10 Это забытое чувство -...

Хмурая сырость последних дней внезапно сменилась устойчиво-крепким морозцем, так что к выписке Тамаре потребовались тёплые вещи. Алевтина Николаевна, пораньше отпросившись с работы, заехала домой, любовно завернула дочкину шубку, написала записку мужу и поехала в больницу, но по дороге, в троллейбусе, нос к носу столкнулась с сыном: он на удивление скованно обнимал за талию девушку и смущённо что-то шептал ей на ухо. Заметив мать, покраснел и кивком поздоровался. Его спутница обернулась и, смеясь в толпу народа, весело сказала: "Обалдел?!" Тут троллейбус резко затормозил, все подались вперёд, и Паша, лишь символически обнимавший Ирину, не сумел её удержать. Она бы точно упала, хотя, вроде, и некуда было, но уж очень неожиданно всё получилось. Алевтина Николаевна инстинктивно подставила руку, на которую и навалилась всем телом растерявшаяся девушка. Кто-то вдобавок неловко взмахнул сбоку сумкой, так что кожаная кепка её съехала набок. Изумлению Алевтины Николаевны не оказалась предела: избранница сына была лысой! Ну, не совсем, конечно, какие-то три миллиметра на её голове присутствовали, но что такое три миллиметра по сравнению с представлениями матери о долгожданной невестке?!
- Что ж ты, сын, подружку не удержал? – неожиданно грубо спросила она, вручая Паше необъятных размеров пакет с мутоновой шубой. – Я думаю, не надорвёшься? Или вам уже выходить?
- Да нет, мы к Томке едем. Это – мама. А это – Ирина. Они уже с Тамарой знакомы, - скрывая неловкость перед обеими, поспешно познакомил их Павел.
- И даже подружились! – подтвердила Ирина, как ни в чём не бывало поправляя головной убор. – Милая девочка! Рисует здорово! Я её древесную старуху одному спецу показала, так он вцепился обеими руками, отдавать не хотел! Потребовал автора и немедленно!
Зенкина умела сходу включаться в разговор, в этом ей не было равных. Но Пашкина мать почему-то осталась недовольна.
- И что? – холодно взглянула на обоих.
- И вот… Едем, - как-то вдруг сразу стушевалась Ирина, в очередной раз поправляя дорогую, с норковой отделкой, кепочку. – Он художник, вернее, учит… в художественном училище. И мы… я… предложить, чтоб она училась рисованию… вы не против?
- Я? Причём здесь я? Решение, во-первых, за дочерью, а во-вторых, она у нас замуж собралась! – совсем уж некстати сообщила Алевтина Николаевна, не понимая, что с ней происходит и что она вообще такое говорит.
- Мама! – вскинулся Павел. – Мы в транспорте! Не хочешь, чтобы мы ехали вместе, так и скажи! Нечего тут устраивать!
Вся вспыхнула Алевтина Николаевна, выхватила у сына шубу и потолкалась к выходу. Она ждала, была уверена, что он окликнет её, остановит, оставит ту ради неё, матери, но – раскрылась дверь на остановке – преждевременной, ненужной – и напирающая сзади сила выдавила её наружу. Вероятно, ей стало бы легче, увидь она растерянный взгляд своего сына: Павел, конечно же, не ожидал, что мать выскочит из троллейбуса на полдороге только из-за того, что повстречает его с девушкой. Радоваться должна! Ему двадцать восемь, а он всё ещё не женат. Хотя, наверно, прав был мудрый критик, назвавший "мировую маму" тридцатишестилетнего Жени (или как там его звали, который вместо друга улетел в Ленинград?), первой и единственной причиной его "холостячества": у властных матерей, раздающих команды направо и налево, сыновья обычно очень поздно женятся. Если женятся когда-нибудь вообще…
Но Алевтина Николаевна ни взгляда Пашиного не увидела, ни мыслей его сиюминутных не знала, поэтому поведение сына расценила как дерзкое, и непорядочное, и… В общем, никаких слов у неё не было, чтобы выразить всё негодование на тему только что случившегося безобразия! Она пропустила четыре троллейбуса и поехала на пятом, искренне надеясь не застать у дочери ни Пашу, ни его бритоголовую подружку. О том, что сыну пора любую мало-мальски приличную девушку переводить из категории подружки в категорию жены, Алевтина Николаевна пока не задумывалась. Как всякая мать, она считала, что уж её-то дитё при желании окольцует "кого хочешь", и Мадонну, и Джулию Робертс, и Бритни Спирс в придачу! Просто не нашлась ещё та единственная и неповторимая, которая удовлетворит их с сыном взыскательный вкус.
