Все могут короли. 2. 7-2. 9

-7-

Бывали моменты, когда Эмиль откровенно наслаждался своим Даром. С годами он начинал видеть в нем все больше и больше выгод для себя. Вот, например, как бы он мог незаметно покидать по вечерам дворец, если бы не умение отводить глаза с помощью короткой магической формулы? Даже в поздние вечерние часы дворцовые переходы кишели людьми, и Эмиля, благодаря его заметному росту и крупной фигуре, легко могли узнать даже в платье простого горожанина.
Другое дело - в городе. За пределами дворца мало кто знал, как выглядит император, и он мог наслаждаться свободой и делать, что хочется. А последнее весьма немаловажно, если ты - император, и по рукам и ногам связан традициями, правилами, законами и всем остальным в том же духе, не говоря уже о пресловутом бремени власти. С утра до ночи Эмиля окружали какие-то люди, все они что-то хотели от него, и у него не было и минутки, чтобы побыть наедине с самим собой. Но уж если выдавалась ночь, когда он мог быть сам себе хозяином, он старался использовать этот шанс, если только не слишком уставал от дел. Немногочисленные приближенные, знающие об этих ночных прогулках, не одобряли его поведения и тихо роптали про себя. Но, разумеется, выговаривать вслух почти никто не смел.
Сегодняшней ночью предстояло совместить собственные интересы и интересы империи. Эмиль намеревался нанести визит главе гильдии Фекса в Эдесе.
Братство Фекса интересовало его давно, но до сих пор он никак не мог улучить момента, чтобы завязать в нем знакомства. Это была прелюбопытная организация с двойным дном. Верхний "слой" ее деятельности лежал на поверхности, был открыт и доступен для всех. К Фексу приходили купцы, лавочники и прочий торговый люд - в основном, чтобы просить об удаче в сделках и о безопасных переходах караванов. Фекс вообще покровительствовал всем делам, которые касались денег. Но он был и ночной бог, и его покровительством пользовались так же воры, бродяги и авантюристы. Об этом не говорили вслух, и мало кто знал о сумеречной стороне гильдии Фекса. Мало кто даже мог предположить, что у воров имеется своя собственная гильдия. Эмиль не только предполагал - он знал наверняка.
Он никогда не пытался пресечь воровскую деятельность, полагая это делом городской стражи. Ему самому существование таинственной гильдии было даже на руку, он планировал извлечь из нее всю возможную пользу. Братья Фекса могли стать прекрасными осведомителями; кроме того, Эмиля весьма интересовал способ, с помощью которого храмы Фекса по всему материку поддерживали между собой связь. Он был наслышан о скорости, с которой по всей гильдии разносились самые свежие новости. Если эти сведения были правдивы, значит, способ сообщения сумеречных братьев был очень эффективен, и его стоило взять на вооружение.
Однако, надо было еще постараться, чтобы сумеречные братья захотели сотрудничать и раскрыть свои секреты. И Эмиль собирался заняться этим делом лично.
За полчаса до полуночи он покинул дворец. На нем было простое поношенное платье, и его легко можно было принять за загулявшего матроса с торгового судна. Оружия он с собой не носил, полностью полагаясь на свой Дар.
Осенняя ночь была сырой и промозглой, по улицам сеял мелкий противный дождичек. Эмиль, все еще укрытый своим заклинанием, широким шагом удалялся прочь от дворца. Он направлялся прямиком в храм Фекса.
Холодный ветер заставлял его сутулиться сильнее обычного; ежась под его порывами, Эмиль жалел, что не оделся теплее. Впрочем, долго разгуливать по улицам он сегодня не собирался.
Двери храма были не заперты, только лишь прикрыты, чтобы не выстуживать помещение. Эмиль тихо вошел внутрь и оказался в пустой полутемной зале, освещенной лишь светом нескольких свечей, горящих за алтарем, под огромным барельефом с изображением бегущего лиса. При таком освещении лис казался почти живым: он подергивал ушами и кончиком хвоста и переступал с лапы на лапу. Эмилю пришлось на секунду зажмуриться, чтобы отогнать наваждение, а когда он открыл глаза, то перед ним стоял долговязый человек в сером облачении жреца. На лицо его свешивался капюшон. От неожиданности Эмиль отступил на шаг назад.
- Доброй ночи, господин, - проговорил служитель Фекса очень тихо, почти прошелестел. - Вы хотите помолиться? Сожалею, но сейчас не совсем подходящее время. Но, если у вас какая-то особая нужда, я мог бы...
- Да, у меня особая нужда, - ответил Эмиль, тоже невольно понижая голос, но все равно его слова рокотом отдались по пустому залу. - Я хотел бы видеть вашего гильдмастера.
Жрец остро взглянул на него - глаза сверкнули из-под капюшона, - и спросил скептически:
- Ночью?
- Я слышал, - в тон ему отозвался Эмиль, - что ваша братия ведет преимущественно ночной образ жизни.
- Ночью наши братья, как и все честные люди, спят. Господин гильдмастер не принимает посетителей так поздно, - долговязый подумал и добавил: - Он вообще не принимает никого, кому не назначал встречу.
- А если мне назначена встреча?
- А она вам назначена? - служитель Фекса уже не скрывал усмешки.
- Нет, - честно сказал Эмиль. - Но гильдмастера я все-таки хотел бы увидеть. У меня к нему важный разговор.
Можно было бы не терять время на всю эту болтовню, а сразу приступить к непосредственной ментальной обработке собеседника. В этом случае Эмиль уже через пять минут был бы препровожден к гильдмастеру, уж в этом он не сомневался. Но это было бы слишком уж просто, Эмиль обычно приберегал подобные приемы под конец, когда другого способа убедить человека не оставалось. Зачем упускать случай лишний раз показать, что ты и без ментальной магии чего-то стоишь? Косвенное воздействие голосом, жестами и взглядами производило на людей не меньшее, а большее впечатление, чем прямое ментальное давление.
- Я не настаиваю, чтобы вы провели меня к нему немедленно, - продолжал он, проникновенно глядя собеседнику в глаза (было это нелегко, поскольку глаза затенял капюшон). - Передайте ему мою просьбу о встрече и, я уверен, он сам выйдет ко мне.
- Он вас знает? - с кислой улыбкой спросил долговязый. - Я передам ему вашу просьбу. О ком мне сообщить господину гильдмастеру?
- Передайте, что его желает видеть Барден.
Короткая пауза, затем жрец расхохотался, уже не стараясь казаться вежливым. Капюшон его съехал на затылок, открывая ничем не примечательное сероватое лицо с некрасивым носом.
- Император Барден? А почему не сам старик Фекс? Ах, молодой господин, да вы шутник!
С полминуты Эмиль слушал его смех, равнодушно посматривая по сторонам, потом ему надоело. Никаких знаков власти у него при себе не было, и убедить жреца в том, что он действительно тот, кем назвался, он мог одним-единственным способом. Он чуть повернул голову и глянул на долговязого в упор. Смех перешел в судорожный кашель, служитель Фекса сначала побелел, потом посерел и рефлекторным движением поднес руку к горлу. Глаза его широко раскрылись, он не мог отвести взгляд от Эмиля, хотя и явно пытался это сделать.
