Детство Алчихана

 ДЕТСТВО АЛЧИХАНА

 Похороны Алчихана оказались делом серьёзным и хлопотным,
ведь это был первый раз, когда мы хоронили авторитета. Наш двор за
всю свою историю не породил ни одной знаменитой личности, и Алчихан
был, пожалуй, единственным из нас, кто сумел выбиться в люди,
прославившись во всей округе своими зверствами. Как хоронить такого
человека – наши мужики не знали, и когда эта страница в жизни
нашего двора была закрыта, многие из нас смогли с облегчением
вздохнуть. Должен сказать, что это испытание на прочность мы, в
общем и целом, выдержали и, несмотря на отвратительные погодные
условия, в грязь лицом не ударили. Многие из нас всю предыдущую
ночь от волнения не могли уснуть и, как плохие актеры, вновь и
вновь проигрывали и повторяли свои роли, а когда утром увидели друг
друга на похоронах, были сильно удивлены – до такой степени
безупречно смотрелись на нас наши маски.
 Кроме как от нас, хоронить Алчихана было больше неоткуда. В его
загородный замок в горах было по такой погоде не проехать, а в
квартире, в центре, все еще работали криминалисты. Да и к тому же,
это был двор, в котором прошло его детство. Кому же, кроме нас,
отправлять его в последний путь? Здесь он родился и вырос, здесь он
начал беспредельничать – даже став известной личностью, он каждый
раз перед трудными разборками возвращался сюда, качался на старых
качелях, играл с ребятами в мяч, подолгу сидел в песочнице,
заворожено глядя в одну точку, и заряжался тем самым столь
необходимой ему энергией. О том, как его убили, ходили разные
слухи. Кто-то говорил, что его застрелили в упор из арбалета, кто-
то говорил, что из пращи, в общем, как в таких случаях обычно и
бывает, точно никто ничего сказать не мог.
Предвкушая грандиозный спектакль, я в тот день одним
из первых
спустился во двор, чтобы занять себе место. Приготовления шли
полным ходом: за сараем у гаражей мужики резали специально
привезенного из Африки слона, а возле забора, на въезде во двор,
молодежь разгружала цистерну со спиртом.
Надвинув на голову
капюшон, я осторожно встал за деревом, чтобы меня не припахали
старшие, но зоркий и принципиальный Батраз Крабов из второго
подъезда – наш прославленный чемпион и неутомимый борец за права и
привилегии старших – все-таки заметил меня и тут же отправил в
сарай перебирать бараньи кишки. Успев пропахнуть неприятным запахом
и испытав изрядную долю омерзения от этой процедуры, я после долгих
мучений расстался с кишками, перепоручив это занятие кому-то из
младших. Я переместился в сторону скамеек, где уже собрались
старшие, и встал рядом с дядей Измаилом. Он был настолько потрясен
происходившим, что, кажется, даже не сразу заметил меня.
Я проследил за направлением его взгляда и тут же понял причину его
 оцепенения. Прямо у нашего подъезда стоял разрисованный
нитроэмалью автобус, который в городе уже все хорошо знали.
Это была делегация из селения Верхний Фарс.
«Гнать их отсюда надо, - прошипел со злобой дядя Измаил,
 - Никакие они не родственники. Шляются по похоронам, едят и пьют
за дарма. У людей горе, а они со своей посудой…». Выходившие из
автобуса старики и старушки стали строиться в ширенги и грозно
ринулись внутрь. В авангарде их колонны раздались возгласы,
своей интонацией напоминавшие больше саркастический хохот,
чем скорбный, траурный плачь. Дядя Измаил закрыл лицо руками и
тяжело вздохнул. «Зачем ты
нас, Алчихан, покинул! – бормотал Измаил, мотая головой. – На кого
ты нас, непутевых, оставил!»
 Тем временем, во двор начали прибывать первые иномарки.
Выходившие из них люди отличались большой массой тела и колючестью
взоров. Один лишь взгляд в их сторону был серьезным испытанием на
храбрость. И казалось даже, что наши старенькие, обшарпанные
пятиэтажки, почувствовав эту неистовую силу, немного побледнели,
осели и загрузились. Судя по номерным знакам, география скорби по
Алчихану была весьма обширной, и о том, какие дела он делал при
жизни, можно было только догадываться.
