скачешь, что на свою не ляжешь? Что с глупостями пристаешь? А вы, Андрей Аркадьевич, потакаете, я гляжу! Потакаете! И знаете, я уж давно вам собираюсь сказать…- но тут дверь распахнулась, в палату стремительно вошли Михаил Васильевич и старшая сестра Таня. Степаныч мгновенно заткнулся.
Глава пятая, в которой начинаются чудеса.
Обход прошел без каких-либо эксцессов, спокойно и по-рабочему. У кровати Гены доктор задержался совсем недолго. Улыбнулся ему ласково, похлопал по руке:
- Ну что, домой собираетесь? Пора, пора. Надоела уж, поди, больничная каша, казенщина эта… То ли дело – дома! У двора можно посидеть, с мужиками покалякать… Вы ко мне часиков в одиннадцать зайдите - я все оформлю, назначения напишу. Хорошо?
Гена хмуро кивнул.
- Вот и славненько!..- и направился к следующей кровати.
С Андреем обошелся быстрым дежурным осмотром:
- Жалобы есть? Нет? Хорошо,- и ушел. К себе, как надеялся Андрей, не пригласил.
« Ну и ладно»,- думал Карелин,- «Тоже мне, светило медицинское… Надо же, Гена прав оказался! Выписывают его без зазрения совести. Жалко мужика, не больно еще и старый…»
По своему обыкновению он перевернулся на живот и спрятал лицо в ладонях.
«Жалко, а что толку? Всех не пережалеешь. Эх, люди, как жрать охота! Интересно, дождусь завтрака, или прямо сейчас подохну с голодухи? А некоторые ничего питаются, прилично…»,- он воровато выглянул в щелочку между пальцами, посмотрел на деловито шевелящихся возле тумбочек пациентов. Вон Еремин, солидный мужчина в «фирмовом» тренировочном костюме, сервирует себе «стол» не спеша, со смаком. Расстелил на тумбочке фольгу, раскладывает свежие помидоры, домашние котлеты, тонко резаную колбаску, даже отсюда видно – ах, дорогая! Еремин торгует в райцентре мясом, скупая его за бесценок в окрестных селах. Кому-кому, а уж Еремину-то сам Бог велел кушать колбаску только самую-самую.
Или вон – Зотов Иван Захарович, известный в поселке по кличке «Ваня-Нос». К нему ходят по два раза на дню: утром дочка, вечером жена:
- Что тебе принести, сладенький? Хочешь, чахохбили сделаю? Или люля-кебаб – мне баранинки свеженькой принесли. Или…
А он:
- Да ну… Неохота. Голубцов, что ли, сделай. И не бери мне сок в картонках - травишь меня? Бери только импортный – в стекле.
Ну-у-у! Ваня Зотов! Еще бы ему не носили! Когда-то давно возил он начальника райотдела милиции, потом стал старшим автоинспектором. С этого момента посыпал на голову супруги его, Зинаиды Степановны, хотя и мелкий, но все же золотой дождичек. В свое время, когда замуж за него шла, чего только не наслушалась! Как смеялись над ней подруги, как родственники срамили! Считался Ваня уличным дурачком, недоумком. Учился плохо, на вопросы всегда невпопад отвечал. А поди ж ты! Эвон кем стал. Сейчас ему никто вопрос задать не решится. Вопросы теперь он задает. Остальные отвечают. Карелину, конечно, Ваня-Нос по барабану. У него транспорта нету и не будет никогда. Но слушает он, что про Зотова другие рассказывают, и диву дается. Прикидывает ситуацию к себе – стерпел бы? И уверенно отвечает – нет, не стерпел. Развернулся бы, да и врезал по лоснящейся харе. И пусть потом хоть расстреливают.
Но пока не грозит старшему автоинспектору от клиента по фейсу схлопотать. Потому как на асфальт он не скоро пастись выйдет. А может, и вовсе уже не выйдет. После операции колодой лежал, сейчас вот до туалета самостоятельно доползает, и то - слава Богу. На месте Ивана Захаровича Андрюха вовсе бы старался не жрать – ужасно неудобно, наверное, со шлангом, вшитым в пупок, с прицепленной к нему бутылкой, усаживаться на унитазе. Но Захарыч жрет, жрет спокойно и с явным аппетитом, и даже по чавканью слышно, что о будущих неудобствах не задумывается.