- Вот так, - спокойно сказал Эмиль. - Не пугайтесь, я не собираюсь причинять вам боль. У вас перехватило горло? Сейчас это пройдет, когда вы откашляетесь.
- Ва... ва... ваше вели... - он задыхался, жадно глотал воздух, давился им и никак не мог остановить кашель. Его лицо начало багроветь.
Эмиль досадливо поморщился. Похоже, что он не рассчитал силы, или оппонент оказался слишком уж хлипким. Так или иначе, но уже небольшое (даже можно сказать - мягкое) ментальное воздействие оказалось для него серьезным испытанием.
Надо было как-то исправлять ситуацию. Эмиль подошел вплотную к жрецу, взял его обеими руками за плечи приблизил свое лицо к его. Жрец затрясся под его руками, как в припадке, и сделал еще несколько глубоких судорожным вздохов, после чего на некоторое время вообще как будто перестал дышать. Зато кашель прекратился, а лицо его стало медленно бледнеть, начиная с кончика носа. Эмиль внимательно наблюдал за происходящими изменениями, и когда счел, что жрец оклемался достаточно, отпустил его и снова отступил назад. Теперь жрец смотрел на него со смесью благоговения и ужаса.
- Так вы доложите обо мне своему гильдмастеру, - спокойно сказал Эмиль.
Служитель Фекса часто закивал, развернулся и быстро удалился, спотыкаясь на каждом шагу. В ожидании его возвращения Эмиль, от нечего делать, пошел вдоль стен, разглядывая фрески. Фрески были старинные и очень красивые, за много лет их краски ничуть не поблекли. Как видно, над ними трудился большой мастер. Особенно Эмилю понравилась картина, изображавшая знаменитое состязание Гесинды и Рондры, судьей на котором выступал Фекс.
Он не успел завершить полный круг, когда вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Чей-то взгляд неотрывно сверлил спину. Эмиль обернулся, обвел глазами зал, но никого не увидел. Ему не примерещилось, в этом он был уверен. В подобных вещах он никогда не ошибался.
Тревоги он не испытывал. Раньше, в юности, он очень нервничал, когда его разглядывали, но теперь он уже к этому привык. Оказалось, что к всеобщему вниманию привыкнуть даже вовсе не трудно. Поэтому он спокойно повернулся обратно к фреске и продолжил ею любоваться.
- Ваше величество любит живопись?
Голос раздался прямо за спиной, причем шагов Эмиль не слышал. Он не спеша обернулся и встретился взглядом с черными глазами остроносого мужчины. На мужчине было черное длинное одеяние с глухим воротом. Его однообразие нарушал только кулон в виде лисьей морды, болтающийся на длинной цепочке на уровне живота. В руках у мужчины была лампа. Он спокойно смотрел на Эмиля, чуть склонив к плечу седую голову.
- Этим фрескам, полагаю, не менее ста лет, - сказал Эмиль.
- Все двести, ваше величество, все двести. Я, признаюсь, удивлен. Никогда не слышал, чтобы о вас говорили как о ценителе искусства.
- Вы правы, я не очень-то хорошо в этом разбираюсь. Но росписи, действительно, прекрасны.
Какой странный получается разговор, подумал Эмиль. Он знает, кто я, а я знаю, кто он, и тем не менее мы стоим посреди ночи в храме и мирно беседуем о старинной живописи, как будто нам больше не о чем поговорить.
- Я польщен и удивлен в равной степени, - продолжил седой гильдмастер. - Никак не ожидал увидеть вас в моем храме... да еще в такой неурочный час. И я должен извиниться за своего подопечного. Он вел себя не слишком почтительно. Простите его - он не признал вас.
Едва заметным наклоном головы Эмиль дал понять, что принимает извинение. Он не отрывал взгляд от лица гильдмастера, а тот, в свою очередь, внимательно и пристально изучал его лицо. Глаза его выражали исключительно сдержанное любопытство.
- Вы так молоды... - проговорил гильдмастер тихо. - Простите, ваше величество, я только хотел сказать, что... что ваши дела, известные мне, заставляют думать о вас как о человеке гораздо более зрелом. Да, власть вынуждает взрослеть человека быстрее. Вы очень похожи на вашего деда, ваше величество, - вдруг добавил он.
- Многие находят это.
- И немудрено. Но, позвольте, - спохватился гильдмастер. - Ведь вы, должно быть, пришли по делу, а я болтаю о пустяках. Позвольте пригласить вас туда, где мы сможет побеседовать без помех.

Ранее Эмилю не приходилось заходить в храмах дальше алтарной части, если не считать эдесского храма Гесинды, который он излазил вдоль и поперек, выясняя его пригодность для своих целей. И храм Фекса поразил его воображение. Нельзя было и заподозрить, что за алтарем скрывается такое множество длинных извилистых коридоров - настоящий лабиринт, уходящий, судя наклону пола, под землю! И отделаны все коридоры были так, что великолепие императорского дворца блекло по сравнению с ними. Эмиль только крутил головой, принимая все увиденное на заметку. Он не сомневался, что гильдмастер демонстрирует ему все это богатство намерено. Странно, что он не боится зависти императора. Или хитрый жрец знает о нем достаточно, чтобы этой зависти не опасаться?
- Вот здесь нам будет удобно, ваше величество. Присаживайтесь, прошу вас.
Гильдмастер остановился в маленькой комнате, обстановка которой была выдержана в пышном варварском стиле. Мебели здесь не было вообще, а на полы были набросаны пестрые ковры и подушки, на которых и предполагалось сидеть. Коврами были завешены и стены. Все убранство в целом создавало ощущение шатра южных кочевников.
- Уютно тут у вас, - сказал Эмиль, опускаясь на подушки и озираясь по сторонам.
- Спасибо, ваше величество, - гильдмастер сел напротив и поставил лампу на пол рядом собой. - Я рад, что вам нравится.
- Вы бывали в южных странах?
- Приходилось. Хотите вина или сладостей?
- Благодарю, ничего не надо.
- Тогда, я к вашим услугам. О, простите, я ведь до сих пор не представился! Мое имя - Ахенар, и я гильдмастер гильдии Фекса в Эдесе... как вы, вероятно, уже догадались.
- Разумеется... Господин Ахенар, вы говорили, что наслышаны обо мне и о моих делах. Значит, вы должны знать, что я люблю действовать напрямую, без намеков и обходных маневров.
- Ваше величество славится своей прямотой, - едва заметно улыбнулся Ахенар. - Хотя, признаться, я не совсем понимаю, как можно удержаться на троне, избегая закулисных игр.
- Можно. Я, как видите, удерживаюсь и неплохо себя при этом чувствую. Так вот, господин Ахенар, я пришел поговорить с вами о деятельности вашей гильдии.
Гильдмастер изобразил на лице удивление.
- А в чем дело? Мы исправно платим налоги в казну, и...
- Я уже сказал, что не люблю намеков, - оборвал его Эмиль. - Давайте напрямую. Меня интересуют некоторые аспекты деятельности вашей гильдии, а именно - ваша агентурная сеть.
Ахенар снова тонко улыбнулся и развел руками.
- Я слышал, ваше величество, что ваша разведка поставлена просто превосходно. Так чем можем помочь вам мы, скромные торговцы?
