Сказки, Или Любовное сумасшествие. 1. Дверь

Она ворвалась в комнату ураганом. Ураганом стремительных движений, шелестом плаща, гаммой приглушенных тонов и запахов странного букета. Она принесла с собой вечернюю свежесть октября, влажность ее промозглой мороси и тропический зной своих любимых духов. Казалось, совершенная осень, но какая-то неправильная, зашла в дом, всполошила его, заполнила туманом, заставила воздух колыхаться, а чувства – обостряться.

Она… Кем она была и когда жила, сегодня, наверное, никто уже не вспомнит. Никто не знает, куда она пропала и где искать ее сегодня. Одно известно точно – это все было в ее жизни. Как было и то промозглое сырое утро, когда она пришла в этот дом.

Пролетев большую полутемную комнату из одного конца в другой, она положила пакеты с покупками на кресло возле окна. Резкими движениями сняла плащ и бросила его поверх свертков.

– И надо же было так подобрать время для болезни, – повернувшись, сказала она, укоризненно подняв указательный палец левой руки. – Боже мой, боже мой… Как все это? Почему все это? И ведь никакого предчувствия… Ничего не предвещало. Как же так?

Она как-то театрально воздела руки, и, в общем, казалось, на ответ не рассчитывала. Но в следующий момент на стоявшем в противоположном углу комнаты диване под мохнатым пледом кто-то пошевелился.

– Ну, видишь ли, – послышалось оттуда, – человек предполагает, а Бог располагает.

Услышав этот голос, чуть хрипловатый, с оттенком грызущей его болезни, но такой любимый, она вздохнула. Ураган стих, она покачала головой и медленно подошла к дивану. Опустившись на его краешек, она поправила плед, подушку и сказала:

– Мы же хотели провести это время вместе. Другого такого случая не будет. Я все дела свои бросила, чтобы оба наших отпуска совпали. Все так хорошо складывалось. Я уже думала: «Боже, наконец-то»… Ну, что ты так на меня смотришь? – добавила она, заметив на себе горячий взгляд голубых глаз.

Он молчал, и она уже знала, что еще мгновение, и снова услышит этот голос. Нет, на сей раз он будет совсем другим: станет мягким и бархатным, таинственным, проникновенным:

И медленно пройдя меж пьяными
Всегда без спутников, одна,
Дышадухами и туманами,
Она садится у окна.

Она изумленно на него взглянула: все-таки эти его перемены были для нее всегда большой неожиданностью.

– Так написал один умный человек, – как-то обреченно, по-прежнему хрипло пояснил он. – «Дыша духами и туманами» – это о тебе.

Знала ли она его? И да, и нет. Да – ровно настолько, насколько узнаешь человека за девять месяцев общения. Повадки, пристрастия, манеру говорить, способности, ум, прошлое. И совершенно нет – настолько, насколько женщине бывает трудно понять мужчину: чего же именно ему надо от жизни. Впрочем, иногда ей казалось, что эта тайна и была связующим звеном между ними. По крайней мере, сейчас. Она улыбнулась.

– А что до того, чтобы провести время вместе, – продолжил он, – то я и сейчас не против. Я даже не против еще поболеть, если за мной будут ухаживать с материнской нежностью.

– Ах, вот как! – она хохотнула. – Это невозможно! Как тебя исправить?

– Да, да. Именно так, – сказал он и взял ее руку.

– Боже мой, какие у тебя горячие руки, – теперь уже обеспокоенно сказала она, – ты действительно сильно болен.

– Нет, это у тебя они слишком холодные, – сказал больной, внутренне усмехнувшись то ли недоверчивости, то ли рассеянности своей гостьи.

– Ну, ладно! – выпрямилась она и огляделась, приняв очень серьезный вид. Он понял, что в этот момент в ней проснулась твердая деловая женщина.

– Так, материнской нежности не обещаю...

– Ну, хотя бы простой… – шутливо взмолился он.

– Простой… – сказала она и провела рукой по его светлым волосам.

Она смотрела на него, и, казалось, океан запахов, отделившись от хозяйки, начал двигаться вместе с ее взглядом. А когда осенний туман окончательно смешался с теплом пушистого пледа, он попал в объятья тропических запахов. Целуя его, она исколола губы отросшими усами и многодневной щетиной на щеках.

– Боже, как ты оброс, – шепнула она ему на ухо, – как будто я целуюсь с ежом.

– И все-таки… – сказал он.

– И все-таки… – согласилась она, просто потому что сегодня ей легко быть воплощением теплого холода.

* * *

– Алло! Кира? Это Борис.

Слова звучали как-то издали, но голос был надменен и тверд. Кира взволнованно помяла в руках трубку. Еще совсем недавно она и не думала, что сможет так просто уйти, оставив больного человека в одиночестве. Просто не предполагала, что этот человек способен так неожиданно меняться. Ей вспомнилось, как из нежного и любящего, его голос превращался в холодный и надменный. Всякий раз она не успевала заметить, в какой момент происходила эта перемена и что этому было причиной. Вот и теперь ей казалось, что с ней говорит совершенно другой человек.

– Кира! Прошу тебя! – требовал голос. – Не бросай трубку.

Она хотела было уже нажать на рычажок, но вовремя отдернула руку и продолжала слушать, не говоря ни слова.

– Что случилось? – слышала она. – Почему вдруг… Неужели ты так обиделась на меня? Ведь это глупость. Все твои догадки о том, что я так доказываю свое «я», поверь мне, несправедливы. И я вовсе не пытался тебя унизить перед друзьями. Умные женщины всегда болезненно воспринимают критику? Я же шутил!

Боже мой, таких, как ты, не бывает. И никогда больше не будет на свете… Молчишь?.. Глупость. Глупость. Глупость.

«Глупость лишь для тебя», – думала она, слушая его.

– Я хочу, чтоб ты знала. Я жду встречи, – отпечатывал голос. – Завтра утром, послушай, я буду возвращаться на станцию. Я сделаю круг над лугом. Если ты будешь там… Если ты подашь мне хоть какой-то знак, я буду знать, что делать. Ты молчишь. Я знаю, ты ничего не скажешь, но… (тут голос его смягчился) умоляю, будь там. Я хочу тебя видеть.

В трубке раздались гудки. Какое-то время она еще держала ее возле уха, глядя в пространство. Положив трубку, она стала ходить по комнате, как делала всякий раз, когда сильно волновалась или хотела, чтобы ситуация немедленно разрешилась. Перед глазами всплывали картинки их последней встречи...

Она редко попадала на всевозможные врачебные конференции – терпеть не могла однозначно-циничного взгляда на жизнь соратников Гиппократа. Кира, как могла, отбивалась от требований начальства непременно посетить то один, то другой съезд великих эскулапов, где они всякий раз обещали в очередной раз явить миру или чудо-вакцину от всех болезней, или объяснить, почему она все-таки не подействовала.

Иногда бои с начальством оканчивались полным проваломи игнорированием всех ее аргументов, особенно после разоружающей фразы босса: «Пожалуйста! Ты режешь меня без ножа… больше некому…»

«Это не моя специфика, шеф!» – последняя попытка, как правило, натыкалась на умоляющий взор биг-босса, редко позволяющего себе такие нежности с подчиненным, и бастион сдавался.

«Вот оно – женское мягкое сердце», – раздосадованно говорила Кира, резко разворачивалась на каблуках и покорно шла по известному адресу.

Большой конференц-зал был заполнен веселыми людьми, которые радостно здоровались друг с другом, как будто встретились с добрыми знакомыми. На лацканах и строгих кофточках болтались таблички с каким-то невероятным количеством званий и ученых степеней.

Кира окинула собрание скучающим взглядом и вышла в холл. «Ох, чует мое сердце…» – не успела подумать она, как вдруг чья-то дружеская рука опустилась ей на плечо.

– Вот уж кого не ожидал тут увидеть...

Обернувшись на знакомый смешливый голос, Кира наткнулась на холодный взгляд, но все же обрадованно вскрикнула:
«Вот это удача! Я уже думала, что умру тут от скуки. Знаешь, не люблю такого рода сборища. Я даже не знаю, зачем они все тут собрались. Все эти суперумные профессора…» – проговорила она и, наконец, опустив глаза на такую же табличку на лацкане строгого пиджака Бориса, едва не проглотила свои слова.

– Может быть, вы представите нас, коллега, – услышала она откуда-то сбоку, и, когда надписи типа «к.м.н., профессор, ректор, доктор» и прочее перестали прыгать у нее в глазах, Кира разглядела рядом с Борисом еще несколько человек.

– Милая Кира – моя... хорошая знакомая, – представили Киру. – Наверное, тоже интересуется медициной...

– Да, – смутилась она, – время от времени. И то случайно. Вот… только что пришла и даже не знаю повода, по которому все эти замечательные люди собрались. Мне еще не дали программу. Темы не знаю… – сбивчиво говорила Кира в пристальной, изучающей ее тишине. – Вообще-то мне нужен человек, который во всем этом разбирается и сможет рассказать доступно и внятно. Если это, конечно, возможно...

Затянувшееся молчание разрушил один тихий вкрадчивый голос.

– Думаю, вполне и даже более, чем возможно. Борис Евгеньич, наш доклад только во второй половине дня, подготовиться вы сможете к нему и без меня. А я смогу уделить милой Кире минут тридцать.

