Бисиклет Костакеса

На Ашкелонском базаре я приметил одну особенность - если беспокоиться от шумной толкотни, и оттого, что базар вот-вот закроется, то остается мало шансов успеть с покупками. К тому же конец весны, а когда в Израиле конец весны, то припекает всерьез. Все начинают суетиться, потеть, нервничать... в том числе - и я. Так что, лучше не волноваться – и успеешь все.
Лучше поступать так: выбирать в толпе какую-нибудь "особь", повадками и намерениями схожую с моими, и идти следом. При этом безразлично глазеть по сторонам, дабы «особь» или остальные не заподозрили чего. Еще подумают, маньяк какой-то... Но срабатывает всегда. Человек впереди с такой же коляской, как и у меня практически выполняет мою работу. Я же в те минуты только потребляю, паразитирую. Потому, что – жара.
А Человек-с-Коляской расчищает путь, прокладывает дорогу плечами, останавливается возле прилавков, спрашивает, приценивается. Цены, цены... Мне даже не надо открывать рот. Все делается за меня - Другого Человека-с-Коляской. И это призывает неотступно следить за спиной нечаянно избранного проводника. Я иду и шепчу: "Прости меня, я очень спешу. Прости, мне жарко. Я не хочу бессмысленно толкаться в толпе. Я здесь белая ворона, мне не нравится бегать по рынку с этой проклятой коляской, я мечтаю о машине, и хочется как можно быстрее отсюда улететь. Прости... и тоже чуть-чуть поторопись".

Что-то прервало мысли. Вдруг обнаружилось - я слежу не за человеком с коляской, а за велосипедным крылом, с которого красным зайчиком знакомо подмигивал мне задний фонарь-отражатель. Спустя секунду я понял, что вижу мой велосипед, купленный пару лет назад, и совсем недавно без вести пропавший из нашего подъезда. Теперь он был перекрашен, представляя собою раму грязного вороньего цвета на заляпанных помидорной жижей колесах, разбитый пластиковый ящик для продуктов, который был некогда крепко прилажен мной к багажнику, а не шатался, как сейчас, и засаленный руль - его сжимали рыжеволосые руки вора, прикрытые большими рукавами выгоревшей рабочей куртки. Вот у кого теперь мой велосипед, мой бессловесный ослик, мой послушный кормилец, помогавший мне в первые годы жизни в этой жаркой стране!..
Человек-с-Коляской более не был мне интересен. Он перестал занимать мое воображение. На дороге, сырой от гнилой капусты и прочей зелени тень Человека-с-Велосипедом затмила собою все другие. Она неуклонно маячила перед глазами. Ибо я шел за нею, желая справедливого возмездия. Я отберу свой велосипед обратно, во что бы то ни стало. Я не спешил догонять того худого невзрачного воришку. Он уверенно шел через рынок и ничего не покупал. Намерения сей «особи» не были схожи с моими. Но толпа перед ним расступалась шире, чем перед Человеком-с-Коляской, и я ощущал свободу и странный яростный азарт. Оставалось следить, когда Человек-с-Велосипедом приведет меня к более подходящему, более спокойному месту, где мог бы начаться нелегкий разговор.
Вот он останавливается возле рыночных ворот, бодро трясет руку другому, такому же скуластому светловолосому приятелю, о чем-то оживленно болтая с ним. По их беседе я без труда определяю - румыны. Те, что приезжают на год на два в страну подзаработать. Строители, скорее всего...
Ну и что! Я тоже строитель! Маляр. Я тоже здесь недавно и у меня до сих пор из-за этого не меньше проблем! Сколько раз я привязывал этот велосипед возле стоянок машин, и почти всегда в его корзине обнаруживались смятые стаканчики от мороженого, или пустые пластиковые бутылки. Их туда кидали состоятельные водители перед тем, как залезть в свои чистые автосалоны. Знак жизни. Мол, знай свое место, знай, кто ты. Красноречивый знак, «социальный»… Мало нам своих таких "румын", как я, так чужих еще завозят...
Вот он расстался с коллегой - широкий взмах рукой, звонкий хлопок ладони о ладонь, две загорелые одинаковые улыбки - и мой таинственный обидчик резво подходит к пивному павильончику на прибазарной площади. А кругом продолжают толкаться, торопятся, шумят, кричат...
На выходе, весь коричневый от гнева торговец-израильтянин бросает в соседний арбузный прилавок свои мелкие арбузы, и орет туда на иврите, орет исступленно, срываясь на визг:
- Дай мне нормально жить! Ты совсем спятил, идиот? Иди, торгуй туда! Дай мне жи-и-ить!
- Эй, эй! алё, алё!.. - это его тут же предостерегающе обнимает невесть откуда взявшийся приземистый полицейский, - Опять, Шимшон? Шимшон, опять начинаешь, да?
- Да ты посмотри, какие цены! - упирается торговец, чуть не плача, - Он же всех тут разорит, мать его так, поверь мне!..
Стоит ли мне сейчас беспокоиться о том, разорит ли, нет, весь базар несчастный конкурент-соперник, что спрятался от дышащего яростью грозного Шимшона, не то за свою абсурдно-арбузную кучу, не то за абсурдные цены? Цены, цены!.. Мне – Человеку-С-Коляской да со своей месячной зарплатой маляра - только б успеть за ними, за ценами, да за Человеком-С-Велосипедом - за своим соперником только б успеть! Ведь у нас с ним совсем недавно все было так правильно, все так наоборот!