В половине первого, когда дождь усилился, Алчихана
 спустили
вниз. Сделанный известным ювелирным мастером золотой
гроб тут же обступила толпа рыдающих родственников. За ними заняли
свои места понаехавшие авторитеты. Справа от гроба, в окружении
телохранителей – самураев, под большим цветастым зонтом, стоял
маленький узкоглазый старичок в желтом кимоно. Сомнений быть не
могло – это был япончик. Сразу за ним в черном кашемировом пальто,
переминая в руках томик Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, стояла
другая известная личность –
Мамард Фензошвили, бывший член Академии наук, крупнейший авторитет
в научном мире. Десять лет он преподавал Алчихану на зоне
философию, после чего Алчихан, понабравшись ключевых понятий, мог
часами чесать на разборках на любые темы.
Последним из авторитетов на похороны подъехал
 Пердихан,
обладатель оранжевого Понтиака. Говорят, его специально попросили
приехать чуть попозже, чтобы лишний раз не напрягать людей.
Пердихан, лучший друг Алчихана, долгое время лечился от
огнестрельных ранений антибиотиками и заработал себе на этом
дизбактериоз кишечника или, выражаясь простым языком, приобрел
пагубную привычку портить воздух. Когда разборки безнадежно
затягивались, авторитеты всякий раз вспоминали о Пердихане. Он тут
же подъезжал на своем оранжевом Понтиаке и, проходя в самый центр
тусовки, начинал раскидывать рамсы, источая невыносимый запах.
После пяти-семи минут таких разборок враждующим сторонам волей-
неволей приходилось искать компромисс.
Авторитеты тем временем продолжали съезжаться,
 создавая на
подъездах ко двору километровые пробки, а тучи на небе все
сгущались и сгущались. Спокойствие и чинность церемонии внезапно
оборвали доносившиеся из хвоста автомобильной очереди гудки и
бранные слова. Мест для парковки не хватало – водители подъезжавших
Мерседесов и лимузинов стали выходить из машин и напрягаться. Когда
послышались первые выстрелы, стоявшие у гроба авторитеты, после
короткого совещания, послали на место каждый по своему
представителю, и уже через некоторое время хаотичное автомобильное
сборище приобрело строгий порядок: справа – Мерседесы, слева –
лимузины.
Когда начался траурный митинг, все уже успели
 изрядно
продрогнуть от холода. Первым выступил нанятый гостями актер
 Николай Последний, который громко и с выражением прочитал
стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Затем от лица соседей
 слово взял наш
чемпион Батраз Крабов. Видя, как он пробирается к гробу, я не смог
сдержать злорадной улыбки. Да… так вот всегда и бывает – люди,
которые говорить не умеют, выступают, как правило, охотно и часто.
Сейчас опять начнется старый аттракцион «Батраз Крабов и чудеса
косноязычия».
«Как борец-вольник, – начал Крабов решительно, – я
 волен говорить что хочу». При этих словах из глубины толпы
 раздалсязвучный ехидный смешок.
 Все вдруг сразу оглянулись на меня, и мне
ничего не оставалось, как виновато упереться взглядом в землю. Но
Батраз, уже знакомый с такого рода провокациями со стороны
молодежи, не дал себя смутить и тут же продолжил с еще большей
решительностью: «И пользуясь этой возможностью, хочу еще раз
подчеркнуть, какого великого человека мы сегодня хороним». Батраз
перевел дыхание:
«Я помню Алчихана еще маленьким мальчиком. Он рос вместе
 с моим
сыном Мишей, и уже тогда нам всем стал являться его гордый,
непоколебимый характер. Они вместе ходили на хладокомбинат воровать
мороженное, и когда он однажды как бы в шутку закрыл моего Мишу на
два дня в холодильнике, я сразу понял, что этот парень далеко
пойдет. Миша потом, как вы знаете, заболел воспалением легких и на
всю жизнь остался дебилом, а Алчихан отмотал пять лет на малолетке.
