пари без конца

Усатый троллейбус под титлой "Б" привез меня не туда. Кто-то ошибся: или он или я. Остановка, куда мы приволоклись, выглядела как-то не так. Походила на описание как я на пирог с малиной. Не знаю, что с ними со всеми случилось – но я выполняла инструкции точно.
 Ладно, попробую выяснить. Все, что я могу сейчас сделать: спросить.
- Скажите, как мне добраться до Мыльной?
- Хм. До Мыльной ходит троллейбус "Б".
- Ну конечно! Значит, эта улица где-то рядом! Как мне попасть туда?
- Нет, она совершенно в другой стороне. И "Б" здесь не ходит.
- Как это?
Я поворачиваюсь и смотрю на троллейбус, который привез меня. У него конечная. Он стоит, шофер курит, никто не садится, потому что никого, кроме нас нет. Прохожий умильно щурится, как будто солнце вот-вот включили. Кивает. Я в нетерпении подхожу ближе. Прохожий кивает и затягивается большим глотком воздуха, будто давно, давно не был на улице. Я жду. Может, у него кислородный шок?
- Эй!
- Если вы подумали, что это «Б», то ошиблись. Это "восьмерка".
 Шок у меня. Я огибаю троллейбус по борту, еще ворчу про себя: «а то, как же, кто ж отличит «Б» от «8» в здравом уме!». И надо же глупость – щурюсь, и чудится мне - жуткая цифра обозначает маршрут. «Близорукость!» - думаю я. В этих очках у меня фантастически нехорошее зрение, нет бы сознаться себе в этом пораньше и придумать особую примету попроще. Я снимаю очки, фокусирую взгляд, и четко вижу, что заехала не туда и не на том троллейбусе. Фокус!
Времени осталось в обрез: только дойти от остановки до места. Как обычно: с утра его было полно, хватило на чай с пирожком, на досмотреть мультик и на три перемены платья, а сейчас не осталось даже чтобы дождаться другого троллейбуса.
Придется месту, куда я спешу, оказаться поблизости. Вот хоть, от остановки налево… Я надеваю очки. Через дорогу, из арки правее, по детской площадке. Пора. Я снимаю очки – жалко. Зато теперь знаю, зачем люди их носят: чтобы не видеть дороги.
 
 На красном крыльце стоят шестеро. Я сосчитала их сразу,
потому что четверо стоят парами, пятый сидит на ступенях, а шестой у стены куском кирпича докрашивает верблюда в натуральную величину. Невероятный размер. Чтобы нарисовать и раскрасить такого ушел час или два. На лохматых горбах, небось, куски кожи с костяшек пальцев. Я скорчила страшную мину. Клянусь, больше не буду опаздывать!
Опускаю голову низко-низко: виновата. Делаю вид, что застрял в сумке ключ и, бурча, подхожу. Вижу на ступеньке худую ногу, рядом с ней на бетон обильно сыплется пепел.
- Здравствуйте! - говорю я и не могу глаз отвесть от раздавленных каблуком бычков. Их тут мильон. Средний человек, если у него все нормально, столько не курит.
- Потом надо будет убрать! – с сомнением велю я.
- Хорошо убирает тот, кто приходит последним, - слышу в ответ.
- А кто тут у вас последним пришел? – мне надо знать с кого спрашивать.
Шесть пальцев хором указывают на меня.
- Не выйдет! – я так защищаюсь. Мне подали не тот троллейбус. Я из другого города, мне жарко быстро ходить! Нет уж! Собирайте свои бычки сами.
Я сердито верчу в замочной скважине ключом, выданным мне накануне. Говорили, нас будет встречать здешний компьютерщик. Не тут-то было, внутри пусто, никого нет. На всякий случай я громко говорю «проходите»: вдруг кто-нибудь отзовется. Пропускаю шестерых вперед, сама хочу осмотреться. Большой зал, посреди возвышение, за ним столики с зеркалами, рядом с каждым сложенный стул. Свежий ремонт, гудит вентилятор. Шестеро остановились.
- Что? – спрашиваю я.
- Мы не знаем куда идти.
- Так я тоже! То есть, стойте пока здесь. Я найду свой кабинет. – последнее предложение я, конечно, только подумала, не сказала. Еще не хватало им знать, что я здесь первый раз в жизни.
Шестеро опустили каждый свой серебряный чемоданчик и послушно, как зайцы остались ждать. А я двинулась через зал к первой двери.
Стараюсь шагать достаточно быстро, как и положено человеку, знакомому с обстановкой, но не слишком спешу, чтобы успевать отмечать все по пути.
- Это у нас сцена! – машу я рукой на возвышение посреди зала. Вроде: запоминайте, показываю в последний раз.
- Подиум, - поправляет меня белобрысый парень.
Вот тебе раз, а чем одно отличается от другого? Пытаюсь вспомнить: толковый словарь русского языка, стр. 1296, сцена -
специальная площадка, на которой дают представления, подиум -
высокая платформа, на которой в Древней Греции и Риме строили храмы. Круто!
- Нет, храм здесь строить не будут, я знаю! – я иду дальше.
Молочно-белые кудри вздрагивают: парень закашлялся, поперхнулся. Отдышится.
