Dekadent Эпохи Интернета пьеса

Юрий Аврех
Декадент эпохи Интернета
Поэтическая ремарка в одном действии

Автор выражает благодарность Илье Малечко за душевное отношение к тексту и творчеству…

Действующие лица:

Поэт
Муза
Страх
Два мужских персонажа
Две женских персоны
Первый носильщик
Второй носильщик

Место действия: квартира поэта
Время действия: вечер, ночь утро в разных мирах и временах года

Поднимается занавес.
Сцена поначалу пуста. На ней никого нет. В глубине сцены находится большое, в человеческий рост, прямоугольное зеркало: само по себе зеркало является невидимым, видимой является только дорогая красивая рама, его обрамляющая. На сцене появляются два Носильщика мебели и вещей. Это два немолодых, но здоровых человека, одетых в одинаковую униформу. Они вносят на сцену сначала радиоприемник, а затем письменный стол и ставят его в центре.

Первый носильщик. Ух, ну и тяжелый же!.. (кивая на стол)
Второй уходит за кулисы и вносит чемодан. Открывает его, достает из него статуэтку музы и старинный подсвечник со свечами, ставит его на стол. Одновременно с этим Первый уходит за кулисы и возвращается со стулом, который ставит рядом со столом.
Первый. Скоро сюда приедет новый хозяин. Он велел расставить все нужное.
Второй. Мне кажется, что все нужное мы уже принесли.
Первый. А кто он, новый хозяин?
Второй. Вроде какой-то писатель.
Первый. Нет, поэт. (Пауза) Говорит, что поэт.
Второй. А в чем разница?
Первый. А ни в чем.
Второй. Если мы уже внесли все, что нужно, мы можем идти.
Первый. (глядя на свои часы) Да, ты прав.
Второй. (посмотрев на часы) Да, нам пора. Пойдем перекурим.
Уходят за кулисы.

После их ухода свет гаснет.

 Из радиоприемника, который располагается (именно располагается, потому что он большой, старый и, кажется, что очень важный) на полу, рядом со столом доносятся радиопомехи, пробиваясь сквозь которые говорит некий голос. Он рассказывает о курсах валют и обстановке на бирже. Одновременно с голосом из-за кулис появляется поэт. У него вид невыспавшегося человека. Такое ощущение, что он не спал уже несколько ночей (или спал, но очень плохо), и, вполне возможно, его мучили кошмары. Там, откуда он пришел, шел сильный снег и была метель. На нем длинное клетчатое пальто и шляпа. На пальто – нерастаявшие снежинки. Подойдя к столу, он снимает пальто, вешает его на спинку стула, шляпу кладет на стол и остается в костюме времен Александра Блока и Иннокентия Анненского. Он выключает приемник, (возможно, приемник падает – и замолкает) садится за стол, зажигает свечи, одновременно с этим электрический свет гаснет, и на сцену выходят два мужских персонажа и две женских персоны, появляясь не из-за кулис, а через зеркало. Они становятся по правую и левую руку от Поэта, разбившись на пары, одна из которых стоит позади него, а другая – перед ним. Та пара, что позади, одета по моде «серебряного» века, а та, что впереди, в самую что ни на есть современную одежду. Поэт не обращает на них никакого внимания: так, как будто их нет вообще. Он смотрит куда-то вдаль перед собой и, обращаясь к этой «дали», читает стихотворение «Зима. Январь. Начало века».

***
Зима. Январь. Начало века.
По улице проходит Блок.
В толпе не видно человека.
То стук копыт, то топот ног,
И ветром сорваны афиши,
И этот ледяной канал,
И голос делается тише,
И холод в сердце доканал.
И ты идешь, кусая губы,
Прошло столетье. Вновь зима.
Мимо огней ночного клуба
В метель сводящую с ума.
Пиши стихи, ищи исхода,
Сходи на нет, замкнись в себе.
Стучится в окна непогода,
Играет ангел на трубе.