Хозяин голоса осторожно взял Киру под локоток и уверенно увлек в неизвестность. Они расположились в небольшой комнате с камином. От множества званий своего собеседника Кира снова пришла в замешательство. Но, потребовав называть себя просто Артемием Венедиктовичем, именитый доктор с места в карьер начал общение с сути.

– Вы, верно, слыхали такую фразу: «Все болезни от нервов, только сифилис от удовольствия»? Возражений на эту расхожую фразу может быть много. Во-первых, от удовольствия – не только сифилис, подробности вам любой венеролог расскажет, а во-вторых, психосоматикой объясняются далеко не все болезни. Хотя термину «психосоматика» скоро исполнится двести лет (его придумал в 1818 году немецкий врач по фамилии Хайнрот), до сих пор большие умы трактуют его весьма по-разному.

– То есть… – попыталась догадаться Кира.

– Совершенно верно. Это и есть тема этого благородного, как вы изволили выразиться, собрания. Есть, конечно, набор заболеваний,психосоматическая природа которых уже (почти!) не вызывает сомнений: язвенный колит, гипер– и гипотония, гастриты, астма, нервная анорексия. И бытует мнение: «Вы меньше нервничайте, и все пройдет!». Но мало кто четко понимает, что собой в действительности представляют психосоматические заболевания. Две самые известные концепции происхождения этих «радостей жизни» – теории Франца Александера и Зигмунда Фрейда. Да-да, Фрейд писал не только про «клубничку». Свою версию происхождения психосоматических заболеваний он назвал конверсией. Под словом «конверсия» обычно подразумевается превращение чего-то плохого, несовременного и ненужного в данный момент во что-то более актуальное. Дескать, перекуем мечи на орала. Но при конверсии, о которой говорил Фрейд, происходит другое: превращение плохого в еще более худшее: внутренний конфликт, не имея разрешения, трансформируется в те или иные физиологические симптомы.

Обратите внимание: внутренний конфликт – это не конфликт соленых огурцов и кефира в вашем желудке, хотя желудок тоже находится внутри. Это внутрипсихический конфликт, конфликт бессознательных желаний и запретов. Например, иногда очень хочется выкинуть начальника в окно, отлупить секретаршу мужа по ее крашеной башке, бросить все и уехать к тетке, в глушь, в Саратов... Но желания эти настолько запретны, что они даже не осознаются. Человек не в состоянии понять, чего он на самом деле хочет, но испытывает постоянный эмоциональный дискомфорт.

Благодаря переносу из области психического в область телесного, эта дилемма разрешается, тревога и беспокойство уходят. С точки зрения Фрейда, при конверсии человек заболевает не чем-то случайным, а в каждом конкретном симптоме символически представлено то, с чем были связаны его переживания. Так, например, психосоматические нарушения зрения и слуха он объяснял нежеланием видеть и слышать окружающую обстановку.

Кстати, я наблюдал в свое время девушку, которая страдала ужасными ангинами, пока жила вместе со свекровью. Прав был или нет мой коллега, утверждавший, что так выражается ее бессознательное желание наорать на эту самую свекровь, но как только «мама» убыла на ПМЖ в сопредельное государство, прошли не только ангины, но и последствия многолетнего приема антибиотиков.

С появлением психосоматической болезни человек, как ни странно, испытывает облегчение. Происходит это по трем причинам. Во-первых, как я уже сказал, облегчается бессознательный конфликт. Во-вторых, болезнь дает возможность получать различные бонусы от роли больного (на работу тяжелую не идти, чай в постель принесли, и вообще все вокруг жалеют). В-третьих, сразу становится понятна последовательность дальнейших действий. Глазик не видит – капать капельки, язва с колитом нарисовались – принимать альмагели с диетами, сердечко шалит – валидольчик кушать.

Картина идеальная: человек вроде как при деле – лечится, внутренний конфликт отходит на задний план. Зато болезнь совершенно не собирается проходить. Прием лекарств и лечение дают ощущение обретения контроля над собственной жизнью, который был потерян в результате психотравмирующей ситуации.

Таким образом, психосоматика – это влияние психологических факторов на возникновение медицинских заболеваний. Когда как соматопсихика – это влияние перенесенных (или продолжающихся хронических заболеваний) на психическое состояние человека. Понимаете разницу?

Кира кивнула, еле успевая делать короткие записи в блокноте, на всякий случай дублирующие диктофонную запись импровизированной лекции.

– Теория Франца Александера (ее традиционное название «модель вегетативного невроза»), в общем-то, похожа. Разница, пожалуй, в том, что он придает меньшее значение символическому значению отдельных симптомов, а скорее апеллирует к другим факторам. Например, к генетическому. Грубо говоря, Александер исповедует принцип: «где тонко, там и рвется». Для одних характерна не слишком здоровая сердечно-сосудистая система, у других проблемное место – легкие. Страдать в первую очередь будут именно эти органы, независимо от содержания внутреннего конфликта. С точки зрения Александера, болезнь даже не всегда ослабляет тот самый внутренний конфликт, так как не служит выражением эмоций. Например, повышение давления в состоянии ярости не ослабляет ярость, а является всего лишь физиологическим симптомом этой эмоции. Если человек часто будет пребывать в состоянии ярости, дело может закончиться для него хронической гипертонией.

Споры о том, что считать психосоматикой, а что – нет, еще не закончены. Кто-то готов считать психосоматикой все, кроме родовой горячки и водянки в коленке. Кто-то считает, что психосоматика – в большой степени миф, как и эффект Плацебо. С точки зрения некоторых авторитетных специалистов и от психологии, и от медицины, психосоматикой является даже такое страшное заболевание, как рак. И хотя этому есть множество доказательств, ни официальная медицина, ни тем более больные и их родственники не готовы принять эту точку зрения – слишком уж страшный диагноз.

К психосоматике же принято относиться как к чему-то несерьезному. К чему-то, с чем человек может справиться сам, одним усилием воли. Возможно, это связано с тем, что термином «психосоматика» называют обычную симуляцию, что в корне неверно.

Психосоматическое заболевание – это такое заболевание, в основе которого лежат как физиологические, так и психологические причины, но при этом это заболевание со всеми симптомами, требующее медицинского вмешательства. Другое дело, что только от традиционного лечения болезнь не пройдет, будут продолжаться рецидивы (собственно, рецидивность при адекватном лечении, один из отличительных признаков психосоматики), поэтому наиболее правильный подход к психосоматическим заболеваниям – одновременно с лечением проводить работу над проблемой с психологом.

В общем, предохраняться можно и от сифилиса, и от нервов, и от психосоматических расстройств. Если вы поймали себя на мысли, что поболеть было бы не так уж и плохо, обратитесь к психологу, чтобы разобраться в ситуации, или попытайтесь самостоятельно найти раздражитель и избавиться от него, или, на худой конец, просто отдохните.

Кира спешно подняла глаза от блокнота.

– Да мне, знаете ли, пока еще не...

– А, нет, – почему-то развеселился ее собеседник. – Я просто попытался популяризировать все то, о чем сегодня будут говорить все эти мои уважаемые и именитые коллеги. Хотя при нынешнем ритме жизни мало кто может похвастать тем, что у него нет ни одного раздражителя. На то они и скрытые причины, что загнаны самим человеком глубоко внутрь. Только опытный специалист может их разглядеть.

– Я поняла, – кивнула Кира. – И все же… Мне иногда хочется наорать на босса, но я, поверьте, так и делаю... Если очень хочется, конечно. А вы – замечательный собеседник. Так запросто говорите о таких сложных вещах.

– Лучше так, чем морочить людям голову заумными терминами. Я прав?

– Вполне, – проговорила Кира, все еще что-то записывая.

– А вы действительно можете позволить себе накричать на босса?

– Да.

– Смелая женщина. Поэтому у вас нет ангины. Просматривается проблема на ином уровне... чувственном, что ли...

– А конкретно ваш доклад чему будет посвящен? – недослушав, рассеянно прервала комплиментарную череду Кира.

– Исследования нашей лаборатории, так сказать, балансируют где-то между психосоматикой и соматопсихикой.

Кира подняла на доктора изумленные глаза.

– Впрочем, выводы, к которым мы пришли в ходе наших экспериментов, еще очень спорные, но мы посчитали, что вполне можем представить их для обсуждения научной общественности. Видите ли, всегда интересно, что скажут другие. Назовут бредом или великим прорывом. Хотя, скорее, первое...

– А в чем суть экспериментов? – спешно спросила Кира.

– Боюсь, что, говоря об этом, я погружусь в специальную лексику, на объяснение которой уйдет масса времени. Поверьте, все еще очень сыро и требует основательной проверки. Мне нужно лишь знать мнение коллег, ведется ли еще кем-то подобное исследование и так далее. У меня нет подтверждений моей теории, нет подходящих объектов… Я здесь, как на ярмарке идей...

Кира разочарованно вздохнула. Артемий Венедиктович хитро улыбнулся и проникающим взглядом пробуровил собеседницу:

– При первом интересном результате клятвенно обещаю, сообщу вам первой. Мы непременно с вами еще встретимся. Тем более у нас теперь есть общие знакомые.