Он стал авторитетом, начал, как это говорится, делать дела, но он
никогда не забывал нас, своих соседей. Помните, прошлой зимой,
когда в первом подъезде прорвало канализацию. Он вместе с нами,
стоя по колено в этом… в воде, помогал нам вычерпывать все это… ну…
в общем… в общем, сильно он нам тогда помог. Так сохраним же и мы о
нем добрую память! Ведь этот двор помнит каждый его шаг, каждую его
выходку. Здесь, на этом самом месте, он первый раз поджег помойку,
вот этими вот камнями он, еще маленький мальчик, бил стекла в окнах
наших квартир, именно этих голубей, мирно сидящих сейчас на ветках,
он безжалостно убивал из рогаток и трубок».
При этих словах Крабов не смог сдержать слез и даже
потянулся
за платком, но сумел вовремя взять себя в руки и сразу продолжил:
«Так пусть будет славен тот двор, который сумел воспитать такого…
такого, – нам вдруг стало ясно, что нужное слово вдруг выскользнуло
из головы Батраза и он не знает чем его заменить. Мысль повисла в
воздухе, и все замерли в ожидании. Человека, героя, личность –
хотелось мне крикнуть ему издалека. Но было уже поздно. – Такого…
такого Алчихана!» – сказал, как отрезал, Крабов и, громко
высморкавшись в свой платок, поклонился и смешался с толпой.
Мне вдруг стало ужасно неловко за произнесенную оратором
речь. Что ни говори, а постарел наш ветеран. Все на нем как-то не
к месту. Старый спортивный костюм совсем выцвел, да и олимпийская
 медаль, надетая абсолютно не по случаю, напоминает скорее
колокольчик на шее заблудшей коровы. Но ничего не поделаешь.
Хочешь не хочешь – слушай, таков наш обычай.
 Сразу после Крабова, покинув ряд скорбящих авторитетов, как
вновь вступивший в игру хоккеист, к гробу вышел следующий оратор –
Мамард Фензошвили, капитан криминальной сборной гостей. Фензошвили
открыл томик Гегеля, быстро в нем полистал, затем закрыл его,
спрятал в карман и, задумчиво почесав голову, открыл рот.
«Вообразим себе точку в пространстве», – начал было Фензошвили, как
вдруг из толпы раздался истошный крик: «Зачем ты нас, непутевых,
оставил, Алчихан! Зачем?!». Все стоявшие в эпицентре крика,
мгновенно расступились, выставив на всеобщее обозрение сидящего на
асфальте и горько рыдающего дядю Измаила. «На кого ты нас, Алчихан,
лохов поганых оставил!» – кричал он охрипшим голосом. Истерика его
была короткой. Его тут же взяли под руки набежавшие телохранители
и, накрыв его сверху пледом, осторожно повели в сарай отпаивать
водкой.
 «Вообразим себе точку в пространстве», – начал вновь
Фензошвили, и был снова прерван – на этот раз раскатом грома
нереальной громкости. Все с угрозой посмотрели на Пердихана, но тот
уверенными жестами объяснил, что он тут абсолютно не при чем. В
небе беспрерывно сверкали молнии и проливной дождь начал переходить
в град. На лице Фензошвили изобразилось отчаяние. Некоторые гости,
возмущенные таким беспределом, даже повыхватывали стволы и начали
стрелять в небо, в ответ на что, град только усилился.
 Быстро посовещавшись, авторитеты приняли решение ускорить
процедуру, и уже через минуту Алчихана начали снаряжать в последний
путь. «Подождите!» – крикнул в отчаянии Фензошвили, обращаясь к
группе атлетов, поспешно надвигавших платиновую крышку.
 Вытирая рукавом невольную слезу, он робко приблизился к
гробу, жадно напичканному стволами, гранатами и стодолларовыми
банкнотами, и молча доложил тудавынутый из кармана томик Гегеля.
 Тут вдруг мое сердце вздрогнуло и больно укололо меня изнутри
– я почувствовал необъяснимое волнение. То ли мне стало жалко
Алчихана, то ли Гегеля, то ли всех этих людей, окончательно
запутавшихся в своих чувствах, согнанных сюда какой-то неизвестной
потусторонней силой. Я ничего не понимал. И когда в моем левом
глазу набухла и быстро юркнула вниз по щеке живая, настоящая слеза
– я окончательно растерялся.
 И в этот момент из чрева затаившихся труб, тромбонов и гобоев
 грянула музыка. Под звуки джазового ансамбля, заигравшего
 «Summertime» Джорджа
Гершвина, золотой гроб спешно погрузили в пердихановский Понтиак,
после чего колонна заезжих авторитетов и наших дворовых старших
организованно убыла на кладбище.
