Дщери Господни

ДЩЕРИ ГОСПОДНИ

(Проповедь Сатаны)

ГЛАВА 1.

И РАССЕЯЛ СЕМЯ СВОЕ ПО СВЕТУ

«Если бы сотворение мира действительно имело место, чего я, впрочем, не допускаю, то необходимый уровень знаний был бы уже несовместим с туповатыми шутками».
С. Лем. Голос неба. С.420.

Оппонент окинул взглядом аудиторию.
- Ну-с, - сказал он, - мою пресс-конференцию можно было бы начать. Но, к сожалению, я не вижу среди вас достойных собеседников. В основном здесь собрались журналисты, то есть проститутки слова и пера. Не обижайтесь, я вкладываю в это понятие положительный смысл. Но не вижу здесь ни одного сутенёра слова, то есть ни одного политика. Мне бы хотелось видеть людей одного со мной мировоззрения на большинство затрагиваемых тут вопросов. Конечно, я не мечтаю увидеть среди вашего лягушатника ум, достойный беседы со мной, как с равным. Ну, хотя бы тех, кто имел бы нравственный потенциал осознать хоть частично те мотивы, которые мной, Оппонентом, движут. Я бы рад был лицезреть в зале Жириновского, Шандыбина, Зюганова, Новодворскую, Немцова, Кириенко… Что, Ельцина? Вы бы ещё сказали – Горбачева! Нет, общение с интеллектуальным потенциалом этих битых козырей меня не интересует, хотя они достаточно развиты аморально в известном смысле, чтобы понять некоторые из моих мотивов. Болдырев? Нет. Этот, наоборот, обладает слишком большими остатками совести, чтобы я мог беседовать с ним по тем вопросам, по которым собирался говорить.
В зале тем временем нарастал гул. Вспыхивали тут и там вспышки фотоаппаратов, работали камеры, микрофоны как опята на старом пне громоздились гроздьями со всех сторон. Но никто не перебивал Оппонента, который, видимо, загипнотизировал своих слушателей.
- Впрочем, я сейчас сделал кое-какой анализ и понял, что никто из перечисленных персоналий не явится добровольно на встречу со мной, а их шестёрки меня не интересуют. Ладно, что ж поделать, буду общаться с тем сырьём, которое удалось собрать.
Оппонент вздохнул, откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу, взял в правую руку кончик своего хвоста и, поигрывая им, продолжил.
- Конечно, всех вас интересует вопрос авторства так называемого «Зла». Автор всего сущего, полагаете вы, не может быть автором разрушительных сил, сокрушающих то, что он сотворил. В этом есть некая логика. Стоит ли создавать, чтобы сокрушать? Иные находят объяснение в том, что разрушение – непременное условие нового созидания. Извините, нелогично! Для Автора разрушение его творения не может быть оправданным такой целью. К тому же, разве так уж мало места для создания чего-то нового? Некоторые полагают, что Автор бессилен препятствовать разрушительным процессам. Но ведь он является и автором тех объектов, которые вызывают разрушительные процессы, не так ли? Либо он, либо кто-то из его созданий – уточнил бы я. В этом – суть ответа. Вы спросите: «Может ли Автор создавать творения, чьим действиям он не может противостоять?» Тут кроется два вопроса в одном. Во-первых, речь может идти о физическом противостоянии, во-вторых – о нравственном. Соответственно, «может» или «не может» следует понимать именно в этих различных смыслах. Одно дело, предполагать, что Автор физически не способен противостоять, и совсем другое – допустить, что его нравственные основы не могут позволить ему противостоят чему-либо.
Вы скажите, что не может быть нравственного запрета противостоять разрушению? Увы, это не так. Смотря как посмотреть.
Представьте себя родителем, который подарил дочери игрушку. И дочь эту игрушку сломала. Первая реакция будет наказать ребенка, не так ли? И тут вы не правы! Наказывать дитя, которое сломало игрушку, в высшей степени безнравственно. Для ребенка поломка игрушки – это способ познания мира. Кроме того, если вы эту игрушку подарили, то хозяин ей уже не вы, а ребенок. Обладание предполагает возможность отчуждения в любой форме, вы не находите? Следовательно, если ребенок обладает игрушкой, то он имеет полное моральное право разломать игрушку. Если вы этого права ребенку не дали, следовательно, вы его обманули, вы не подарили ему игрушку, а лишь дали попользоваться, с обязательством вернуть её в целости и сохранности. Ребенку лучше было бы и вовсе не прикасаться к игрушке, чем брать её на таких условиях. В высшей степени безнравственно требовать от ребенка осторожного обращения с игрушкой, тогда как ему хочется познать, как она устроена.
Здесь мы вступаем в некоторый парадокс. Нельзя в качестве игрушки дарить живое существо.