Кира вспомнила нелепую встречу с Борисом и смутилась еще раз. Ее собеседник едва заметно усмехнулся, поблагодарил за внимание, как после полноценной лекции, и вежливо раскланялся, тем не менее, оставив Киру в абсолютном смятении.

«Кто бы мог подумать, доктор по психам. Вот это новость, так новость», – подумала она, передернула плечами и, пообщавшись с медиками еще пару часов, поспешила с этой конференции куда подальше...

...В голове все еще звучали безнадежные прощальные гуки телефона, будто бы она до сих пор держала трубку возле уха.

Что-то заставило ее сильно беспокоиться все последнее время. Это было совершенно очевидно. Что-то изменилось, но что?

«Что, в самом деле, заставило меня обидеться на него? – размышляла она. – Его вина тоже есть. Но, может, моя обида беспочвенна? Нет. Зачем я ему? Он не воспринимает меня всерьез. Боже мой. Что ему женщина? Так, пустяк. Сколько их было? Сколько их теперь? Он не любит меня!.. А если любит?... По-настоящему?»

Она вздохнула.

«Я не понимаю его. Я ничего не понимаю. Может, я глупая?» – сказала Кира про себя и замерла перед окном. Так, глядя на проезжающие под окном машины, она могла простоять целый день. Это снова приближаласьона – ее жестокая депрессия.

Ночь прошла без сна. Только под утро она уснула. Тихая нега, возможно, еще долго бы сковывала ее веки, если бы внутренний звонок ночных размышлений не заставил ее вдруг открыть глаза. Солнце было уже высоко.

– Неужели так поздно… Только бы успеть…

Лихорадочно собравшись, она отправилась туда, где твердый голос наказал ей быть.

Огромное сооружение по структуре своей походило на айсберг, а по степени недоступности скорее строгий режимный объект, чем обычное научное учреждение. Основная часть «станции» находилась глубоко под землей, поэтому снаружи была видна только плоская круглая верхушка – крыша главного корпуса.

Посредине круга, диаметром что-то около двух километров, было небольшое искусственное озеро, в центре которого, в свою очередь, возвышалась округлая башня. В ней, охраняемой с особой тщательностью внушительной армией вооруженных людей, находились маленькие ангары для миниатюрных самолетов специалистов – сотрудников закрытой научной станции. Таким образом внутрь сооружения можно было попасть только через ангары.

Здесь и занимались изучением психосоматики – это все, что теперь знала о деятельности Бориса и его коллег Кира. Правда, за свой недолгий опыт общения с этими людьми она успела охарактеризовать их как «крайних реалистов», считающих, что всему можно найти логическое объяснение.

Ей показалось, что этот постулат давно перестал быть основой только их труда, превратившись в нечто, определяющее их образ жизни. Ведь чем дальше они углублялись в свои исследования, тем больше вещей поражало их своей странной абсурдностью.

Но никто в этом не признавался, поскольку в их кругу принято было блистать трезвостью ума и последовательностью рассуждений. Хотя оставаться реалистом любому другому человеку было сложно только при одном взгляде на само здание и окружающий ландшафт научной станции: всю остальную площадь купола покрывал искусственный луг – неровная насыпь и до безумия ярко-зеленый мягкий травяной ковер. Видимо, что-то все же замкнуло в трезвости рассудка этих людей. Наверное, нельзя долго оставаться нормальным человеком, имея дело с аномалиями психики. Иначе как было объяснить весь этот окружающий и будоражащий сюр?

Ступив на траву, Кира оглянулась вокруг и почувствовала то пространство, которое создавала вся эта картина, этот цвет...

Вокруг никого не было. Кире захотелось раскинуть руки, бежать, падать в траву, вставать и еще: страшно захотелось крикнуть. Что-нибудь. Все равно что. Она уже набрала полную грудь воздуха, как вдруг звук умер на ее губах, так и не успев родиться: тихий рокот двигателя самолета нарушил звенящую тишину. Обернувшись на этот звук, она увидела, как маленький летательный аппарат планировал над противоположным берегом озера. Кира замерла на месте, грустно глядя на приближающуюся машину.

«Если ты будешь там. Если ты подашь мне хоть какой-то знак...» – настойчиво звучало и многократно повторялось в ее голове.

«Что он подумает обо мне, ведь я сама пришла сюда?» – говорило в ней.

Еще через минуту, ничего себе не объясняя, она опустилась на землю и легла на траву, раскинув руки. Она чувствовала, что небо такое голубое и чистое, уже не где-то далеко, а рядом, что оно окутало все ее естество и вот-вот унесет высь, затянет в себя, как затягивает птиц, но не как этих чудовищ – самолеты, портящих впечатление и не оставляющих после себя ничего, кроме тревоги...

А один из них уже кружил над лугом, и его пилот почти отчаялся увидеть знакомую женскую фигуру. Только через минуту среди зеленой, безумно зеленой травы он заметил нечто будто парящее в воздухе, но в своем, зеленом небе.

– Это ты, – шептал пилот. – Ты пришла. Как я хотел, чтобы ты пришла...

Он говорил сам с собой, особенно не задумываясь, что его никто не слышал. Это было уже не важно. То, что хотел, он уже увидел. Но все-таки в такие моменты он признавался себе, что любил ее. Любил до безумия.

* * *

В день своего рождения Борис ждал гостей. Тщательно готовился: всюду навел порядок, выгладил костюм, накрыл шикарный стол, и главное, сбрил усы и бороду. Сегодня он ждал и ее. Он так давно ее не видел, не слышал ее голоса, не говорил ей, как она хороша. Сегодня он решил, что скажет ей все. Все, что чувствует. Может, тогда он, наконец, успокоит свое бешеное сердце и сможет жить, как все.И все же он боялся, что она не придет...

Гости собрались точно в назначенное время. Все они – коллеги, друзья, единомышленники, почти братья – были замечательной компанией скептиков или крайне не откровенных людей. Каждый из них верил лишь в то, что видел своими глазами, слышал своими ушами, принимал лишь то, что понимал. Борис очень переживал, как Кира, такая необъяснимая, взбалмошная, сможет вписаться в эту вполне сложившуюся компанию. Он ждал и боялся, что каждое ее слово вызовет массу вопросов, недоумения или издевательства. Ему уже виделось, как, входя в комнату, она разрушает стеклянный домик его привычного мира – некоего подобия спокойствия. Вдребезги. Но прошло уже полтора часа, а момент «разрушения» все еще не наступал. Ее все еще не было.
 
– Позвольте вам представить, – воскликнул он, когда она наконец-то появилась в дверях. – Это – Кира.

– Да, – подтвердила она, оглядывая компанию Бориса.

– Артемий, – неожиданно сам представился, встав, худой долговязый мужчина с интересным лицом, на котором светились умные и хитрые глаза. Взглянув на него, Кира подумала, что такими глазами нельзя было смотреть. Можно было лишь буравить человека насквозь.

– Очень приятно видеть вас снова, – кивнула она, почувствовав себя под этим взглядом как-то неуютно.

– Дорогая, прошу его любить и жаловать, – сказал Борис, – ибо от него в моем деле многое зависит.

– Злата, – снисходительно представилась жгучая брюнетка в декольте и протянула руку.

Оригинальное несоответствие имени и внешности определенно придавало ей еще больше шарма, нежели у нее было. Однако Кире это понравилось куда больше, нежели взгляд влиятельного босса ее любимого.

– Кира, – прозвучал ее смущенный ответ.

В комнате было еще четверо молодых людей, с которыми она быстро и легко сошлась. Весь вечер Кира старалась избегать только начальственного друга Бориса, а особенно – его глаз, потому что чувствовала себя под ними, как на огненной сковородке.

...В разгаре праздника, под тихую мелодию блюза каждый нашел свой уголок в уютной полутемной комнате. Борис взял Киру за руку и увел на балкон.

– Тебе не очень холодно? – спросил он.

– Нет, – коротко ответила она, но это уже было не важно.

– Наконец я могу сказать тебе все.

– Что же?

– Все. Абсолютно.

Она нетерпеливо повела рукой, и легкий рукав длинного платья колыхнул ветер.

– Я боялся, что ты не придешь, и я не скажу тебе всего...

Он говорил. Говорил и, не находя слов, переходил на стихи:

Когда стройна и светлоока
Передо мной стоит она,
Я мыслю: гурия пророка
С небес на землю сведена! – шептал он, наклонившись к уху,

Коса и кудри темно-русы,
Наряд небрежный и простой,
И на груди роскошной бусы
Роскошно зыблются порой.

Весны и лета сочетанье
В живом огне ее очей,
И тихий звук ее речей
Рождает негу и желанье
В груди тоскующей моей.

Наконец она улыбнулась, повернулась к нему и одарила теплым взглядом. Еще никто в ее жизни не говорил об этом «так» – и странно, и чувственно, и сдержанно одновременно. Он поразительно владел голосом. Почти не играя лицом, он четко передавал все свои эмоции интонациями. Просто и проникновенно.

Она смутились, провела пальцем над его верхней губой и смешливо спросила невпопад:

– Что это? Неужели ты сбрил свои усы?

– Просто ты сказала, что тебе не нравится целоваться с ежом. Я – мягкий и неопасный, поверь мне.

Кира рассмеялась, отрицательно качая головой:

– Я вовсе не так сказала.

– Зато теперь ты узнаешь, каким бархатным может быть мой поцелуй.

