Чужое сердце

Лампа абажура смягчала угловатые мысли, роившиеся в голове. Но не надолго. В воспаленном мозгу, не знавшем отдыха вот уже пол года, мысли догоняли друг друга, давя, топчась, проникая в глубины сознания, проплывали куда-то по темным каналам, вливались, умирая в полном одиночестве во мраке бессознательного. Как в жизни. Люди рождаются и умирают. Этот процесс бесконечен и уже перестает вызывать удивление или сочувствие. И это страшно. Страшно то, что все, рано или поздно, превращается в привычку. Абсолютно все. Все, кроме собственной смерти. Потому что она приходит неожиданно.
Проклятое малодушие шевельнулось завистливо: неожиданно…

Мария положила книгу на столик, стоящий рядом с ее кроватью. Время обрело для нее другие очертания.
Взгляд скользнул по множеству баночек с лекарствами. Их количество уже не беспокоило так, как раньше. Раньше…Кто-то расчертил ее жизнь на две части : « раньше» и «сейчас». И она давно уже не спрашивала врачей, есть ли у нее « завтра». Не было смысла. Врачи сами были поделены на две категории: те, кто лжет, и те, кто говорит правду. Но их объединяло одно: никто не мог сказать точно -- « когда».
Самое сложное во всем этом— неизвестность. Каждый день принимал расплывчатые, жилейные формы и не состоял уже из 24 часов, 1440 минут, 86 400 секунд. Стало смешно от того, что она, художница, считает часы, минуты, секунды, вникая в математические расчеты. Раньше время не имело ни числовых очертаний, ни материальных ограничений. Оно свободно парило в палитре... Раньше...Раньше ВСЕ было иначе.

Мария выключила лампу и темнота со смаком сглотнула остатки света. Лишь слабый лучик одинокого фонаря снаружи, мягко скользнул по подушке, грифелем прорисовав родные очертания Андрея.
Их любовь тоже изменилась.
Они боялись выплеснуть эту лавину чувств, которая могла принять болезненные и надрывные ощущения прощания…. Неизвестность и страх обволокли их любовь колпаком янтаря и она, словно жучок, застыла в этом состоянии ожидания. Ожидания неизвестности.
 Мария прижалась к Андрею, к его теплому телу, и он сразу вздрогнул.

-- Что? Что? Что-то дать?
-- Нет, все хорошо, милый,-- Мария улыбнулась в темноту, но знала, он услышал ее улыбку,--спи, любимый.

Спи, любимый...Вся нежность собралась в комочек и просочилась капельками росы в уголках глаз. Стало невыносимо тоскливо от того, что еще так много любви живет в ее сердце. В сердце...
Все это было так далеко от слов Леонида Владимировича, ее лечащего врача. Он описывал ее сердце совсем по-другому: это сильный, неустанно работающий мышечный насос. Размером примерно с человеческий кулак. У сердца есть четыре камеры: две верхних называются предсердиями, а две нижних - желудочками. Кровь последовательно поступает из предсердий в желудочки, а затем в магистральные артерии благодаря четырем сердечным клапанам. Клапаны открываются и закрываются...
Клапаны ее сердца не работали правильно…
Она знала про свое сердце так много: как оно может страдать, любить, лелеять, заботиться. Но теперь она знала, что оно может болеть. Болеть не так, как раньше. По-другому. Очень сильно. Физически. Когда не можешь вздохнуть.
Ей нужно было поменять свое сердце. Боже, это звучало так ужасающе. Выбросить свое сердце. Отказаться от него. Взять другое. Чужое. Принять его. Жить с ним. Это—как предательство. Предать свое сердце, значит- предать себя?


**********

Она много и часто спорила с Леонидом Владимировичем. Но он и Андрей уговаривали ее сделать эту операцию. Мария слушала врача, его сухие фразы, напичканные лекарствами, пахнущие наркозом, в которых мелькали белые халаты, яркие лампы и большой стерильный стол...Да. Именно так. Все было очень стерильно. Его пальцы с идеальными ободками ногтей, тонкие очки, интеллигентным изгибом обрамляющие его нос, белый халат с ручкой —вложенной в идеальной симметрии—точно в середину кармана, его кабинет с большим стерильным окном, сквозь которое были видны абсолютно нестерильные деревья, воркующие птицы и бесконечное небо. Его доводы и доказательства были тоже до блеска стерильны:

--- Мария, при успешной операции, Ваша жизнь может быть продлена до 10 лет и более. Операция-сложная. Но мы проводили ее не раз. Я познакомлю Вас с людьми, которые будут мне помогать, соответственно, и Вам тоже. Вы-молоды. Ваш организм еще полон сил. Вы выдержите. Я смотрел Ваши анализы. Все должно пройти успешно. Должно.