Это вы так считаете, потому что себя вы мните превыше всех, венцом творения, и приближаете к себе по мере своего разумения некоторые живые существа на том основании, что они, дескать, чувствуют то же самое, или почти то же самое, что и вы. Допустим, если ребенок начнет мучить собаку или кошку, вы скажете ему, что так поступать нельзя. А почему, собственно? Правильно, из сочувствия. Иными словами, вы понимаете, что чувствует кошка или собака, или же вам кажется, что вы понимаете, и вы не хотите, чтобы кошка или собака мучались. Но вот вопрос: допускаете ли вы нравственные мучения для кошки или собаки? Вероятно, не очень-то? Скажем, даже если вы не допускаете телесного наказания для человека, значит ли это, что вы не допускаете также телесного наказания и для собаки или кошки? А как же иначе их приучить к порядку?
Вы провели для себя границу между достаточно высокоорганизованными животными и «недостаточно», и разрешили себе мучить и убивать других, утешая свою совесть, что вносите некоторые запреты относительно первых. Правы ли вы?
Кто вас научил этой грани? Почему можно заниматься рыбалкой ради развлечения? Откуда вы знаете, что чувствует рыба? Почему можно отрезать голову лягушке на уроке природоведения, демонстрируя вашим детям, что и без головы лягушка обладает действующими органами чувств и рефлекторно – ох, какое словечко! – отдёргивает лапку от огня, иголки или электричества. Какие вы молодцы! Вы-то откуда знаете, тяжелее ли или слабее физические мучения лягушки, чем ваши, которые вы бы испытывали в том или ином случае? Откуда вы знаете, что не дозволено, а что дозволено по отношению к другим живым организмам. Откуда вы знаете, что змеи не так страдают, как птицы? Кто вам это сказал? Может быть, они страдают ещё сильнее? Почему птиц вам жаль, а змей не жаль? Почему вы истребляете насекомых, ничуть не смущаясь, лишь бы «защитить» растения, и почему ничто никогда не смутит вас при уничтожении любого растения? Жалко ли вам дерево, которое вы рубите лишь для того, чтобы нарядить его на один день, дабы оно скрасило вам праздник? Вы ли творили это дерево? Вам ли ведомо страдание его? А о страданиях его создателя и автора много ли вы себе представляете? Почему вам дозволительно уничтожать живое, хотя вам никто его не дарил, а то, что такое может быть дозволительно высшему существу, вы никоим образом не допускаете?
И откуда вам знать, не меньше ли разницы между вами, людьми, и какой-нибудь травинкой, или муравьем, нежели разница между вами и высшим существом? Если вы для поддержания жизни одного человека не считаете зазорным убийство множества животных – коров, свиней, коз, кроликов, рыб – то откуда вам знать, что вы правы? Откуда можете вы знать, не более ли прав Автор, когда для спасения сотен коров, коз, свиней, кроликов и рыб предпочитает прервать никчемную жизнь обжоры?
И если жизнь этого обжоры он решил прервать, то разве не вправе он, Автор и создатель всего сущего, некоторым образом разнообразить своё бытие, а также бытие своих любимых детищ тем, что разнообразит в той или иной мере способы и варианты прерывания этих никчемных жизней?
Вы мне возразите, что, порой, прерываются жизни вовсе не никчемные. А откуда знать вам, что имеет смысл, а что не имеет, что никчемное, а что – значительное? Знаете ли вы хотя бы смысл существования хоть одного из вас, хоть самого себя? Ведома ли вам цена и смысл существования одной травинки в тех условиях, когда и травинки не должно быть, смысл существования десятка бактерий в тех условиях, когда и им быть почти невозможно? И не более ли высокий смысл существования десятка бактерий в какой-нибудь комете, нежели целого сонмища живых существ на каком-нибудь тропическом острове, который всё равно спустя несколько столетий будет поглощен водой? А хоть бы и не через столетия, а через тысячелетия, или через миллионы лет – какая, собственно, разница?
Вносите вы в свои критерии и уровень мучений – если дерево не мучается, когда его рубят, то и проблемы никакой нет, что его срубили, так? Так, конечно! Ну, так я вам скажу: если миллион людей погибнут в единое мгновение, не успев даже осознать, что им пришел конец – разве отсутствие мучений оправдает в ваших глазах их гибель? И что лучше - допустить ли гибель миллиона людей без мучений, но воспрепятствовать гибели одного в страшных муках – или же за благо надо избрать гибель этого одного в мучениях, но зато избежать гибели миллионов? Кто из вас достаточно мудр, чтобы решить этот вопрос? А если никто не мудр даже для такого вопроса, то что же вы берётесь судить пути Автора, его решения, его выбор?
И как же ему обучить своих дочерей, если не тем именно способом, чтобы дать им иногда возможность самим решать, и делать выбор в ту или иную сторону? Разрешить ли вам осушить пустыню, и дать возможность прокормить лишнюю сотню тысяч людей, но лишиться миллионов различных живых существ, живущих в этой пустыне? Или воспрепятствовать? Кто должен решать? Всегда – только он, Автор? Или иногда он может довериться дочерям? Должен ли он диктовать свою волю, чтобы дочери его были лишь послушными исполнительницами её, или лучше для него и для них - обучить их самим принимать решения?
Откуда вам знать!
Одно лишь скажу: счастливы вы, что не знаете ответа на этот вопрос!


ГЛАВА 2.