– Пожалуй, – сказала она. Просто сегодня ей легко быть воплощением дуновения ветра, никогда не отвечающего за последствия своих дел.

* * *

На кофе вся честная компания снова собралась за столом. Борис как-то незаметно отдалился от нее, все более и более внимания уделяя Артемию: разговаривал с ним, шутил, что-то обсуждал, подавал кофе, в общем, все время был рядом с ним. Кира поняла, что Борис успокоился. Наконец-то его не мучат больше сомнения: он во всем уверен.

Откуда-то издалека начался разговор, постепенно перешедший на поэзию. Кира молча следила глазами за Борисом, думая о чем-то своем.

– Вы слышали, – сказал один молодой человек в щеголеватом костюме, – Эртман назвал его Гомером наших дней.

– С ума сойти! – воскликнула Злата. – Я всегда знала, что как трудяга Эртман не заменим: его целеустремленность и усидчивость делаютему честь, но его талант, что называется, с чужого плеча.

– Что ты имеешь в виду? – флегматично спросил Артемий.

– Не знаю, помните ли вы ту историю, когда появилось новое дарование в поэзии. Эртману тогда порекомендовали заняться статьей, естественно, хвалебной в самый престижный критический журнал. В общем, ему внушительно посоветовали обратить внимание на его стилистический дар, слог и т. д., и т. п. Тот с трудом собрал материал, что называется, на ломаный грош, но самое интересное – он никогда, как потом выяснилось, не читая его стихов, понаписал такое… У-у-у…

Злата драматично помахала рукой над своей головой.

– Да, да. Я тоже вспомнил, – подтвердил Артемий. – Но особенно мне запомнилась та статья на Эртмана под названием «Не говорю: зачем он пишет».

– Это же твоя статья, Кира, – оживившись после таких слов, сказал Борис.

– В самом деле? – воскликнула Злата. – Ну и шуму же было!

– Но почему вы не подписались? – заинтересованно спросил Артемий.

Кира на секунду выйдя из своего оцепенения, неопределенно пожала плечами.

– Что-то знакомое такое… Не могу вспомнить… Если не секрет, откуда идея? – продолжал допытываться Артемий.

– Классика, – ответила она и прочла:

В своих стихах он скукой дышит;
Жужжаньем их наводит сон.
Не говорю: зачем он пишет,
Но для чего читает он?

Все ободрительно закивали, но до Киры уже лишь доносились обрывки продолжающегося разговора и слова Артемия:

– Действительно, зачем вам нужна была эта медицина? Вы – превосходный критик...

В углу нашли гитару, и кто-то решил, что компания созрела для пения.

– Кто-нибудь умеет играть? – спросил черноглазый парень, которого звали Филипп. – Может, ты, Артемий?

– Пожалуй, – ответил тот, пристально глядя на Киру. – А кто будет петь?

Он обвел глазами присутствующих дам.

– Мне всегда так нравилось, как поют женщины, – сказал он, перебирая пальцами струны.

Женщины тут же в знак протеста замахали руками:

– Что ты, Артемий, – сказала Злата, – кто же теперь поет под гитару?

– Самое главное, что петь-то нечего, – заметил молодой мужчина в больших роговых очках, отпил из бокала красного вина и методично продолжил изрекать. – Люди поют в соответствующем состоянии. Одним из пунктов в наш эксперимент входила имитация некоего состояния подкорки подопытного человека, которое провоцирует неадекватное поведение, называемое в просторечии «лирическим настроением». Так вот, действительно, наши дураки рассказывали, что в тот момент слышали странные звуки. Когда мы предложили им исполнить мелодию, услышанную ими, нам была продемонстрирована жуткая какофония...

– А вот, может быть, Кира? – неожиданно сказал Артемий и взглянул на нее украдкой.

Она же сидела на диване в конце комнаты и абсолютно не реагировала на происходящее.

– Кира, – позвал Борис.

– А? Что? – будто очнулась от оцепенения она.

Артемий, слегка наклонившись над гитарой, незаметно улыбнулся.

– Мы вот тут собираемся петь, а певцов нет, – сказал он. – Вы не умеете петь?

– Я никогда не пела на людях, – неожиданно произнесла она. – Я не знаю...

– А попробуйте, – воодушевился Артемий. – Что вам подыграть?

– «На заре ты меня не буди» знаете? Если, конечно, не боитесь «демонстрации жуткой какофонии» под воздействием лирического настроения...

– М-м… Рискну, – заявил аккомпаниатор, пропустив ее укол мимо ушей. Попробовав несколько аккордов, он сказал, что готов.

Борис с сомнением посмотрел на Киру. Филипп похлопал в ладоши и призвал всех к вниманию:

– Тише, вы! Кира будет петь.

Собравшись, Кира кивнула. Полился тихий звон гитары, а за ним и грудной, глубоко проникающий голос. Что-то шло изнутри, заставляя ежиться и прогонять дрожь по коже. Казалось, в нем не было ничего особенного, лишь та душа, с которой звучало:

И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Тем бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.

Песня кончилась, и неприученные к романтическим стансам, задумчивости и долгому взгляду в никуда присутствующие отделались лаконичным «великолепно». Кира поблагодарила за внимание, извинилась за непрофессиональное пение и ушла в самый темный угол комнаты.

Весь вечер оттуда она наблюдала за гостями Бориса и молчала, наслаждаясь своим положением стороннего наблюдателя. Она даже не заметила, как к ней подошел Артемий. Присев рядом на диван, он неожиданно сказал:

– До сих пор не могу понять, что вас с ним связывает. Кто вы ему? Любовница? Жена? Подруга?

Она повернулась и пристально посмотрела на него, а вернее, как бы сквозь него.

– А почему вы думаете, что это все не может быть объединено?

– Как вам сказать… Когда мужчина целует женщину и ему приятно быть с ней – он ее любит? – и он посмотрел на нее, и она почувствовала, что ее словно пригвоздили к спинке дивана.

Кира встревоженно взглянула на своего визави: эти пустые слова имели какое-то странное действие.

– Когда мужчина поверяет женщине свое сердце и душу и не может жить без нее – она может стать его женой?

– Вот как... – проговорила она.

– Но если он видит цель своей жизни в чем-то другом... Но непостоянство. Неожиданная внутренняя перемена и... – он щелкнул пальцами, подыскивая подходящее слово.

– Непредсказуемость, – отвлеченно сказала она.

– Непредсказуемость, – подтвердил он. – Именно. Неопределенность и нежелание определенности. Так кто же вы ему?

Задав последний вопрос, он заметил в ее глазах полное отсутствие в происходящем. Одна рука напряженно сжимала пальцы другой. Он понял, что ответа не будет, встал и направился прочь, как вдруг сквозь шум и гам, создаваемый веселой компанией, неожиданно услышал за спиной ее ровный голос:

– Вы – злой демон.

– Что? – обернулся он и, найдя выражение ее лица вполне серьезным, действительно как-то зло усмехнулся и ушел.

«Может, в чем-то он и прав, – оставшись одна, рассуждала она. – Он говорит, что любит меня – значит, я ему близкий человек. Но это все, что он испытывает ко мне. Наверное, я для него – человек временный. А ей он читал стихи, говорил, что ему больно, когда ее нет рядом. Но меня позвал, когда серьезно заболел, и сегодня – в радостный для него день. Но когда ее нет рядом с ним, ему тревожно на сердце и на душе. Вот поэтому ко мне всегда обращен его требовательный голос, а к ней – тихие и нежные слова».

В следующий момент что-то будто подбросило с дивана. Ей смертельно захотелось уйти отсюда скорее. На пороге в спешке она натолкнулась на какую-то женщину. Прошептав краткое «извините», она вдруг застыла на месте – новая гостья была удивительно похожа на Киру. На женщине было точно такое же платье, из лилового шелка с длинными кисейными рукавами. Точно такие же волосы мягко ниспадали на плечи. Кира вгляделась в ее лицо и с ужасом увидела в нем свое отражение: как в самом правильном зеркале – все ее черты. Эти бледные губы, прямой нос, высокий лоб, и лишь в лучезарных глазах, точно таких же,
временами играла какая-то злая усмешка.

Появление этой женщины изменило намерение Киры удалиться. Женское любопытство было приправлено чем-то еще. Чем – ей пока трудно было понять. Женщина прошла в комнату и как ни в чем ни бывало завела разговор с Борисом.

Кира заметила, что Борис, разговаривая с «незнакомкой», вовсе не видел, что их двое. Ей казалось странным, что, целуя ей руку, гладя по волосам, он не замечает подмены. В голове у нее загудело:

«Как он может не видеть, что это – не я… или… что я – здесь и, что она – не я, а я – это она... то есть... О, ужас! Я запуталась».

Сквозь странный гул мысли мелькали в ее голове с бешеной скоростью.

«А может, эта женщина и есть его любовница? Или жена... почему он так нежно смотрит на нее? Значит – любит больше меня. А если я и она – одно и то же, значит – любит и меня? Но
почему она так странно смотрит на меня? Похоже, она видит во мне соперницу. Господи, сколько ненависти в ее глазах! Она – ведьма... может, хочет избавиться от меня?..»

– Борис, – позвала Кира и не узнала своего голоса.

Совершенно точно – он не слышал ее.