- Вы играете с огнем, господин Ахенар, - тяжело проговорил Эмиль, глядя на собеседника в упор. В глазах его вспыхивали недобрые желтые огоньки. - Вы отлично знаете, что я имею в виду не торговую сторону вашей гильдии.
- Я знаю, что вы слишком много знаете, - ответил Ахенар, не меняя тона. - Кажется, вы прекрасно осведомлены обо всем... и без нашего участия. Право, я не знаю, чем мы можем быть вам полезны. Но я готов рассмотреть ваши предложения.
- Предложение у меня одно. Я хочу, чтобы ваши люди поработали на империю, - без обиняков заявил Эмиль. - У вас имеется прекрасно налаженная система связи, а я хочу быть в курсе всего, что происходит в моей империи. Видите, я даже не пытаюсь выспрашивать у вас, как именно действует ваша система. Пусть ваши тайны остаются с вами. Я только хочу, чтобы все новости от ваших людей стекались лично ко мне и к моим доверенным людям.
Ахенар стал серьезен и долго молчал, прежде чем снова заговорить.
- На самом деле, вы хотите немалого, ваше величество. Начать с того, что, даже если я решусь дать вам согласие, я не смогу говорить за всю гильдию. Ведь она не ограничивается Эдесом или даже Касот. Нужно согласие других старших.
- Это уже ваша забота - получить согласие.
- Все это очень серьезная работа, ваше величество. Потребуется время и... и я, признаться, не вижу, что наша гильдия выиграет, если мы согласился выполнить вашу просьбу.
Эмиль улыбнулся ему недоброй улыбкой. Ему все было ясно. Ахенар прекрасно сознавал всю полноту своей власти. Сознавал он и то, что очень нужен императору. И поэтому намеревался выторговать для своей гильдии и для себя лично как можно больше выгод.
- Ваши храмы не выжгут каленым железом по всему королевству, - сказал Эмиль, глядя ему в лицо. - Этого достаточно?
- Угрожаете, ваше величество? - Ахенар поджал губы и ответил ему таким же прямым взглядом.
- Нет. Предупреждаю. Знаете, не люблю бросаться пустыми угрозами. Изничтожить Сумеречную гильдию - вполне в моей власти. Вам всем придется бросить ваши великолепные богатства и, как минимум, убраться из Касот. Налегке. И, полагаю, братья Гесинды охотно помогут мне очистить государство от скверны...
- Братья Гесинды... - пробормотал Ахенар. - Их слишком мало.
- Но у них есть сила. Подумайте, господин Ахенар, зачем вам терять все и становиться изгнанником вместо того, чтобы согласиться оказать мне маленькую услугу? Ведь вам ничего это не стоит. В конце концов, до сих пор в вашу деятельность никто особенно не вмешивался - и не будет вмешиваться впредь, если только вы будете держаться в определенных рамках, разумеется.
- Почему вы уговариваете меня, - медленно проговорил Ахенар, - вместо того, чтобы просто воспользоваться вашей силой и приказать? Говорят, вы прекрасно умеете ломать людей.
- Правильно говорят, - спокойно сказал Эмиль. - Умею - но не люблю. Предпочитаю договариваться по-доброму. И, знаете, обычно хватает моего врожденного обаяния и красноречия, чтобы переубедить человека. Жаль только, что иногда терпения мне не достает...
- По-доброму... - повторил Ахенар и выдавил из себя кривую усмешку. - Это вы называете по-доброму? Вы действуете очень уж круто, ваше величество. У вас очень жесткие методы.
- Вы еще не видели жестких методов, господин гильдмастер.
- Да, полагаю, не видел... - Ахенар замолчал, прикрыв глаза. Потом пристально взглянул на Эмиля и вдруг спросил: - Правду ли говорят, ваше величество, что это вы убили своего старшего брата?
Одну долгую минуту глава эдеской гильдии Фекса был уверен, что, задав этот вопрос, он подписал себе смертный приговор. Император тяжело смотрел на него в упор, и его лицо не выражало ровным счетом ничего. Потом он как бы с неохотой разомкнул свои мягко очерченные, совсем мальчишеские губы и спросил равнодушно:
- А вы как думаете?..

Во дворец Эмиль возвращался под утро, уставший, но довольный собою. Беседа с Ахенаром, в общем, удалась, и уже это подняло ему настроение. После нее он заглянул еще в одно веселое местечко, где не бывал уже давно. Там его знали как мелкопоместного дворянчика, спустившего свое состояние в карты. Эмиль предпочел бы другую легенду: например, ему больше импонировало сыграть матроса с торгового судна, но его могли выдать слишком ухоженные и слишком белые для простолюдина руки - даже упражнения с мечом не могли испортить их форму и сделать их достаточно грубыми, а всегда ходить в перчатках было невозможно по ряду причин.
Никто из приближенных Эмиля даже предположить не мог, что он бывает в подобных местах. Узнай они, испытанный ими шок был бы, пожалуй, слишком велик, хотя Эмиль не делал, в общем, ничего такого, за что он мог бы испытывать стыд.
К рассвету он был хоть и немного навеселе, но все же не забыл накинуть на себя заклинание отвода глаз. Дворец просыпался, и он не хотел попадаться на глаза слугам в подобном виде.
В коридорах еще было темно. У ведущей в его личные апартаменты двери Эмиль вдруг запнулся обо что-то и едва удержал равновесие. Похоже было, что кто-то расположился на ночевку прямо перед его спальней.
- Кто тут? - он отступил на шаг, вглядываясь в темноту.
- Это я, ваше величество, - раздался в ответ молодой, чуть осипший голос, по которому он сразу узнал Альберта. Темная масса зашевелилась перед ним, вытягиваясь и принимая очертания человеческой фигуры.
- Какого беса ты тут делаешь?
- Несчастье, ваше величество! - взволнованно ответил Альберт. - Я хотел известить вас сразу, но вас не было... я вас ждал... Пойдемте скорее!
- Да что случилось?! Говори толком, Борон тебя побери! - хмель выветрился из головы, как будто Эмиль не пил вина вовсе.
- Ваша... ваша невеста... - Альберт с длинным всхлипом втянул в себя воздух. - Она, кажется, умирает.


-8-

При появлении императора сиделка, тихая неприметная женщина, встала, поклонилась и мягкими неслышными шагами вышла в соседнюю комнату.
Туве лежала, вытянувшись в струнку, укрытая по грудь покрывалом. Багряный цвет его зловеще подчеркивал ее неестественную бледность. Дышала Туве редко и неглубоко; ее выпростанные поверх покрывала прозрачные голубовато-белые руки были туго перебинтованы до локтей.
Затаив дыхание и закусив губы, Альберт наблюдал за императором. Тот стоял у ложа невесты, губы его были плотно сжаты, брови - сдвинуты. Больше никак эмоции на его лице не проявлялись. Но хорошо знавшему его Альберту и этих немногочисленных признаков было достаточно, чтобы с уверенностью сказать: император в бешенстве и с трудом сдерживает сильные чувства.
- Как это случилось? - глухо спросил император, не оборачиваясь. - Я же приказал, чтобы с нее не спускали глаз ни днем, ни ночью! Куда смотрели ее служанки?