Так бы Алевтина Николаевна, наверно, и приехала в больницу в отвратительнейшем настроении, если б не одно маленькое происшествие в пути. Начнём с того, что она первый раз в жизни увидела… вора! Хорошо одетый упитанный малый очень ловко и почти незаметно раскрыл чью-то сумочку, спокойно, будто знал, где искать, достал кошелёк, быстро пробежал глазами содержимое и положил обратно. Чуть двинул корпусом, сверкнул неизвестно откуда взявшимся лезвием, взрезал тонкую кожу следующей сумки, извлёк из неё пухлый бумажник и, не глядя, сунул за пазуху стоящему рядом пареньку. На секунду застыл, прислушиваясь к разноголосью, и… поднял цепкие глаза на остолбеневшую очевидицу разбоя. Алевтина Николаевна разинула рот и не знала, что сказать: крикнуть или "не заметить". Она не решалась отвести испуганного взгляда от этого круглого лица с такими добродушными ямочками, что, как простой, хотелось вечно умиляться. Только что сверившаяся подлость в голове не укладывалась. Паренёк с бумажником за пазухой подался к выходу. Казалось, он и не причастен к делу, так естественен и непоспешен был. Подробнее Алевтина Николаевна не разглядела его, сосредоточившись на бесстыжих глазах нахала-жулика.
Вор, изучавший её мгновенные секунды, уверенным движением дотронулся до кармана стоявшего на подножке господина в новой, хрустящей от чужих прикосновений кожаной куртке, и еле заметно улыбнулся, одними глазами. Алевтина Николаевна не выдержала и отвернулась, даже отодвинулась подальше, вглубь салона: пусть неудобно, зато не стыдно! Щёки её пылали. "Господи, неужели никто не видит?! Господи! Или, как я, все видят и молчат?! До чего… Боже… до чего докатились!!!" – думала она, ощупывая собственные карманы и вслепую проверяя, застёгнута ли молния на сумке. И – как водой окатило – её сумка, которую она крепко держала вместе с несподручным пакетом, была раскрыта! Алевтина Николаевна шумно ойкнула и подтянула враз отяжелевшую ношу к груди. Искать вора или кричать смысла уже не было: на остановке, которая случилась тут же, вышло очень много народа, и шустрый малый – в том числе. Оставалось убедиться, что кошелька со ста рублями, приготовленными для покупок вкусненького в больничном буфете, больше не существует.
Она пошарила свободной рукой по дну сумочки и под целлофановым свёртком, перевязанным ниткой, обнаружила абсолютно целёхонький кошелёк. Облечено вздохнула: "Слав те Богу, не взял!" – но вдруг как-то сразу поняла, что кошелёк... не её! Стало так жарко, словно лето поздоровалось с весной и сквозь отпотевшие окна проникло в троллейбус. Алевтина Николаевна никогда ещё не оказывалась в столь щекотливом положении: а если тот, кому принадлежит эта пузатая крокодиловая сокровищница, спохватится и начнёт орать "Караул, украли!" – что делать?! Она отдёрнула руку, торопливо и неловко затянула молнию на сумке и с трудом дождалась своей остановки. Как кипятком обваренная, выскочила из троллейбуса и плюхнулась на нечистую, всю в плевках и серых льдинках, деревянную скамейку.