– Борис, это же... – проговорила она уже почти шепотом и через секунду увидела, как Кира, но та – другая, поднялась из кресла и, странно глядя на нее, двинулась вперед. В горле у Киры перехватило дух: пытаясь что-то сказать, она не слышала себя.

Странное чувство опасности поднялось с глубин ее естества, словно тревожный звонок, необходимость уйти отсюда звала ее прочь. Кира выскользнула из квартиры и пустилась бежать вниз по лестнице, чувствуя, как следом идет ее двойник.

Спускаясь по лестнице темного подъезда, она нечаянно задела рукой свое колье. Тонкая цепочка разорвалась, и колье упало на ступеньки, мелодично звякнув. Кира нагнулась и, подхватив колье, в слабом свету, пробивающемся из маленького окна, заметила, как на ступеньках светилось и переливалось разными цветами множество мелкого бисера, стеклянных камушек, бусин.

«Бисер. Будто порвались бусы», – подумала она, и, зачерпнув горсть бусинок, выбежала на улицу.

Там было безлюдно и темно, лишь кое-где эту чернеющую пустоту прорывал свет окон припозднившихся хозяев. Ветер обдувал стройные ряды одинаково серых пятиэтажных домов и
высокие деревья кругом.

– Ну, почему же здесь никого нет? – думала Кира, и ее каблучки отстукивали по асфальту все учащающуюся дробь. – Никого...

Петляя между домами, она иногда бросала в сторону немного бисера. Светящиеся бусины падали на землю, указывая ее преследовательнице ложный путь. Но количество маленьких бусин в руке уменьшалось с количеством сил.

Идя мимо длинного ряда домов, она неожиданно почувствовала, как ей на плечи будто что-то опустилось. Она оглянулась: на ветру за плечами развивался темный атласный плащ. Накинув на голову капюшон, она поняла, что не может больше сделать и шагу. Быстро свернув за угол ближайшего дома, она остановилась.

Прижавшись к стене, она пыталась унять бешеное дыхание, чтобы в полуночной тишине услышать стук шагов, шелест платья, какую-нибудь речь, что-нибудь предупреждающее об опасности. Ах, и почему так громко бьется сердце? Кажется, его стук отдается не только в ушах, но и эхом от стен молчаливых, спящих домов.

Решив разрушить неизвестность, она выглянула из всего убежища, и первым, что она увидела, была женская фигура в длинном лиловом платье. С ее плеч ниспадал темный атласный плащ. Женщина, оглядываясь, шла прямо на Киру, поначалу как бы и не видя ее вовсе. Вдруг их взгляды встретились...

«О, небо! Да что же это! – в отчаянии подумала Кира. – Как мне избавиться от тебя?»

– Иди со мной... Иди со мной, – послышалось откуда-то.

Кира посмотрела вокруг, но как-то даже и не сразу заметила полупрозрачное существо с нежным девичьим лицом. Казалось, что это существо не стоит на земле, а парит в воздухе, медленно перемещаясь.

Кира взглянула на свою преследовательницу, снова наткнулась на ее стеклянные глаза, холодом проникающие до самого сердца, и поняла, что кроме нее самой никто заговорившего с ней существа не видит и не слышит. Тем временем призрак поманил пальцем, неслышно удаляясь.

– Быстрее… Быстрее…– говорил он. – Я помогу тебе… Иди за мной…

Непонимающе глядя на все это, Кира в нерешительности боялась сделать даже шаг. Слишком много странного и неестественного за один вечер лишило ее способности что-либо понимать и что-либо решать. Даже если бы сейчас ей пришлось решать свою собственную судьбу. Но надо было выбирать, и, повинуясь какому-то неизвестному еще чувству, она пошла за полупрозрачным существом – не то маленькой феей, не то призраком, не то добрым духом, спустившимся с небес ей на помощь.

– Почему ты решила помочь мне? – спрашивала на ходу Кира.

– Я давно смотрю за тобой, просто не могла придумать, чем тебе помочь, – отвечало существо, и речь его напоминала речь ребенка. – А теперь я нашла, и если мы поторопимся, то нам удастся избежать неприятностей, которые могут произойти.

– Ничего не понимаю, – всплеснула руками Кира.

– Чего же? – удивилось нечто.

– Что это за неприятности, которые могли произойти?

В ответ маленькое существо лишь махнуло в ее сторону рукой, видимо, удивляясь такой несообразительности.

– Неужели все это происходит на самом деле? – допытывалась Кира. – Неужели я не сплю?

При этих словах призрак остановился:

– А неужели ты еще не веришь? Это уже давно не тот мир, в котором ты живешь. Пойми, здесь нет простых людей. Здесь все имеет свои особенности и свои законы. И эти законы вечны. Все чувства здесь обострены: ненависть – это ненависть страшная, до испепеления. Любовь – это любовь, которая доказывается ежеминутно, любовь до самоотречения. И здесь никто с этим не спорит и не противостоит этому.

Кира, до сих пор глядевшая на нее широко открытыми глазами, медленно опустила взгляд и упавшим голосом спросила:

– А как же мне во все этом быть?

– Поэтому я и здесь. Там дальше, – существо показало рукой куда-то в темноту, – три двери. За одной ничего, за другой… О, лучше ее не открывать! А вот за третьей – она посредине – твой мир. Войдя в нее, ты вернешься в свой мир и скоро забудешь, что меняла его на что-то другое.

– Но…

– Не спрашивай меня больше ни о чем. Не могу сказать – меня занесут в черный список. Надо спешить. Иначе она догонит нас. Иди. Я останусь тут.

Сказав, маленькое полупрозрачное существо удалилось в сторонуи, все еще паря над землей, село под деревом, совсем по-детски поджав колени.

Кира помялась немного, почему-то улыбнулась в сторону малышки и шагнула в темноту, где в серой стене какого-то здания были три двери. Ничем не примечательные и никем не примеченные, они хранили за собой тайну, разгадка которой не доступна людям, ну, разве что детям. Кира смотрела на эти двери – черные и какие-то пошарпанные – и никак не могла понять, что же с ней произошло. Ей хотелось понять это именно сейчас, пока все еще не кончилось. Прежде чем пресечь свое ночное видение одним лишь открытием двери, она усиленно раздумывала, пытаясь найти какие-то ответы на какие-то свои вопросы. Прежде чем она откроет дверь и распрощается с этим миром, прежде чем она оставит все это в прошлом, ей надо понять, что случилось.

Ведь через мгновение все будет лишь ночным кошмаром, а потом и вовсе уйдет из памяти, так, что даже она сама не будет знать, было ли это на самом деле.
Она снова и снова прокручивала в голове события сегодняшней ночи, но на многие свои вопросы ответов не находила. Торопливый бег ее мыслей был прерван стуком шагов и тяжелым дыханием. Едва переводя дух от быстрой ходьбы, ее двойник
приближался к ней. Всполошившись, Кира взялась было за ручку двери и готова была уже открыть ее, как вдруг поняла, что не может вспомнить, за какой из трех дверей ее свобода. Какой-то дикий ужас и невообразимое отчаяние всколыхнулись со дна души и, судорожно вспоминая, она дернула за первую попавшуюся ей ручку, до которой успела дотянуться.

– Только бы отсюда! – думала она.

* * *

Опомнилась она лишь, когда дверь за ней закрылась, перенеся ее на окраину какого-то леса. Лес казался обычным, но и странным одновременно. Он был молчаливым и осенним. Сначала Кира не поняла его странности, но потом ее вдруг будто молнией поразило: ведь там, за дверью, был конец августа и деревья
были еще зелеными. Здесь же вовсю отбушевала осень: деревья были уже полностью голыми, а земля – покрыта желтыми листьями так, будто все деревья, сговорившись, только что, разом,стряхнули нечто ненужное. Нигде не было ни единого живого существа: ни птицы, ни жучка, ни паучка, ни темболее человека.
Голый лес удалялся вдаль, покуда хватало глаза. Кира отошла от двери, стоявшей одиноко среди дороги.

«Куда идти, не знаю, и спросить негде», – думала она.

Подумав так, она услышала странный шум. Он приближался откуда-то с противоположной лесу стороны. Через какое-то время она увидела людей. Они буквально надвигались на нее с гиками и воплями. Кира удивилась и даже подумала, что надо бы куда-нибудь спрятаться. Но удивление и любопытство приковали ее к месту. Но вскоре она поняла, как ошиблась. По мере приближения людей, она стала ясно различать сначала их одежду: зеленые куртки, перехваченные ремнями, колпаки и высокие охотничьи сапоги, длинные охотничьи ножи за ремнями, а затем вгляделась в их лица.

Лицами в прямом смысле их трудно было назвать: во всех было что-то уродливое. Люди тащили за собой повозки, груженные какими-то вещами, вели лошадей. Заметив Киру, один из них – самый высокий – сделал знак, и все остановились. Этот человек, видимо, самый главный, и с ним еще несколько, держа наготове ножи, подошли к ней и встали вокруг. Молча, они долго оценивающе ее рассматривали. Кира, все еще не понимая, что происходит, замерла, сердце ее похолодело в предчувствии чего-то такого, что может почувствовать, наверное, только женщина.

И тут «главный», наклонившись к уху человека с толстым носом,что-то сказал ему, и, повернувшись к остальным, громко произнес: «Она».