- Они все уснули, - ответил Альберт, размышляя, в какой форме выльется на этот раз гнев Бардена и на чью голову обрушится. - Девушки сами не понимают, как это случилось. Думаю, они просто очень устали, ваше величество.
- Устали... Дорого же им обойдется этот сон! - зловеще сказал император и повернулся к Альберту. Теперь стало видно, что под глазами у него залегли тени - следствие бессонной и, очевидно, весьма деятельной ночи. Сам Барден по ночам времени на сон не терял. - Что говорят лекари?
- Говорят, что принцесса Туве потеряла много крови. Очень много. Еша, одна из служанок, говорит, что ее нашли буквально плавающей в луже крови. Она ведь располосовала себе обе руки до локтей, ваше величество...
Император отошел от кровати и, сгорбившись, тяжело оперся кулаками о хрупкий туалетный столик Туве. На столике царил идеальный порядок, как будто никто и никогда не пользовался им.
- Еще что-нибудь они говорят?
- Да, - тихо сказал Альберт. - Они не знают, будет ли она жить.
- Пр-роклятые без-здельники, - сквозь зубы сказал Барден, добавил несколько невнятных ругательств, и снова подошел к кровати. Похоже было, что он в растерянности, и это было на него совсем не похоже. Случая, чтобы император не знал, что ему делать, Альберт припомнить не мог.
Наклонившись вперед, Барден взял Туве за руки, и стоял так с минуту, глядя на нее сверху вниз. Потом покачал головой и выпрямился.
- Проклятый дар, - сказал он мрачно. - Ничего я не умею!
Альберт совсем не разбирался в магии, но догадывался, о чем думает сейчас император. Магия была частью его души, частью его личности, но лечить ею он не умел. А некоторые другие магики, даже более слабые, чем он, умели. И он сейчас размышлял, имеет ли смысл обратиться за помощью к такому магику или нет. Даже Альберт понимал, что сделать больше, чем уже сделали братья Перайны, едва ли возможно. Никакая магия не вернет кровь в тело Туве. Королевна знала, что делала, когда резала руки позолоченными ножницами для рукоделия, и не рассчитала только, что найдут ее раньше, чем она успеет умереть. А вот почему она это сделала... На этот счет у Альберта имелось свое, вполне определенное мнение, которым он с императором делиться не спешил. Впрочем, император был не глуп и наверняка понимал причины поступка Туве лучше, чем кто бы то ни было.
- Нам остается только ждать, ваше величество, - молчание становилось невыносимым, и Альберт рискнул прервать размышления Бардена. - И надеяться, что Перайна будет к нам милостива.
- Да... - император повернул к нему лицо, но взгляд его был обращен куда-то внутрь себя. - А скажи мне, наш Вернер когда-нибудь разговаривал с Туве?
Альберт удивился.
- Н-нет, - сказал он не слишком уверенно. - Во всяком случае, я ничего не знаю об этом, и никогда не видел, чтобы они разговаривали. А почему вы спрашиваете?
- Да нет, это я так... ничего.
Император продолжал хмуриться, и это было нехорошо. Хмурое лицо императора предвещало неприятности для множества людей из его окружения. Впрочем, трудно было ожидать от него веселого и спокойного расположения духа в настоящих обстоятельствах.
- Ваше величество, - вновь осторожно заговорил Альберт. - Свадьбу, вероятно, придется отменить или хотя бы отложить. Будут ли какие-нибудь распоряжения по этому поводу?
- Нет, - сказал император. - Свадьба состоится в назначенный день. Если, конечно, Туве останется жива, - добавил он.
- Но, ваше величество! Это неразумно! И... и жестоко! - не выдержал Альберт.
Император оскалился.
- Я прекрасно обойдусь без твоих упреков и поучений, - тяжело сказал он. - Со свадьбой тянуть нельзя.
Нет, временами Альберт совсем не понимал своего императора. Неужто он полагает, что, сделав северную королевну своей женой, он отобьет у нее охоту свести счеты с жизнью? При том, что предстоящий брак ее явно не радует, и на счастливую невесту она не похожа. Это было ясно даже Альберту.
- Разумеется, об этом... несчастном случае не должен узнать никто за стенами дворца, - сказал император, понизив голос. - И вы с Вернером проследите за этим.
- Слушаюсь, ваше величество, - без энтузиазма ответил Альберт.
- Да и во дворце - чем меньше людей будет знать, тем лучше. Где служанки Туве? Боюсь, они начнут много болтать.
- Девушки не знают касотского и кое-как объясняются на всеобщем. Я не думаю, что они кому-нибудь разболтают. К тому же, они очень напуганы.
- Что-то ты за них очень уж заступаешься. Приглянулась тебе, что ли, какая-то из них? - без улыбки, мрачно спросил император. - Кажется, они хорошенькие?
Альберт вспыхнул.
- Ваше величество! Я... я не потому. Просто мне их жаль. Они не виноваты в том, что случилось.
- В этом мы еще разберемся - виноваты или нет. Что до жалости, то советую тебе забыть это слово. Так где эти девчонки?
- Я услал их всех отсюда, - ответил Альберт. Ему было не по себе. Он, действительно, жалел служанок Туве и боялся, что император накажет их слишком сурово. Случившееся несчастье было, конечно, ужасно, но бедные девочки не так уж и виноваты. Им тяжело бодрствовать всю ночь, присматривая за своей госпожой. Но императору этого не объяснить. Он не понимает и не прощает человеческих слабостей никому. Уж он-то давно забыл слово "жалость", если только знал его когда-то.
- Я отправил их вниз, к остальным слугам, - неохотно продолжил Альберт, повинуясь требовательному взору императора. - Честно говоря, от них тут было очень много шума. Они плакали и голосили так, что в ушах звенело.
- Ладно, - после короткого раздумья сказал император. - Полагаю, сейчас они невменяемы. Когда успокоятся, узнай, кто именно из них должен был сидеть с Туве сегодня ночью. Если они будут запираться и врать, сообщи мне, я сам ими займусь. И вообще докладывай обо всем, что касается Туве, ясно? Я буду в кабинете.
Император утомленно потер лоб и направился к выходу. Альберт молча посмотрел ему в спину и подумал, что спина эта безо всякого доспеха имеет совершенно гранитный и непробиваемый вид. Интересно знать, если на свете вещь, которая смогла бы своей тяжестью согнуть ее?

Несколько дней Альберт видел императора исключительно мельком и обменивался с ним короткими фразами почти на бегу. Барден поручил ему следить за выздоровлением Туве и позаботиться о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Сам он постоянно был в разъездах, и сопровождал его Вернер. Был император мрачен, но спокоен, и даже о состоянии здоровья невесты расспрашивал вполне равнодушным голосом. Или какие-то другие заботы поглотили его, или же он просто хорошо скрывал свою тревогу на людях.
Альберт превратился в сиделку при северной королевне, даже ночевал в ее спальне, рядом с ее постелью. Придворный лекарь, который пользовал больную, решил обратить себе на пользу его неотлучное присутствие и сделал из него своего подручного, не стесняясь гонять с поручениями императорского адъютанта. Альберт скрипел зубами, но выполнял его приказания.