И ВЗРОСЛЕЛИ ДЩЕРИ ГОСПОДНИ

«Нелепо полагать, что творец бездетен – тот кто одарил всё живое способностью воспроизводить себе подобных, не мог обделить в этом себя. Да ведь и сказано, что создал он человека по образу своему и подобию своему! Вот откуда мы можем заключить о том, каков он: он таков же, но совершеннее многократно».
Никодим Новгородский, мученически погибший в конце XVIII в. от рук своих бывших последователей.

- Остановимся на вопросе о дочерях Автора. Почему – именно дочери? Да и были ли, есть ли у него дети? Вас интересует это, разумеется! Ну-с, так я разъясню, - сказал Оппонент. - Некоторые критики полагают, что Автор бездетен. На этом они основывают свой так называемый монотеизм. Какая чушь!
Античные философы лучше чувствовали Автора. Он, разумеется, не бездетен. Но тут перед Автором возникла проблема, знакомая любому правителю любой полигамной страны.
Для примера возьмём мусульманского падишаха. Он может иметь не одну жену, а несколько. «Почему?» - спросите вы. А я отвечу: «А почему - нет?» Кто придумал полигамию? Те же самые деятели, которые придумали монотеизм. Но и то и другое – не имеет никакого отношения к действительности!
В действительности ни полигамии, ни монотеизма не существует.
Только есть открытая, явная полигамия, которая, разумеется, намного честней, и скрытая, ложная, маскирующаяся под моногамию. И она, конечно же, бесчестна. Так почему же вы приписываете Автору бесчестную показную моногамию? Вы переносите собственные пороки на вашего создателя лишь потому, что вам так легче их оправдать в самих себе.
Автору не перед кем выставлять себя не таким, каков он на самом деле. К чему ему прикидываться моногамом, если он – полигам?
Те, кто со мной не согласится, попросту не знают истории. Все современные религии, утверждающие, что полигамия – зло, во всех остальных вопросах, или почти во всех, нечего конкретного не утверждают, кроме того, что записано в скрижалях, в так называемых «вдохновенных Автором» книгах, в книгах, созданных во времена полигамии, написанных людьми, которые имели полигамные семьи, о тех людях, которые жили полигамными семьями.
Решите для себя – доверяете ли вы этим книгам, или нет! С какой стати вы, доверяя этим людям во всём, отказываетесь доверять им в вопросе о том, сколько жен следует иметь мужчине?
Вспомните, хотя бы царя Соломона. Разве он – не образец мудрости?
Царь Соломон сталкивался с теми же трудностями, что и любой полигамный царь.
С аналогичными трудностями были знакомы и турецкие султаны. Представьте себе, что у султана рождается сын. Хорошо ли это? Конечно, хорошо – есть наследник. Нужен ли Автору наследник? Вопрос! Но не будем так глубоко вдаваться в него, хотя вы знаете, как, согласно мифам, поступают наследники создателей со своими родителями. Вспомните, хотя бы как поступил Зевс с папашей Кроном.
Вернемся всё же к султану. Для султана один сын – хорошо, два сына – лучше, много сыновей – ещё лучше. Но это не будет хорошо, когда султана не станет. Ибо много сыновей – много претендентов в наследники. При полигамии даже установить, какой из сыновей старше, может оказаться трудным. Даже при моногамном браке этот вопрос не легко решить, если появляются близнецы. Одни утверждают, что старше тот, кто первым родился, то есть вышел из материнского чрева, другие говорят – кто первый вышел, тот последний вошёл в него, наподобие стековой памяти в компьютере, или магазина в автомате. С биологической точки зрения близнецы были зачаты одновременно, либо, если и не одновременно, то решить вопрос о первенстве не представляется возможным. С близнецами как-то можно узаконить решение, хотя от искусственности этого решения не уйдёшь. Но что делать с братьями, родившимися от разных матерей примерно в одно и то же время? А, допустим, что один брат родился позже, но зачат был раньше? Кого тогда считать старшим сыном? Да и вообще – почему именно старший сын должен быть наследником? Не потому же, в самом деле, что он умнее и опытней!? Ведь может оказаться вовсе не так! Старший сын вовсе может быть слабоумным, но не перестанет от этого иметь приоритет в наследовании. Если в иных случаях признание слабоумным и может лишить прав наследования, то недостаток ума или менее развитый ум, чем у младших – никогда не послужит таким основанием. Разве это – справедливо? А там, где есть несправедливость, всегда найдутся поборники справедливости, готовые отдать жизнь за ее торжество. Вот вам и повод для междоусобных войн! Как опасен вопрос старшенства сына, чувствуете ли вы это? И чем выше правитель, тем опаснее вопрос. Вдумайтесь…
Конечно, султану дела нет до этого, он может и не старшего сына назначить преемником, да вот только неоднозначность может порождать проблемы, не зависимо от того, каково было мнение султана, узаконил ли он его документами, или нет.