Все вдруг дико закричали, радуясь чему-то, а несколько самых на вид крепких человека схватили Киру и понесли. Обоз тронулся и въехал в лес, а Киру еще долго несли на руках среди орущей толпы.

– Что вы делаете? Отпустите! Отпустите! – кричала Кира, пытаясь вырваться.

– Мы несем тебя в наш город, к правителю. Тебе выпала большая честь стать его женой, – сказал один из крепышей, и все снова заорали и засвистели.

Изловчившись непонятно зачем, Кира вывернулась ненадолго, чтобы оглянуться, но увидела лишь, что они все дальше и дальше удаляются в лес от двери, одиноко стоящей среди дороги.

А в воздухе висел звук, напоминающий смех. Он был похож на ее собственный смех.

Люди двигались не быстро, преодолевая буреломы и овраги мрачного леса. Киру усадили на повозку, связав ей руки.

Несколько дней они пробирались к городу, о котором говорил главарь. Кира загрустила. Ужас, который поначалу ее охватил, постепенно отступил, чтобы нахлынуть вновь, но уже с новой силой.

Однако что было дальше, она не очень хорошо помнила. Перед глазами лишь мелькали уродцы, улицы, дома и снова уродцы, у многих из которых на одной или двух руках не хватало пальцев. Какие-то комнаты, ведьмы, суетящиеся у котла, в котором варился человек. Одна из ведьм показывала ей свое хозяйство, кухню, котелки, тронный зал, покои господина, и, наконец, комнату, предназначенную ей самой, с длинным во всю высоту стены зеркалом и дощатым ложем. Кто-то шептал ей по дороге, что их господин – самый могущественный правитель в мире, и потому
самый загадочный: как он продлевает свой род, знает лишь он да его наследники.

– Сегодня ты увидишь его, – сказали ей.

Несколько часов подряд Кира ждала в комнате, сидя на своем деревянном ложе перед зеркалом. Время текло медленно, тишина стучала в виски. Но вот за ней пришла одна безобразная старуха и объявила, что, наконец, ее представят правителю. Кира подумала, что это к чему-то все же обязывает, подошла к зеркалу, сняла плащ, бросила его на деревяшки своего ложа, поправила волосы и платье. Посмотрев на себя, она грустно улыбнулась, сказав себе: «Никуда не денешься. По крайней мере, я посмотрю на него, а там… двум смертям не бывать, а одной не миновать».

Повернувшись к старухе, она решительно произнесла: «Идем».

Старуха повела Киру через несколько комнат и залов в небольшую комнатенку с грубо раскрашенными дверьми и полками для хозяйственных вещей. Посредине стоял деревянный стол и скамья.

То, что она увидела, войдя в комнату, сначала сильно испугало ее. Захотелось зажмурить глаза. Но сознание того, что она все же стоит перед правителем, то есть исключительно соображения приличия, заставило ее сдержаться, и вскоре женское любопытство возобладало, и она откровенно стала его рассматривать.

На скамье за столом восседал карлик. Большая уродливая голова росла почти прямо из плеч, на ней почти не было волос, только по бокам головы виднелся черный пушок. Лицо представляло собой сплошную уродливую гримасу. В коротких руках он держал очень длинный остро заточенный нож.

«Странная штука – природа, – пришло в голову Кире. – Хотя имеется ли в этой стране такая штука, как природа?»

На столе перед правителем стояла чашка, наполненная чем-то красным, она сразу и не поняла чем. Старуха подтолкнула Киру к столу, потом подошла к правителю и что-то сказала ему на ухо. Кира стояла и широко открытыми глазами смотрела на правителя, руки ее дрожали.

– Я – правитель этого государства – Салахер. Ты должна стать моей женой. Мне нравится выбор Драхера, – произнес правитель голосом, идущим как из бочки. – Где Драхер? – крикнул он. – Позовите его.

После этих слов в комнате появился тот самый главарь, который первым заметил Киру. У него все пальцы были на месте. Драхер поклонился, а, выпрямившись, застыл на месте.

– Я доволен, Драхер, – сообщил правитель. – В каком из Светлых городов вы ее взяли? Ну-ка, расскажи.

– Мы нашли ее у Двери, о, правитель, когда возвращались из похода.

– Что? – взревел Салахер. – Так вы возвращались из Светлого города без добычи? Так, если бы не Священная Дверь… В уме ли ты, Драхер? Остался ли у тебя хоть один палец на руках?

– Да, правитель.

Драхер приблизился к правителю и положил ладонь на стол. Один взмах, и острый нож отсек все пальцы на кисти руки главаря.

Кира заметила, что Драхер даже не моргнул, а лишь отняв окровавленную руку от стола, повернулся и, уходя, скользнул по ней глазами. В его взгляде кричала невероятная боль. Но вдруг – кровь и вовсе застыла в ее жилах – Салахер смахнул ножом пальцы в кадку, стоящую сбоку от него. Теперь только она поняла, чем была наполнена эта емкость.

«Боже! Зачем?» – проскрипело в ее голове, в которой окружающие предметы уже не складывались в одну картинку, а как-то странно начинали кружиться.

– Их потом обрабатывают, консервируют, – уже шептала на ухо Кире старуха, отвечая на незаданный вопрос, – а затем наполняют царственное ложе. Такое, как стоит в твоей комнате.

Еле держась на ногах от увиденного, Кира добралась до своей комнаты. Опустившись на деревянное ложе, она с ужасом представила его наполненным пальцами несчастных жителей государства. Потом она вспомнила глаза Драхера, и ей самой стало так горько и невыносимо, что она готова была закричать. «Но что толку? Кто меня здесь услышит?» – подумала она и подошла к зеркалу. В какое-то мгновение ей показалось, что от него исходят некие теплые флюиды. Она смотрела на себя, почему-то пытаясь найти незнакомые черты. Потом ей вспомнилась последняя встреча с Борисом, те слова, что он тогда ей говорил. Еще минута, и воспоминания целиком окутали ее чем-то мягким и приятным, она почувствовала себя так хорошо, как никогда еще не доводилось.

«Ах, Борис, Борис, – думала она, – если бы ты мог себе все это представить. Я еще многого не понимаю здесь. Я не знаю, какую роль отвели мне, но кажется мне, это – конец. Если бы ты мог оказаться здесь. Ведь я не вижу ни одного человеческого лица. Я не хочу такого конца…»

Она представляла себе его лицо, вспоминала руки, голос, волосы, и тут же неизменно у нее перед глазами возникал образ Салахера. Кира пыталась избавиться от него, но он настойчиво преследовал ее, вытесняя из памяти все, что могло быть для нее приятным и любимым.

Она не знала, что пока внутри нее шла такая борьба, в другой комнате, темной и тихой, перед таким же зеркалом стоял человек. Вернее, прелестный юноша, со светлыми волосами и ясными голубыми глазами. Сложив руки на груди, он смотрел в зеркало и видел… Киру. Обманное стекло было зеркалом лишь с одной стороны. Выражение его лица менялось вслед за тем, как менялись чувства женщины, которую он видел: боль и радость, страх и любовь, отчаяние и ненависть – все так же живо в нем откликалось. Ведь он не только наблюдал за красивой женщиной, он еще и слышал все мысли, что проносились в ее голове, видел все,
о чем думала она в тот момент. В конце концов, когда Кира оказалась на грани отчаяния, отошла от зеркала, схватила маленький стульчик и со словами: «Я разобью это чертово стекло» размахнулась, он нетерпеливо взмахнул руками.

– Асар, – сказал он, и при этом середина зеркала превратилась в дымку.

Юноша шагнул в нее и через мгновение оказался перед Кирой. Она же, увидев в зеркале прелестного молодого человека, от неожиданности выронила стульчик из рук и больно ушибла себе ногу.

Юноша спустился к ней по невидимым ступеням и участливо склонился над ней, мягко спросив: «Вы сильно ушиблись?»

– Немного, – поморщилась Кира. – Нельзя же так удивлять. Откуда вы появились и кто вы, прелестный юноша?

Он выпрямился и произнес:

– Я – второй сын Салахера.

– Кого? – она чуть не села на только что выроненный стул.

Он поддержал ее за локоть и, пожав плечами, сказал обыкновенно:

– Салахера.

– Вы сказали «второй»… – спросила она, уже скорее машинально повторяя услышанные слова.

– Да. Первый его сын сейчас с темными волосами и темными глазами.

– Сыновья у этого чудовища… Сейчас он такой, а потом… Простите меня, – опомнилась она и смущенно опустила глаза. – Я еще многого здесь не понимаю.

– Сегодня я уже слышал это от вас, – заметил юноша.

– Когда? – вскрикнула Кира и тут же осеклась. – Нет. Я помню, что никому не говорила этого сегодня.

– Я и не говорю, что вы их произносили. Я их слышал. Стоя за зеркалом, я… – он немного смутился, – я наблюдал за вами и слышал то, о чем вы думали.

– То есть? Как такое может быть?

– Вспоминали какого-то человека по имени Борис. Потом вечер в его доме, когда на балконе он говорил вам… – тут он запнулся.

– Ну же, – сказала Кира, – что он говорил?

Юноша подошел ближе, задумался на минуту и, глядя ей в глаза, тихо заговорил:

– Он говорил… Твои глаза похожи на два больших озера, нет, омута, два глубоких омута, в которых мне не жаль было бы пропасть, сгинуть навсегда.