Выздоровление Туве затягивалось, слишком уж много крови она потеряла. Несколько дней она не приходила в сознание, находясь на грани жизни и смерти, и придворный лекарь поддерживал в ней жизнь, вливая ей в рот целебные настои из трав. Когда королевна, наконец, пришла в себя, ей понадобилось некоторое время на то, чтобы осознать, что она жива. Осознав же это, она разразилась бурными рыданиями, которые сильно напугали ее сиделку и Альберта. Рыдала она беззвучно, но горько и так страшно, что сердце в груди стыло. Альберту немедленно захотелось, что император увидел это. Возможно, вид отчаяния несчастной девушки заставил бы его хоть немного смягчиться. Поэтому, рассказывая об этом при первом же удобном случае императору, Альберт не жалел красок. Его рассказ произвел на Бардена странное впечатление: император сдвинул брови и изо всех сил стиснул кулаки, как будто старался сдержать бурлящий в груди гнев.
- Она и теперь плачет? - спросил он глухо.
- Нет, принцесса быстро успокоилась. К тому же, эта вспышка отняла у нее много сил, а она и так очень слаба. Вы хотите ее увидеть, ваше величество?
Император покачал головой.
- Нет смысла, - странно ответил он после долгого молчания и не стал расспрашивать дальше.
Иногда - очень редко - случалось так, что Альберт оставался с Туве наедине. Тогда он пытался с ней разговаривать. Невыносимо было смотреть на ее прекрасное и измученное лицо, обтянутое прозрачно-белой кожей, и оставаться равнодушным. Не зная толком, что говорить, и не в силах молчать, Альберт начинал нести какую-то чушь об осенних ветрах, опавшей листве и тяжелых тучах - обо всем, чего королевна не могла видеть, оставаясь в постели. Туве не обращала на его болтовню никакого внимания. Лежала неподвижно, вперив взор в нависающий над ней полог кровати. Альберту подумалось даже, что в царстве Борона ей, пожалуй, было бы лучше, чем здесь. Все равно в ней не осталось никакой воли к жизни. Или, может быть, это следствие ее умственной неполноценности, о которой Альберту приходилось слышать ранее? Так или иначе, Альберт не понимал, почему император так страстно желал эту девушку себе в супруги. Или, возможно, "страстно" было не то слово, которое годилось применять по отношению к императору. Правильнее было бы сказать, что он желал ее со всей присущей ему мрачной яростью. Но и это определение не решало вопрос "почему". Неужто он, в самом деле, любит ее? Подумать страшно... чтобы император - и любил кого-нибудь? Эта мысль заставила Альберта поежиться. Бедная Туве! Альберт сам любил императора, но он не хотел бы испытать на себе тяжесть императорской любви. Это было бы все равно как обнаружить, что тебя любит морской утес, или грозовая туча, или дикий ураган. Такое чувство могло только разрушить или убить. Лучше уж броситься головой вниз со скалы... или вот, как эта несчастная, располосовать себе вены.
И ведь императору ничего не стоило облегчить ее муки. Раз уж она была так нужна ему, он мог бы вложить в ее душу хоть немного тепла и привязанности к нему. Разве им обоим не стало бы легче?.. Невозможно было поверить, что страдания Туве оставляют императора совершенно равнодушным.

Когда стало ясно, что жизнь королевны вне опасности, Альберт смог заняться другим поручением. Следовало расспросить девушек-служанок, которые временно перебрались на нижний этаж, в комнаты для слуг. К госпоже их пока не допускали, а усадили за шитье и штопку. Альберт распорядился привести их наверх, в маленькую комнату, которая открывала галерею комнат, занимаемых скаанской принцессой.
Служанки были гораздо младше своей госпожи. В сущности, все они были еще совсем юными девочками, лет шестнадцати, а то и пятнадцати. Перед Альбертом они страшно робели, не смели даже поднять на него глаза и прятали руки под передниками. У них были очень хорошенькие, хотя и совершенно простенькие мордашки. Девчонки были похожи друг на друга, как сестры, и Альберт не сразу различил, кто из них Еша, кто - Брита, а кто - Ольвен. Еша была повыше и пощекастее остальных девушек, и в этом состояло, пожалуй, единственное различие в их внешности.
- Еша, - обратился к ней Альберт, стараясь выговаривать медленно и четко слова всеобщего языка. - Я знаю, что это ты нашла госпожу в ту ночь, когда... когда с ней произошло несчастье. Расскажи мне как можно подробнее, что ты видела и слышала.
К его удивлению, вместо ответа девушка бухнулась перед ним на колени, вцепилась в его руку и принялась неистово целовать ее. При этом она что-то быстро и неразборчиво выкрикивала плачущим голосом. От неожиданности Альберт попятился от нее, но Еша не отпускала его и поползла вслед за ним на коленках.
- Да тише ты! - вскипев, прикрикнул на нее Альберт. - Говори помедленнее, во имя Фируна!
То ли слова Альберта произвели впечатление, то ли упоминание Повелителя Зимы Фируна, которого очень почитали в Скаане, но речь Еши стала немного разборчивее. Слова всеобщего языка она коверкала самым ужасным образом, и вдобавок мешала их со скаанскими словами, но все же кое-что Альберт сумел понять. Еша просила не наказывать ее слишком строго, и - главное! - не говорить об ее вине "молодому королю", потому что он даже слушать ее не будет, а убьет на месте, одним взглядом убьет, это она точно знает, уж такие страшные у него глаза, цветом как расплавленное золото, и жгутся так же! Пусть лучше молодой господин сам накажет ее, как хочет! Она все, все готова делать, чтобы загладить свою вину! Пусть он выпорет ее или отправит на самые тяжелые работы, только пусть не говорит своему королю!
Выслушав весь этот бред, Альберт только плюнул с досады. Девчонки здорово боялись Бардена: наслушавшись причитаний Еши, Брита с Ольвен тоже ударились в слезы, и от их пронзительных голосов у Альберта звенело в ушах. Альберт немедленно рассвирепел и отцепил от себя, наконец, Ешу.
- Императору нет до вас никакого дела! - сказал он громко и зло. Конечно, это было вранье, но иначе служанок было не успокоить. - Он не собирается вас убивать! У него есть дела поважнее! Так что утихните, немедленно. А то я сам вас высеку, дуры вы этакие.
Девушки примолкли, но толку от них все равно было не добиться. Они начинали плакать всякий раз, когда вспоминали, что из-за их нерадивости госпожа оказалась на пороге смерти. А поскольку вспоминали они об этом каждые пять минут, слезы текли неостановимым потоком. Это могло вывести из себя кого угодно, и Альберт твердо решил, что ни за что не отправит их к Бардену для личного разговора, даже если сам ничего не разузнает. Император, с его нетерпеливым нравом, и впрямь еще прибьет их на месте.