В стерильных словах о «сердце», как ни странно, не было самого Сердца. И еще не было донора. Этому тоже имелось стерильное объяснение:

--Да, мы вынуждены ждать. И никто не знает сколько. На это есть ряд причин. Более или менее родственная пара донор-реципиент встречается одна на 15 -- 17 тысяч человек. Поэтому подбор пары осуществляет компьютер. В Европе существует организация «Евротрансплант». В компьютер этой системы введен единый на всю Европу «лист ожидания», что позволяет отправлять орган после соответствующего подбора в ту страну, где находится подходящий реципиент. То есть мы вынуждены терпеливо ждать с Вами, когда подходящий Вам донорский орган будет получен.

Значит, «ждать». Мария вышла тогда из кабинета. Ей стало трудно дышать от этой стерильности и условности, и захотелось выйти на воздух, вдохнуть запах пыльной улицы, наполненный микробами шумной жизни, голосами людей. Она знала, что ее сердце не могло долго «ждать» и его не волновал бесконечный лист «ожидания». Все это было похоже на лотерею, где выигрышем стали возможные 10 лет.

Андрей остался у Леонида Владимировича. Мария знала: он тоже не терпит условностей, он будет бороться за ее «сердце» с бесконечными бумагами, инстанциями, безликими компьютерными системами, высчитывающими судьбоносное « подходит-не подходит». Они многое прошли вместе. Длинные списки лекарств, ночные вызовы врачей, бессонные ночи, нескончаемые анализы, безутешные результаты, больничные палаты. Но Мария всегда знала, что когда она откроет глаза—он будет рядом. Так было всегда. Иногда ее мучило чувство вины за его исхудавшее лицо, за тревогу в его глазах, за то, что теперь им снова нужно было «ждать», и никто не знал сколько.

*************

Андрей не намного изменился с тех пор, как они встретились...

...Она помнит, как они целовались у подъезда ее дома. А потом он пришел познакомиться с ее родителями. Отец пожал ему руку, и Мария сразу поняла: Андрей понравился отцу. Она помнит маму, которая приготовила в тот день их семейное любимое блюдо. Мария стояла тогда в проеме двери и смотрела на Андрея. Этот человек был настолько близок ей, настолько слился с ее представлением о счастье, что ей захотелось нарисовать его прямо сейчас—этот высокий выпуклый лоб, его прищуренные глаза от искреннего смеха, волевой подбородок с ямочкой посередине. И она засмеялась, потому что он был такой по-детски смешной в мягких домашних тапочках и в костюме, который они выбирали специально для сегодняшнего знакомства...

...Андрей повернулся к ней во сне и обнял. Было немного неудобно, начала затекать рука. Но она боялась пошевелиться, потому что в этом объятии было столько невероятной заботы о ней, столько защищенности и покоя, что не хотелось ни шевелиться, ни двигаться, ни дышать. Его лицо было так близко к ней. Оно было так совершенно в своей нежности и решительности, в упрямстве и безрассудности, в любви и в страдании…Она видела его разным. Но всегда любимым. Захотелось прикоснуться к его щеке, но она побоялась разбудить его: он спал очень чутко. « Мой милый, ты все время боишься, что со мной может что-то случиться. Я тоже боюсь...За тебя»
 
********

---Здравствуйте, Леонид Владимирович...Да...Да...Мы все понимаем... Конечно... Будем ждать.

Андрей положил телефонную трубку и тяжело вздохнул. « Будем ждать». Они ждут уже четвертый месяц после запроса на донорский орган. Он видел каждый день, что Мария угасает. Ее, и без того, большие глаза стали огромными: она сильно похудела. Он знал и то, что она каждое утро пытается старательно затушевать синеву под глазами. Она пыталась шутить, что теперь понадобится больше денег на косметику. Но он также знал, что все чаще и чаще боль забирает у нее улыбку, искажая ее лицо до неузнаваемости...и тогда ему становилось очень страшно.