– Да, да, – подтвердила Кира, задумчиво глядя в пространство.

Ее словно бы снова вернули туда, где она только что побывала в своих воспоминаниях и где ей больше всего хотелось быть сейчас. Но вдруг лучезарный свет глаз собеседника будто ослепил ее. Она отвернулась, а он продолжил, и голос его стал проникновеннее.

– Твои губы похожи на лепестки цветов, нежные и сладостные, как пьянящий цветочный нектар: сделаешь один глоток, и этот пьяный хмель не пройдет никогда… Никогда тебя не оставит… Твои волосы, как листья в Вечном Лесу: они не высохнут, их свет будет вечно… в моих глазах…

Кира словно очнулась ото сна:

– Этого он не говорил.

Юноша вновь на мгновение смутился, но тут же твердо ответил:

– Да, не говорил.

– Так это…

– Это мои слова, – продолжил он. – Потом… он... Что это он сделал?

Ее собеседник широко открытыми глазами вопросительно смотрел сквозь нее: казалось, он пытается что-то понять.

– Что это он сделал? – снова спросил юноша. – Он прикоснулся своими губами к вашим губам.

– Он поцеловал меня, – тихо ответила ему Кира, пораженная такой способностью человека видеть то, чего увидеть уже никак нельзя.

Второй сын Правителя стоял так близко к ней, что легко почувствовал ее взволнованное горячее дыхание. Казавшееся неизбежным опасное соприкосновение было предотвращено странным шумом за дверью: истерический, постоянно срывающийся от крика голос, кого-то отчитывал, чего-то требовал.

Юноша бросился к двери, ведущей в большой зал, приоткрыл ее и, повернувшись к Кире, сказал:

– Правитель опять недоволен.

– Почему? – подходя к нему, спросила Кира.

– Сейчас время, когда Великая Птица несет свои яйца. Видно, ей опять помешали или разбили одно из них. Это вина больше во много крат, чем та, за которую наказали Драхера.

Кира выглянула из-за двери. По залу между своими коротконогими солдатами метался Салахер, размахивая уродливыми руками. Посреди зала стоял стол. На нем среди каких-то непонятных предметов на нескольких красивых кованых подставках стояло что-то прозрачное яйцевидной формы. Внутри каждого яйца было нечто напоминающее миниатюрную фигурку человека.

– А что за Великая Птица? – просто так спросила Кира.

– Это еще одно имя Правителя, – ответил юноша.

Кира не поняла толком и как-то даже пропустила его слова мимо ушей, потому что в зале, казалось, надвигалась буря. Салахер налетел на одного из солдат и выхватил у него из-за пояса длинный нож.

– Вы что, культяпые уроды, головы захотели лишиться? – кричал Правитель.

«Кого он называет уродами? – мелькнула у Киры кощунственная мысль. – На себя бы посмотрел. Да по сравнению с ним каждый из них может претендовать на звание «Мистер Вселенная».

Салахер тем временем махал ножом, полосуя головы и лица своих служак. Так продолжалось недолго, и постепенно ярость его стала утихать. Когда же он совсем успокоился, то приказал принести какого-то пойла и начал им поить всех подряд, что, очевидно, свидетельствовало о благом расположении его духа. В
скором времени почти все участники «баталии» были пьяны и, забыв о ранах, принялись петь дифирамбы своему Правителю.

– А сейчас я хочу маршир-р…ро-ровать, – выговорил наконец Правитель, и тут произошло то, чего Кира никак не ожидала.

Салахер подошел к столу, взял один из предметов яйцевидной формы и проглотил его. Произнеся при этом «Асар», он развел руками и превратился в нормального человека, хотя все же небольшого роста, но с человеческим лицом, длинными волнистыми волосами. Одежда его превратилась в красивый костюм, такой же, как был и на его сыне. Кира решила, что так одевались в веке семнадцатом. Потом правитель заплетающимся языком приказал солдатам посторониться и сам, подхватив какое-то полуигрушечное ружье, взял его на плечо и зашагал позади шеренги. Пройдя так несколько кругов по залу, Салахер от чрезмерного пьянства
свалился, задев стоящего впереди солдата. Тот задел еще одного, и так все дружно повалились, мгновенно заснув.

Пораженная увиденным, Кира захлопнула дверь и с каким-то безумным блуждающим взглядом опустилась на деревянное ложе. Юноша подошел к ней и непонимающе заглянул в лицо. Она подняла на него глаза и хриплым голосом спросила:

– Что это было?

– Что? – удивился юноша.

– Я ничего не понимаю… Великая птица… Яйца, способные превращать урода в человека… Кто их несет ты сказал? – схватившись за голову, говорила она. – Почему ты так не похож на своего отца? Почему я должна стать его женой? Объясни мне или я сойду с ума! Я хочу знать о вас все! Почему я здесь? Я понять не могу...

– Ты здесь потому, что этого хочет Великая Птица, – услышала она его голос, в котором промелькнули знакомые нотки.

– Это его желание, а значит – желание Судьбы, – говорил он, а в ее ушах звучало: «Я хочу, чтоб ты знала… Завтра утром… Я буду…» Звуки эти постепенно растягивались, они тянулись, как липкая смола, потом обрывались и скручивались кренделями, издавая пронзительный писк.

– Тихо! – прошептала Кира и потом заговорила, чеканя каждое слово, словно отгоняя настойчивые звуки. – Почему я здесь, понять я не могу. Но очень хочу понять, что все это значит. Что происходит и что меня ждет? Откуда все это взялось? Скажи мне, ради всего…

Юноша откинул прядь волос со лба, присел на край столика и, прислонившись к зеркалу, глядя в пустоту, после некоторого молчания заговорил:

– Когда Разгневанные Боги творили мир, они разделили его на две части: светлую и темную. В каждой из них люди живут своей жизнью, боятся друг друга, как боятся неизвестности и всего непонятного. Но люди разделены независимо от их воли и живут каждый по предначертанию своей судьбы и по тому же предначертанию поступают, даже тогда, когда объяснить ничего не в силах. Лес Вечной Листвы – это темная часть мира. Мы живем здесь и рады этому. Есть еще Светлый город. Он далеко, и у них есть то, чего нет у нас: тьма питается светом. Они же почитают то, в чем нет никакого смысла.

Нетерпеливо заерзав, Кира повела рукой и вопросом завершила то, о чем говорил красавец:

– Как, например, в красоте, уме?

– Время от времени, – не ответив, продолжал юноша. – Великая птица посылает своих гонцов в Светлый город, и они привозят ему то, что помогает продолжению его рода. По предначертанию Разгневанных Богов только самая почитаемая женщина в Городе света сможет продлить род Великой Птицы.

– Но почему же Салахер тогда так уродлив?… То есть, так выглядит… – снова нетерпеливо перебила рассказ Кира.

– Так распорядились Разгневанные Боги, – неторопливо пояснил юноша и продолжил. – Так иногда из Светлого города правителю привозят жен. Моя мать тоже была оттуда. Салахер жаден более, чем надо: у него уже было две жены. Ты
будешь третья. Но тебя послала Одинокая Дверь, стоящая на краю Леса, а это – признак великого события. Салахер плохо это понял.

Снова заерзав, Кира спросила:

– Неужели и от меня он ждет рождения такого уродца?

– Для этого вовсе не нужна женщина. Для этого есть способность Великой Птицы нести хрустальные яйца. Это с их помощью он превращается в человека…

– Человека? – воскликнула Кира.

– Да, он был таким же, как я теперь. А что ты видишь перед глазами? – гневно сказал юноша. – Никому не дозволено видеть меня и брата, как и нам не дозволено до времени показываться на глаза кому-либо, не считая приближенных Правителя. Конечно, приказ не строгий, но как я могу общаться с людьми, имея такой-то облик? На что я похож?

– Может быть, на свою мать?

– Да, конечно. Но, слава Разгневанным Богам, со временем этого все меньше…

– Меньше чего?

– Меньше того, на что я сейчас похож.

– Похож?

– Я – наследник Салахера, и когда придет мой час, я проглочу хрустальное яйцо и стану достойным чести править этой страной. Я стану таким же, как он…

– Не-е-ет, – закричала Кира, и крик ее пролетел под сводами многих комнат, отталкиваясь от стен, вращался и кружил, пока не возвратился обратно. Изумленный юноша замер на месте.

– Нет. Нет. Нет, – говорила она все тише и тише, отворачиваясь от него, пока еле слышно не сказала «Нет» последний раз. Несколько минут Кира молчала, опустив голову. Казалось, что она уснула. Юноша шагнул к ней и протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, как вдруг она резко обернулась и заговорила горячо и твердо:

– Нет. Этого не должно произойти. Ты слышишь? Ты не должен так поступать. Ты должен остаться таким, каков ты есть сейчас. Ты же видишь, я – другая. Ведь есть же что-то другое. Ты же слышал! Видел! Салахер не имеет будущего. Пора перевернуть мир. Избавь мир от Салахера! Сделай это! Убей его и очисти мир от этой заразы. Ты сделаешь это, если я для тебя что-нибудь значу… Если я значу для тебя что-нибудь, ты сделаешь это, – повторила она уже тише.