После нескольких часов перемежаемых плачем разговоров Альберт знал немногим больше, чем до этого. Он узнал, что девушки очень сильно любили свою госпожу и очень жалели ее. Вряд ли Туве произнесла хоть слово жалобы, но служанки были не слепые и все видели. Очень они боялись, что госпожа, голубушка, захочет лишить себя жизни, только чтобы избавиться от нежеланного жениха, и внимательно присматривали за ней, стараясь не оставлять ее одну. Но, увы, не доглядели. Еша устроилась караулить ее ночью, и даже взялась за вязание, чтобы скоротать время до утра. Как ее сморил сон, она и сама понять не могла. Ей казалось, что и не спала она, только вдруг как будто кто-то толкнул ее в бок, и она открыла глаза. Она лежала головой на столе - Еша показала, как именно, - свеча погасла, а неоконченное вязание лежало на коленях. В комнате было темно, и Еше вдруг стало страшно-страшно, даже сердце на минутку остановилось. Второпях она зажгла свечу и - ужас! - увидела, что госпожа лежит на полу у постели, и под ней растекается темная вязкая лужа, и разметавшиеся косы ее испачканы этим чем-то темным и вязким, и одежда, и руки тоже. Увидев все это, Еша подняла крик, разбудила двух других служанок, и они немедленно побежали за лекарем.
Все это Альберт уже знал. Ему было удивительно, как ловко Туве выбрала момент. Неужели она ночь за ночью подкарауливала момент, когда служанку сморит сон? И как тихо она двигалась, так что никто ничего не услышал!.. И почему она не осталась ждать смерти в постели, почему предпочла холодный каменный пол? Альберт не думал, что она упала внезапно. Смерть, которую выбрала для себя Туве, не была быстрой, и жизнь уходила из тела по капле, давая время подготовиться к вступлению в царство Борона.
Но на эти вопросы служанки ответить не могли. Сбивчивый рассказ Еши вновь перешел в рыдания и неразборчивые просьбы не говорить об ее вине молодому королю, а так же настойчивые расспросы, когда ей можно будет вновь вернуться к служению любимой госпоже. Альберт ответил, что не знает, и поспешно отослал девушек обратно вниз. У него уже болела голова от их плаксивых голосов и бесконечных потоков слез. За то время, пока Еша целовала его руки, она умудрилась промочить насквозь полу его упелянда. Альберт подумал, что никогда в жизни не видел столько слез сразу. Ему было жаль девушек, видно было, что горе их искренно, но надо же хоть как-то держать себя в руках!..

К счастью для Еши и ее подруг, император как будто забыл о них и не спрашивал о них Альберта. А тот и не напоминал. Ему вовсе не хотелось, чтобы на хорошенькие, светловолосые и глупенькие головки скаанских служанок обрушились молнии императорского гнева. Впрочем, императору было явно не до них. Он беспрерывно носился между Эдесом и Хиллоо, бывшей столицей Скаанского королевства, улаживая бесконечные дела, причем телепорт сменялся бешеной скачкой по схваченным первыми заморозками дорогам. Трудно сказать, сколько магических сил потратил Барден на эти перемещения и скольких лошадей загнал. Сопровождавший его во всех путешествиях Вернер спал с лица и выглядел совершенно измученным, но император как будто не замечал этого. Сам он разве что побледнел немного, вот и все. Вернер же как-то пожаловался Альберту, что император его гоняет в хвост и в гриву, как будто вымещает на нем злость или мстит за что-то. И вообще император вдруг очень переменился к нему, причем ни с того, ни с сего. Альберту тут же вспомнился странный вопрос Бардена насчет Вернера и Туве, но он промолчал. Не хотелось расстраивать и без того замороченного друга.
Альберт подозревал, что большую часть всех этих неотложных и страшно важных дел Барден сам для себя выдумывает, только чтобы занять себя и прогнать тревогу за Туве, а по возможности, вообще забыть про нее на какое-то время. Это было весьма похоже на правду. За время болезни невесты он навестил ее лишь однажды, в день, когда лекарь разрешил ей встать, наконец, с кровати. Разрешением этим Туве воспользовалась на удивление охотно, как будто только и ждала его. Альберт удивился: он полагал, что никаких желаний и стремлений у нее не осталось, все ей безразлично, и она существует только потому, что иначе нельзя.
Это была новость, которую Бардену следовало знать. К императору был отправлен слуга, который вернулся через полчаса и сообщил Альберту, что император сейчас во дворце, но занят, и сможет придти только к вечеру. Альберт снова удивился, ожидая, что Барден примет новость к сведению, и не более того.
В ожидании императора Альберт прошел в спальню (обычно он проводил время в самой первой, "придверной" комнате, где раньше располагались служанки), посмотреть, как чувствует себя Туве. Королевна, бледная и безмолвная, неподвижно сидела у окна, а напротив нее на низенькой скамеечке устроилась сиделка, склонившаяся над пяльцами. Лучи осеннего солнца освещали лицо Туве, и она казалась существом, лишенным плоти и сотворенным, пожалуй, из одного лишь воздуха и солнечного света. У Альберта захватило дух при виде этой небесной красоты. В этот момент он как никогда понимал Бардена. Обладать подобной женщиной - это должно быть что-то совершенно особенное.
- Ваше высочество, - почтительно обратился Альберт к девушке, чуть склонившись к ней. Она не повернула головы, но он продолжал: - Ваше высочество, как вы себя чувствуете сегодня? Не правда ли, прекрасный день? Чудесная погода стоит, и еще лучше станет, когда ляжет снег...
Туве чуть вздрогнула, и Альберт понял, что сболтнул лишнее. Вот болван! Ведь для нее снег, должно быть, неотрывно связан со свадьбой!.. Он поспешил переменить тему.
- Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания, ваше высочество? Я готов исполнить все, что вы ни пожелаете.
Она вдруг повернула голову и пристально взглянула на него. Это было так неожиданно, что Альберт задохнулся, когда светлые глаза королевны встретились с его глазами. Он не мог припомнить, чтобы она смотрела на него когда-либо ранее.
- Все, что ни пожелаю? - спросила она так тихо, что голос ее легко было принять за дуновение ветра. - Все-все?..
Альберт не нашелся, что ответить. Одна мысль заслонила все остальные: северная королевна заговорила! До сих пор никто не слышал от нее ни единого слова. Если бы вдруг заговорил камень или, допустим, дерево, эффект был тот же. Сиделка, полностью погруженная в свое рукоделие и даже не замечавшая Альберта, выронила пяльцы, вскинула голову и уставилась на Туве, вытаращив глаза и приоткрыв рот. Вид у нее при этом стал исключительно глупый.
- Вы никогда не сделаете того, что я желаю, - так же тихо проговорила Туве, оставив без внимания реакцию сиделки и Альберта, и вновь горделиво отвернула голову на высокой шее и устремила равнодушный взор за окно.

Барден появился поздно вечером. По углам комнаты загустела тьма, ее с трудом разгонял свет лампы, которую Альберт пристроил на столе рядом с собой. Сам он полулежал на длинной скамье, для удобства бросив на ее сиденье толстое стеганое одеяло, и дремал. Появление императора нарушило его сон. Шаги Бардена были бесшумны, но тень, скользнувшая по лицу Альберта в тот момент, когда огромная фигура императора на секунду заслонила от него свет, разбудила его. Альберт быстро спустил ноги на пол, но Барден сделал в его сторону отрицательный жест. Сопровождение ему не требовалось.