Не в силах выносить вид жующего Зотова, Андрей отвернулся. С обратной стороны Андрюхиной кровати картина была не столь вопиющая, ее можно было воспринимать без желудочных судорог и обильного слюноотделения. Тут собрался народец простой, подстать самому Карелину. Все сельские жители, крестьяне. К кому раз в неделю из села приезжают, к кому совсем не ездят. Оттого и еда у них попроще – дешевенькие сосиски, плавленый сырок, чаек, карамельки да печенюжки, купленные в соседнем ларьке. Гена, как и Андрюха, возле тумбочки не хлопочет – ждет, когда на завтрак в столовую позовут. Заметил, что Карелин на него смотрит, еще больше насупился и отвернулся, буквально уткнувшись носом в стенку. Андрей почувствовал угрызения совести. Хоть и не понял, из-за чего Гена на него взъелся, но догадывался, что причина этому есть. И причина серьезная, не придуманная. А потому, помешкав минутку, встал и направился к гениной кровати – отношения выяснять. Осторожно тронул беднягу за плечо, тот зябко поежился, но не обернулся. Андрею стало неловко. Стараясь не глядеть на окружающих, тихо попросил:
- Может, выйдем? Потолкуем?
Не глядя на Карелина, Гена свесил ноги на пол, нащупал шлепки, тяжело поднялся, подхватил болтающийся пузырек и зашмыгал к двери. Андрей вышел следом. Добравшись до «курилки», Гена осторожно уселся, достал мятую пачку «Примы», при виде которой Андрей непроизвольно вздрогнул, трясущимися руками прикурил и принялся ожесточенно выдувать огромные облака удивительно вонючего дыма. Карелин сел рядом, закуривать не стал. Показал на «Приму», зажатую у Гены в кулаке, прищурился:
- Значит, сигареты ты ему давал…
Гена кивнул.
- Сегодня ночью. Так?
Гена поднял на него красные кроличьи глаза и снова кивнул.
- И беседа у вас была. Была ведь?
Как ни старался Андрюха говорить ровно и спокойно, но на последней фразе голос предательски дрогнул и съехал в хрипоту. Гена сплюнул на пол, утер рукавом мокрый рот.
- Была…
Андрюха, закаменев, ждал продолжения, но его не последовало. Гена высосал сигаретину до сантиметрового бычка, щелчком послал окурок в урну и поднялся. Набравшись наглости, Андрюха преградил ему дорогу.
- Гена… Скажи! Ради всего святого… Я ничего не понимаю…
Мужичок устало поглядел в андрюхины глаза и скривил рот:
- Не понимаешь…
Карелин попытался схватить его за руку, но тот решительно вырвался:
- Не лапай!
Андрей чуть не плакал.
- Но ты же знаешь! Я вижу – знаешь! Скажи!
Гена снова запсиховал. У него задергалась вся правая половина лица, руки затряслись – едва пузырек не выронил.
- Я скажу! Я тебе скажу, сука! Я ночью слышал, как ты батюшку гнобил, что – не так? Ты ж последнюю мою надежду убил, понимаешь? Меня сегодня выкинут на улицу подыхать, а ты!..
Идущая мимо сестра с накрытым белой салфеткой лотком испуганно шарахнулась от них в сторону, едва не споткнулась. Андрей торопливо прикрыл генкин рот ладонью, тот зло ударил его по руке.
- Батюшка говорил – «Веруй»! В кого веровать – в тебя, мать-перемать? Ты ж людей скотами считаешь, что – не так? Самый умный, самый правильный! А мы тебе – пустое место! Прочь от меня, выродок! Дай помереть спокойно…
Безбожно лязгая зубами, Карелин едва нашел в себе силы не заорать, не запсиховать с Геной за компанию. По-прежнему преграждая мужичку дорогу, он упорно повторил:
- Гена, скажи! Скажи - о чем тебе батюшка говорил? Почему ты должен в меня верить? Зачем?
Гена вдруг моментально успокоился. Некоторое время он недоверчиво разглядывал Карелина, будто впервые его встретил, наконец губы его раскиселились и он всхлипнул.
- Ты притворяешься… Ты притворяешься, что не знаешь…
- Не знаю, Гена! Вот те крест, не знаю!- он неумело перекрестился, перепутав правое и левое плечо, но Гена, кажется, этого не заметил. Долго,- секунд десять,- глядел Андрею в глаза, потом потянулся к его уху. Андрей с готовностью ухо подставил.
- Батюшка сказал,- зашипел Гена, захлебываясь слюной,- сказал, что ты можешь меня исцелить! Сразу и надолго! Что если ты мне захочешь помочь,- по-настоящему захочешь!- то поможешь. А больше, он сказал, мне никто не поможет. Только ты. А ты не захотел. Вот. А потом он взял мои сигареты и разбудил тебя. А сам ушел. А я – за тобою следом! И все слышал. Если бы ты с батюшкой по-людски говорил, он бы тебе все объяснил, но ты выпендривался. Ты всегда выпендриваешься, никогда по-простому не скажешь… И я понял! Я понял!
