Бася

 Б А С Я.


- Оставишь затянуться?- Обратилась Бася к наркоторговке Любке, в надежде докурить замусоленный жадными губами окурок.

- Не блажи, - укоряла моложавая цыганка, - иди отсюда, постираешь и получишь.
 
Бася, совсем перестала разбираться в том, что для нее делится на потребности и на блажь. Вроде все здесь являлось блажью, хотя хотелось ей такого простого, как поесть до сытости, выкурить сигарету без экономии и выпить для забытья, можно бы даже и плохенькой самогонки.
 
  По первой ходке она страдала. Второй месяц второго года пошел. Раньше даже не привлекалась в органы ни разу и сразу же на зону угодила по сто пятой, как убийца, без всякой надежды на милость со стороны президентских добродетелей.

- Говорила, что убью, и убила,- повторяла она, как заведенная, в ту ночь, сидя на полу в бязевом халате.

Разве помилует правильная комиссия жену, которая избавилась кухонным ножом от своего неправильного мужа.

Сахарку бы сейчас кусочек медленно рассосать на языке, чтоб печенку порадовать, да негде взять. Так болит и ноет измученная мякотина, кирпичом вырывается из – под ребер, сладкого просит.
 
  Последняя часть дня с пересчетом тысячи подневольных баб, выстроенных шеренгой на морозе, уже закончилась, и можно было приготовляться спать, но вещи цыганские еще грязными лежат в тазу. Нужно их быстро перестирать, а то завтра, без курева придется мотать триста девяносто девятый день своего заключения.
 
Бася нагрела воду, вылила в лоханку и начала поспешно и старательно тереть белье Любки. Панталоны были огромные, больше Баськиной фигурки размера на четыре, розовые и бежевые, с растянутыми резинками и воняли, противнее черного куска мыла. А носки, какие завидные цыгане носят, теплые, домашние, с легкими завитушками пуховых ниток. Сама Бася не имела трусов с тех самых пор, как износила те единственные, в которых ее забрали из дома. Да что трусы, опять блажь, только первые месяцы не привычно без них, а после уже и не замечаешь, есть они на тебе или нет. Задует только иногда ледяной ветер под ситцевый подол, остудит все живое, и сжимаются ноги сами, чтоб защитить собой влажную женскую наготу.

Светланой Николаевной ее тут никто не называл, только Басей окликали, да осужденной Баскаковой. Ну, Баскаковой или Басей, какая разница. Не до этого теперь.

Ну, вот и достирала, в туалет теперь на минутку и в койку бегом, устала за день. Моча, какая по вечерам коричневая, даже чернотой отдает в свете тусклой лампочки, смотреть страшно. Пенится под струей, вырываясь наружу, как из бочки с пивом. Бася подтерла мокрое место сжатыми пальцами и ополоснула руку под краном водой. Как только мокроту разведешь, так после зудеть всем низом будешь.

Шепчется еще в уголке влюбленная парочка. Стриженая под ежика Верка каждый день ревнует свою Райку к богатенькой Катерине из Москвы. А Райка, дорожная проститутка по профессии, и вашим, и нашим улыбается, за конфетку жмется со всеми. Сейчас, вроде в их семье мир существуют, а то до драки доходили страсти - мордасти. К Басе тоже одна прибивалась с любовью, сигаретами угощала, чайку подбрасывала, но не получилось ничего из этого. Хотя, желание однажды сдавило Баськину грудь бесовским жаром. Показалось, что один разочек можно, не страшно, но так и не решилась. Бога побоялась.

Вот и теперь, лежа под серым одеялом, Бася молилась о себе и своих малолетних детях. Старшей Ирочке всего шесть лет. Спят сейчас возле бабушки крепким сном и видят свои игрушечные сны.

Она никак не смогла представить того, что могли ужинать ее дети сегодня дома. Вспомнила жидкую манную кашу, красный клюквенный кисель и молочную бутылочку с прозрачной резиновой соской. Снова выплыл в полусне желанный кусок сахара, и подвыла печень в правой половине худого тела.

  А утром выпал передний зуб. Уже второй в этом году. Баська сохранила их рядом, эти полусгнившие обломки, в затворке альбома с фотографиями. Ей не хотелось оставлять в тюрьме ничего, даже остатки безжизненных зубов, чтобы, по суеверию, не возвращаться сюда никогда.

Истертая зубная щетка досталась Басе еще в изоляторе, на память от счастливой сокамерницы Нины, освобожденной в зале суда. Паста у Баси была только однажды, год назад, когда единственный раз приезжала на свидание мать. Теперь же она по утрам терла десны пеной хозяйственного мыла, радуясь хоть какой-то свежести во рту.

-Внимание! – Прокричал звонкий голос в коридоре отряда, и все затихли.

Папиросный дым быстро рассеялся над головами примолкших женщин. Бася узнала, что не пойдет на производство, так как с самого утра будет репетиция концерта в клубе колонии, где она поет песни о любви. По – бабьи заныло внизу живота и предсказало о начале месячных. Бася шмыгнула к кровати и быстро щипнула кусочек серой ваты из дряблого матрасного брюха, потерла покрепче в руке крохотный комочек и, присев, сунула поглубже в себя, чтоб не заструиться кровью в клубе.

- Громче пой, Баскакова, - командовала начальница отряда,- и с чувством, чтоб слезу прошибало.

И Бася пела громче, стараясь нервничать голосом и вышибать слезу у офицерши.

- Теперь цыганский танец,- диктовала программу предстоящего концерта начальница.

И дружно выскочил ряженый цыганский табор, подметая полы цветастыми сценическими юбками.

После обеда приехали гости из Германии. Целая компания свободных мужчин и женщин с фотоаппаратами и видео камерами на перевес. Их запрещено было разглядывать в упор, но они были видны Басе из – за кулис, как стайка заморских и любопытных птичек. И, Бася, пела для них лирические песни, которые любила исполнять сама и радовалась, когда они аплодировали ей и одобряли:

- Гут, гут…

Бася гордилась тем, что понравилась чужестранцам и не опозорила свою колонию, и показала заезжим господам родную Россию, где растут ее дети и она громко поет про любовь, зажав холодными ногами окровавленный кусочек ваты.