Он прошел в спальню. Мария лежала с открытыми глазами.

-- Ты проснулась? Но еще рано. Поспи еще.
-- Я не хочу, милый. Больше не могу спать.
-- Хочешь, мы выйдем на террасу? Я приготовлю тебе чай. Ты будешь пить его, а я буду тебе читать.
-- Ляг...Обними меня. Я скучала по тебе.
-- Я же всегда рядом,- скользкая улыбка тронула его губы, но не глаза. Он понимал, что она хотела ему сказать.
--Знаешь, я каждую ночь смотрю на тебя…
--Ну, не думаю, что это приятное зрелище,--Андрей погладил мягкую смолу ее черных волос, разметавшиеся по снегу подушки.
-- …Я смотрю на тебя и думаю, вот ты рядом со мной, но сон забирает тебя у меня. Ты блуждаешь где-то в своих сновидениях, в другом мире, ты совсем ускользаешь от меня. Ты оказываешься там, куда я не могу последовать за тобой...Разве может быть любовь совершенна, если каждую ночь, едва уснув, я теряю тебя?,-- ее ресницы взметнулись вверх и открыли бескрайнее озеро ее глубоких глаз. И ему на миг показалось, что она прощается с ним.
-- Даже, когда я сплю—я всегда рядом. Потому что беру тебя с собой,--Андрей снова попытался улыбнуться.—Давай-ка, мы встанем, оденемся и выйдем на террасу. Сегодня прекрасное солнечное утро. Кстати, знаешь, я испек пирог. Представляешь? Думаю, ты просто обязана оценить мое кулинарное искусство, иначе мне придется отдать его соседской кошке.
--Андрей, я люблю тебя,-- Мария закрыла глаза руками и он увидел, как задрожали ее плечи.
--Не плачь. Пожалуйста. Мне очень больно видеть, как ты плачешь. Моя маленькая девочка,--он обнял ее и прижал к себе.— Все пройдет. Тебе больше не будет больно. У тебя будет новое сердце. Самое лучшее. Самое сильное. Пожалуйста, только не плачь...

***********

Дождь едкой патокой липнул к душе, и Андрей пытался наполнить комнату звуками жизни. Он устал. Очень устал. Устал от бесконечного ожидания, бесконечной тревоги, кромсающей душу, от безнадежных дней и ночей, от своей беспомощности. Он не был готов к такому повороту в своей жизни, не был готов задать себе обнаженный вопрос « А что будет, если…» На этом «если», все его естество противилось, подпитываемое совестью. Она мучила его, терзала, пытая его каждый день, каждую ночь, вот уже восемь месяцев, придумывая все новые и новые изощренные пытки. Он боялся не выдержать. Сдаться. Что он мог сделать? Что мог дать? Чем помочь? У него не было ответов. Он искал их, но не находил. Мысли, как затравленные собаки разбегались, растворяясь в никуда, и он был отдан во власть угрозы безликой неизвестности.

Страх. Липкий и скулящий от безысходности. Андрей боялся зайти к Марии в спальню. Он боялся ее взгляда. Ему казалось, что она все видит. Все понимает. Что вся его человеческая, боязливая сущность раскрыта перед ней. Он был просто человеком. Он хотел спать. Хотел смеяться. Хотел жить. Он был здоров—и ему казалось, что если он зайдет к ней, то это будет, как наглое хвастовство своим здоровьем перед ее болезнью. Это чувство вины за право жить преследовало его. Он любил ее. Любил так сильно, что ненавидел себя за то, что не мог спасти ее.

Он терял границы между ложью и правдой. Он верил в ложь, и не верил в правду.
А Мария верила ему. Это было, как бесконечная смертная казнь.

...Андрей ожесточенно кромсал на кухне овощи, анатомируя их плоть, вырезая ненужные внутренности, выжигал на огне—они мягчали, сморщивались, испускали влагу и шипели.
Он злился. Эта злость на свою беспомощность достигала своего апогея, кипела, бурлила, корчилась в его резких движениях, рассекающих фиолетовую кожу баклажана, в брызжащих алой кровью томатах и желчной горечи лука…Он почувствовал вкус страха во рту. Он сглатывал его, сглатывал бесконечные шершавые, вязкие комки, они царапали горло, но отчаянно цеплялись: страх неудержимо вырывался наружу. Андрей застонал, глухо и хрипло, скрипя зубами, вдавливая лезвие ножа в сочную траву кориандра, смешивая хрупкие стебли с соленой влагой собственных слез.
 Он понимал, что это запертое отчаянье просачивается, найдя выход в прорези глаз, и он сжимал судорожно глаза, а отчаянье сочилось сквозь ресницы...сквозь поры...сквозь кожу... Усталость буйным чертополохом разросталась во влажной плесени страха, где тонули и рассыпались золотистым пеплом бабочки надежд.