В первую дверь я сунулась неудачно. Шестеро, оказывается, крались сзади, а я не замечала. Заготовленным жестом я взмахнула сумкой, чтобы брякнуть ее на придуманный стол - стола не оказалось. Зато вдруг кто-то фальшиво и злобно мяукнул. , то ли от сквозняка, то ли сама по себе злобно мяукнула свисающая со стены шлемированная нога. пластиковая конструкция с кнопками и шлемом на конце, похожая на звездолет.
 "О!" - воскликнули гости, рассеивая дым моего всевластья, и
устремились к невиданному прибору, вытягивая как по команде руки.
Когда они двигаются в унисон, то еще больше напоминают наряженную
актерскую труппу. Сколько согласия в этой страсти! Ревности моей нет
границ.
- Гм! - говорю я, но никто не слышит.
Я стукаю локтями по столу и кручусь изо всех сил на стуле, но каждый
продолжает прыгать вокруг звездолета, как будто потрогать его - это
цель всей жизни. Они наступают друг на друга, толкаются, трутся
боками, лишь бы достать корявую штуку, которая больше не скрипит, не
пищит и не гудит, может и не работает даже. Где у нее розетка?
- Где у него розетка? - страстно выкрикивает кто-то.

Толкаю дверь в кабинет, первая захожу внутрь, здесь все и решилось.
Навстречу нам от раскрытого окна вздувается яркая штора и, облизнув
меня с головы до пят, снова приникает к окошку. Я несколько торопею
от такого приветствия и глуповато улыбаюсь, застывая посреди
небольшой комнаты прямо перед супер-новеньким пластиковым оранжевым!
столом, на котором стоит маленький, не больше дорожной косметички,
сейф с круглым кодовым замком, сработанным как будто специально для
свежего маникюра. Вот она гордость администратора! Теперь я могу
начать, мудро и добродушно. Во-первых, составлю список и со всеми
познакомлюсь, потом соберу деньги. Раздам расписание, а когда все
уйдут: сегодня им все равно делать тут больше нечего, разберусь с
компьютером, наверняка, ничего сложного. Я стряхиваю с себя какую-то
пылинку, оправляю костюм и твердо ступаю за оранжевое рабочее место.
Сяду сейчас, и пожалуйте по одному. Плииз!
Лучше посмотрите, какой у меня стол. Я злюсь сначала на них, потом на
себя, и на звездолет.
- ФИО? - яростно спрашиваю я, не подняв головы. Не знаю даже,
воспринимают ли они что-нибудь кроме своего кривого идола на длинной
ноге свисающего со стены. Все равно. Определенно, эта штуковина не
будет дальше торчать у меня в кабинете, - ФИО!
 Против ожидания, мне отвечает чей-то испуганный голос:
- Сметана Игорь Петрович.
- Возраст!
- 12, то есть, 21 год.
- Место жительства?
- Область московская.
- Профиль?
- Женский.
- Пол?
- Натуральный.
- Нет такого пола - в нашем списке! - Я поднимаю глаза, вижу
смущенного белобрысого парня, подсевшего за мой стол, нужно все
записать. И тут соображаю, что ни списка еще нет никакого, ни
записной книжки, ни даже хоть маленького листка. Оранжевый стол пуст,
за ним до меня никто не сидел. Я дергаю ящик стола, но он заперт. Я
дергаю опять: без ключа его не открыть.
 По губам белобрысого Сметаны пробегает еле заметная улыбка,
которая тут же исчезает, стоит мне метнуть на него рассержанный
взгляд. Еще чего нехватало: нахальные намеки! Сам дурак. Давясь
раздражением, ищу место, где может быть спрятан ключ от стола. Я
стараюсь искать незаметно, делая вид, что все под контролем.
- Попробуй дернуть еще раз! - шепчет Сметана мне в самое ухо.
Я быстро вскидываю голову, но Сметана сидит как ни в чем ни бывало. Я
сверлю его взглядом: он в самом деле что-то сказал, или мне
показалось?
 Дергаю нижний ящик, Сметана участливо раздувает щеки и
вытягивает шею, подлец.
 К нам подходит девица, бултыхая в банке остатки джинтоника.
- Что тут у вас творится? - произносит она, опрокидывая в себя джин и
облизывая губы, - посмотри лучше, какой климазон!
- Кто такой "климазон"? - нет, чтоб сразу залиться в восторге,
Сметана недоуменно хлопает ресницами, не понимая. Девица подмигивает
ему исподтишка и, думая, что незаметно, кивает на звездолет. - Ах,
да! - спохватывается энергично Сметана, - я хотел сказать, классно! -
он преданно лупится на меня, изо всех сил притворяясь невинным.
 Если бы я что-нибудь понимала: как будто мы в детском саду, а
я воспитатель. Неужели Сметана не знает, кто свисает тут с потолка,
похожий на звездолет? А тоже вроде бы прыгал со всеми в
профессиональном экстазе. Девица смотрит на него гневно и потихоньку
крутит у виска пальцем. Сметана пожимает плечами. Он виноват. А я
считаю: нечего тут при мне выделывать всякие сцены, и говорю,
обращаясь к нетрезвой девице:
- А вы кто собственно? Ваше ФИО!