Стемнело. Множество фонарей освещало шумную улицу, сновали взад-вперёд люди, из центра города в тёмное нутро окраин струился сияющий поток транспорта: он был похож на длинную, нервную гусеницу с люминесцирующими волокнами. Впервые за долгие годы Алевтина Николаевна сидела просто так на остановочной лавочке, никуда не торопясь и ни о чём, практически, не думая. Она с удивлением вслушивалась в звуки вечернего города, как в первый раз смотрела на залитый огнями окоём по-настоящему спального района, дальше которого простирался одноэтажный посёлок, заканчивающийся полем, и испытывала настолько огромный подъём душевных сил, что, казалось, ещё чуть-чуть – и она заплачет. Всё отступило перед этим, давно забытым, чувством свободы от каких-то обязанностей, навязанных жизнью, от долга перед семьёй, собой и обществом, даже от желания желаний. Ничего не хотелось, никуда не звалось, благоразумная и зрелая женщина как-то незаметно переродилась и – словно отмотала ленту жизни назад, километролет на тридцать.
Никогда в дальнейшем Алевтина Николаевна не могла вспомнить, как долго пребывала она в таком состоянии, и что это было за наваждение, из которого выйти сама – не сумела. Помог пьяный, привалившийся к ней спиной и по-свойски устроившийся поудобнее. Алевтина Николаевна очнулась, легонько шевельнула занемевшим плечом и осторожно, чтобы бродяга от неожиданности не упал, встала. "Когда бы ещё я так повела себя?!" – подивилась она своему поступку и окончательно стряхнула оцепенение. Охнула: "Который час?!"
- …без пяти десять! – отозвался случайный прохожий, на ходу взглянув на часы.
Алевтина Николаевна так растерялась, что в первую секунду не сообразила – утра или вечера "без пяти". А когда поняла, оторопела ещё больше: в больнице-то уже спят, поди! Полдесятого двери закрывают! Но не ехать же назад, так и не повидав дочку и, к тому же, оставив её без тёплой шубы! И Алевтина Николаевна, преодолевая неловкость и стыд, заторопилась в приёмный покой. К счастью, дверь была ещё открыта. Охранник неодобрительно посмотрел на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы женщину в сбитой набок норковой шапке, но ничего не сказал, а лишь постучал пальцем по часам, лежавшим у него на столе.
- Ага! Я… быстро! Мне только отдать! – она легко, будто и впрямь сбросила добрых три десятка лет, взбежала по ступенькам на третий этаж, моля про себя, чтобы дежурила хорошая, добрая Лена, а не вечно зудливая Лида, и… в коридоре столкнулась с сыном.
- Мама! – воскликнул он встревожено и с укором. – Мы уж искать тебя собрались с Иркой! Ты где пропала?!
- С к-какой Иркой? А Тамара? – испугалась Алевтина Николаевна, чуть не отталкивая сына и только сейчас заметив стоящую позади него дочку.
Томка самозабвенно делилась с неприятно-стриженой девицей творческими планами на будущее. Как бы между делом кивнув матери, она не прервала увлекательного разговора, выслушала ответные слова заинтересованной слушательницы и лишь после этого обратила внимание на мать.
- Мам, ты не представляешь, что мне предложила Иринка! Я могу без экзаменов поступить в художественное училище! Ты только… нет, ты только подумай! А что скажет Виктория Яковлевна?! Во обрадуется-то!!! А ты почему так поздно? Ирка – класс! Ты уже знакома? она – невеста Пашки!
Внутри у Алевтины Николаевны так и оборвалось что-то от этого простенько-красивого словечка – невеста. Но уже не было ни раздражения, ни ревности к появившейся в жизни сына странноватой девчонке: умиротворение последних часов проникло глубоко в душу и примирило её с неожиданно свалившейся "невесткой". Нехорошо как-то отреагировала сама новообъявленная родственница.
- Невеста? – Зенкина скривилась. – Ну, это уж слишком… поспешно. У меня… как бы… и парень есть. В отъезде пока. Но вообще -…
Что "вообще", она сообщить не захотела, прямо перед постом медсестры одела свою новую куртку, которую в продолжение всего разговора держала перекинутой через левую руку, и, едва ли не сквозь зубы процедив "До свидания!", вышла на лестничную клетку. Тома вспыхнула и в замешательстве сказала: "И тебе тоже… свидания".
Павел, тот просто опешил. Алевтина Николаевна быстренько дёрнула его за рукав и подтолкнула к выходу:
- Иди, иди! Я сама доберусь. Посижу немного с Томой и – домой. Обо всём – потом!
И он ушёл.