Быть может, целесообразно устранять всех лишних наследников? Может быть, и да, но что будет, если оставшийся единственный наследник не переживет отца? Следовательно, пока султан жив, его сыновья необходимы, причем, в количестве, больше, чем один. Когда же султана нет, необходим только один его сын, остальные не только излишни, но и опасны, так как могут стать центром смуты. Какой выход нашли из этой ситуации султаны? Выход прост, но чрезвычайно жесток. После установления наследственной власти старшим сыном все остальные сыновья султана убиваются. Теперь уже сыновья этого нового султана тщательно оберегаются как будущие наследники и лишь для того, чтобы после смерти его оставить только одного старшего сына, а остальных опять-таки умертвить.
Незавидная судьба, скажете вы? А что ж поделать? Неужели не лучше убить несколько мужчин, чьё предназначение уже завершено, и чьё дальнейшее существования лишь ставит под угрозу мир, чем сохранить им жизнь и ввергнуть страну в братоубийственную войну? Не распадётся ли держава на множество мелких государств, неустанно воюющих между собой, если оставлять жизнь всем султанским наследникам?
Подумайте об этом на досуге. Я не даром сказал, что предпочел бы иметь беседу с политиками, а не с журналистами – они бы меня поняли с полуслова, а вам, проституткам пера и слова, приходится всё разъяснять. Вы согласились бы со мной, будь я вашим президентом, но вы не согласны ни с кем, кто не обладает реальной властью. Сутенёры же слова, милые моему сердцу политики, понимают проблему умом, и никогда ни один политик не уступит зову сердца, если этот зов будет противоречить требованию его политического ума. Ни один политик не пожертвует карьерой ради любви, ради благородства, ради абстрактных ценностей, называемых у вас «человеческими».
Ну, что ж, султан разрешает свои проблемы через убийство братьев (своих сыновей ему убивать не предстоит, этим займётся его старший сын, если переживет султана, а если нет, то следующий по старшинству сын).
Автор не таков. Ему, прежде всего, вовсе не потребен преемник. Кроме того, ему претит совершать убийство, так же как и претит его организовывать. Каков из этого вывод? Вы не догадываетесь? Учтите же, что в его власти, во власти Автора, решать самому все вопросы и, следовательно, управлять полом будущего ребенка. Полагаю, вы, наконец, догадались, что Автор может себе позволить стать отцом дочерей, но быть отцом сыновей – излишне. Ему по многим причинам этого не желательно было делать, ну, так он этого и не делал.
Предвижу, что кое-кто вспомнит … Да-да, я понимаю, на кого вы намекаете. Сын человеческий! Вы его считаете сыном Автора, хотя это не мешает вам выводить его родословную от патриархов по мужской линии. Какая каша у вас в головах! Ко всему вы еще и утверждаете, что он един с Автором, и к тому же намекаете на какое-то там непорочное зачатье.
Не хочу вас разочаровывать. Скажу лишь одно: сейчас мы этой темы касаться не будем. Я веду речь о тех детях Автора, которые родились в результате тривиального полового контакта Автора с особями женского пола, этот контакт для Автора ничуть не менее естественен, нежели для любого мужчины. Наоборот скажу – если уж для кого-то он естественен, так для него, а для всех остальных он – привнесен автором, как подарок, как частичка подобия своего образа. Он – один он и только он – Автор, создатель, та персоналия, которая обладает неотъемлемой способностью оплодотворять. Вслушайтесь в это слово: «Оплодотворять!» Так! Давать способность к рождению плода тому естеству, которая без него этой способностью не обладает. Это – прерогатива Автора, и только его. Всем остальным он эти права временно иногда делегирует в качестве вознаграждения за какие-нибудь достоинства, или же просто из жалости и сочувствия, по доброте своей неисчислимой.
А вы, дерзкие, помыслили, что только вы обладаете этой способностью, а он ей не обладает?! Слепцы! Глупцы! Как раз вы-то ей не обладаете. Когда родится плод от вашего совокупления, то и поныне мудрейшие из вас говорят: «Автор послал младенца».
И стоит ему отвернуться от вас со своей милостью, и ничего вы не сможете поделать с бесполезными и вялыми своими срамными удами, и никого уже не сможете оплодотворить. Лишь его способность в этом деле вечна, изначальна, непреходяща, лишь она главенствует как начало созидательного процесса, как основа жизни.
Те из вас, кто ещё не понял, слушайте меня внимательно и запоминайте: у Автора множество детей, и все они – дочери. И все они – плод любви. А любовь Автора бесконечна к своим творениям. И всякое творение Автор может оплодотворить, и от всякого творения его в результате его любви может произойти опять дитя, и будет это дитя дочерью.