 Повисает молчание, такое, что я пугаюсь. Девушка, видимо,
оскорблена, она отставляет бедро и по буквам произносит:
- Ша фо.
 Вот незадача, даже если бы был лист, чтоб записать - я не
знаю, как это сделать: что здесь фамилия, а что имя? Может, у нее
папа кореец, мама вьетнамка, а бабушка Сингапурка? (Хорошо, что я не
успела спросить.)
- Шадрина Алла Фоминична, моя модель, - говорит кто-то у меня за
спиной. Поворачиваюсь на голос. Передо мной лысый парень, высокий и
красивый, как сто плакатов Old Spice. Я спрашиваю, краснея:
- А вы кто?
- Меня зовут Масон Женя Егорыч.
- "Ма же"? - зло улыбаюсь я, намекая на ШАФО и ее ФИО.
- Ма же! - соглашается он и смеется оперным басом. Вот его я и
попрошу вынесни климазон из моего кабинета.
В это время к оранжевому столу подходит еще один член труппы. Он
подбирается к столу пригнувшись, а подобравшись совсем садится на
корточки. На нем черная майка Найк и шотландская юбка, он весь
подвижный, я глаз не могу оторвать от его мохнатой шеи. Он берется за
ручку ящика, немного медлит и вдруг открывает его, без всяких усилий
и без ключа. Внутри ящик оказывается синим, шотландец, неоправданно
играя мышцами, вытаскивает из него целую пачку бумаги и бухает мне на
стол. Кто-то радостно взвизгивает, я отрешенно смотрю на бумагу, есть
все условия для нормальной работы, и не отвертишься.
- Сенькс, - смущенно произношу я ни с того, ни с сего по английски,
шотландец заглядывает мне в глаза и, словно на секунду забыв как его
зовут, путаясь отвечает:
- Хью, это как его, тьфу, Дж-ёон.
Джон Хью, Хью Джон. Я кладу ладонь на бумагу. И вдруг в порыве
отечественной признательности кричу:
- Спасибо! - хватаю себя за сердце, не успев сообразить, как этот
жест может быть истолкован.
- Ей плохо! - все бросаются тут же к столу, вырывают у меня из-под
рук пачку бумаги и под успокаивающий шепот усаживают на пол. Мне не
плохо, мне просто щекотно, они щиплют меня и качают. Я пытаюсь их
убедить, что мне хорошо и пытаюсь встать с пола, пытаюсь оттолкнуть
их и выкинуть этот день из головы.
"Don't worry, be happy!" - бормочет Масон, подмигивая мне правым
глазом. Сметана мигает левым, Шафо -правым и улыбается пьяно, Джон
щелкает языком и тоже подмигивает, словно заканчивая музыкальную
фразу.


10 дней до начала конкурса

 Цветут розы, жизнь удивительна, даже после вчерашнего дня.
Даже в этой халабуде на первом этаже, где по ночам комары, а все
остальное время мухи. Но зато под окном спальни цветет ароматнейшая
на свете роза, которая словно специально для меня просыпается по
утрам, когда еще никто в доме не начал жарить яичницу с луком на
завтрак. Роза просыпается раньше меня и посылает в окно моей
спальни свой аромат, такой густой, что воздух становится розовым,
сердце наполнятеся счастьем, а по телу проходит истома!
 За ночь сбились простынки, если честно, совсем сползли на
пол. Я протягиваю за ними руку, как идет мне этот лак для ногтей.
Сонно комкаю шелк, зевая. Взгляд мой падает на циферблат.
Без четверти десять, мне осталось 15 минут! В отчаянии докатившись до
противоположного края кровати и упав прямо в кучу вчерашнего чтива, я
схватилась по дороге за край и стянула с торшера юбку, влезла в нее,
прещимив застежкой пупок, с низкого старта ринулась в ванну. Некогда
умываться, некогда! В сумке есть жвачка и пропитанные спиртом
салфетки. Главное сесть на верный троллейбус.
Шел дождь. Ждущие у крыльца люди выщелкивали ножницами джас. Когда я
появилась из аллеи, мелодия оборвалась, все как по команде сунули
ножницы в чехольчики на поясах, и как ни в чем ни бывало, подняли с
асфальта свои серебрянные чемоданы. А я было испугалась, что будут
мне мстить за дождливое утро и два часа перед дверью. Кем-то на стену
рядом с кровавым верблюдом была прибита табличка "Центр обучения
парикмахеров".
Я вставила ключ, но замок оказался не заперт, мы дружно вошли внутрь.
Вот почему они мне не мстили - я не закрыла вчера дверь. С дрожью в
сердце я кинулась в свой кабинет, скользя по мокрому полу, как долго
он тут не сохнет! Все нараспашку, затормозила я у батареи, за
которую, уходя, спрятала собранные с труппы деньги. Сунув руку, я
убедилась, что они тут. Блин! Я боялась, что их украли.
 Сейф не могла открыть, ковырялась с ним полчаса, но откуда
мне было знать шифр? Я опустилась на стул.
Кто-то заскребся зв дверью и поросил разрешения войти, я с радостью
пригласила: хотелось поговорить.