Когда он заканчивает читать, начинает играть музыка «техно» (ALARMA) или хаос, но очень недолго. Когда это происходит, два персонажа, находящиеся позади него, исчезают, а те, которые находятся перед ним, начинают сближаться. Он и Она. Они берут друг друга за руки, целуют друг друга, обнимают. Зажигается свет, одновременно с этим Поэт задувает зажженные свечи и встает из-за стола. (музыка) И тут же замечает влюбленную пару, которая полностью поглощена друг другом. Он пристально смотрит на них (в этот момент начинает играть Вертинский: несколько минут (одновременно Поэт начинает читать стихотворение «Все будет хорошо, но что такое все?..», пока он читает, музыка затихает)).

***
Всё будет хорошо, но что такое "всё"?
Твой друг глядит вослед и молча скалит зубы,
А кто-то наверху вращает колесо
И плачет и поет, и дует ветер в трубы.
Апрельская любовь. Холодный русский дождь,
Классическая ложь, в которой нет спасенья,
Когда кого-то ждешь и говоришь: "Ну что ж,
Всё будет хорошо, не может быть сомненья".
Но мертвых скрипачей ты слушаешь опять,
В восторге болевом и в странном опьяненьи
Пытаясь голубей на крышах сосчитать,
Читая вслух стихи в холодный дождь осенний.
Всё будет хорошо - хоть кровью напиши.
Всё будет хорошо, в прозрачном снивиденьи
Твоей больной души мерцает и спешит
Апрельская любовь и рядом дождь осенний.


При первых звуках парочка замирает, превращаясь в изваяния. Когда он заканчивает читать, Он и Она начинают двигаться так, как двигаются персонажи при перематываемой назад пленке (техно). В разные стороны друг от друга, пока не исчезают за кулисами. Поэт снова зажигает свечи. Он чиркает спичкой, музыка и остальной свет одновременно с этим действием гаснут. Поэт начинает читать стихотворение «В черном кафе сновидений…»

***
В черном кафе сновидений,
Где седой хозяин
Разливает холодные зимние сумерки,
Среди завсегдатаев этого заведения
Совершенно случайно можно встретить одну
Далеко не прекрасную даму,
Покрытую шрамами и синяками.
«Когда-то меня называли поэзией.
А теперь я стала такой.
Эй, официант, принесите мне водки», -
Говорит она и уходит,
Оставив на стойке вместо денег
Лишь два цветка – белый и красный.


Пока он читает стихотворение, на сцену выходит Муза, но не избитая и несчастная, а элегантно одетая в красивое вечернее платье. Она становится по правую руку от Поэта и застывает. Стихотворение еще звучит, но уже начинает играть музыка. Это музыка Майка Наймана. Поёт Уме Лемпер. Стихотворение уже закончено, а музыка еще несколько минут продолжает играть. Музыка останавливается, и Муза уходит. Снова зажигается свет (свечи также остаются зажженными). На сцене появляются несколько персонажей, которые выносят маленький белый столик, наподобие тех, что в летних кафе, и несколько пластмассовых стульев подстать столику. Садятся, разливают вино, делают вид, что смеются. Звучит записанный на пленку замороженный смех. Сцена за столиком занимает не более 1-й минуты и заканчивается дракой. Участники сцены разбегаются в разные стороны. Стулья опрокинуты. Поэт внимательно наблюдает за происходящим. Когда на сцене никого кроме него не остается, он читает стихотворение «Так хочется скорей запить упадок…» (Apocaliptica Path)

***
Так хочется скорей запить упадок
В просторном кабаке весны слепой,
Где талый снег, холодный снег так сладок,
Как горький яд, разбавленный слезой.

Где женщины, которые как соль,
И девушки с душой, что жженый сахар,
На «бис» и «браво» исполняют боль,
На черных арфах радости и страха.

И о любви не думая уже,
Вас провожают вдаль глазами злыми,
Они, сгорая в пламенной душе,
Становятся столпами соляными.

