Мясник Фролов

 Мясник Фролов.
 
Каждое утро на плоскую, черную крышу мясокомбината прилетали чайки. Тысячи больших, белых птиц с пронзительным, мерзким криком опускались на пыльный рубероид, поднимая своими крыльями облака мелкого мусора и зеленоватого помета.
Надо полагать, чайки уже давно поняли, что много проще подбирать мясные отходы комбината ,чем летать днями на пролет над сизыми волнами Москва реки в поисках неверной добычи в виде мелкой, пропахшей мазутом рыбешки.
И точно также, каждое утро, ровно в восемь приходил на работу на мясокомбинат мясник Фролов. Хотя, если быть более точным - жиловщик Фролов, но для не посвященных,  разница между этими двумя профессиями - не велика.
Разложив на большом обитом жестью столе наточенные до сизого блеска огромные ножи  и одев на - рукавные кольчуги, он садился на черный от толстого слоя жира стул  и ждал, ждал, когда черная резиновая лента конвейера двинется вперед, неся на себе огромные туши мяса.
В цехе уже много лет было заведено, что вместе с движением ленты, включалась  музыка  и огромные, засиженные мухами динамики,  вибрируя и дребезжа,  заглушали  визг и скрежет конвейера.
И вот лента дернулась.
«Ласковый май»  фальшивя детскими голосами,  заорал про белые розы  и на Фролова,  медленно и неуклонно поплыла склизкая, красно-сизая  туша.
Куда девалась его сонное выражение лица  и  вялые, словно ватные движения рук?
Метаморфоза, произошедшая с мясником, была огромна. Его руки, вооруженные  острым, как бритва ножом и тяжелым трезубцем,  летали над тушей  как заведенные.
 Всего несколько минут  и огромный, розово - белый остов коровы, похожий на музейный скелет давно вымершего животного, поплыл дальше, а к Фролову уже плыла  новая туша…
И так час за часом, день за днем, год за годом.
Замена говядины на свинину или баранину, единственное разнообразие, случавшееся в его работе.
Когда наступало время обеда и  музыка вместе с конвейером отключались, на цех, на людей, работающих в нем,  обрушивалась кричащая тишина.
Из-за металлических столов, появлялись жиловщики с серыми ,отупевшими лицами и оловянными глазами.
 По давно заведенному ритуалу,  они  сначала снимали кольчуги, потом протирали столы и ножи  и лишь только  затем мыли руки.
Через некоторое время, когда одеревеневшие спины  мясников приобретали возможность гнуться, а шум в ушах проходил, мясники садились обедать.
 Ели здесь же, каждый за своим столом.
Так и Фролов ,развернув пакет, медленно поедал бутерброды с сыром и килькой, запивая все это молоком из продолговатого ,синего пакета.
В отличие от других мясников, которые приносили из соседних цехов горячую колбасу, или свежие сосиски, он никогда ни ел мясного.
Ни в детстве, когда воспитывался в детдоме для детей врагов народа, где мяса не готовили в принципе, ни в юношестве, когда учился в училище  и карточки на мясо,  менял на хлебные…
 Ни теперь…
После обеда, мужики обычно начинали  соображать на троих: собрав необходимую сумму,  они посылали самого молодого в ближайший магазин за водкой или же красненьким.
Фролов с мужиками не пил. И не потому, что жалел денег, нет.
Он легко давал ребятам в долг, и не требовал немедленной их отдачи: он просто не пил.
Выкурив пару сигарет, Фролов,   по осклизлой железной лестнице поднимался на крышу, белую от чаек.
 Разложив  обрезки мяса и соорудив не хитрую петельку, мясник  прятался за большую кирпичную трубу ,опускался на корточки и начинал ждать.
 Обычно уже через несколько минут громкий птичий крик возвещал о поимке чайки.
Мясник подбегал к силку, слегка дергал птицу за шею  и,  бездыханная чайка отправлялась Фролову за пазуху.
Довольно странное увлечение Фролова объяснялось просто.
Он  умел делать из чаек великолепные чучела.
Все, кто их видел, понимали - это дело рук настоящего мастера.
Его чайки, казались более правдоподобными, чем живые. Чистые, причесанные перья, янтарные глаза, крылья, изогнутые в свободном полете…
Талантлив был все-таки Фролов. Все изготовленные чучела он разносил по школам и интернатам и детским домам.
Если деньги предлагали, он брал. Если  же нет,  даже и не заикался. Странным  все-таки  человеком был  жиловщик Фролов. Очень странным.
В шкафчике, где лежала его чистая одежда, висела не большая картина, так, двадцать пять на сорок, выполненная маслом на фанерке от посылки.
- Сыну от отца. Байкало-Амурский ИТЛ.
Гласила надпись на обороте.
Когда Фролов бывал в настроении, он с удовольствием рассказывал всем, как он поедет в отпуск на Байкал, разыскивать товарищей отца. А может быть даже, если судьба ему улыбнется, он отыщет и самого родителя.
Но шли годы,  Фролов  никуда не ехал, никого не искал  и что интересно, даже письменного запроса, он  так и не удосужился послать в архив Бамлага. Что было причиной такого его нелюбопытства  к судьбе своего отца, ни знал, пожалуй, даже и сам мясник.
Быть может всему виной,  была самая обычная человеческая инерция, а может быть и страх…
Страх того, что вот  вдруг  отыщет он известия об отце и все, нет больше цели в жизни, нет мечты…
И все- таки в это лето Фролов наконец-то  решился.
Тем более, что отпуск подошел, согласно графика.
Северобайкальск  Фролову не понравился. Какой-то серый город, много мошки. Хотя Байкал впечатлил.
Накопленные за многие годы деньги,  быстро таяли. Никто, ничего толком ему сказать не мог, хотя он и не скупился на подарки и презенты.
 И только в центральном архиве ему наконец-то дали адрес человека, который якобы сидел с его отцом в одном лагере.