- Послушай, - грустным голосом вопросил вошедший Сметана, - она не
оставляла тебе своего телефона?
- Кто? - с печалью перевопросила я.
 Сметана вытер платочком озабоченное лицо и удрученно опустил плечи:
- Моя модель.
Я поняла, что-то случилось. Выпрямившись, чтоб голос звучал внятно,
и, набрав в легкие воздуха до отказа, я задала вопрос как можно
спокойней:
- Телефон?
Сметана воззрел на меня с горьким укором. Вчера я собрала деньги и
составила список, из которого было ясно, кто модель, а кто мастер,
кажется, они немного не сошлись числом, мастеров вышло четыре, а
моделей всего две штуки. Две девицы - Шафо, а другую звали Онуша.
Больше я ничего не помнила.
Шевельнулась на окне штора, будто вздохнув с пониманием и
сочувствием. Моя рука потянулась к ящику стола, где лежал список,
напротив одной из фамилий мог оказаться нужный сейчас телефон.
Вслепую я стала нашаривать лист, чтобы уткнуться в него носом и
спрятать нервно скачущий с одного на другое взгляд, казалось, что так
будет легче собраться мыслями и припомнить хотя бы какую-то малость.
Никогда не могла похвастаться отменной памятью, только с пятого раза
узнавая новые лица, если они, конечно, не произвели на меня особого
впечатления. А модель, про которую говорил так горько Сметана, я не
помнила, хоть убей. Но начинаются тренировки и Сметане нужна модель,
чтобы выделывать на ее волосах всякие фокусы.
Наконец я нашла и развернула расчерченный лист, не сразу мне это
удалось, но вот он перед глазами, я смотрю на него тупо и мысленно
тормошу себя так и этак. У окна шелестит штора.
- Постой, - опомнилась я, - модель, говоришь? Как ее звали?
- Не помню, - бедный Сметана сморщил лицо.
Этого еще не хватало!
- Как не помнишь?
- Совсем!
Я посмотрела ему прямо в глаза.
- А сколько ей лет? Мы найдем ее по графе "возраст".
Сметана заломил руки:
- Ну откуда я знаю!
И он чуть не заплакал, кривясь все больше и больше.
- Тогда скажи хотя бы, откуда она приехала? - я глядела на него сурово в упор.
- Не мучь меня, - закричал вдруг Сметана, - она пропала, пропала,
какая разница, откуда! - он закрыл лицо ладонями, не в силах скрыть
своих чувств.
Бедный Сметана! У меня не осталось больше вопросов по списку.
Вздохнув, я решила пытать его до конца, пусть опишет свою пропажу:
- Сметана! Ну, хоть как выглядела она, должен ты знать!
Он отнял руки от лица и посмотрел на меня большими глазами в мокрых
ресницах. Голос его звучал особенно чутко:
- Конечно!
Ну вот, сейчас все встанет на место. Я с облегчением приготовилась
слушать. Ну, какая она была?
- Красивая, - Сметана возвел руки вверх и описал ими круг. Видимо так
он представлял себе красоту.
- Да? - я хотела съязвить, но прикусила язык. Нельзя огорчать
человека, у которого потерялась к р а с и в а я модель. Видимо, у
настоящих парикмахеров, как у художников бывают с моделями романы,
любовь, трагедии. Натурщица брадобрея, муза цирюльника. Как знать,
может быть, парикмахеры нежные, чувствительные люди. И любят
материал, с которым работают, падая ниц пред совершенством природы.
Может быть его модель была совершенство.
- Она идеал! - страстно кивает Сметана, вцепившись в крышку стола.
- Я понимаю! - я нервно смаргнула и начала соображать, отстраняясь
от ситуации, - она приходила вчера? - кажется, что-то становится
ясно, - Правда?
- Да, - бессильно шепчет Сметана, продолжая горестно кивать.
- Сюда? - наклоняясь над столом, я напряженно жду ответа.
- Да, - был ответ.
- Вместе со всеми? - он еще не чувствует, куда я клоню.
- Да, да!
Ну вот ты и попался, дружочек. Шафо и Онуша. Я видела их сегодня, они
никуда не пропали. И вчера их было не больше, чем две. Еле
сдерживаясь, я вскочила и обогнула стол, держа в руке список:
- У тебя бывают провалы?
- Какие провалы? - начиная что-то подозревать, он задрал голову и
удивленно поглядел на меня, я взялась за спинку его стула:
- Ну там, склероз, а может, ты принимаешь, колешься, куришь?
- Нет, - он покачал головой, - только клей вдыхал в детстве, - от
напряжения Сметана даже открыл рот, гадая, что я выкину дальше.
- А психи в семье? Чокнутый дядя, может ты видишь сны на яву?
Сметана вспотел и ежась издал странные хриплые звуки:
- У мамы отрицательный резус_
- Так!..Что еще? - я наступала на него как бульдозер.
И вдруг навалившись на несчастного из-за спины, жестом матерого
следователя, я сунула ему бумагу под нос и рявкнула:
- Нет у тебя никакой модели!