***********

-- Машенька! Милая...У меня хорошая новость!--- Андрей склонился над женой, боясь напугать ее, но, едва сдерживая радость,-- Леонид Владимирович звонил…. Они нашли донора! Ты слышишь, милая? Все у нас будет хорошо! Теперь все у нас будет хорошо, --Андрей повторял эти слова, как заговор, укутывая Марию надеждой, возрождая каждую буковку этих слов, спасительных слов, пахнущих ванильным будущим «завтра», --А теперь нам нужно собираться. Мы едем в больницу. Давай, моя девочка, я помогу тебе подняться…Вот так…Когда все закончится, мы поедем к морю. К самому красивому и синему морю. Ты же любишь море. Оно будет теплым-теплым, и не нужно будет надевать эти шерстяные носки, которые кусают твою кожу, ты больше не будешь мерзнуть, ты будешь улыбаться, и больше никогда-никогда не будешь плакать. Я обещаю!

Мария испуганно смотрела на него. Она не понимала многих слов, сказанных им. Они были невероятно далекими и совсем прозрачными. Она ловила их дыханием, завороженно смотря на руки Андрея, которые так привычно одевали ее, словно делали это всю жизнь. Ей стало безумно стыдно, что она перестала верить, перестала ждать и все это время пассивно существовала. Стало стыдно, потому что поняла, что все это время ей было легче, чем ему.

--Не нужно обещаний, любимый...Я тебе верю...

***********

Впервые в жизни запах больницы казался Андрею вселяющим надежду. Прошло пять недель после операции, и они с Леонидом Владимировичем с облегчением могли вздохнуть. Они боялись осложнений, но, казалось, все страхи были напрасны. Мария поправлялась. По словам врача нужно было еще остаться на месяц в больнице для «полного выздоровления».

Андрей принес свежие цветы, пахнущие звуками улицы, оранжевым солнцем и теплом его рук.
 
Мария еще спала. Ее лицо вновь обретало нежно-розовый цвет, и он заметил, как ритмично порхает прозрачно-голубая венка на ее виске, ровно подпрыгивая и затихая—для него это значило слишком много. Он стал замечать, что живет ее дыханием. Слушать ее дыхание, пропускать его через себя, фильтруя, -чтобы стало самым чистым,- впрыскивать в розовые легкие, гнать по крови к новому сердцу, --замирать,-- осторожно, заботливо впитываясь, наслаждаться его толчками,- струиться к каждой клеточке, окрашивая ее в пурпурный цвет, --выдох...
Он поцеловал эту порхающую бабочку у нее на виске и глубоко вздохнул.

Они вырвались из ада. Вместе. Андрей никогда не верил в Бога, но в те дни, он часто молился Ему, складывая необтесанные слова в подобие молитвы, надрываясь клочками потрепанной надежды, взирая в пустоту потолка. Молился о Марии.

Она улыбнулась во сне. Ее ресницы вздрогнули и еще мутный взгляд ото сна, по-детски исследовал палату в поисках Андрея.

-- Я здесь, родная..

Мария улыбнулась ему, нежно лаская теплым светом своих бездонных глаз.

-- Я есть хочу.
-- Серьезно? Ты радуешь меня с каждым днем,- в этих бытовых фразах было столько сдержанной и невысказанной любви; любви, вырванной у смерти; любви, выстоявшей за свое право на продолжение, в ней была вся суть бытия Вселенной.