По окончании стихотворения начинает играть музыка: Rammstein “Ich Will”.
На сцене появляется Страх в уродливой серой маске. Садится у ног поэта. Поэт словно не замечает того, что Страх сидит у его ног подобно верному псу.
Поэт встает во весь рост и начинает читать «Вечернюю элегию». (Moby Dead Sun)

ВЕЧЕРНЯЯ ЭЛЕГИЯ

I

Когда на летний шумный город
Чужих асфальтовых дорог
Ложится вечер в десять сорок,
Лежу, уставясь в потолок,
Читаю стих, слегка рисуясь,
Романтик и почти эстет,
За будущее не волнуясь,
И даже не включаю свет.
Наедине с самим собою,
Когда стучится в сердце страх,
Проходят мысли чередою
О расставаньях, о стихах.
А городской стихает грохот,
Незанавешено окно,
И гаснет свет в соседних окнах,
И вот уже совсем темно.

II (Без музыки)

Я точно был в нее влюблен,
И я хотел, чтоб старый клен
Или большой корявый дуб
Шумел всю ночь, -
Касаться губ
Её, все рассказать,
Сказать успеть,
Готов был с нею умереть
Или купить билет в кино,
Читать романтиков ей, но
Не будет фильма, фильма нет,
Не надо! Не включайте свет!


Некоторое время музыка звучит одновременно со стихотворением, потом замирает и звучит только стихотворение безо всякого звукового сопровождения. Стихотворение заканчивается, и Поэт уходит за кулисы в сопровождении ссутулившегося идущего за ним Страха. Уходит и тут же возвращается. Без Страха, но с двумя мужскими персонажами, одетыми как настоящие деловые люди.
Поэт становится в центре, а они располагаются справа и слева от него. Один раскрывает газету «Вечерняя Москва», другой – “Moscow News”. Поэт читает стихотворение «Уехать в городок приморский…», не обращая внимания ни на правого, ни на левого персонажа.

***
Уехать в городок приморский,
В Тагиле Нижнем ли, в Свердловске, -
Без разницы, сходить с ума
Что тут, что там – не разобраться.
А может быть, в Москву податься,
В кино кого-то пригласить,
Ботинки новые купить,
Пройти по улицам без дела,
Простые рифмы подобрать
И все, что мучило и пело,
В морозный воздух прокричать.


На сцене появляются две женских персоны. Поэт смотрит на них. Когда-то они для него значили очень многое. А теперь в его мире они не более чем призраки. Они умерли. Они умерли в каком-то из миров. Но он для них реален. А они для него – нет. У каждой из персон в левой руке сигарета. Они садятся по краям сцены и украдкой кокетливо смотрят на него. Каждая из них пытается «переиграть» соперницу и обратить внимание Поэта на себя. Но он не обращает ни на одну из них совершенно никакого внимания. В этот момент электрический свет гаснет, и зажженными остаются только свечи. Персоны достают зажигалки и пытаются закурить: но зажигалки не работают. Тогда они решают подойти к Поэту и попросить закурить у него. Они пытаются что-то сказать, но только беззвучно открывают и закрывают рот, потому что во времени и пространстве Поэта дара речи они лишены. Они пытаются закурить от горящих свечей, но в этот момент Поэт задувает свечи, и все трое остаются в полной темноте. Тогда из темноты появляются два мужских персонажа, одетые в лохмотья, с двумя старинными фонарями в руках. Одновременно с их выходом начинает играть музыка Вагнера или Апокалиптики «In Memoriam». Поэт читает стихотворение «С правой стороны сумерек…» Фонари освещают лица женских персон. Эти лица лишены каких-либо эмоций и совершенно неподвижны.

***
С правой стороны сумерек,
С левой стороны солнца,
Женщины, которые умерли,
Носят на руках кольца.
Не курят они “Lucky Strike”,
Не курят вообще, тем паче,
Не ездят на иномарках,
Не пьют вина и не плачут.
Смотрят на себя в зеркало,
Смотрят, не отводят взгляда,
С левой стороны рая,
С правой стороны ада.