Сметана успел по инерции кивнуть, потом с силой зажмурился. Я вопила
ему в самое ухо:
- Считай! Если умеешь! Всего шесть человек, - я трясла списком,
Сметана отворачивал нос, - ты видишь? Словесный портрет, красивая
модель_ - от моего крика Сметана дрожал и ежился, - елки- палки!
Я бешено вращала глазами, разозлилась на него страшно: шутка ли
придумть такое, сумасшедший цирюльник, запутать меня решил!
- Записаны были все, понял?! Две модели, больше их вчера не было,
какая твоя - Онуша? Шафо? А может Масон? Ха-ха-ха, модель у него
пропала! Заливать про модель будешь в другом месте! Пошли у них
спросим, пошли, - я потянула его за рукав, - врун!
Сметана вздрогнул, как на электрическом стуле, и затих. Я перевела
дух. За окном громыхнуло, с севера набежали тучи, в комнате стало
прохладно и Сметана засветился белой рубашкой. Он закрыл уши и
беззвучно шлепал губами.
"Она пропала!", говорил весь его облик.
"Она исчезла!" - тряслись его мелкие сметанные кудри.
"Мне ее никогда не увидеть!" - рыдали круглые плотно сжатые колени.
Нахмурившись, я скрестила на животе руки. Наломаешь так дров, а потом
не знаешь обратно дороги. Жизнь Сметане теперь безразлична: модель
утеряна для искусства, а все остальное катится в тартарары.
Прозрачной дорожкой слеза сбежала вниз по щеке, он в детстве вдыхал
бензин_ Теперь думает о глянцевой завитушке, о том, как надежнее
закрепить ее лаком, пусть держится на века. Какая разница, был
человек или не был? Я поклялась непременно ее найти, в воображении
мелькнуло и дно морское, и тридесятое царство.
В эту трагичную для нас со Сметаной минуту вдруг оказалось, что в
комнате мы не одни. Неизвестно как обманув нашу бдительность, кто-то
тихо вошел в дверь и стал у нас перед носом. Мы переглянулись: я и
Сметана. А не вор ли пробрался к нам? Не распространитель ли левых
товаров? Чего не вообразишь в скорбный час. В одежде странного цвета,
в огромной папахе кто-то стоял перед нами и переливался каждой
складочкой, каждой овечьей кудрей. Если вор, почему среди бела дня,
если торговец, почему без единого звука?
 Мы снова переглянулись - я и Сметана, теперь и вор разделил
наше недоумение, отчего мы все трое удивились втройне. Мне бы
спросить "кто вы такой?" или "что вам угодно?", но, не дав мне и рта
раскрыть, вор затряс, что было силы папахой, обдавая нас волнующим
ароматом не то египетской усыпальницы, не то Елисейских полей,
подхватил свои складочки и сбежал из комнаты, исчезнув за косяком. О,
какие еще сюрпризы готовил мне солнечный день, самый длительный день
в високосном году? Заломив в отчаянии руки, я бросилась вон догонять
незнакомца, уж сама не знаю, зачем. А Сметана, настоящий художник,
схватил меня сзади за юбку и, припав к ней щекой, прошептал: "Ты одна
мне надежда!". В тоске я отклонила его порыв, скользнув дважды
ладонью по белым кудрям: мы все уладим, потом. Сметана сдавленно
взвыл, я распахнула дверь.
В новеньком чистеньком тренировочном зале творился настоящий бедлам:
не то вор, не то налетчик орудовал профессионально. Мои парикмахеры
сбились в кучку и в страхе следили за стремительными перемещениями
вора по залу. Мелькала его фигура в бесчисленных зеркалах. Вся эта
суета, очевидно, имела цель, но, мечась как угорелый вдоль подиума
туда и обратно, вор не взял еще ни одной вещи.
Спокойно, сказала я сама себе и пошла вору наперерез. В этот момент
он принялся озвучивать свое мельтешение сначала тихо, потом все
громче и громче. А пробегая мимо сбившихся в уголке мастеров, вдруг
прервал свою глюциногенную песню и остановился. Оглядев всех по
очереди, он протянул вперед руку и дернул несчастную Шафо за волосы
так, что та взвизгнула. Потом прокричал ей что-то в лицо и снова
помчался.
- Так нельзя! - крикнула я.
- Э! - по горски сказал вор и ткнул пальцем в свою папаху.
- Не надо так! - я подпрыгнула от возмущения и даже эхо трусливо
шмыгнуло в угол. Парикмахеры прижались друг к другу плотнее, я
напрягла кулаки, собираясь горой стоять за свое царство, -
убирайтесь отсюда сейчас же! - эхо прыснуло из угла.
- Что это Вы так развопились? - тихо сказал кто-то, на секунду
оказавшись между залом и мной.
Занозчиво шмыгнув, я ответила долгим взглядом.
- Не кипятитесь, - беспечно мотая сумкой, незнакомый мужчина
направился к вору и поцеловал его в лоб. Да, прямо в лоб.
Я и не думала обращать на это внимания, а только отвела глаза.
Дождь прошел, в окна било солнце, окрашивая цветы на шторах в
ярко-оранжевый, наверное на улице сейчас жарко и весело. Забавляются,
перекрикиваясь, чьи-то дети, а я стою тут, ни во что не врубаясь.