**********

Мария торопливо шла по улице. Ей нужно было купить кое-какие продукты на ужин. Она мысленно улыбалась образу Андрея, который с трудом поддавался на ее уговоры выходить одной за покупками. Он боялся за нее, и она его понимала. Но он был по-детски смешной в этих строгих и незнакомых ей нотках, по много раз звонил домой, просил не уставать, а ей так хотелось быть такой, как прежде. Она рисовала ночами, наслаждаясь тем, что было доступным когда-то давно, тем, что было таким простым и обыденным, но вдруг ставшим неприступным, запрещенным и украденным возможностью БЫТЬ. Она так скучала по запаху красок, что сейчас ей казалось, что они пахнут невероятно вкусно...

Она зашла в ближайший супермаркет. Они с Андреем хотели отпраздновать ее второй День Рождения. Андрей настаивал на том, чтобы пригласить Леонида Владимировича, и Мария хотела обязательно порадовать мужчин чем-то необычайно вкусным в ее первый год нового рождения.

Выйдя из магазина, она остановилась у светофора, в ожидании зеленого огонька для пешеходов. Она не поняла сначала, что произошло, но она отчетливо услышала визг тормозов, глухой удар, острый звон разбитого стекла...Ее взгляд провожал тело молодого мужчины, которое медленно парило в воздухе, долго переворачивалось—казалось оно так и останется невесомым--- но оно упало к ее ногам...
 
Мария не могла пошевельнуться, она вдруг ощутила, как больно кольнуло ее в самое сердце---она поняла, что ощущает всю боль этого человека! Его широко открытые глаза, казалось, проникли в ее плоть… Она почувствовала, как что-то теплое наполняет сердце, до краев, словно сосуд, заставляя кровь ринуться к самому мозгу и оттуда стремительно вниз--в кончики пальцев ног. А потом снова боль—с кровью--в каждый сосуд, в каждую венку, в каждый капилляр, -- пронизывая острыми иглами, впиваясь и заставляя сердце трепетать от желания жить. Она не могла оторвать взгляд от распахнутых глаз этого человека, словно, именно от него зависела ее жизнь—это было какое-то необъяснимое чувство родственной неразрывности, боли и сочувствия, радости и тепла, она словно с дыханием впитывала его жизнь в себя. Он закрыл глаза, а Мария открыла их в кромешную темноту ночи.
Это был сон...

Она взволнованно глотала воздух. Рука, наконец, наткнулась на включатель лампы, и мягкий свет спугнул темноту. Она глубоко вздохнула, мысленно успокаивая бешенный ритм сердца. Вытерла испарину с влажного лба. Нашла на столике, заботливо приготовленный Андреем стакан воды. Медленно проглотила освежающую прохладную жидкость. Сердце медленно успокаивалось.
Андрей, проснувшийся от прикосновения света, встрепенулся:

--Что случилось, милая?,--его взгляд захлестнул ее тревогой,-- тебе плохо?!
--Прости, что разбудила…Это был сон…Какой-то странный сон…-- она поспешила успокоить Андрея,--Спи. Все хорошо.

Он обнял ее, согревая теплом своего тела, успокаивая бархатным дыханием, медленно отдаваясь во власть Морфея.
Марию не покидало странное ощущение от увиденного сна, она никогда не видела раньше этого молодого мужчину, но в то же время, она была уверенна, что ЗНАЛА его.

**************

Мария смешала краски в поисках нужного цвета. Долго смотрела на бледно-розовый оттенок и провела кистью по полотну. Какой-то внутренний позыв требовал от нее чего-то необъяснимого, что-то невесомое пыталось вырваться на свободу, но она не знала, как ЭТО выпустить. Смутная тревога от непонимания самой себя, он неприятия чего-то очень важного внутри нее посещали все чаще и чаще. Она искала объяснение этим странным порывам, словно чему-то притесненному в ней самой, будто ее собственная плоть не могла впитать что-то чужое, мучавшее своей новизною и от этого немного пугающее…Мария оправдывала это чувство временем. Но время шло, не усмиряя, а наоборот, разжигая смятение внутри нее...

Она удивленно взглянула на полотно. Нежно-розовая скрипка блестела еще невысохшей краской на фоне серого цвета мокрого асфальта…. «Скрипка!»—эта мысль показалась ей настолько яркой, что сразу родилось удивление от того, что она раньше об этом не догадалась. Сердце тоскливо сжалось в комочек, словно эта скрипка напомнила ему о чем-то столь знакомом и долгожданном. Мария ясно почувствовала какую-то щенячью радость сердца, которое словно распустилось, благодарно лобзая ее душу шершавым языком радости...

Она побежала наверх.