Когда стихотворение заканчивается, начинается «броуновское движение» мужских и женских персон. Сталкиваясь и переплетаясь, их пути расходятся: кто-то уходит за зеркало, а кто-то за кулисы. Поэт садится за стул. Берет лист бумаги. Начинает записывать стихотворение, читая его вслух: «Я декадент эпохи Интернета…»

***
Я декадент эпохи Интернета,
Мне опротивел пластиковый век.
Ему не надо Пушкина и Фета,
В нем одинок и болен человек.

И пусть я современен поневоле,
Но я найду слова, чтобы сказать
О том, что стоит и не стоит боли,
Не отвернуться, посмотреть в глаза.

И…


Из-за кулис появляется Страх. Подползает к Поэту. На словах «…о том, что стоит и не стоит боли…» Поэт слышит шорох, отворачивает лицо от листа бумаги и, произнося слова «…не отвернуться, посмотреть в глаза…», встречается глазами со Страхом. Оба смотрят друг на друга. Начинает играть Раммштайн «Херцелайт».


Затемнение.

Поэт, оставаясь в полной темноте, начинает говорить не стихами, а прозой, после которой он читает стихотворение, которое недочитал и недописал: «Я декадент эпохи Интернета…» не потому, что он считает это стихотворение лучшим из того, что он написал, а потому, что таким образом он пытается самоидентифицировать самого себя на фоне того, что изменило его, сделало таким, какой он есть и каким он стал. А если говорить конкретно – это весь – как бы пафосно и страшно не звучало – 20 век, который он носит и несет в своем сознании. Кое-что из этого века он застал, кое-что нет, но все равно на нем лежит отпечаток того времени, в котором жили его родители, близкие ему люди и люди, которых он совершенно не знал. И фоном всего этого, изнанкой его подсознания, или сознания, или внутреннего мира (можно называть это как угодно) звучит запись, а в записи – Пауль Целан, австрийский поэт, читает на нем. языке свою Тодес Фуга. Слышны стоны замученных в концлагерях, в Освенциме и в Аушвице, разговоры о перестройке, обрывки речей Горбачева, Ельцина, реклама жевательной резинки, разговоры по телефону, реклама дешевого подключения к системе Интернет.
«Я родился в конце XX века. Я был как все. Ходил в школу как все. Учился как все: не хорошо и не плохо. Вернее, как большинство. (Внезапно бьет кулаком по столу) Но как все я не был! Потому что я был один. Мне подарили жизнь, а вместе с нею подарили и одиночество. Большое, как небо над домом, где я вырос, и такое же большое, которое было над Освенцимом, Аушвицем, Берлином и Прагой, над центром города Сан-Франциско, где я никогда не был и вряд ли буду. Но миры и времена перемешались. Я не могу спокойно спать по ночам. Мама, почему я не могу спокойно спать по ночам? Разве я расстреливал пленных, предавал или убивал? Я живу в одном из трех миллиардов возможных миров, где распадается все: семьи, «вечная любовь», политические партии. Что остается? Одиночество. Только оно не распадается, только на него можно положиться, но его нельзя любить. Так вот, когда все распадается, и распадаешься ты сам на множество разных жизней. Для кого ты ученик, для кого ты учитель, для кого ты просто пассажир автобуса номер 41. Кем же ты тогда являешься? Кем я являюсь?»
И на фоне всей этой мешанины речей, предложений, разговоров, воспоминаний детства и юности он читает одно из своих стихотворений, приходясь сыном или пасынком 20-му веку, выйдя из него и войдя в 21-й, так и не поняв, кем же он является 21-му веку. Он несколько раз повторяет первую строчку, чеканя каждое слово.
 
Я декадент эпохи Интернета,
Мне опротивел пластиковый век.
Ему не надо Пушкина и Фета,
В нем одинок и болен человек.