Вернемся к проблемам полигамного брака, и опять-таки рассмотрим султана. Всякий мужчина, проживший некоторое время в моногамном браке – точнее, делающий вид, что живет моногамно! – всякий такой мужчина ощутил на себе власть женщины. Мужчине в полигамном браке противостоять этому значительно легче. Женщина, которая пытается забрать власть над мужем, рискует в таком случае оказаться в полной изоляции. Действительно, ведь у него жена не одна, а много, и если одна не желает подчиняться, то он попросту вычеркивает её из круга своего общения, находит ей замену. Так и должно быть. Разумеется, Автор именно такую модель семьи только и мог избрать для себя, ибо все прочие – не для него. Вспомните, как помыкала Зевсом его женушка, и вы поймете, что творец не должен унижаться до существования в моногамном союзе ни с одной женщиной. Следовало ему все свои любовные подвиги совершать явно, открыто, ставя в известность жену изначально, давая ей понять, что место её – отнюдь не главенствующее в семье, и не единственное, не монопольное.
Дочери Автора, таким образом, рождались от разных жен, от дев, от наложниц, от случайных возлюбленных. Да и не все ли женщины принадлежат Автору?
Дочери Автора и сейчас, вынашиваются, и, вероятно, в сию секунду какая-нибудь из них родится на свет.
Иные уже очень сильно повзрослели. Учтите это.
Что делает хороший отец, когда у него появляется дочь? Дарит ей игрушки.
Вы, разумеется, эти игрушки покупаете в магазине. Но заметьте, что ничего в этом мире нет такого, что не было бы создано Автором. Следовательно, ему нет необходимости что-либо покупать. Он даёт дочерям то, что сочтет нужным. Предоставляет для игр.
Что вы можете дать своим дочерям? То, что не жалко. Иной ни за что не даст свой телефон дочери – не сломала бы! А для другого это мелочь. Так пусть поиграется доченька! Но ведь для Автора всё – мелочь. Стало быть, нет такого, чего бы не дал Автор любимым дочерям в игрушки. Все что угодно. Вы, господин в бордовом пиджаке, разве отказали бы любимой дочери, если бы она попросила у вас черепашку? Разве вы не купите дочке котеночка или щенка?
Почему же Автор должен отказать любимой дочурке, когда она попросит поиграться слоника, или крокодильчика? Или целый город? Помню, как-то Автор подарил одной из дочерей город Вавилон, она стала играть в башенки, а потом её позвали ужинать, и она эту башенку забросила, и все игрушки свои разбросала. А вы говорите – языки смешал, испугался, что построят башню и заберутся на небо! Кто заберётся? Куда заберётся? Какая такая башня? Да стройте вы хоть ракеты! Ему-то что за дело? Его это никак не задевает, не беспокоит, не причиняет ему никакого даже малейшего огорчения. Автор – он и есть автор. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы писатель рыдал по тому поводу, что его создание вышло несчастным, или даже погибло? Много тосковал ваш Толстой по поводу судьбы Анны Карениной? Почему ваши писатели так часто убивают своих героев? Разве им их жаль? Тогда бы не писалось ни одного детектива, если бы каждый автор чувствовал чужое горе, как свое собственное. Почему же вы, сами, не будучи гуманными к своим созданиям, требуете или ждёте от Автора того, чтобы он был гуманен по отношению к своим созданиям? Разве для него заботиться о благе своих дочерей не более нравственно, чем заботиться о благе их игрушек? Вы же тут все – журналисты, писатели. Если вашу рукопись порвёт любимая дочурка, станете вы её наказывать? «Подумаешь! – скажите вы, - Сложу и перепишу заново!» И будете правы. Так почему же Автор должен страдать, когда его творение разрушает одна из его дочерей? «Подумаешь! – мог бы сказать он, - Новых наделаю, сколько захочу, еще лучше прежних!» И был бы прав. Да и можно ли помыслить, что он был бы когда-то не прав?
Конечно, по возрасту, по пониманию – и игрушки. Малому ребенку даёте вы цветок или бабочку, ребенку повзрослее - черепашку, еще взрослее – кошку или собаку. А дочери Автора, когда она в возраст входит, можно и планету дать, наподобие вашей. Со всем, что на ней творится.
Вы так и не поняли, что на вашей маленькой планетке одна из дочерей играется, забавляется, познаёт мироздание и готовится к овладению галактикой!?
Кто из вас берётся ответить – что лучше, допустить, чтобы один город, скажем, Помпеи, был засыпан пеплом и заживо погребен, но зато чтобы впоследствии та персоналия, которая, играючи, овладевает умением управлять планетой, научилась в дальнейшем не доводить до подобных катастроф? Или же предпочесть, чтобы тысяча городов в десять раз меньше Помпеи регулярно уничтожалась по недосмотру? Что лучше – дать полную волю поэкспериментировать с вашей планетой, чтобы не совершать ошибок в масштабе Галактики, или запретить опыты с одной планетой, и вечно допускать галактические катастрофы по недосмотру дочери, которая так и не научилась искусству управления, потому что ей не было дано полной свободы из-за нелепой жалости к судьбам существ, обитающих на одной из планет, предназначенной для обучения?
Лучше бы вам и не понимать всего этого, поскольку постичь этого вы всё равно не в силах. Но я расскажу кое-что, просто потому, что хочется рассказать. И не для чего более!