--- Андрей!,--она возбужденно кричала в трубку телефона, --Андрей, мне нужна скрипка! Я знаю, это звучит странно...Я потом тебе все объясню…Мне нужна скрипка,--это слово выплескивалось так безудержно, как будто все время ждало своего появления на свет,--Пожалуйста...Мне нужна скрипка.
--- Маша,--Андрей был в недоумении от слов жены,--какая скрипка? Скрипка?! Ты хочешь играть на скрипке? Я не понимаю, зачем тебе скрипка?
--- Она нужна мне...Я не знаю, зачем...Просто...,-- голос Марии стал влажным от подступивших слез,--Я, правда, не знаю, как тебе объяснить...Но...Я знаю точно: мне нужна скрипка...Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем...
--- Хорошо...-- Андрей помолчал,-- Давай, я заеду за тобой, и мы поедем вместе выбирать тебе скрипку.
---Спасибо...--Мария вновь ощутила истому, содрогнувшегося от благодарности сердца.

************

Андрей наблюдал за Марией. Она держала скрипку в руках, задумчиво и нежно поглаживая ее округлости и геометрию сводов. Ее глаза блестели таким безудержным счастьем, что ему на миг показалось, что она сошла с ума. С ней что-то происходило. Она была все та же, но в ее взгляде, в выражении глаз что-то изменилось. Ее походка, то, как она говорила, двигалась, смеялась—все это излучало какой-то неведомый и незнакомый ему свет.
Он подошел к ней и обнял за плечи. Мария, казалось, не замечала его, поглощенная и завороженная красотой скрипки, словно она была ответом на все мучавшие ее вопросы.

--- Ты стала…какой-то другой…,-- прошептал Андрей,-- еще прекрасней. Мне кажется, я никогда не знал тебя такой.
--- Что?—Мария словно очнулась.
--- Тебе нравится твоя скрипка?—спросил он.
--- Да…Очень…--она задумалась,-- Знаешь, я многого не могу понять. Я пытаюсь, но у меня не получается..Со мной что-то происходит. Где-то внутри. Очень глубоко. Я не знаю, как это объяснить. Даже себе.--она замолчала, мучительно ища нужные слова,-- Я хочу знать, чье сердце я ношу. Это важно. Для меня.—и грустно добавила,-- Для нас.

Андрей не знал, что ответить ей. Он сам хотел бы знать ответ на этот вопрос.. Но она и он, они знали заранее, что врачам запрещено разглашать сведения о доноре, равнозначно, как и о них самих.

--- Но мы не можем. Ты ведь сама это знаешь…

Мария прижалась к нему. Андрей почувствовал, как в нем раскрылось и распустилось что-то теплое, красное и нежное—будто множество рук потянуло его куда-то вниз...Он захотел забыться и уйти в невесомую глубь, уступить стенающей плоти, зову инстинкта, той поре, когда еще не было ни разума, ни мук, ни сомнений, а одно лишь горячее, красное счастье крови...

Он поднял ее на руки, как ребенка, отнес в спальню…. и еще долго смотрел, как Морфей завлекает ее нимфами, искусно поющими песни снов, искушая его потерянную, желанную и вновь обретенную Марию...смотрел тихо, с одержимой нежностью, как бы облагораживающей его вожделение...



**************

Чистые и нежные звуки скрипки проникали в самую душу. Изнывая, сливались, вытягивались певуче, испуганно вздрагивали, замирали в безутешной печали и разбивались о стены высокими нотами. Невыносимая грусть стекала каплями слез Марии. Андрей обхватил голову руками, сжимаясь и прячась в криках тишины, чтобы не слышать этот скорбящий плач, разрывающий сердце—это продолжалось бесконечно долго. Зачем себя так мучить безответными вопросами, зачем искать причину необъяснимому—нужно просто жить. Он искал в этой женщине свою Марию, но не мог найти ее. Он искал ее в каждой нотке, которой она отдавалась полностью. Он хотел понять ее, но не мог...

Они пытались найти родственников того, кто подарил ей жизнь, но все было безуспешно. Мария говорила о каком-то человеке, которого она видела во сне и, сердце которого она якобы носила. Она утверждала, что узнала бы его из тысяч других людей, что он был скрипачом и писал музыку. Леонид Владимирович отказывался обсуждать это, прикрываясь опровергающими все нелепое фактами медицины и моральной этикой. Мария беспомощно молчала, а Андрею становилось не по себе, каждый раз после посещения врача.

