И жили они долго и счастливо... Ха! А, может, правда?

"Мешать соединенью двух сердец
 Я не намерен. Может ли измена
 Любви безмерной положить конец?
 Любовь не знает убыли и тлена..."
 В. Шекспир, сонет 116


Ветер со снегом влетает в комнату, проносится через открытое окно. Я сижу на подоконнике, снежинки попадают на лицо, одежду, окоченевшее пальцы. Тают. Кашляю. Как мне надоел этот сухой, сдавленный кашель! Облизываю потрескавшиеся губы. Соленый привкус во рту. Значит, прокушенная нижняя губа еще не зажила. Ну и пусть. Делаю еще одну затяжку. Выдыхаю. Ничего не чувствую – просто привычка. Он ненавидел, когда я курила, хотя сам выкуривал по пачке в день. Да и сама я курить терпеть не могла. Но почему-то мне нравилось, когда он пах этим жутким дымом. Нравилось, когда он целовал меня в перерывах между затяжками. Нравилось, но это не мешало мне ругаться, морщиться и отплевываться. А его это только смешило. Знал, наверное. Я усмехаюсь. А что еще делать – слезы кончились, а голос сел. Смотрю на сигарету, она почти вся пропиталась кровью. Потом смотрю на пальцы – все еще кровоточат. Обвожу взглядом комнату – уцелеть удалось лишь небьющимся или очень удачливым вещам. Улыбаюсь. А что еще остается?
Стряхиваю пепел и слезаю с подоконника. Ноги все исцарапаны, так что не особо аккуратничаю – хуже уже не будет. Прислушиваюсь. Тихо. Уже поздно – в такое время мой район вымирает. Можно подумать, что самая людная улица города не в десяти минутах ходьбы. Понимаю, почему тишина кажется странной – ведь еще минут десять назад на всю мощность моего маленького центра орал Курт Кобейн. Рассматриваю осколки – они и на полу, и на стеллажах, и в складках балдахина над кроватью. Некоторые даже в стене застряли – видимо, с душой бросала. Снова улыбаюсь.
пересекаю темную комнату и натыкаюсь на зеркало. Оно у меня во всю стену, так что вот уже лет пять пытаюсь научиться ходить по комнате, не заглядывая в него – пока не получается. Из-за серебристой поверхности на меня смотрит кто-то с всклокоченными волосами цвета соломы, впалыми щеками, огромными злыми серо-зелеными глазами с черными кругами от размазанного карандаша, подтеками туши на щеках и губами в запекшейся крови скривленных в какое-то подобие усмешки. «Очаровательно!», – мелькает в моей голове, а существо, уставившееся на меня, сверкает глазами и скривляется еще больше.
А ведь еще пару месяцев назад на меня оттуда смотрела этакая очаровательная, розовощекая, сероглазая, улыбающаяся, сладкая до приторности отличница, которая мило болтала со всеми о пустяках, дружила почти со всеми и жила так, как говорили, «как надо».
Так что же понадобилось для того, чтоб все изменилось? Очень мало. Понадобилось влюбиться. Несчастная любовь? Ничего подобного! Просто этой очаровашке не хватило ни характера, ни храбрости, ни смелости, чтоб бороться за того, кого она полюбила. Чтоб сказать. Чтоб признаться и, не побоявшись, услышать ответ. А потом жить долго и счастливо.
Нет! Вместо этого, она изобразила из себя мученицу, невинную жертву. И самоотверженно решила отрезать их друг от друга, как «сиамских близнецов – скальпелем»! И она долго играла эту роль – долго у нее при встрече отнимался язык, долго она врала, убегала. И вот наконец – добилась своего.
Вот только одного не учла – что жить без него не может. И что весь ее план – чушь. Потому что он может уйти из ее жизни, но не из памяти. Потому что вернуться к прошлому она уже не может, а теперь, когда его рядом нет, вместо будущего – пропасть. В которую она сейчас собирается упасть. И в том, что нет никого кто смог бы удержать ее, виновата только она сама.
Отворачиваюсь от зеркала. Из груди вырывается какой-то хриплый стон. Плохо, когда не можешь плакать. Облокачиваюсь о зеркало спиной и сползаю по нему вниз и вниз – до самого пола. Больно. Как же больно!
Встаю одним рывком и иду за пакетами – надо убраться. Сгребаю окурки, осколки, порванные фотографии, пустые бутылки… Надо же – я столько выпила и не заметила даже! Сегодня все бессмысленно. Набралось четыре мешка. Больше трех за раз не унесу. Завязываю всклокоченные спутанные волосы в какое-то подобие пучка, влезаю в старые кеды и прусь на улицу в минус пять в одной майке и драных джинсах.
До мусорных баков – шагов тридцать. Нужно только завернуть за угол. На улице сейчас красиво. С неба, такого же темного. как и вода канала. падает снег. Кажется, будто это звезды отрываются от гладкой поверхности и летят вниз, и лишь немногим удается удержаться. Я вдыхаю холодный терпкий воздух. Изо рта идет пар. Странно, даже сейчас я думаю о красоте – не разучилась, это радует. Начинаю чувствовать холод. А я уж было испугалась. Поднимаю крышку бака – пахнет гнилью и теплом. Бросаю пакеты. Поворачиваюсь и иду обратно.
Добегаю до своего этажа, поворачиваю ключ один раз, и тут мне на плечи ложатся чьи-то руки. Отчего-то не пугаюсь. Потом различаю такой родной такой знакомый запах. А потом слышу такой любимый голос.
 - Солнышко, ну ты же так совсем закоченеешь!
Теперь на плечи ложится куртка. Но мне уже и так тепло. Я стою, и от счастья не то, что пошевелиться, даже дышать не могу. Тут его руки сжимают меня сильнее и он разворачивает меня к себе. Я поднимаю голову – он все-таки такой высокий! особенно по сравнению со мной -
и, не думая о том, как я сейчас кошмарно выгляжу, и что он обо мне подумывает, выпаливаю:
 - Я люблю тебя! Я в тебя влюбилась, еще когда мы только познакомились! Вот и вела себя как полная идиотка! И влюблена до сих пор!
Зажмуриваюсь и жду ответа. И дожидаюсь. Он наклоняется и целует меня. А потом прижимает к себе и шепчет прямо в ухо (ужасно щекотно):
 - Я люблю тебя, котенок. Какая же ты у меня дурочка!

 ***

Последнее, что я помню из того вечера, что мусор я так и не вынесла. Зато наутро у меня уже был свой принц и жуткая простуда с температурой под сорок.
Вот такая вот сказка – хотите верьте, хотите нет. Я и сама не знаю правда это или нет, но если не верить вот в такие сказки, то что нам тогда остается!?
 
 "...А если я не прав и лжет мой стих,
 То нет любви - и нет стихов моих!"
 В. Шекспир, сонет 116