- Успокойтесь, а то Вы стали похожи на морского ежа, - незнакомец
снова возник между залом и мной, теплыми пальцами взял меня за кулак
и подвел к вору пугающе близко, - знакомтесь, - он отпустил мою руку,
- это Марина, тренер по женским прическам.
Вор лукаво мне подмигнул. Я угрюмо молчала.
- Здрасте, - усмехнулась Марина, и закурив, выпустила изо рта
несколько струек дыма, которые тут же стали разлетаться по разным
направлениям, принимая совершенно непохожие друг на друга очертания.
Одна напоминала рыбу с вуалевым хвостом, другая - пробитое стрелой
сердце.
- Ну я побежал, у меня еще куча дел, - человек, который представил
меня Марине, махнул прощально рукой и удалился.
- Это местный программер, - уточнила Марина, хитро прищурившись,
затянулась и выпустила изо рта одну за другой две розы, - ну что, дай
мне кофе что ли, добиралась сюда полтора часа!
- Конечно, - я наконец вернулась в реальность, но не успела и
тронуться с места, как Марина сама пошла в соседний с моим кабинет
добывать себе кофе. Похоже, она ориентировалась в помещении центра
лучше меня.
Через некоторое время после того, как Марина сварила кофе и раздала
ученикам задания, мы сидели на уютных пуфах за кофейным столом и
болтали без останавки каждая о своем, слушая друг друга примерно в
пол-уха. Я рассказывала, сколько горьких событий произошло со мной за
полтора дня. Марина раскрывала мне тайны бизнеса. За границей есть
чемпионы среди мастеров красоты. Кто-то занесен даже в книгу Гиннеса.
Руки с ножницами могут стоть бешеных денег. Чтобы стать чемпионом,
нужно как в спорте, победить ни раз, сначала в городе, потом в
стране, а дальше тебя выведут на большой подиум, заплатят за тебя
взносы, наймут тренера, возложат надежды. Кто-то должен все
организовать, вот мы занимаемся сейчас именно этим. Тренировочную
базу, между прочим (среди своих ее называют "Мыльной"), пришлось
оборудовать впопыхах, когда решили, что Россия вступит на
международную тропу.
- И что получилось? - Марина достала из кармана сушку, отряхнула ее и
сунула мне в руку; несчастное мучное создание состарилось, кажется,
еще до нашей эры, и пока я прилаживала его между зубами так и этак,
Марина описывала беды, которые случатся на Мыльной из-за халатности
каких-то там боссов, - Удлиннителей мало, фены включать некуда,
препараты не завезли! А у этих, - Марина наклонилась к самому моему
уху, кивнув на дверь, за которой трудились ученики, - наверняка нет с
собой ни лаков, ни пенок, ни красок. Чем, извини, мы будем работать?
Я ничего не могла ответить, тем более, что вобще плохо представляла
себе тренировочный процесс. Мне хотелось облегчить свою душу перед
человеком, который меня понимает, итак, мы продолжали общаться.
Марина жаловалась, что у нее сохнет фиалка. В доказательство она
вытащила цветок прямо из-за пазухи, кивнула на поникшие листочки и,
не прерывая разговора, собиралась полить растение полуостывшим кофе.
Я удержала ее и доверчиво рассказала про свои опоздания на службу.
Марина перешла на шепот и поделилась со мной подозрением:
- Моя работа на Мыльной отанется не оплаченной!
- Как же так? - удивилась я и поведала о составлении списка и сборе денег.
О! Ты многого еще не понимаешь, фея, сказала Марина, таинственно
щурясь, и в который раз закурила.
- Пора, - затем сказала она и, выпустив клубок дыма, похожий на
чернильный профиль, проглотила последнюю каплю кофе.
- Пора, - согласилась я, отмахиваясь. Вдохновленная нашим поным
согласием и запутанная вконец мариниными рассказами, я мечтала
сделать наконец что-нибудь полезное и разумное. Дымный профиль
рассеялся и мы вышли в зал.
Ученики в полном безделии сидели на рабочих местах, распаковав свои
чемоданчики и как попало разложив инструменты. В самом углу одиноко
стоял у своего зеркала Сметана, теребя пальцами провод от фена.
Пухлая фигура явно выражала упрек, и я с ужасом вспомнила свою
твердую клятву найти утраченную модель. Дурацкая девчонка опять
вылетела у меня из головы!
Как только Сметана поймал мой взгляд, он указал соплом фена на
какой-то предмет рядом с рабочим столиком. Я вопросительно подняла
брови и поспешила посмотреть, что там у него лежит. Наверное, кучка
мусора, которая мешает работать.
Под звон иранских браслетов Марина тем временем начала урок, Масон от
усердия даже расческу прикусил, и все сосредоточенно сморщили лбы, а
Шафо сидела себе и вязала что-то из люрекса как ни в чем ни бывало.
Не успела я добраться до столика Сметаны, как вполголоса скрипнула
дверь, зашуршал о чем-то сквознячок, и к нам тихо, бочком, видимо
стараясь не привлекать внимания, но все таки, заставив всех
прерваться и повернуть головы, вошла милая девушка.