ГЛАВА 3.

ПРАЗДНИК НЕПОСЛУШАНИЯ

«Президент придумывает закон, а сто пятьдесят миллионов придумывают, как его обойти»
Приписывается президенту РФ.

Оппонент между тем продолжал.
- Дочери, разумеется, росли. Их становилось все больше. Они играли со своими игрушками, а эти игрушки не понимали, роптали, и проклинали порой меня, Оппонента, а кое-кто и самого Автора за то якобы зло, которому он попустительствует. Я тут вовсе не при чем. Автор – тем более. К доченькам его все претензии. Но, впрочем, какие могут быть претензии у игрушек к девочкам, которые эти игрушки искренне любят, заботятся он них, укладывают спать, убирают на ночь солнце, утром будят, и так далее и так далее. И если эти игрушки время от времени надоедают доченькам, и если невзначай какие-то из них ломаются – ну что ж поделаешь? Судьба их такая. Не вечно же им быть игрушками. Да и вырастают дочери из игр с этими игрушками, тут уж ничего не поделаешь! Порой и надо бы сломать игрушку, чтобы понять, как она устроена, и как с подобными игрушками надо обращаться. А вам разве не надо смотреть на чье-то горе, чтобы стать морально выше? Ещё как надо! Ведь ходите же вы в театры, и наслаждаетесь зрелищем чужой драмы. Почему же не поступать также и дочерям Автора? Почему бы им и не поглядеть время от времени не только комедию, но и трагедию?
Впрочем, и о поломке игрушек здесь говорить не приходится. Скажем так – не сложился пасьянс, и приходится перетасовать колоду, да и начинать заново. Разве это – трагедия? И разве карты должны возмущаться, что не легли они в нужном порядке?
Перемешал – перевернул новую страницу жизни – и новый пасьянс. А вы голосите – жестоко, мол, смыть всю землю потопом. Какое там! Почему оставил Ноя? Да попросту потому же, почему в иных пасьянсах тузы остаются на своих местах, а остальные карты тасуются и заново раскладываются. Просто в данном случае так захотелось, или было такое правило. Содом, Гоморра – всё это неудачные пасьянсы, которые раскладывали дочери Автора, не более того.

 
ГЛАВА 4.

ЛОМАТЬ – НЕ СТРОИТЬ

«Поверьте, те, кто пишут [компьютерные] вирусы, не менее талантливы тех, кто с ними борется, а, возможно, гораздо более талантливы».
 Джеральд А. Смитсон.
 
- Ну, что же, - продолжал Оппонент, - я вижу, никто из вас не возражает, во всяком случае, что приведенные мной соображения достаточно весомые. Впрочем, если бы кто-то из вас и отважился возразить, то не вы. Ваша профессия не в том, чтобы противоречить, а в том, чтобы задавать вопросы и слушать. Чтобы вы меня не отвлекали посторонними вопросами, я ввёл для вас некий регламент – пока я не закончу излагать, никто из вас не посмеет меня прервать. И как я был прав! Если бы я этого не предусмотрел, предвижу, как бы вы сейчас все тут галдели, причем, не по существу обсуждаемого вопроса.
Дело в том, что лишь примитивные игры основаны на сценарии полного благополучия. Доченька играет таким образом: утро, кукла проснулась, умылась, позавтракала и пошла в садик. В садике вела себя примерно, пришла домой, поужинала и легла спать. Как только дочка вырастает, игры её взрослеют, становятся более изощрёнными. А изощрённость состоит в том, что в игре возникает конфликт. Для конфликта нужны злодеи, эти злодеи препятствуют тому, чтобы всё проистекало плавно.
Со злодеями идёт борьба. Вам нравится, когда убивают злодеев? А как вы полагаете, злодеям нравится, когда их убивают? Представьте себе теперь, что выбор – кому быть злодеем, а кому быть героем – этот выбор делают не сами действующие лица, а тот, кто играет ими, словно солдатиками. Так кому же следует роптать – тем ли, кто терпит временное поражение, но побеждает со временем, или тому, кто сначала выглядит победителем, а окончательно – проигравшим? Вам ли судить, кто более успешен в жизни – Наполеон ли, который завоевал чуть ли не весь мир, но все же не был хозяином даже на небольшом острове, и умер в неволе в довольно еще нестаром возрасте, или какой-нибудь крестьянин, который всю жизнь мирно трудился на своем поле и пережил пятерых монархов? Сможете ли вы точно сказать, что лучше, чья жизнь – счастье, а чья – несчастье? И даже если вы сможете это сделать пост-фактум, как сказал один философ, то легче ли от этого тем, о ком будет сделано заключение, что был он счастлив, если окончательное заключение можно сделать лишь после того, как вся жизнь его протекла, и он умер. А ведь сказал один из философов, что ни о ком нельзя сказать, счастлив ли он, прежде, чем он умер. Ну, так а о том, кто умер, что ни говори – счастлив ли он был, или несчастлив – какая разница, в конце концов? Не всё ли ему равно, ему, умершему, была ли его жизнь счастливой, или нет?
Всё – лишь попытка, лишь эксперимент. Имеет смысл лишь тот опыт, который почерпнут из него те, кто его ставили, и ничто больше не имеет значения. Так говорю вам я, Оппонент, но из всего, что вы знаете об Авторе, а тем более из того, чего вы о нем не знаете, следует непреложно одно – ничто не имеет значения, кроме самого Автора.
Вы – не читатели его произведений, и не критики, не оппоненты, и не коллеги, вы – лишь буквы в его книге, вы – герои и злодеи, абстрактные символы, которыми он выражает то, что хотел выразить.
Читатель не может изменить произведения. Тем менее это дано знакам и символам, используемым в произведении. Может ли одна нота оценить задумку композитора? Её дело – прозвучать и затихнуть. Ей ли обижаться, что она прозвучала короче, нежели её сёстры, что ее тон был ниже и громкость меньше? Заботит ли автора то, насколько счастливы ноты, которые звучали громче и выше, и счастливее ли они тех, что звучали тише и не столь долго? Его заботит лишь одно – собственные чувства, которые он тешит этим произведением.
Искать справедливости для нот нелепо. Так и вы не обращайтесь же к Автору за справедливостью к себе. И не отвлекайте его от созерцания и от восприятия своего произведения своими ненужными сетованиями, своими обрядами воздания ему хвалы. Ни хвала ваша, ни хула его не трогает. Не будет разницы для нот, были ли они покорны и благодарны, или же непокорны и неблагодарны, ибо им даже не дана свобода выбора – звучать или не звучать. Всем им суждено столько звучать и так, как отмерено, взвешено и отпущено.
Итак, надеюсь, что вы поняли, что Автор, и дочки его – есть Композитор и Слушатели. А кроме того, порой и слушатели выступают в роли соавторов, и Автор им не препятствует. И если они порой ломают ритм, и если возникает диссонанс в мелодии, то Автор не осуждает их, ибо он терпелив, благорасположен и справедлив и ним. А его справедливость состоит в том, что он не навязывает им своего видения, и если даже не приемлет сердцем, то приемлет душой и не осуждает, а принимает.
Они же в поисках своих ломают и портят, и форм надругательства над его великими творениями больше, чем форм их верного исполнения, форм нарушения порядка жизни гораздо больше, чем форм её мерного течения. И нет в том ни злобы, ни умысла, ни коварства, а в этом – великая правда бытия.