При этих словах юноша замер, он почувствовал, что в них есть нечто важное для него, но что именно, он никак не мог понять. Потому что мысли, как рой занудных ос, вились в его голове и, больно жаля, не давали ему опомниться. Смотря ей в глаза, он молчал, пытаясь разобраться сам с собой. Да, она, безусловно, значит для него что-то. Об этом он узнал сегодня. Салахер? Салахер – это то, чего он стремился достичь всю свою жизнь, с самого рождения. Но? Ведь он всего лишь второй сын Правителя. Такого еще никогда не было, но так или иначе первым будет править его брат. Он же всего лишь второй, не только ничего не знал о своей судьбе, напротив, будущее его становилось более туманным день ото дня.

Его размышления были прерваны странным поведением женщины. Цепляясь за его камзол, она вдруг начала медленно сползать на пол, а, опустившись на колени, обхватила голову руками и стала раскачиваться из стороны в сторону. Только какой-то тихий сдавленный стон слетал с ее губ. Юноша прислушался, пытаясь разобрать, что она говорит.

– Голова… – простонала женщина, впиваясь ногтями в свои виски. – Не могу больше…

Доселе незнакомый с выражениями боли, наследник Правителя еще несколько секунд смотрел на Киру, боясь пошевелиться. Он попытался заглянуть ей за глаза, уловить ее мысли. Вскоре он почувствовал ее боль, или, вернее, то, что она несет человеку. Сердце его сжалось, и он протянул к ней руки, чтобы поднять ее с колен. Но Кира уже почти не видела ни его, ни комнаты. В голове ее будто разрастался огромный черный шар, вытесняющий из нее все внутренности. Тело заболело, ее стало тошнить.

Когда юноша хотел было поднять ее, чтобы положить куда-нибудь, но увидел лишь пустое дощатое ложе и кинулся прочь из комнаты. В мгновение ока комната заполнилась старухами-прислужками с серебряными тазами, накрытыми ткаными полотнищами. Старухи тут же стали что-то доставать из тазов и укладывать на доски. Наследник Правителя попытался подвести Киру к ложу, но она вдруг начала вырываться и стонать еще сильней, отчаянно мотая головой.

– Не это… Только не это… – пыталась сказать Кира, и юноша понял, что ей стало еще хуже, когда она увидела, чем заполняли ее кровать.

– Оставьте! – крикнул он. – Принесите Листву из Леса.

Его приказание исполнили, и, когда Кира опустилась на мягкий настил из осенней Листвы, она почувствовала, что уносится в черную бесконечную бездну, где не было ни звуков, ни цветов, ни света, вообще ничего.

Приказав всем удалиться, наследник опустился на одно колено перед ложем и долго-долго смотрел на женщину, которая лежала, окутанная странным сном. Он разглядывал ее лицо, размышляя о том, откуда она взялась и почему имеет над ним какую-то власть. Он знал, что она была такой же, как и его мать, которой он так никогда и не видел, потому что после рождения наследников, жены правителей куда-то бесследно исчезали. Лучше всего в тот момент он понимал, что она была такой же, как он. Ему было известно о ней все. Все было о ней понятно.

Он гладил ее волосы, осторожно проводил пальцем по щеке, и в какой-то момент черную пустоту, в которой находилась Кира, нарушило прохладное мягкое прикосновение его губ. Такое сладкое и нежное, что, казалось, там, в бесконечности, оно должно было летать на ее губах всегда.

Сколько прошло времени, юноша не знал, только вдруг он почувствовал чье-то присутствие. Обернувшись, он увидел своего брата. Такой же, но черноволосый красавец недоумевающе смотрел на них, стоя поодаль.

– Я знаю все, – сказал он, когда его брат поднялся с колена.

– Тогда скажи мне: разве я не прав?

– Провидение не может ошибаться. Дверь – закрыта, пока мы все не изменим. Но она все равно не останется здесь. Дверь открывается лишь однажды. Ты понял это?

– Да, – как-то обреченно сказал второй наследник и выдернул из ножен саблю.

* * *

Кира очнулась ото сна, почувствовав, как непонятная прохлада повеяла на лицо, словно легкий ветерок ворвался в комнату и, покружив над ней, улетел прочь. Что-то мерно раскачивалось под ней, чьи-то руки поддерживали ее. Кто-то пристально на нее смотрел. Открыв глаза, Кира увидела два прелестных лица. Два юноши, светловолосый и темноволосый, сидели по бокам и, глядя на нее, о чем-то тихо переговаривались.

Оглядевшись, Кира поняла, что она не в комнате и что ее куда-то везут на повозке. Высоко над головой она увидела, как через зеленые ветки вековых деревьев синело небо.

– Что случилось? – проговорила она.

– Все кончилось. Мы везем тебя к Одинокой Двери, – был ей ответ.

Кира моментально вспомнила, где она и что с ней произошло. Вот только все равно что-то было не так. Она резко поднялась и осмотрелась. Лес Вечной Листвы. Он изменился. Осень исчезла из него бесследно, словно сама природа помирилась с этим миром, подарив ему новую жизнь.

Только Одинокая Дверь смутно напоминала о недавнем прошлом. По-прежнему стоя на открытом месте, дверь снова скрывала за собой необъяснимую неизвестность.

Братья молча помогли Кире спуститься с повозки и замерли на месте, будто полагая, что ей не надо объяснять, как поступать.

Однако непонятливая женщина никак не хотела сделать и шагу. Тогда один из юношей поднял руку и жестом пригласил ее идти к Двери.

– А что там? – спросила Кира, волнуясь.

– Там твой мир, – просто сказал он.

– Да, конечно, – потупив взгляд, произнесла Кира. Где-то в душе она чувствовала потребность в решимости, но что-то не пускало ее туда, и еще через секунду она поняла, что именно.

Дверь неожиданно отворилась, и на пороге появилась она сама. Сделав несколько шагов, двойник остановился, пристально глядя на свое отражение. Кира машинально начала пятиться назад, но строгий голос одного из братьев ее остановил:

– Тебе незачем ее бояться. Она уже другая. Ты уже изменила мир. Вы должны соединиться. Подойди ближе.

Женщины подошли друг к другу, и над ними появилась голубоватая дымка, которая медленно разрасталась, спускалась ниже, пряча их от чужих взглядов.

– Асар, – сказал один из братьев, развел руками, и дымка растворилась, оставив Киру в одиночестве.

– Иди, – сказал другой брат, и, повинуясь непонятной силе, Кира пошла к двери, спиной чувствуя на себе горячие взгляды молодых людей.

Сила, ведущая ее к Двери, была велика, но, сделав над собой невероятное усилие, Кира все же обернулась. Их глаза встретились.

– Я уйду навсегда? – спросила женщина, и к ее горлу покатил шершавый комок.

– Да, – услышала она ответ, который прозвучал в ее голове.

– Я не хочу навсегда, – сказала Кира.

– Тут иначе не бывает.

Она попыталась проглотить колючий шар, застрявший в горле, жадно глотнула прохладный воздух, и, пересилив себя, произнесла:

– Я не вернусь?

– Никогда, – последовал незамедлительный ответ. В нем не было ни сожаления, ни радости, ни каких-либо других чувств.

– Почему у вас все навсегда? Почему у меня нет выбора? Никогда… Я не люблю слова навсегда и никогда, – прошептала она совсем осипшим голосом, и глаза предательски начало жечь от наворачивающихся слез. – У меня правда нет выбора? Нет совсем? Я ничего не могу уже сделать? Для себя… Хоть что-нибудь… Все кончено? Да?! Все предопределено? Да. Так задумано. Да. Кто это придумал? Кто-то решил, и это навсегда…

Кира на секунду замолчала, силясь услышать хоть что-нибудь в ответ. Подтвердить или опровергнуть. Согласиться или нет. Но предательская тишина упорно не хотела прерываться и устно, ни мысленно.

– Мне страшно, – молча произнесла она наконец.

– Я знаю, – был ей ответ.

* * *
Город шумел своей полуденной жизнью. Шоссе то задыхались от скопления машин, то прогибались от скоростного беспрерывного движения. Тротуары тоже не страдали от одиночества: оставалось только думать, и что это им всем нужно на улице в разгар рабочего дня. Но люди, особенно не объясняясь, толкали друг друга плечами, торопились, подчиняясь общему, непонятно кем заданному ритму жизни. Возможно, кое-кто из них и удивился, заметив, как посреди улицы в толпе вдруг появилась красивая женщина в вечернем платье и длинном лиловом плаще. Она шла особенно не торопясь, и людям приходилось ее огибать, чтобы продолжить свой пеший бег. При порывах ветра полы плаща поднимались, но в какой-то момент его и вовсе как ветром сдуло.

Однако женщина продолжала идти, глядя прямо перед собой. Лицо ее было невозмутимо и лишь чуть-чуть печальны глаза. Вдруг на противоположной стороне широкого шоссе, у обочины, резко затормозила машина. Из нее быстро вышел голубоглазый мужчина и замахал руками.

– Кира, Кира… – кричал он, но голос его терялся в общем уличном грохоте…

Это был последний раз, когда ее видели. Кем она была и когда жила, наверное, мало кто уже вспомнит. Никто не знает, куда она пропала и где искать ее сегодня.

* * *
рисунок Василия Степанова "Дверь" (живопись и комп.графика)

Продолжение повести с новыми приключениями героини читать здесь: http://proza.ru/2009/09/11/1374