Будут новые плыть пароходы

©
Судьба иной раз выписывает такие неожиданные восьмерки, что просто диву даешься. Но в этих неожиданностях, наверное, и есть вся прелесть жизни...
В лето теперь уже далекого 97-го нежданно-негаданно довелось мне побывать в милом моему сердцу Приангарье. Очередной жизненный вираж забросил меня в медвежий угол со звонким названием Пинчуга (лесная обитель лесорубов, рыбаков и вольных стрелков). В этих местах, если хотите, до сих пор в реке рыба водится, несмотря ни на что.
И именно отсюда в свое время, семнадцатилетним юнцом, увез меня из этих мест белоснежный теплоход "ВТ- 72" вниз по Ангаре, в большую, как мне тогда казалось, жизнь надолго.
Именно здесь много лет назад я ловил себя на повышенном интересе к географическим картам и убеждался, что в своих картографических путешествиях настойчиво заползаю в район Северного Ледовитого океана. В те времена мои представления о Крайнем Севере и о Севере вообще были основаны на каких-то детских впечатлениях от наследия 50-60-х. Все казалось очень романтичным. Книги, песни и черно-белые фильмы про комсомольцев с горящими глазами, строящих новую жизнь.
Наверное, в те годы все на Севере так и было, как в книгах, песнях и фильмах. Времена изменились, и те немногие, кто по разным причинам остался на Севере, вспоминают не о романтике ударных пятилеток. Любят они рассказать о длинных северных рублях, и как летали в Москву на выходные, чтобы прокутить зарплату в «Праге» или «Арагви».
В настоящее время на Севере нет ни комсомольцев, ни пятилеток. Длинные северные рубли кое-где остались. Только получают их в основном наемные рабочие из ближнего и дальнего зарубежья.
Такая вот романтика.
Да и мне теперь доподлинно известно, что постулат: "Жизнь на севере собачья, но работа в этих местах достойна настоящего мужчины”, вполне соответствует истине.
 С тех пор минуло немало лет. Давно уже нет того белого теплохода. Его сменила юркая "Заря", скользящая по речной глади на воздушной подушке, а таежную глушь, чуточку не дотянувшись до Великой реки, рассекла стальная магистраль. И хотя живу я в большом городе, тянет меня порою в эти места настолько, что мне остается только сожалеть об отсутствии в этот таежный край прямого авиарейса из моего города.
 Но более всего нравится мне забираться в низовье Ангары по железной дороге. Когда от станции Решоты поезд поворачивает на север, (а идет он от Красноярска всего одну ночь), ход сбавляется до трамвайного, поезд уже не катится, а шагает по шпалам. В темноте слышны родные, но чуточку, подзабытые названия - Манзя, Богучаны, Пинчуга, сна как не бывало, даже если еду в купе. Я начинаю волноваться, возвращаясь в прошлое.
Время, в обычном нашем представлении, на железной дороге не имеет никакого смысла. Здесь нет дня и ночи. А потому поезд, свернув с Транссиба, останавливается у каждого столба, собирая в сибирской ночи моих горластых и напористых земляков. Вагон то и дело оглашается перекликающимися, словно в лесу голосами, лаская слух, страдающего на верхней полке, бродяги севера. Нет не зря все же говорят, что родной воздух, родная (ангарская) речь, словно ласковое слово матери, врачуют душу. Чувствуется, что та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли в эти края наши предки три с половиной века назад, живет здесь и поныне. И хотя мы никогда не видели этих самых предков, но само наше существование является достаточно веским доказательством того, что они когда-то жили и жили не зря.
Вообще мой экспресс оказался не без странностей. С вечера забыли включить свет. Затем тут же выключили.
За окнами вагона, в сумраке летней ночи мелькают сосново-лиственничные массивы. Изредка блеснет случайный огонек. Что бы там ни было, а лес я любил. Отец-плотник привил мне уважение к простодушной мудрости дерева. Поэтому при своей профессии лесного инженера я не любил лесозаготовки с их атмосферой разгрома, перемолотой гусеницами и сапогами молодой поросли, с их ненасытным планом.
Видно поэтому у меня сложилось впечатление, что лес, являясь частью природы, мстит за свое уничтожение не только пагубными изменениями климата, обмелением рек, но и хаосом в действиях человека.
Сибирская тайга и бразильская сельва всегда считались легкими планеты, видимо их она и бережет.
Так уж получилось, что крутой ангарский берег стал последним приютом моему отцу - строителю по профессии, проехавшему страну от Белоруссии до Сахалина, строившего на Белом море и в Керчи, но в конце 60-х ангарские просторы приворожили его, и он остался здесь навсегда…
 Все тоньше становятся незримые нити, связывающие меня с этими местами, но осталась в поселке со звонким названием Пинчуга мать-старушка, ежедневно проверяющая почтовый ящик….
Утром проводник долго и исступленно стучал в дверь: «Открывайте, вам через 10 минут сходить!» Я в ужасе вскочил, начал цеплять на себя одежду, хватать вещи. Но тут вернулся проводник. Зрение у него, судя по всему, не меньше минус 6, но он видимо так не считает и очков не носит. «Извините, я время и купе перепутал. Сейчас только 5 утра, вам еще ехать и ехать, а я думал.… В общем, извините». Я опять было прилег. Но через полчаса железнодорожный стюард явился вновь и с олимпийским спокойствием начал пылесосить в коридоре пол. Но разве эти изыски нашего ненавязчивого сервиса могли что-то испортить, да нет, конечно! Этот «экспресс» местного разлива, с достоинством английского лорда перешагивая через шпалы, возвращал меня к истокам: вез меня на МАЛУЮ РОДИНУ!