Он не мог не верить Леониду Владимировичу. Но, обретя вновь Марию, Андрей чувствовал, что она вернулась другой. Она обожала скрипку, она любила ее всем сердцем—этого никогда не было раньше. Она рисовала картины с необузданным упоением, и он не узнавал в этих картинах свою Марию—эти картины были словно застывшая музыка, впитавшая в себя полотно. Ее эмоции, выражение ее любви к нему стали, как шторм, как разбушевавшаяся буря; она выплескивала свою любовь на него во всех оттенках, больше не было ни опасения, ни осторожности в проявлениях чувств, как это было раньше--- она была самой зияющей любовью--- она словно перестала бояться любить открыто, бесконтрольно, всепоглощающе—казалось, все, что бы она ни делала, захватывало ее безраздельно, даже если она делала что-то второстепенное, несущественное. Когда она играла—она была самой музыкой, когда она грустила—она была само отчаянье.

И он не знал, что с этим делать. Это была другая Мария.

*********

Кто-то рассыпал звезды, наряжая ночь, а над их домом висела, потемневшим от времени серебром, луна, и как-то совсем не верилось в то, что на ней- совершенно другой мир. Тени дробились в ее округлостях и преломлялись, создавали очертания женского лица. Человеческая фантазия играла в прятки, складывая пазлы пустынных равнин Луны в женские черты…Зеркало, которое отражает и ничего не удерживает...

Счастье, -- подумал Андрей,--здесь оно в виде луны...

Луна в ответ сползла под крестовину оконной рамы. Теперь она была намного ближе, и он мог разглядеть именно те глаза. Глаза, которые были предопределены ему самой судьбой, глаза его счастья, счастья без корней, легкого, как облако.

Он лежал распятый луной и видел в окне лицо Марии, ее волосы касались его плеч. Она спала, обняв его так крепко, словно хотела удержать навсегда. Разве она не права в своем чистом и легком дыхании? Зачем спрашивать? Что выяснять? А если бы ее здесь не было?
Зачем думать о том, что было когда-то? Она с ним, и это главное...Разве не этого он так желал? И нет смысла искать определения для Любви, неповторимой или тысячекратно повторенной. И этот ночной крик исступленности и изнемогающего сознания, мучительно взывающий так долго к ее новому сердцу, изменившему ее, но вернувшему ее ему---все это лишь звуки, порожденные серыми мозговыми извилинами человеческой сущности, страстно жаждущей познать то, что неподвластно пониманию...Почему—вопрос, о который разбивается вся логика, вся философия, вся наука. Зыбкие тени ответов или домыслов, искушение знанием или щекотливый страх, будоражащий любопытство понять что-то необъяснимое...Суета...

Всплыли дни и вечера их тихого счастья...Всплыли бесконечные ночи молочно-мглистого томления у ее постели...Порхающая бабочка пульсирующей жизни на ее виске...Рвущаяся мелодия скрипки, рассекающая и оставляющая влажные полосы на щеках Марии : она тоже искала себя…
Сердце,- думал он,- Сердце!
Это и есть истина. Призма, через которую впускаешь все самое сокровенное, все самое интимное и незыблемое. Это глубинная тайна души, Альфа и Омега всего, что пронзает эту жизнь, не оставляя пигменты безразличия. То самое сердце, которое бьется внутри, созданное в случайном столкновении двух клеток в лоне матери, делает нас именно такими…

Он понимал, что Мария будет искать себя пока не найдет гармонию со своим новым сердцем. Будет искать до тех пор, пока они не примут друг друга. Это и самое невероятное и самое простое на свете.
Он почувствовал это сегодня ночью...

*******


Андрей и Мария лежали на горячем песке, впитывая веснушчатое солнце. Ее волосы, мокрые от воды, и словно, скульптурные, от прилипшего песка, черными волнистыми зигзагами переплетались с морскими ракушками. Андрей рисовал маленьким камушком на ее руке, оставляя белые соленые узоры. А она в ответ смеялась так звонко, что море, зараженное ее смехом, хохотало до курчавой пены в волнах.

-- Ты счастлива?
-- Да!

Прошло четыре года, а он все еще открывал ее— свою другую Марию.