Ремонт

Они приходят каждые выходные. Старшего зовут Вася. Вася обладает двумя несомненными драгоценностями: выдающимся носом цвета перезрелого баклажана и талантом класть дубовый паркет. Младший – Колян, субтильный юноша, обоняющий мир органом гораздо меньших размеров, нежели его старший товарищ и коллега. Кроме того, нос Коляна отливается свежей, словно бы только вчера нанесенной старательным художником синевой, оттенка точь в точь как цвет мундиров курсантов летного училища. Паркет Колян кладет гораздо хуже, чем Вася, но все в его внешнем виде, в палитре и архитектуре его нескладного образа говорит за то, что в нем есть початки будущего одновременно и Гая Юлия Цезаря и Суворова и Кутузова по части ремонта, решительного и беспринципного полководца над бригадой чахлых таджиков или молдаван, под энергичным руководством которого, в будущем они смогут творить настоящие чудеса, способные затмить славу гламурного Запада и сказочного Востока; и все это будет происходить всего на каких-то десяти сотках, десяти сотках – способных потрясти мирок Рублево-Успенского шоссе, диктуя отсюда рецепты успеха и достатка всей России.
Однако это далекое будущее, а сейчас Вася и Колян приходят каждые выходные. Первым делом они деликатно мнутся в прихожей, переобуваясь и переодеваясь в рабочие спецовки, под предлогом того, чтобы не нести грязь в комнаты и, безвозвратно пачкая наши вещи, непредусмотрительно висящие там, где им и положено висеть. Следом парочка стремительно минует ванну, в которой, истекая злобой и слюной вот уже третьи подряд субботу и воскресенье, по настоятельной просьбе рабочих, заперт Наполеон, наш домашний пес породы пудель. Наконец, перешагнув порог комнаты, которую мы по недомыслию и наивности с месяц тому назад решили подвергнуть капитальному ремонту, Вася с Коляном наглухо запирают за собой дверь и исчезают из поля нашего зрения и контроля. О том, что там происходит в последующие восемь томительных часов, мы можем только догадываться по изредка доносящимся шумам. Тревожно маясь по оставшимся квадратным метрам жилплощади, доставшейся нам в порядке очередности когда-то давным давно, еще в доисторические времена верховенства в нашей стране научного марксизма, как единственной и самый верной политической доктрины, и, следовательно, дорогой нам еще и как память о двадцати прожитых в ожидании получения отдельной квартиры годах, мы как можем, приободряем друг в друге веру, так свойственную всем неискоренимо бывшим советским людям, что любые перемены к лучшему.
И страшно и весело делается нам, когда мы слышим протяжное пение электродрели, стук молотка, хруст и доселе любимых, с мясом, с газетой «Правда» 1989 года выпуска, отдираемых от стен обоев. В ванной сходит с ума Наполеон, в припадке бессильного остервенения бросающийся на дверь, с тем же пустым упорством, с каким французы атаковали батарею Раевского в 1812 году. Трещит отдираемый от пола линолеум, в бессрочную ссылку на ближайшую свалку уже отправлен пружинистый диван, уютно прилегши на котором Наполеон так любил смотреть вечерние сериалы, вдребезги разбита тещина лампа – подарок на нашу свадьбу, упокой господи душы их обоих: и тещи и лампы, и нам тоже, становится мучительно жаль старых вещей. Лишенные материальной оболочки, они исторгли духов, что, незримо бороздя под потолком, ворошат в нас лучшие, самые светлые и чистые воспоминания безвозвратно ушедших лет. Но, следом за этой, неверной минутой душевного раскаяний, нас беспричинно захлестывает волна оптимизма, томительного ожидания ренессанса старой, и, по правде говоря, очень неудобной для жилья «двушки». Что-то там, мастерит Вася, сосредоточенно хлюпая перезрелым баклажаном? Что-то перепачканный в краске Колян, оседлавший стремянку, наносит кистью и валиком? Ближе к вечеру, когда поток вдохновения в обоих поиссякает, таящий малиновые от перенапряжения глаза под козыркем черной бейсболки с надписью «Калифорния», Колян мчится в ближайший минимаркет. Инициативу старшего – бутылку кефира приправленную «Столичной», под нехитрую закуску оба спешно уделывают, как им кажется, скрывая от нас механизм задействования внутренних резервов, и с новой силой принимаются за дело: клеить, мазать, вкручивать.
Передвигаясь на цыпочках, чтобы не мешать творцам творить, мы с женой, удостоверившись, что алкоголь с пользой оплодотворил Васю и Коляна, и процесс ремонта не будет остановлен ни на секунду, уходим на прогулку. Мы направляемся в парк, чтобы сообща, обходя обнесенные снегом дорожки и тропинки, унять предвкушение чуда. А еще, мы идем в парк для того, чтобы на лицах случайных прохожих, влюбленных пар, и стариков, отдыхающих на скамеечках после большой и напряженной трудовой жизни, читать одно и тоже: радость бытия, омраченного лишь мелкими и временными бытовыми трудностями. Счастливые, мы не замечаем, как подступает вечер, и до самых сумерек приветливо раскланиваемся со знакомыми и не знакомыми людьми.
Дома нас терпеливо поджидают Вася и Колян; отработав смену, они уже переоделись и деликатно пьют чай на кухне, осторожно прихлебывая из блюдец. Комната готова. Пол, по фирменному рецепту Васи уложен вечным, дубовым паркетом. Новые обои на стенах бескрайне зеленеют, и в этой упоительной дали нежно колышется щемящая васильковая синь, в которую так приятно окунуться с головой после окончания трудового дня. В самом углу уютно трещит камин, в котором революционный красный тих и кроток, словно уснувший на новенькой подстилке в противоположном конце комнаты Наполеончик. Венчает комнату струящаяся желтым сусальным светом хрустальная люстра, мирно покоящаяся под небесно-голубым потолком.
Смахнув невольно набежавшую на глаза слезу, я, достаю из заднего кармана брюк кожаный кошелек, отсчитываю Вася и Коляну несколько хрустящих зеленых ассигнаций, и, в одном широком, беспричинном порыве, звонко целую обоих в мрачно поджатые губы. От неожиданности мужики стремительно краснеют, низко кланяются в ответ, бормоча себе под нос что-то вроде: «Благодарствуем барин, разве мы когда подведем? Что жа, и мы чай люди, понимаем, когда к нам по-божецки …» и, все еще не разгибаясь, задом отступая к дверям, навсегда уходят в морозную московскую ночь.