Вот он заказывает у продавца, и наконец оставляет велосипед, небрежно приткнув его к доске русских объявлений. Садится за свободный столик… Люди читают, уходят, приходят, останавливаются у доски, будто нарочно заслоняя мой велосипед. Я не выдерживаю, тоже усаживаюсь на стул рядом с ним. С ничего не подозревающим румыном. По крайней мере, мы оба, уже без велосипеда и коляски в руках можем сойтись в относительно прямом и честном поединке. Да и велосипед, прямо сказать, отсюда лучше виден.
Ему приносят прохладную бутылку пива, горсть сухих солений в тарелочке, рюмку водки. А мне? И мне! Я тоже хочу, тоже прошу пива – два полных фужера, а сам жду чего-то, сижу, сижу, потею, жду в какой-то жуткой болезненной прострации...
- Русия? - неожиданно он тронул меня за локоть, зачем-то показал рюмку, и довольный, выпил, - Русия? Ты?
Я с трудом мотнул неопределенно в ответ головой, потом жадно осушил первый фужер. Такое чувство, будто в моей голове, которой я мотал, от жары уже потекли мозги. Как же хорошо порой пьется холодное пиво!
- Это - мой велосипед - вдруг сообщил ему я, притом по-русски, и кивнул в сторону доски объявлений.
Румын удивленно взглянул на мою переносицу, - "Масипет?" - быстро, невозмутимо прикончил свое пиво и захрустел солениями.
- Хозяин козел, - сказал он на плохом иврите, - Мало денег. Дом... там. Романья. Жена. Дочка раз, дочка два. Две. Что у меня есть? - он показал на нагрудный карман своей рабочей куртки, похлопал по нему, вытащил несколько шекелей, - Ничего!
- Ты. Украл. Мой. Велосипед, - вновь повторил я, медленно цепенея.
- А, бисиклет? - обрадовался он, быстро покрутив темными стертыми кулаками, - Бисиклет это хорошо! Бисиклет - это рынок, это работа, это быстро!
- Да! Это быстро! - воскликнул я в тон, еле терпя, чтоб не сорваться, и... не зная зачем, подлил ему из своего фужера, - Совсем быстро! Замочек - чик! велосипед между ног, и вперед. За ночь сделал всех.
- Хо-хо! "За-но...чек-чик"? - ухмыльнулся на всякий случай румын.
- Да иди ты! – тихо разозлился я, опрокинул в рот уже теплые последние горько-кислые капли, схватил коляску, и пошел обратно. Не оборачиваясь на его оклики. Дочка раз, дочка два... душу мать!
..."А что ты хотел?" - спрашивал я себя, отрешенно перешагивая через перевернутые лотки, - "Думал, что так все просто? Бывает, при потерях чувствуешь себя не настолько гадко, нежели когда находишь. Да и что мне ожидать от таких как он? Он не может не воровать велосипеды. А то какой же ты румын, если велосипед не украл? Да тебе там, на родине дома твои цыгане все глаза повыцарапают, если не своруешь. Дочки-раз, дочки-два из дома выкинут - раз-два! Обратно сюда. К козлу-хозяину...
А может, он вовсе никакой и не вор? На вид - вроде мужичок работящий. Только слишком веселый какой-то. Смотрит, будто издевается. Глаза глупые, простоватые… Может, и вправду сам купил? У настоящего вора. С «баснословной» скидкой! Таким вот и везет... А может, это вовсе и не мой велосипед?"
***
Закат над Ашкелоном измождено отпалил. Темень и духота наполнили закрывающийся рынок. Первая жара этой весны. Впереди лето, лето... В котором тебя ждет масса таких же «прелестных» рынков… Я таки успел все купить, и не спеша, катил коляску домой через базарную площадь. Павильончик еще работал. И этот румын по-прежнему сидел на своем месте. Только уже пьяный, подперев запястьями небритый подбородок, полузакрыв глаза. Велосипед стоял там же. Я медленно подошел, тронул выгнутый в моем вкусе руль, и ощутил странную апатию. Она заволокла сознание, что эта вечерняя жара душной пеленой безразличия... И все ж. Оставить, или забрать? Обокрасть жулье? Наказать их всех и дело с концом?
Но эта тягостная апатия окончательно парализовала душевные силы, заставив некоторое время стоять, ничего не делая. Сердце тревожно замирало. Мысли работали в каком-то дико обратном направлении, и были, что ни на есть, самые ужасающие. Они были обо мне.
- Возьми! - услышал я, вздрогнув, знакомый корявый иврит.
Не знаю, что подумал, очнувшись румын, увидев меня вновь. Во всяком случае, мое поведение в этот раз он оценил совсем неожиданно.
- Возьми, возьми! - он прижал к моим испуганно растопыренным ладоням черную раму несчастного "бисиклета", и когда я попятился назад, стал с сердитым великодушием бить себя в карманы на груди, продолжая кричать: - Костакес! О-о, Костакес! Возьми!.. Костакес - это ого! – под конец он пьяно расхохотался, и его хохот странно меня успокоил.
- На нас смотрят, Костакес. Оказывается. - сказал я опять по-русски, повернулся и вяло махнув рукой, покинул душную площадь. Позади катила переполненная через край овощами коляска. Ее ручка привычно подталкивала мою спину. Спину Человека-с-Коляской. Не менее усердней нудно поскрипывали расшатанные колеса. "Пиво в конце израильской весны - это хорошо... И когда Костакес так успел нализаться?" - подумалось лениво в остывающей голове, и захотелось быстрее домой, быстрее под душ.
январь 2000