И пусть я современен поневоле,
Но я найду слова, чтобы сказать
О том, что стоит и не стоит боли,
Не отвернуться, посмотреть в глаза.

И будущий поэт, ничтожный и великий,
Рок-музыкант и панк поныне дикий
Придут ко мне из отдаленных мест,
Замрет читатель над моею книгой
(Пауза)
Над стихотворной книгой
В обложке твердой с надписью …
Звучит Апокалиптика «Кортеж».

Когда включается свет, на сцене снова находится Поэт. Ни Страха, ни персонажей поблизости нет. Поэт одет в современную одежду: черные джинсы и черная рубаха. Он читает стихотворение «Может быть – могло быть…» Чуть поодаль от него неподвижно стоит Муза.


Может, в прошлом я был совершающим бунт,
Может, в прошлом я звался когда-то Гольдмунд,
Может, в прошлом я воздухом странствий дышал
И не помню, как именно, но умирал.
А теперь на ночные гляжу облака,
Есть печаль у меня глубока и легка,
За дверями блуждает апрельская ночь
И поет, вообще не используя нот.

Стихотворение заканчивается. Муза уходит.
Поэт садиться за стол и зажигает свечи. Свет гаснет. Он смотрит прямо перед собой, обращаясь к невидимому собеседнику (может быть, к Музе, которой в данный момент нет рядом с ним, а может быть, ни к кому не обращаясь, просто произносит свои мысли вслух).

Поэт: «Он выходит из темноты, когда остаешься один. Так охотник выходит на охоту, выслеживая свою добычу. (При этих словах из темноты за его спиной появляется Страх, одетый в серый балахон с капюшоном, скрывающим его лицо. Он становится за спиной поэта, возвышаясь над ним и внимательно прислушиваясь к его словам. Поэт, не оборачиваясь, продолжает говорить). Страх. В начале он не имеет формы и пребывает внутри бесформенный и аморфный, не выявленный и не проявленный, но со временем человек в той или иной степени, в зависимости от таланта и воображения, подобно скульптору, начинает его вылеплять, придавая ему черты, не желая с ним расставаться, но стремясь к этому всем своим существом, наделяет свой страх силой. (Страх кладет руки на спинку стула, на котором сидит поэт). Страхи ваших близких могут питать и делать его сильнее. И, когда он находится в силе, он начинает думать, что имеет право вас судить, быть вашим хозяином и вашим высшим судом. (После этих слов Страх кладет руки на горло Поэта. Еще не душит, а едва касается горла, не причиняя боли, давая понять, что он здесь и он здесь хозяин. Поэт поднимает подсвечник – и Страх со змеиным шипением отступает в темноту. Поэт, не вставая со своего места и держа в правой руке подсвечник, продолжает говорить). Его нельзя уничтожить, но его можно победить, перестать быть его подчиненным. Стать свободным.
После этих слов поэт встает из-за стола, загорается яркий электрический свет. Поэт уходит вглубь сцены.
Из-за кулис появляются персонажи. Они о чем-то оживленно говорят по сотовым телефонам. Некоторые говорят между собой. Но голосов их не слышно. Видно только движение их губ. Поэт оборачивается, смотрит на них. Его взгляд останавливается на одном из женских персонажей: красивой девушке. Она поворачивает голову. Их взгляды встречаются. Поэт читает стихотворение «Мы сойдемся с тобою случайно…»

*** (Моби)/(Emily Simone)
Мы сойдемся с тобою случайно
И друг друга узнаем в глаза,
Под прокуренным небом печальным,
Где в слезе отразилась звезда.

И не будет обид и проклятий,
Я скажу: «Улыбнись и не плач,
Дай мне обе руки для объятий,
Размыкая кольцо неудач».

На сцене появляется Страх (оформившийся и набравший силу). Персонажи видят его и в ужасе разбегаются.
Затемнение.
Когда включается свет, на сцене нет ни стола, ни стула

Поэт начинает читать стихотворение «Стихами жить, как танцевать вслепую…» Апокалиптика, Path.