Молодежь осталась накрывать на стол и успокаивать убитого
 горем Мамарда Фензошвили.
Почему он остался с нами, я так и не понял. Удачно спрятавшись
 от града под навесом, тихо устроился на скамейке,
 с интересом наблюдая, как мы смолим из огнемета
окровавленные
 бивни, хобот и хвост.
 Вскоре поминальный стол был уже накрыт, и вернувшиеся с
кладбища старшие, быстро покончив с ритуальными тостами, принялись
за слона. А люди из селения Верхний Фарс виновато столпились у
цистерны со спиртом, гремя своими бидонами. Из авторитетов за стол
никто не вернулся, поэтому в сарае
остались только свои, чему все были искренне рады, учитывая, что
слона все равно бы на всех не хватило. Нервное напряжение от
похорон спадало с каждым выпитым стаканом спирта, и уже через
полчаса вся компания громко смеялась, обсуждая, кто как себя вел во
время церемонии.
 «Хорошо я это ему про хладокомбинат припомнил, – с гордостью в
голосе восклицал захмелевший Крабов, – а то будет думать, что я
тогда испугался». «Правильно, Батраз, – хором отвечали остальные, –
так и надо. Все ему, все в лицо высказал». Говорили еще, что братва
оказалась очень довольна нашим маленьким спектаклем, и что мы, мол,
в обиде не останемся. «А вдруг нам, наконец, починят канализацию?»
– спросил кто-то наивный. «Нет, это вряд ли, – обломал его Крабов,
– скорее всего, как обычно, наркотиками угостят, да и дело с
концом». Спирта было много, и в скором времени я уже стал замечать,
что теряю контроль над собой и перестаю адекватно воспринимать
человеческую речь. Крики, возгласы и смех смешались в одно гремящее
целое, но когда в сарай принесли гармошку, я тут же протрезвел и,
пользуясь тем, что сижу в самом конце стола, тихо, под шумок
сбежал. С детства я терпеть не могу эти пронзительные звуки.
 На следующий день от имени авторитетов нам доставили большой и
тяжелый сверток, внутри которого оказалась мемориальная доска. Ее
нам надлежало установить на лицевой стороне дома, чтобы все знали,
что у дома теперь есть надежная крыша. Мы освободили мемориальную
доску из оберточной бумаги и вместе вслух прочитали высеченное в
мраморе предложение. В ЭТОМ ДВОРЕ ПРОШЛО В НАТУРЕ ДЕТСТВО АЛЧИХАНА.
Над надписью, слегка отливая зеленью, красовался вылитый из бронзы
гордый алчихановский профиль. Эту доску мы обмывали ровно сорок
дней, пока у нас не кончился спирт. Она и сейчас висит на нашем
доме, вызывая среди непосвященных людей домыслы и кривотолки.
 Через две недели после похорон, находясь еще в самом разгаре
пьянки, мы узнали о трагической гибели Пердихана. Неизвестные в
масках отвезли его на Терек, накормили горохом и, заткнув ему чем-
rn задницу, оставили привязанным к дереву. Специальная бригада
электромонтеров потом целую неделю налаживала линии электропередач,
поврежденные взрывом. Даже в нашем дворе двое суток не было света,
и мы все сидели со свечами, как бы пытаясь вызвать пердихановский
дух. Но дух так и не явился, а свет, в конце концов, потом все-таки
включили.
 Я долго думал обо всем, что произошло, пытался анализировать и
свое поведение. Апофеозом моего бессилия в попытке разгадать тайный
смысл всех знаков и символов этого безумного хитросплетения событий
стало приобретение появившейся вскоре в продаже книги – Мамард
Фензошвили «Основы диалектики Алчихана». Уединившись с этим
редкостным изданием на Тереке в жаркий летний день, я решил,
наслаждаясь музыкой волн, прочитать все от начала до конца и
основательно разобраться в жизни. Лежа в гордом одиночестве на
прибрежном песке, я вдумчиво прочел первое предложение: «Вообразим
себе точку в пространстве...» Дальше следовали чистые страницы. Ну
и дела – подумал я и твердо решил: хватит бездельничать! Ведь так и
всю жизнь можно прожить, ничего не понимая. Жребий брошен. Буду
поступать в Университет!