Жмот

 
   До недавнего времени Курочкин чувствовал себя человеком. Но вот, тут и там из него стал выпирать Жмот. Курочкин не на шутку встревожился:
– Что происходит? – все чаще стал задавать он себе этот вопрос. И действительно, беспокоится ему было о чем: во-первых, он себя более уже не ощущал человеком. Жмот выдавливал из него все человеческое с неутомимой быстротой и наглостью. Во-вторых, его стало не на шутку раздражать эта возня в его организме. Баталии происходили часами, и Курочкин, уже порядком измученный этим обстоятельством, молил только о скорейшей развязке...
– Боже! Да, когда все это кончится! – восклицал Курочкин и хватался в очередной раз за голову…
 Но, тем не менее, чем больше проходило времени, тем Жмот занимал Курочкина все больше и больше. Он разрастался с неумолимой скоростью, и вскоре занял собою всю печень. За печенью решилась судьба и селезенки, затем желудка, почек, и кишечника и даже ушей несчастного, которые, в общем-то, являлись частями тела Курочкина явно второстепенными, как говорят – не жизненно важные, но факт остается фактом: и уши Курочкина уже давно принадлежали этому прожорливому чудовищу.
– Я тебе покажу! С раннего утра говорил Курочкину Жмот и начинал свою кропотливую и трудную работу.
 Этот монстр разъедал внутренности Курочкина с поспешностью хищника и, в конце концов, стал фактически им. То есть, он, Курочкин, еще как-то сохранял свою добрую и непосредственную сущность, но уже где-то в глубине, в далеких дебрях себя.
 – Прощай я! – хотелось прокричать Курочкину всему миру, — но Курочкина уже не было.
То, что Курочкин изменился, заметили все. Как-то вечером, например, свою догадку высказал ему его сын, Павел. Он так и сказал Курочкину об этом, и сказал вполне откровенно:
– Отец!—процедил он, как приговор,– ты можешь думать обо мне что угодно, но ты – Жмот.
Курочкин внимательно посмотрел на сына…
 – Таких, как ты, – продолжил Павел,– я даже никогда и не видывал.
Образовалась пауза. Сын молча ждал оправдания от отца: чувствовалось, что ему хотелось, чтобы отец разуверил его, убедил в обратном, оставил хоть какой-то шанс на сомнение. И Курочкин этим воспользовался.
 – Может, тебе это показалось? – произнес он в ответ. Но Павел замотал головой.
– Это на самом деле так,– подтвердил он, и Курочкин смолк.
Действительно, Жмот Курочкина стал столь очевиден не только самому Курочкину, но и его близким. Он вспомнил Светлану, женщину, которая была с ним все последнее время, ведь и она с некоторых пор стала к нему присматриваться:
– Ты стал другим, – как-то сказала она ему, и Курочкин вздрогнул.
– Ну вот и она, — пронеслось в голове Курочкина, но Светлана на этом не остановилась: я боюсь, – продолжила она, как бы моя догадка не подтвердилась, я думаю,– ты стал Жмотом.
 Курочкин пристально посмотрел на Светлану. А она в свою очередь также пристально смотрела в глаза Курочкину:
– Ты знаешь,– и не думала заканчивать она этот разговор ,– я думаю, что это самое страшное, что может произойти с человеком.
– Почему?– уже как бы признавая ее правоту, осмелился спросить Курочкин.
 – Да потому! —тотчас же отпарировала Светлана.
– Понимаешь, – начала она развивать свою мысль, Жмот для женщины, в принципе, не так уж и опасен, даже если он и поразил ее органы, как саркома, как какая-нибудь еще гадина, но женщина – она все равно женщина, она остается ей, не смотря ни на что! А что касается этого Жмота, то он как бы уже сидит в ней, вроде прививки, с детства,…
 –  Как это с детства,– ничего не понимал Курочкин.
– А так, с детства. И даже не с детства, а, считай, с самого своего рождения, этот Жмот уже в ней, в каждой женщине, сидит и ничем себя внешне не выдает. И она, т о есть, женщина как-бы уже давно свыклась. Она всю жизнь носит в себе этого Жмота, и, возможно, не подозревает об этом. Даже когда он начинает в ней разрастаться, то все равно ничего внешне не происходит, его как бы и нет. А все только потому, что женщина, если она настоящая, научилась прятать его под свою сущность, то есть такая как-бы она у нее и действительно.
 – Вот это да! –решил наконец прервать монолог Курочкин, – а может ты здесь немного того… ну сама понимаешь…
– Это ты – «ПОНИМАЕШЬ» , а я – знаю. Я в этом деле немного разбираюсь. Теперь послушай меня, внимательно:
 – Когда этот Жмот попадает в органы мужчин, или мужчины , то дело совсем обстоит не так, не так как с женщиной: эта сволочь сидеть у него спокойно не будет. Она начинает поглощать собою один орган за другим, пока не изгрызет его всего, полностью.