***
Стихами жить – как танцевать вслепую,
Отверженным быть в городе пустом,
Быть заключенным в собственное сердце
Без права выезда, без права переписки,
Пожизненно. И не грустить о том.
Итак, немного волшебства
Отчаяния, сумерек и света
И робкой тишины осенних дней,
Звенящих, как китайский колокольчик,
Готов сознаться, что я одержим
Не жалостью к себе (здесь ставлю скобки:
Не вижу в ней я никакого преступленья), но
Любовью, что способна расцвести
Когда-нибудь прекрасными цветами.


После - начинает играть музыка «техно» или хаос. На сцене появляются мужские и женские персонажи, которые начинают неестественно двигаться, делая вид, что танцуют. Они окружают поэта, хотят, чтобы он стал одним из них, чтобы тоже начал танцевать так же, как и они. Среди них находится Страх, который повторяет их движения, в точности их копируя. На музыку «техно» накладывается Апокалиптика, Path, становясь все громче и громче. Чем громче становится музыка, тем быстрее двигаются персонажи вокруг поэта. Внезапно музыка обрывается, и они разбегаются в разные стороны, но Страх остается, становясь напротив Поэта. Остановившаяся музыка снова начинает играть.
Поэт и Страх начинают двигаться в танце, словно два зверя перед схваткой. Снова появляется разбежавшиеся персонажи. Они начинают наблюдать за происходящим. Поэт бьёт Страх кулаком в лицо, и Страх падает. Персонажи аплодируют Поэту, подбегают к Страху и уволакивают его за кулисы. Все это время играет музыка.

Затемнение.


На сцене появляется Муза. Поэт начинает читать стихотворение «Нарисуй, художник…» Муза вкладывает в руку Поэта розу и отходит от него на некоторое расстояние.

***
Нарисуй, художник, такую картину:
Яблоки, лето, а также Марину
Или Свету – имя ее не важно, -
Ногу закинув на ногу, вальяжно
Сидящую. В руке у меня роза,
В форточку медленно летний воздух
Проникает, и запахи опьяняют.
Я почти счастлив, разве такое бывает?
Смотрю на нее с застывшей в глазу слезой…
За полчаса перед большой грозой.

Когда стихотворение заканчивается, она становится рядом с поэтом. Начинает играть «техно». Персонажи, появившиеся на сцене, изображая из себя завсегдатаев ночных клубов, танцуют, на этот раз даже не пытаясь завлечь поэта, втянуть его в свой танец. Они, кажется, вообще его не замечают. Когда поэт поднимается во весь рост, они замирают и музыка перестает играть.
Поэт закрепляет розу в петлице и, обращаясь к Музе, читает стихотворение «Мне говорят, что я не признаю…» Во время чтения дистанция между ним и Музой сокращается.

***
Мне говорят, что я не признаю
Чужих заслуг и что любви не знаю,
Что не достоин облачного рая,
И потому я в сумрачном краю,
Я виноват, я выбрал этот путь,
Кармический? Космический? Смертельно.
Я так устал, позволь мне отдохнуть,
От нелюбви, которая предельна.
Я с болью жил, ее я пил и ел,
Нарезанными, плотными кусками,
Пускай я не ходил по облакам,
Зато живым ходил под облаками,
С тобой живой! К твоим губам припав,
Я говорю: «Мы неразлучны, ибо
Поэзия! The poetry, my love,
Поэзия Mein Kampf. Mein шойне либе!

Смотрит ей в глаза, берет ее за руку. И это мгновение, наполненное до краев тишиной, разбивается вдребезги оглушающим вальсом («Агата» “Ein, Zvei, Drei вальс”). Под музыку появляются танцующие пары, одетые в платья и костюмы серебряного века. К ним присоединяются танцоры из ночных клубов, которые оживают, смешиваясь с ними. Не танцуют только двое: Поэт и Муза. Они стоят рядом, полностью погруженные в себя. Внезапно музыка обрывается, и голос из приемника снова говорит о курсах валют.