Фролова  встретила маленькая светлая старушка  и, посетовав, что мужа дома нет, предложила ему  чаю, с бубликами.
Но он, от природы нелюдимый, отказался и  решил подождать  старика  возле подъезда,  на лавочке.
 И все-таки тяжким оказалось для Фролова   это путешествие, из Москвы,  аж к самым берегам Байкала.  Вымотала,  если честно,  его это многодневная болтанка в последнем вагоне поезда.
Присел он на скамеечку, теплую от солнышка, раскрыл газету «Советский спорт», давно и безнадежно прочитанную, да и уснул, бедолага.
 
А в это время в квартире на втором этаже, в полинялых семейных трусах, бегал в  возбуждении,  сморщенный, беззубый старик, на  груди которого сквозь курчавые заросли седого волоса,  виднелся профиль Сталина, в кепке и плохо выколотый.
 Брызгая слюной, старик  кричал жене, улыбающейся привычно и скорбно.
 - …Ну, что я ему скажу, ну, что? То, что его отец был сукой и стукачом? То, что в хлеборезы просто так в нашей зоне не пролезешь? И то, что задавили его сами заключенные, и даже не мы, а уголовники!? Ну как, яти его мать можно сказать подобное сыну!? Как?
 А тут и проснувшийся Фролов позвонил в дверь, отдохнувший и посвежевший, а еще через пять минут, он вместе со стариками,  пил чай с пряниками и  бубликами и слушал рассказ деда, о том, что каким оказывается,   хорошим   человеком был  его отец.
 И пусть дед,  часто умолкал на полуслове  и путал имя отца, да и статью, разве в этом дело?
 Главное, что Фролов, наконец-то  узнал все, что хотел, да и  отец его,  оказался именно таким, каким и должен быть: настоящим.
А  уже на следующий день, Фролов,  мерно покачиваясь в купе вагона, ехал обратно.
Улыбаясь, он смотрел на пробегающую мимо него тайгу и думал умиленно. -Как все-таки хорошо, что я сюда съездил !