ГЛАВА 5.

ПРОТИВ ЧЕГО БЕССИЛЕН САМЫЙ ВСЕМОГУЩИЙ

«Всё зло от женщин, и всё добро от них же, и всё, что есть – всё от них»
Фуджио Ямамото. Пока Будда спал. С.468

- Проблемы не было бы, если бы дочери Автора лишь ломали те из его созданий, которые он отдал им в игрушки. Впрочем, проблемы итак нет, но есть один маленький нюанс. Доченьки росли и совершенствовались. И им уже мало было того, чтобы ломать и портить свои игрушки. Они научились их перекраивать, так, чтобы из игрушки, изначально служившей одной цели, получилась игрушка, служившая совершенно иной цели. Ну что плохого, если ваша дочка перерядит куклу Золушки в Леди Макбет, а Емелю в Синюю Бороду? Должны же в разыгрываемых ей драмах участвовать те герои, которые этим драмам соответствуют? Если вы ей купили только Емелю и Золушку, а ей хочется поиграть в другие сказки, что ж ей ещё остается делать?
Скажу я вам, что если бы они не делали этого, то не было бы, видимо, ряженых злодеев, но не было бы и ряженых праведников, а праведников никаких иных не бывает, кроме ряженых. Учтите это, господа журналисты. Вообще все вы – ряженные. Вы все – игрушки в руках дочерей Автора. Нравится вам это, или нет – безразлично.
Если Автор не предоставил в качестве игрушки злодея, следовательно, надо какую-то игрушку перерядить в злодея. И эта переряженная игрушка будет полностью выполнять свои функции злодея, и будет наказана как злодей.
Приведу в качестве примера известную и любимую многими вами легенду о Сыне Человеческом, который призвал к себе двенадцать избранных. Как полагаете вы, был ли он недостаточно мудр, чтобы выбрать верно? Был ли он недостаточно прозорлив, чтобы не увидеть, где зреет измена, где отречение? Почему из двенадцати избранных один оказался предателем, другой – отрёкся от него трижды в ту же ночь, а остальные десять ничем особенным не прославили себя после его ухода? Неужто он не разбирался в людях? Стоило ли выбарать такого, который предаст? Стоило ли выбирать такого, что отрекся? Но ведь тот, что отрекся, разве не был лучшим из лучших, разве не был он самым верным из самых избранных? Ведь на отрекшемся, как на камне, он построил общество последователей своих?! А остальные десять – чем они знамениты, что сделали? Книги писали? Не все, да и не они! Да и много ли заслуги в написании книги? Если бы он хотел, чтобы они писали книги, то продиктовал бы он им их, и не было бы в этих книгах таких вопиющих противоречий, не было бы путаницы! И ежели двенадцать он отобрал для книг, то почему книг было не двенадцать, а только четыре? Значит ли это, что лишь треть избранных удосужилось записать воспоминания о нем? А две трети не сочли достойным хоть как-то оставить свои воспоминания? Почему? Не потому ли, что не считали эту часть своей жизни не столь значительной, чтобы о ней вспоминать? Не были грамотными? Как же так, когда он дал им понимание всех языков? Да и не будь они грамотными, могли бы надиктовать!
Не задавали ли вы себе вопроса: будь я с ним, так я разве отрекся бы? Разве чудеса, которые он творил, не достаточно убедительны, чтобы никогда не предавать, не отрекаться, чтобы каждое слово хранить в памяти как бриллиант? Какие ещё нужны аргументы, чтобы запомнить, чтобы записать, чтобы ходить и проповедовать, и не пренебрегать своей долей?
Так что же – плохих он выбрал последователей? Не так ли? Или он и не выбирал вовсе? Вот как, мои хорошие! Это – повернее будет! Никого он не выбирал, а кто подвернулся под руку, с теми и шагал. Когда был нужен доносчик, то и сделал он из одного доносчика, когда был нужен тот, что отречется, то и появился тот, кто отрекся.
Перед вами ли играют спектакль, чтобы вам судить о нем? Вами ли его играют? Судите сами. Думайте. Примите это, или не принимайте, но вы – актёры, много, нет, вы – реквизит, который не столь уж и необходим для спектакля, но, коли уж создан, то задействован теми, кто спектакль играют и принимается во многих условностях тем, для кого спектакль играется.
- Папа! – кричит дочь, - Посмотри, что я придумала! Он идёт и рассказывает, где его можно схватить, а они его хватают, а ему потом стыдно, и он падает и разлетается на куски, вот так - бух!
И дочь швыряет куклу, и та разлетается на несколько кусков, а Отец ласково улыбается дочери, снимает с полки новую куклу и даёт ей, и лишь грозит пальчиком, дескать, не швыряй больше так, ей же, может быть, больно. Но не о кукле при этом думает Отец, а о дочери, чтобы она в следующий раз много подумала, прежде чем сломает куклу.