 – Интересно,– отводя взгляд в сторону,– заключил Курочкин…
 – Не интересно, а страшно, даже очень, говорю тебе – страшно, особенно когда этот Жмот с женщиной. Сам по себе — бог с ним. Жмот он и есть жмот, а вот с женщиной – жмот вообще нетерпим.
–  И что же такого в нем нетерпимого? – с издевкой спросил Курочкин. Ему все хотелось затянуть эту тему, ибо с каждым Светланиным словом он узнавал о себе все больше и больше.
 – Да все! Понимаешь, все! – не сдерживая себя, отпарировала Светлана. От походки до речей, и что бы он ни говорил, как бы не старался себя преподнести с лучшей, не жлобской своей стороны, это чудовище из него так и прет. Вы-пи-ра-ет,– отчетливо, по слогам процедила Светлана,– как живот у беременной женщины. 
При этих словах Курочкину невольно пришли на память ощущения, которые его тревожили изо дня в день все это последнее время. И действительно, все, что рассказывала Светлана о Жмоте, подтверждало ее знакомство с ним.
 – Но откуда? – машинально пронеслось в голове Курочкина,– когда она могла так хорошо его узнать, этого Жмота, общаться с ним, и судя по ее знаниям, довольно-таки долго. Курочкин все старался выстроить некую цепь, логическую зависимость, но любопытство к настолько интересной для него информации не позволило ему сконцентрироваться на этом занимательном деле…
– Ну и что дальше?– поторопил он после паузы Светлану, так как она тоже сосредоточилась на своих мыслях и было видно, что была поглощена полностью воспоминаниями…
– А дальше… дальше… дальше то,– выстрелила из себя последнее слово рассказчица, – что ты, Курочкин, тоже — Жмот. К тому же не просто Жмот, а приличный, знаешь этакий маститый Жмотище, – и Светлана закрыла лицо руками.
      Между Курочкиным и Светланой образовалась долгая пауза. И собеседники почувствовали себя довольно-таки неловко. Сам Курочкин был почти полностью обескуражен услышанным, а Светлана, эта прозорливая, как оказалась, женщина, как сидела, прикрывая лицо руками, так и продолжала сидеть. Было видно, что эти слова дались ей нелегко, и она была намерена скорее перейти к развязке.
 – Почему?…почему ты так определила? – пытался все еще переубедить ее Курочкин и по-своему, как ему казалось, успокоить…
 Но Светлана твердо стояла на своем:
–  Да потому, – вновь выстрелила она в ответ и было видно, что последний вопрос Курочкина только распалил ее еще больше.
 – Просто я знаю, догадалась. У меня уже раз так было. И это самое страшное. Понимаешь: было, и прошло. Как в песне, Курочкин, ты слышишь… в песне, –старалась пошутить Светлана, но по ее отрешенному взгляду, который она приняла после этих слов, было видно, что шутка эта имеет под собою очень большую и далеко запрятанную тайну.
        После разговора со Светланой, Курочкин долго не находил себе места: неужели она права? Ведь по ее словам Жмот – это страшно. Хотя, он смутно понимал почему:
Живут же подобные, и причем, живут долго и счастливо. Он вспомнил Василия, своего приятеля из далекой Тверской глубинки, и ему сразу же стали ясны его последние намеки относительно перемен, произошедших с ним. Василий также произнес однажды слово «Жмот», но Курочкин тогда только отшутился, не придал этому никакого значения. А зря. Теперь он очень сожалел об этом: может, тогда было еще не поздно. Не поздно задавить этого гада в себе, задавить, пока он еще не разросся, не обрел должную силу, аппетит… Но кто бы мог знать? Василий же только намекнул, подсказал мне о нем. Возможно, это нужно было сделать более настойчиво. Не высказываться обиняками. А теперь…
Теперь он сидел и смотрел на Светлану, а она молчала. Сидела и молчала, словно судьба ей преподнесла еще один, на этот раз решающий, удар по ее женской, быстро тающей жизни.
 – Не переживай ,– хотел было выдавить из себя Курочкин. Но было уже поздно. Что-то цепкое и острое вцепилось в его горло изнутри, и он обмяк.
 Когда он очнулся, Светланы уже не было. Дверцы комнаты скрипели от не весть откуда взявшегося сквозняка, а солнечные лучики осеннего неяркого солнца, как никогда, высвечивали всю затхлость и неухоженность его холостяцкого жилища.
 Сознание к Курочкину возвращалось медленно и трудно, невыносимо болела голова и, то и дело, подташнивало. Наконец Курочкин решительно прошел в ванную и сунул два пальца в рот. В унитаз тотчас же хлынула обильная, с кровавыми сгустками блевотина. Курочкин дернул керамиковую ручку унитаза и струя воды быстро поглотила его содержимое.
– Вот и все, – подумал Курочкин, глядя на тающий водоворот. Он еще раз дернул керамическую ручку и на секунду, другую закрыл глаза. Перед глазами стояла Светлана.
– Да, все, – еще раз подумал Курочкин и нащупал щеколду. Щеколда не поддавалась…