- Что ты понял?- пробормотал Карелин заледеневшими губами,- Что?
- Что ты мне не поможешь! Даже если все это правда, все равно – не поможешь! Ты только притворяешься хорошим и добрым, а на самом деле любишь только одного себя! И больше – никого! Но я пытался… Я все равно пытался тебя просить. А ты…
- Извини. Я попробую.
Карелин произнес это просто и искренне. Настолько просто и настолько искренне, что Гена широко распахнул глаза и задержал дыхание. Ему очень хотелось верить Андрею, очень! И Андрей, почувствовав это, заговорил горячо и быстро - он боялся, что эфемерная ниточка, связавшая их во что-то целое, порвется, и исправить это будет уже невозможно!
- Я не знаю как, но я попробую! Я попробую, Гена, честное слово! Если батюшка сказал тебе «Веруй!», то ты верь! Верь, пожалуйста! И я верить буду. Буду! Главное, ты верь…
Они еще некоторое время шептались, попеременно делали большие глаза, размахивали и широко разводили руками, но эта неслышная их беседа на ссору уже не походила и ничьего внимания не привлекала. Потому никто не заметил, как два мужика воровато прокрались в помещение, где хранились старые матрасы и тихонько притворили за собой дверь. По коридору тем временем топала толпа пациентов, направлявшихся на завтрак в столовую. Но Гена и Карелин, одинаково потрясенные своим открытием, про еду напрочь забыли. В тусклом свете пыльной лампы-сороковки Андрей, повоевав немного с тяжелыми, пропахшими больницей, матрасами, освободил на полу достаточно места, чтобы уложить обнаженного Гену. Сам присел на корточках рядом. Прикрыв глаза, осторожно повел пальцами по брюшине пациента, изо всех сил стараясь сосредоточиться на ощущениях. В глазах прыгали разноцветные шары, змеились замысловатые линии, но при попытке увидеть, разглядеть что-то конкретное, все мгновенно падало в липкую черноту.
Карелин до крови прикусил губу – «Не выходит! Черт! Черт!»
Он мысленно сосчитал до десяти, немножко успокоился и попробовал еще раз. «Гена говорил – расслабиться и поверить. Поверить! Ему Серафим дал инструкции гораздо подробнее, чем мне… Меня только расплатами пугал, блин… Вместо того, чтобы по делу объяснить! Тьфу, ё!..»
Снова пришлось открыть глаза и даже немного потрясти головой, чтобы выгнать глупые лишние мысли. «Так. Еще раз. Ни о чем не думаем. Ни о чем! Раз, два, три… Смотрим кончиками пальцев…» Андрюхины пальцы поползли по покрывшейся уже мурашками генкиной шкуре, в прикрытых глазах поплыл цветной хаос, в ушах зазвенело. Совершенно спокойно, даже отрешенно, он понял, что ВИДИТ. Теперь главное – удержать это состояние, не сорваться в эмоции, смотреть максимально бесстрастно, стараясь понять и разобраться. Вот трубка, нырнувшая в Генкино чрево и изогнувшаяся прихотливой петлей, обходящей жировые ткани и спайки… Куда она идет? «Вот куда. Вшита прямо в сфинктер. Потому что сфинктер уже не может работать – весь в гадких наростах-метастазах. Где еще метастазы?» Чтобы удобнее было искать, Андрей выделил чужеродные ткани тревожно-красным цветом. Если бы это было допустимо, он бы ужаснулся их количеству. Но ужасаться было нельзя. Нужно было работать. Карелин начал работать. Влезть в ДНК-код каждой взбесившейся клетки и запретить ей делиться он не мог,- клеток было безумно много,- потому работал с небольшими их группами: разрушал ядра, но оставлял лизосомы и митохондрии – чтобы клетки гибли не сразу. Если их просто уничтожить, Генкина иммунная система наверняка не справится с такой нагрузкой, мужик погибнет от общего сепсиса...
Первые главы повести -целитель-
© Copyright: Александр Борисов, 2005
Свидетельство о публикации №205111300183
Свидетельство о публикации №205111300183
Рецензии
Нет, Александр, эти реалистичные картины медицины не для меня, за ними я не вижу даже слова. С уважением, Ольга
Бевза Ольга 01.06.2009 18:42 • Заявить о нарушении
Бевза Ольга 01.06.2009 18:42 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.