Затемнение.


Из вещей на сцене только зеркало. В абсолютной тишине поэт читает стихотворение «Там, где кончается дождь».

***
Там, где кончается дождь,
Спит темная фея Жизнь.

Просыпаясь, она выходит из дождя,
Нажимает на кнопку звонка
И говорит: «Это я».

А ты смотришь в ее глаза,
Боясь отвести глаза,
Не зная, можно ли ей доверять
И кто она вообще…

Прочитав финальные строки, он поворачивается лицом к зеркалу так, будто видит его впервые. С обратной стороны зеркала вполоборота сидит Муза и смотрит на него. Напротив нее – пустой стул. В зеркале Поэт видит тот мир, о котором мечтал. Поэт проходит (начинает играть музыка Майка Наймана) сквозь зеркало, становясь частью зазеркального мира. Мир за зеркалом – это истинный мир поэта, к которому он стремился на протяжении долгих лет. Но что это за мир? Является ли он только его внутренним миром или наоборот внешним? Зависит от того, с какой стороны зеркала посмотреть. Поэт все в той же одежде. В темных джинсах и темной рубашке. Его муза «полностью обнажена». И тому, кто смотрит со стороны, виден контраст между его темной одеждой и её обнаженной белой кожей, освещаемой электрическим светом. С той стороны зеркала проходят несколько персонажей. По ту сторону находится множество удивительного и непонятного, но зрители видят только Поэта и Музу.

На сцену выходят два Носильщика. Они подходят к прямоугольному предмету, накрытому полотном, снимают с него полотно: под ним находится зеркало, но это зеркало без оправы. Они вставляют зеркало в раму, скрывая таким образом Поэта, Музу и всех тех, кто остается по ту сторону зеркала.

Первый: Скоро сюда приедет новый хозяин. Он просил вынести из квартиры все лишнее.
Второй: Прямо-таки все?
Первый: Именно так. (Пауза) Все кроме зеркала.
Второй: А куда девался прежний хозяин? Помнишь, ведь мы тоже помогали с переездом, правда это было так давно.
Первый: Уехал. Говорят, что в Прагу и насовсем.
Второй: Он же, вроде, был каким-то писателем.
Первый: Да нет, поэтом.
Второй: А в чем разница?
Первый: А ни в чем. (Осматривается по сторонам). Ну, что? Вроде, мы вынесли уже все.
(Внезапно на полу замечает несколько смятых листов бумаги, поднимает их, подносит поближе к глазам и, щурясь, медленно читает, растягивая слова)

Зима. Январь. Начало века.
По улице проходит Блок.
В толпе не видно человека.
То стук копыт, то топот ног…

Второй. (усмехаясь) Надо же! Стихи!
Первый. А зачем зеркало?
Второй. Ты что, идиот? Как зачем? (подходит к зеркалу и, глядя в него, приглаживает рукой редкие седые волосы)
Первый. Зачем мы вдевали его в оправу? Новое зеркало в старую оправу?
Второй. Ты что? Идиот? Ничего мы не вдевали. Оно здесь так и было. До нас.
Первый. Странно… А мне показалось…
Второй. (передразнивая первого) Ему показалось! Мало ли что показалось…
Первый засовывает стопку исписанных стихами листов в карман куртки, тоже подходит к зеркалу, смотрит на свое отражение и отворачивается, поворачиваясь к первому.
Первый. А стихи я своей жене отдам. Она читать любит.
Второй. А мне-то что? Да хоть выбрось. (садится на край сцены, смотрит на часы) Скоро приедет новый хозяин. Осталось совсем немного.
Первый. (тоже глядя на часы) Да, ты прав.
Второй. Ну, что? Пойдем в коридор, перекурим.
Первый. Пойдем. Уходит за кулисы.

На сцене остается только зеркало, в котором зрители видят самих себя. Играет “Apocalyptica” “Path”/ “Romance”

Занавес.