Разочарованный, Альберт вернулся на свое не слишком удобное ложе. Ему страшно хотелось присутствовать при беседе Бардена и Туве. Ведь он никогда даже не слышал, как император разговаривает с невестой. Интересно, отвечает ли она ему, или, как со всеми остальными, хранит ледяное молчание?
Мощный и низкий голос императора доносился и в обиталище Альберта, но он был так сильно приглушен, что слов было не разобрать, как Альберт ни напрягал слух. Что он говорит Туве? Как он смотрит на нее? А Туве - как она терпит его присутствие, зная, что перед ней убийца ее отца и брата? Впрочем, ведь император может быть и обаятельным, не зря же он нравится женщинам. Альберт считал, что Барден обладает неисчерпаемым запасом личной харизмы, только очень редко пускает ее в дело, предпочитая действовать магией, силой и угрозами. Как он ведет себя с Туве?..
Мучения Альберта продолжались недолго. Уже через полчаса император появился в его комнате, потемневший и мрачный. Такое лицо Альберт видел у него однажды: когда год назад лекарь обрабатывал его рану, полученную во время ночной прогулки, а император сдерживался изо всех сил, чтобы не кривиться от боли, и все равно кривился. Не иначе, как теперь его тоже терзала какая-то затаенная боль - губы он кусал точно так же, как тогда. Не глядя на Альберта, он молча прошел мимо него и вышел за дверь.


-9-

В день королевской свадьбы пошел первый снег. Медленно и как бы неохотно падали с неба легкие белые хлопья, похожие на облетающие с деревьев лепестки яблонь или вишен. Это было очень красиво. Альберт любовался снегом и думал, что император не иначе как обладает даром предвидения: он хотел, чтобы свадьба его состоялась до того, как выпадет снег, и вот как подгадал.
Император тоже, казалось, любовался снегом, но о чем он думал, не знал никто, кроме него самого. Снежинки ложились на его парадный плащ, отороченный драгоценным мехом, на непокрытые волосы, и не таяли. Вопреки сложившимся традициям, он пожелал отправиться в храм Травии на церемонию бракосочетания верхами, а не в экипаже. Глава магической гильдии господин Тармил единственный рискнул указать ему на то, что не годится пренебрегать традициями в такой день, но император изволил лишь тяжело взглянуть на него, чуть шевельнув рыжими бровями, и промолчал. В день своей свадьбы император был - камень или, если угодно, бронзовая статуя, и в лице его было столько же чувства, сколько полагалось иметь этим предметам. Можно было подумать, что отправляется он на похороны, а не на торжественную церемонию, на которой, между прочим, настоял сам.
Королевну Туве Альберт видел лишь мельком, в минуту, когда она садилась в парадный экипаж. Была она еще очень бледна и худа, под глазами залегли тени, которые не могли скрыть никакие женские ухищрения. На королевне было нежно-голубое платье, расшитое драгоценными камнями и мехом, а дополняли его украшения из белого золота, старинной работы. Альберт никогда ранее не видел эти даже на вид тяжелые украшения ни на ком из членов королевской семьи. Любопытно, подумал Альберт, откуда император взял их? Неужто разворошил шкатулку с семейными драгоценностями августейшей матушки? С него станется.
Кстати говоря, сама августейшая матушка, принцесса Алмейда, на торжество прибыть не соизволила. Данную ею клятву не снимать траур, который она вот уже восемь лет носила по Люкке, она свято чтила. А траур, по ее мнению, никак не сочетался с торжествами, пусть даже посвященными женитьбе сына. Сына, к которому она и сама не знала, как относиться. Вокруг обстоятельств гибели Люкки до сих продолжали множиться слухи и домыслы. Насколько они правдивы, мог сказать один только Эмиль, но не спрашивать же его? Принцесса Алмейда слухам и верила, и не верила одновременно. Поверить было страшно, а не поверить... слишком эти слухи походили на правду, чтобы не верить им. Поэтому, чтобы лишний раз не тревожить сердце, принцесса Алмейда осталась в загородном дворце. Она прекрасно знала, как будет истолковано ее отсутствие на свадьбе сына-императора, но лучше уж так, чем мучиться, глядя на него и думая, что по вине младшего сына она лишилась сына старшего.
С ней остался и супруг ее, принц-консорт Эдмонд, у которого было еще меньше желания, чем у принцессы, видеть сына.
Зато госпожа Карлота, сестра императора и супруга дюка Шлисса, блистала среди гостей. Зная о ее несносном нраве не понаслышке, Альберт все же не мог не восхищаться ею. Возможно, в ней было слишком много земного, плотского, но именно это земное придавало ей ту необычайную величественную женственность и поразительное жизнелюбие, против которых было трудно устоять любому мужчине. Карлота была очень крупной женщиной, но это ее вовсе не портило, а только придавало значительности. И еще она была очень похожа на брата: та же алебастрово белая кожа с бледными веснушками, соломенные волосы, мягкие полные губы, крупные и правильные черты лица. Альберта всегда удивляло, почему при всей этой внешней схожести и даже схожести характеров, Барден и Карлота терпеть друг друга не могут. Ему довелось несколько раз присутствовать при их "семейных" беседах. При виде брата из глаз дюкессы начинали сыпаться зеленые искры, а лицо императора через несколько минут разговора наливалось кровью.
И зная об их взаимной неприязни, Альберт удивлялся, что дюкесса Карлота вообще явилась на свадьбу императора.
От непогоды она, как и другие дамы, укрылась в изящном экипаже, запряженном парой серых коней. Вообще в процессии, которая готовилась отправиться от дворца в главный эдесский храм Травии, преобладали экипажи. Лишь несколько мужчин намеревались ехать верхами. Среди них был сам император, его адъютанты, дюк Энгас и еще несколько старших офицеров, приближенных к императору и прошедших с ним множество сражений, а также огонь и воду. Среди них не было ни одного служителя Двенадцати, в том числе и Тармила - священнослужители и эдесские гильдмастеры должны были ожидать жениха и невесту в храме.
- Может быть, - вполголоса проговорил Вернер, подъехав поближе к Альберту, - может быть он хоть после свадьбы немного посидит дома? Мне так надоели эти бесконечные разъезды, ты представить себе не можешь. Сидишь тут и в ус не дуешь, а меня он совершенно заездил. Клянусь Прайосом, последние дни он обращается со мной хуже, чем с собакой! Не пойму, с чего он на меня взъелся. Я уж и в отпуск просился на пару дней, думал домой, к родителям, заглянуть - так что ты думаешь, не отпустил... И не мечтай, говорит, ты мне нужен.
Альберт внимательно взглянул на него. Вид у Вернера и впрямь был не особо цветущий. Не в привычках Бардена было нежничать с подданными, но сейчас он, похоже, превзошел себя. Что-то странное с ним творилось. Если уж ему кто-то был не по душе, он просто избавлялся от этого человека, но не изводил его.
- И смотрит на меня временами так страшно, - продолжал Вернер тихо, чтобы Барден его не услышал. - Смотрит и молчит, а глаза мерцают, как у кошки, и взгляд нехороший. И что ему надо, не пойму. Я же весь перед ним, как на ладони! Он меня насквозь видит. Если я ему чем-то не угодил, так и сказал бы прямо... зачем душу из меня тянуть?