Странные на Мыльной посетители - одни бушуют, другие скребутся как
мыши. Такое уж место, подумала я, приняла музейную позу и, наклоняя
голову то вправо, то влево, стала разглядывать вошедшую, будто это
занятие приносило мне истинное эстетическое удовольствие. Еще
немного, и я бы, забывшись, начала обходить незнакомку с разных
сторон и изучающе щупать. Пока я так неприлично конфузила ее своим
вниманием, девушка пугливо задвигаясь. Она поставила на пол тяжелую
сумку, которую принесла с собой, и стала вынимать из нее один за
другим серые баллончики. При этом она стояла неловко согнувшись, суча
коленками в синих колготках и время от времени шмыгала. Когда ее руки
наполнились баллончиками до отказа и пальцы уже не могли удержать
больше, она принялась просительно глядеть на нас снизу вверх. Кому-то
нужно было подойти и предложить помощь, но никто не тронулся с места.
Я тоже не шелохнулась.
После того, как я разглядела незнакомку, меня вдруг осенило. Это
конечно была сумасшедшая мысль, но...
- Вы модель! - воскликнула я и ткнула в девушку пальцем.
Та продолжала стоять, протянув к нам руки, полные серых бутылок,
только вслед за моим восклицанием у нее удивленно вытянулось лицо. -
Нет, - сказала она, - я привезла парикмахерам препараты для
тренировок. Меня отправил Мусляк.
- Какой Мусляк? - неделанно возмутилась я, - Сметана, разве это не
твоя модель? - и я еще раз настойчиво ткнула в девушку пальцем, -
разве это не та девушка, которую мы ищем? Какой еще Мусляк?
Девушка растерянно и жалостно оглядела присутствующих. Больше всего,
как ни странно, ей приглянулся бритый Масон, ему она с тех пор и
направляла предназнаенные для меня фразы.
- Владимир Васильевич, - ответили мне и беспомощно посмотрели поверх
Шафо на Масона.
Шафо невозмутимо вязала.
- Как интересно! - я вздорно уперлась вдруг в свою идею видеть в
девушке модель Сметаны, но с тех пор, как я на Мыльной, мир как-то
изменился и перестал со мной ладить, - Какой Владимир Васильевич?
- Мусляк! - без надежды ответила незнакомка.
- Ага! - разговаривая с ней, мне приходилось теперь следить за
Масоном, и я понемногу запуталась, но не настолько, чтоб не понять с
первого раза. Ну и ехидна же буду я, если снова задам свой вопрос -
Какой Мусляк?
 Девушка отчаянно шагнула вперед, я мучила ее беспощадно.
- Владимир Васильевич! - простонала она, уронив одну банку.
- Мусляк? - переспросила я зло, - а вы кто такая?
Банки сыпались одна за другой из ее ослабевших рук. Я и не собиралась
униматься, не знаю, что это меня так пробрало:
- Да, вот именно, а вы кто такая, если не модель нашего дорогого Сметаны?
Сметана ошалело вертел головой, не понимая, почему его склоняют без
ведома. Я и сама не понимала. Видимо, нервы и платье пораванное
вентилятором.
- Я привезла препараты! - отбивалась девушка.
- Отлично, но разве препараты не могла привести модель, не вижу
противоречия: вы привезли препараты, но вы же модель?.. Сметаны! - я
услышала как эти самые препараты напербой застучали по полу.
- Я не модель! - взвизгнула моя жертва. Атмосфера наколялась, я
чувствовала на себе недружелюбные взгляды.
- А кто? - отрезала я, ногой откатывая отгрохотавший баллон. Девушка
была напугана, я и сама пониковала на всю катушку, но старалась
казаться холодной как айсберг, - Кто?
Я перешла все границы и жертва решила меня игнорировать. Она глубоко
вдохнула семь раз, дережируя себе напряженной ладонью и запинаясь
спросила, разумеется, не меня:
- Это вообще тренировочный центр?
Масон ответил ей самым красивым на свете басом:
- Да, - и смерил меня уничтожающим взглядом.
Я готова была провалиться, но из вредности продолжала буянить. Пнула
еще один подкатившийся к ноге баллон, он закрутился по полу и
остановился у блестящей туфли Марины.
- Препараты! - воскликнула Марина и глупо прыгнула сначала влево,
потом вправо и снова влево, оказавшись на последнем прыжке в середине
зала. На лицах засияли улыбки, как лужи после грозы, я уже не могла
их предотвратить, тучи разбегались сами собой.
- Хорошо, - сказала я, - выгружайте, - и отвернулась от всех, как
будто мне там больше нечего было делать.
Масон, улыбаясь всем, но в меня меча молнии, согнулся в три погибели
и начал разбирать принесенную девушкой сумку. Все гуськом прошлепали
мимо меня, потому что им хотелось участоввать. В сумке кроме серых
баллонов, наверняка было много интересных вещей. Как бы я была рада
вместе со всеми впасть в детство и одуреть от радости при виде
разноцветных наклеек и пахучих флаконов, блаженно перебирать банки и
коробки, передавая их, наглядевшись и нанюхавшись, остальным в
дружеские ладони.
- Ой! А можно я буду красненькая? - пропищала Шафо, прижимая к себе краску.