ГЛАВА 6.

ОН НЕ БЕССИЛЕН, НО БЕС СИЛЕН

«Я больше ниспровергаю старых истин, чем утверждаю новых»
 С. Лем. Голос неба. С.424.

Оппонент сидел в кресле и чувствовал себя совершенным победителем. Он был повелителем душ своих слушателей, они были заворожены его красноречием.
- Как я вас уложил на обе лопатки своими логическими построениями, а? Понравилось вам? То-то же! А вы все на меня валили! Я вам и такой, я и сякой, я вам и Сатана, и Вельзевул, и Люцифер, и Дьявол, и Антихрист, и Черт, и Лукавый, и даже вот ещё какое обидное прозвище выдумали – Повелитель Мух! А вы-то кто сами? На себя посмотрите! Игрушки в руках дщерей Автора! Не более чем куклы, марионетки, оловянные солдатики.
Ну, ну, не грустите. Быть может, всё вовсе даже не так. Я попросту пошутил. Мне было скучно, и я решил побеседовать с вами. Вижу, что зря. Вы всё равно ничего не поняли.
Что за времена? Стоит лишь сказать пару слов, как найдётся, предвижу, уже десятка два таких, что построят на моих каламбурах свою философию и обоснуют новые зверские убийства, и ещё десятка три найдётся таких, которые потребуют меня линчевать.
Хорошо, что до меня вам не добраться. Но худо будет тем, до кого вы доберетесь. Воистину, чем выше организован ум каждого из вас, тем ниже организовано общество, состоящее из вас. Лично я бы, не будь я вечен, предпочел бы стаю рассвирепевших гамадрилов стае рассвирепевших профессоров словесности.


ГЛАВА 7.

НЕ СЛАБ БЕС, НО НЕ БЕС СЛАБЕЙ

«Не вечно же было ему спать!»
Фуджио Ямамото. Пока Будда спал. С. 611

Оппонент откинулся на спинку кресла в самой вальяжной позе.
- Так-то вот, - сказал он, поигрывая кисточкой хвоста.
В этот момент двери зала приоткрылись, впуская пожилого, но очень крепкого на вид старца. Он неспешно подошел к трибуне, поднялся на неё, как бы не замечая никого, кроме Оппонента, и сказал, обращаясь к нему одному:
- Не наигралась ещё, дочка? Полно. Пойдём отсюда. Я тебе покажу, что я приготовил в подарок. И, знаешь ли, не надоело ли тебе наряжаться на этакий манер? Рожки, хвост, пирсинг, ужасная помада, пудра, какие-то полосатые одежды, и этот запах серы! Не пойму я вас, нынешнюю молодежь! Впрочем, это, видно мода такая. Если бы вы были в своих мам, как было бы чудесно!
И он повернулся спиной к Оппоненту, как бы в полной уверенности, что тот последует за ним, и пошел прямо со сцены через стену и далее – по воздуху, постепенно растворяясь в нем на высоте двенадцатого этажа, где был расположен зал для пресс-конференции. Оппонент фыркнул, пожал плечами, развёл руками, посмотрев в сторону зала, как бы говоря «Ну что тут поделаешь?», затем отбросил хвост и рога, превратившись в великолепную девушку, и исчез следом за стариком в том же направлении.