Вернер был не на шутку взволнован и расстроен. Он был предан императору душой и телом, и не мог понять, чем не угодил императору, что тот к нему так переменился. И ведь Барден должен был знать, что Вернер чист перед ним - кто лучше него умел читать в душах, сердцах и мыслях людей?
- Крепись, - проговорил Альберт тихо. - Я думаю, скоро что-нибудь должно перемениться. Он вообще смурной какой-то в последнее время, особенно после того, что... кхм... случилось с принцессой Туве. Как будто душа у него не на месте, что ли.
Вернер вдруг кашлянул и перевел взгляд за спину Альберта. Тот замолк и обернулся - к ним подъезжал Барден.
- Интриги плетете? - спросил он без улыбки.
- Мы, ваше величество, делимся друг с другом впечатлениями от первого снега, - не моргнув глазом, ответил Альберт.
- И как впечатления?
- Чудесные, ваше величество.
- Ну-ну. Вы вполне можете продолжать обмениваться впечатлениями на ходу. Мы выезжаем.
С этими словами он отъехал в сторону. Адъютанты переглянулись.
- Видишь? - спросил Вернер. - И вот так всегда в последнее время.
Альберт сочувственно сжал ему плечо и повторил:
- Крепись.
Больше ничего он добавить не мог.

Храм Травии на центральной площади Эдеса изнутри и снаружи был убран белыми, тяжелыми, прозрачно-восковыми незнакомыми цветами. Настолько неожиданно было видеть эти цветы в конце октября, что Альберт присвистнул. Огромная их масса была не иначе как доставлена накануне из южных стран, больше им неоткуда было взяться. И стоила эта доставка, наверное, немалых денег и немалых усилий, потраченных на создание магических порталов - иначе не довезти было растения свежими, - но император приказал не скупиться.
В холодном воздухе разливался тонкий, едва уловимый, горьковатый аромат. Альберт зажмурился и потянул носом. На мгновение его окатила волна жаркого воздуха, и он представил себе, какой силы запах источают эти нездешние цветы у себя на родине.
Император спешился, - толпа восторженным ревом приветствовала каждое его действие, - и подошел к первому в веренице экипажей, чтобы помочь своей невесте выйти из него. На собравшихся на площади людей он не смотрел и, вероятно, даже не слышал поднятого ими шума - если только возможно такой шум не слышать. Туве, придерживая одной рукой подол своего свадебного платья, ступила на занесенные тонким снежным покрывалом камни площади. Руку императора она все-таки приняла, хотя сначала Альберту показалось, что она проигнорирует его, как делала всегда.
Первое, что она увидела, выйдя из экипажа - были цветочные гирлянды, обвившие стены храма. Она так и застыла на месте, а плотно сомкнутые губы ее дрогнули и чуть раздвинулись. Ничего подобного она в жизни никогда не видела, и зрелище холодных белых цветов, тихо умирающих под снегом, не могло на нее не подействовать.
Ей, наверное, было зябко стоять на снегу в тоненьких атласных туфельках, и император понял это. Альберт увидел то, чего никогда еще не видел: император подхватил Туве на руки и так направился к входу в храм, где его уже ждал верховная священнослужительница Травии, полная пожилая женщина. Туве была высокого роста, но совсем тоненькая, как девочка, и император нес ее без всякого усилия.
Толпа бесновалась.
Так, с невестой на руках, император вошел в храм Травии.
Год назад Альберту довелось присутствовать на свадебной церемонии, когда выходила замуж его младшая сестра, и потому ничего нового и интересного он не увидел и не услышал. Сам обряд был довольно утомителен; от молитв и бесконечных протяжных песнопений тянуло в сон; в храме было душно из-за большого количества присутствующих гостей. Хуже всего, вероятно, приходилось жениху и невесте: значительную часть обряда они вынуждены были простоять на коленях перед алтарем богини. И хоть пол перед алтарем был покрыт ковровой дорожкой, едва ли он стал от этого намного мягче и теплее.
- Император на коленях, - прошептал над ухом у Альберта хорошо знакомый голос. Альберт обернулся и увидел господина Тармила, неслышно подобравшегося к нему и притаившегося у него за спиной. Гильдмастер магов был облачен в торжественное широченное одеяние из мерцающего синего шелка, его черные седеющие волосы были гладко зачесаны назад. Ехидная улыбка змеилась на губах и морщила шрам на правой щеке. - Прелюбопытное зрелище. Нечасто такое увидишь, не правда ли, господин адъютант?
- Да нет, нечто подобное я уже, кажется, видел, - в тон ему отозвался Альберт. - Лет этак восемь назад, на коронации.
- Вы тогда, должно быть, были совсем ребенком?
- Мне было тринадцать, - с достоинством ответил Альберт. - И я все прекрасно помню.
- Да... - с непонятной мечтательностью протянул Тармил. - Пышная была церемония. И богатый год - две коронации подряд, одна за другой, с промежутком в полгода... Вы были на коронации Люкки, юноша?..
Альберт покачал головой. Ему вдруг представилось, как Барден, совсем юный, стоит в толпе гостей в храме Прайоса и не отрываясь смотрит на коленопреклоненного перед алтарем брата... Говорили, будто ненависть между братьями была сильнее, чем ненависть между Барденом и Карлотой. Альберт пытался понять, как это может быть. Со своим старшим братом Альберт иногда ссорился, иногда - в детстве - они даже дрались, но - ненавидеть друг друга? Это было дико. И уж тем более дико подумать о том, чтобы... своими руками... родного брата... Альберт поспешно оборвал мысль и даже украдкой огляделся по сторонам - не подслушал ли кто.
- Не вертитесь, господин адъютант, неприлично, - снова зашептал у него над ухом голос Тармила. - Такая торжественная минута, а вы...
Минута и впрямь была торжественная, и может быть, именно вследствие этого ощущения торжественности движения Туве, и без того наполненные внутренним напряжением, стали совсем уж скованными и неживыми. Вся задеревенев, она стояла перед алтарем, приклонив колена, и не смотрела ни на императора, ни на жрицу Травии. Взгляд ее был устремлен на барельеф с ликом Богини. Две женщины смотрели в глаза друг другу и, вероятно, вели молчаливый разговор. Альберт подумал, что северная королевна упрекает богиню, которую называют Хранительницей Семьи и Дома, за то, что она позволила совершиться этому браку.

Их храма император вышел так же, как вошел туда - держа на руках Туве. Он был не слишком похож на счастливого молодого супруга; лицо его было серьезно и сосредоточено, а шагал он так решительно, как будто вел войско в сражение. Заждавшиеся на площади люди, которых не впустили в храм - да они там все и поместились бы, - встретили его появление восторженными выкриками. Простолюдинам не было дела ни до политических игр, ни до династических соображений; им хватало того, что новая их королева молода и, кажется, хороша собой (некоторые, правда, находили ее слишком бледной и тощей).
Молодую супругу император посадил в седло перед собой, обхватил ее своими огромными руками, и так, вдвоем в одном седле, они двинулись с площади к дворцу. В его объятиях Туве выглядела маленькой и хрупкой, как ребенок, но спину держала прямо, насколько это было возможно, и отнюдь не пыталась найти опору в своем супруге.