Олег с глазами бассета молча взял и переставил на свой стол несколько
красных коробочек. Шафо хлопнула в ладоши, забалдев. Она теребила на
себе волосы и скакала у зеркала, принимая фантастические позы и
щелкая пальцами. Откуда-то взялась музыка свойская вдрызг и только
меня никто не понимал, я стояла и дулась, не зная, к чему
прицепиться. Мне было скверно. Куда как скверно, я ковыряла под собой
линолеум носком туфли и соображала, почему все так вышло. И как это
исправить.
День еще долгий, мы проработали всего тройку часов. Солнце стояло
прямо над крышей, не обозначаясь нигде в поле зрения, но разливая
вокруг какие-то облепихово-янтарные волны.
Моего плеча кто-то коснулся. Я озадаченно замерла: уж не хотят ли они
помириться? А я-то готова была выкинуть белый флаг. Хорошо, что не
поторопилась, теперь можно еще повыпендриваться, понятуть резину и
набить себе цену.
Предо мной в уголке лежали дамские босоножки, расинув завязки, на них
я и устремила взгляд, упрямо не желая поворачивать голову на призыв.
Босоножки носила, похоже, очень высокая дама, наверное, метр
девяносто, не меньше. А во мне-то сколько? И вообще, давно я не
взвешивалась.
Моего плеча снова кто-то коснулся, уже не так нежно и робко. Я
поднялась в собственных глазах, прямо покрылась позолотой. Но не
спеша реагировать открыто, лишь слегка повела подбородком:
поупрашивайте меня еще, я не так-то легко сдаюсь. Без предупреждений
следующий момент перенес меня с неба на землю. Я увидела
проплывающего мимо меня Масона и услышала фразу:
- Извини, я тебя задел.
На шаг впереди него


Я готова была выкинуть белый флаг
Быстро оглянувшись - не хотелось, чтоб кто-то видел мой маленький
белый флаг - я не заметила к себе ни искорки интереса. Ничего,
подождем, пока им понадобится расставить банки по полкам. Я не
выдержала и обернулась еще раз. Не так уж много там банок, кажется,
они разобрали Так же молниеносно я отвернулась, демонстрируя полное
равнодушие-то не сразу заметив отсутствие Масона и девушки. Вот как!
Они устроились в тесном углу на двух стульях, поставленных близко,
близко, и о чем-то шептались. Отношений между Сметаной и его
псевдомоделью я не обнаружила, как ни хотелось, зато связь между ней
и Масоном била в глаза. И как быстро она возникла! Разве с такими
вещами спешат? Меня кольнуло что-то вроде ревности: я даже не знаю,
как зовут незнакомку, а она уже болтает с моим, если считать по
событиям, давним клиентом. Пришлось мысленно стукнуть себя по лбу. Не
пасти же свои подопечных, подслушивая о чем они шепчутся по углам,
хотя соблазн узнать, что они там обсуждают, велик.
Меня отвлек Джон Даблбаскет. Его интересовали мойки.
- Какие мойки?
- Обычные мойки.
- В смысле, раковины?
- Нет, в смысле, мойки.
- Не понимаю.
- Пойдем, поищем, я их сразу узнаю, - Джон потащил меня к закрытой
комнате, в которую мы за полтора дня еще не заглянули.
Проходить пришлось, к моему тайному восторгу, мимо устроившейся в
углу парочки. Только бы они не замолчали, когда мы подойдем ближе! Я,
пользуясь слышанным где-то правилом бывалого вора не смотреть
прохожим в глаза, чтоб не привлекать внимания, топала по следам Джона
Даблбаскета и лихо отводила голову в сторону, как пристяжная лошадь.
Веселая пристяжная лошадь, скрытое желание которой вот-вот
исполнится. К счастью, на половине пути я заметила, что парочка так
увлечена разговором, что не видит ни меня, ни Джона в упор. Я уже
потирала ладони, но мне как всегда не везло: верному делу помешала
Марина, предательски крикнув из-за зеркала на весь зал:
- Мойки здесь оборудованы, вы правильно идете, только воду придется
греть чайником!
- Отлично! - с досадой выдохнула я, круто развернулась и пошла в
обратную сторону, делая вид, что собираюсь теперь вместо мойки найти
чайник, если он так всем необходим.
Чувствуя на спине два недобрых взгляда, я в красках представила, как
парочка встрепенулась от громкого вопля Марины и теперь разочарованно
оглядывает выплывший из нереальности зал. Жестокий обоюдный облом, в
котором виновата опять я одна, что ж, зато теперь знаю, что испытания
! Если я не уволюсь сейчас же, видимо, возненавижу себя еще до начала
соревнований, не выдержав испытаний, которые подкидывают мне
Ладно, где мой Сметана? Пойду сделаю доброе дело.
Силясь отвлечься, я средито мотнула головой и краем глаза увидела,
как спугнутая парочка неохотно выбирается из угла и направляется в
мою сторону. На зло себе, я ускорила шаг, чтоб не слышать ни
малейшего словечка из их дурацкого, дурацкого разговора! Но
непонятным образом, они нагнали меня и оказались совсем рядом,
вынудив невольно напрячь слух.
А лучше бы я заткнула уши, потому что долетело до меня вот что:
-