Звонкая работа

Звонкая работа
Наши, хоть льяловские, хоть kаменские, испокон веку черепок жгут. Как не жечь – у нас вся глина звонкая. Хотя берут глину и белую, и чёрную, и жёлтую – посуда из неё все одно выходит красная. Возили её с Крюкова Стана завсегда по Всходне-реке. Уже и чугунка Николаевская была – а по реке лучше: деликатнее она с черепком, водица-то. Далёко возили: не токмо в Черкизово, а до самого Тушина. И посейчас бы на дощаниках корчаги со щанками сплавляли, да появился у нас один гончар, Горшеня, и по-своему переиначил.
Работал Горшеня на речке Каменке, Всходни главной притоке. Делал крынки да глечики, рукомои муравлёные, ну и горшки, знамо дело. Сам делает, сам продаёт. До того навострился – любая работа у него спорится. Делал Горшеня соседям и кадки хитрые для пельсинов заморских – с райскими деревами да птицами волшебными. Делал и вазоны новомодные – когда барышни на городских насмотрелись и стали цветы не в палисаде, как раньше, держать, а в избе ростить. Конечно, и изразцами баловался, и кувшины лепил, и робяткам малым полканов да коников свистящих баклушил. Товар Горшенин всегда при деле – работа добрая, цена по совести.
Другорядь спросят соседи: «Кажись, у тебя глина с круга не сошла, а уже звучит? Пошто?» Горшеня лишь в усы посмеивается: «Дедушки помогают. Подя огонь в печи держит, водяной колодец чистит, домовой верхи на котейке круг крутит. А мне што – бери штампик да расчепуривай бока-венчики!» Шутит, а сам работает с умом да с молитвою. Оттого и поёт Горшенина работа, звенит глина звонкая.
Однова Горшеня призадачился, да крепко. «Пошто», - думает, - «я по три дни от седьмицы трачу горшки в Москву да в Тушино Всходнею таскать?» И поставил мастерскую в самой столице. Вода рядом, глины запас – чего не работать. Времечко у Горшени попусту не уходит – хватает и новомодный фасон измыслить, и давеча сгончаренное без повтору повторить. Наделал много – и опять замыслился. «Нешто теперь деньки убивать сидельцем в лавке?»
Гончарит раз Горшеня, а в калитку ему стук. Востриков в гости припожаловал. Востриков – офеня тароватый. Берёт товар у мастеровых и торгует разносом по всей Москве-матушке да по губернии Московской. А в лавке у Вострикова чего только и нет!
- По здорову ли, Горшеня? – офеня с расспросом. – Много ли товару наделал? Продай-ка мне рукомой.
- Себе берёшь али на продажу? – Горшеня спытал.
- Себе, конечно!
- Как же себе, когда я тебе на прошлый день ангела рукомой с петушком дарил?
Смутился офеня.
- Ну продам, тебе-то кака печаль?
- Печали-то нет, а бери сразу пяток. Мне у прилавка не стоять, а работу работать, тебе с цену умалю - приварку больше, - Горшеня замысленное выказал.
Ударили по рукам. Востриков ещё и новомодных вазонов взял десяток (баит, «кашпо их зовут и оченно барыням оне ндравятся»), горшков дюжину («везти-то всё равно скольки») да корчаг с кувшинами. Ещё крынок троицу. С тем уехал.
Рад Горшеня: и ему легче, и офене добро сделал. Летит под руками круг, тянется из кома горшок, поёт глина – а в калитку снова стучат. Московские офени на востриковские барыши поглянули – и к Горшене. Кадок им для цветов подавай и вазонов. Горшеня поначалу в недогаде был – куда столько? Потом узнал: голова столичный Гюргий всем людям торговым и служивым наказал огороды да палисады снизу вверх ростить, а то в столице земли маловато. Ясно – палисадник вертикальный без Горшенина товара не спроворить.
Горшеня и посейчас близ пристани работает, на Лодочной улице. А офени к нему за товаром наезжают: кто водой на дощанике, кто просёлком на возке. Всем прибыток, а людям, кто купил, радость. И недорог товар самолепный, и на любой вкус потрафит. Так и идёт по весям Горшенина глина красная, так и поёт по домам российским глина звонкая.