Теория игр

Like a bird on the wire...
I have tried in my way to be free.*
(Leonard Cohen)

* Как птичка на проволоке...
 Я пытался, как мог, быть свободным.
 (Лэнард Коэн)


1.
Вале под пятьдесят, и он играет в казино. Нет, не развлекается, совсем наоборот, – зарабатывает себе на хлеб.
Есть много способов удержаться на плаву, даже в чужой стране, но Валя всю жизнь только и делал, что без конца боролся за существование, и теперь ему наконец хочется покоя и финансовой независимости. Гладкое деревянное колесо французской рулетки медленно вращается, будто тихий омут, посверкивая красно-зелеными ячейками в свете тяжелых хрустальных люстр. Шарик лениво катится по кругу, издавая характерный гудящий звук и нехотя сопротивляясь центростремительным силам перед еще одним окончательным падением. В небольшом зале курортного казино фактически пусто, поскольку погода, несмотря на начало октября, стоит великолепная, теплая, и основная масса отдыхающих поэтому предпочитает свежий горный воздух – он полезен и, что немаловажно, уже входит в цену.
- Ставки сделаны. Ставок больше нет, - нараспев сообщает крупье Вале, а также еще трем господам очень приличного вида, вальяжно расположившимся у стола.
- Вы идете сегодня вечером на концерт, Лутц? – спрашивает один из них другого, неспешно раскуривая толстую сигару.
- Нет, я приглашен на ужин к одному моему старинному приятелю, журналисту.
- Уж не к тому ли, который недавно опубликовал скандальную статью про К.? – вступает в разговор третий, отставляя в сторону недопитый коктейль. – Я видел его вчера в кафе.
- Да, господин Шульц, именно к нему. Анна-Луиза, детка, будьте добры, пожалуйста, еще виски!
Аккуратная девушка в белом переднике, протирающая мраморные столики, кокетливо кивает и перемещается за барную стойку.
Никому из них дела нет до того, когда и куда с щелчком забьется коварный шарик. Один Валя нервничает, мелкими глотками прихлебывая свою выдохшуюся минералку. Стакан воды или чашка кофе стоят пять немецких марок (минимальный игровой чип), все остальное минимум вдвое дороже, так что, с учетом нынешнего Валиного невезения, залпом пить не рекомендуется. Вот тебе и финансовая независимость! Надо же было так влипнуть! Чтобы на последние средства, да еще, к тому же, одолженные, приобрести «беспроигрышную» систему игры в рулетку! Под честное слово – мол, не будет обещанных результатов, получишь свои деньги обратно, нам чужого не надо! Мы, дескать, люди цивилизованные, коренные немцы, нам все приходится по закону делать... Дернул же черт! И ведь не кто-нибудь, друзья насоветовали, владельцы финансовой корпорации «Шок и Гиблер»... Звучит-то как! Буквально пророчески...
Шок уже был. Когда комиссар полиции, выслушав Валину историю, только руками развел: этих мошенников пол-Германии разыскивает, что вы от меня-то хотите?
- Но как же так? – вступилась за Валю сердобольная переводчица. – Неужто нету никакой управы? Где ж тогда справедливость? Где ваш хваленый немецкий порядок?
- А Бог его знает!.. – уклончиво ответил комиссар и многозначительно посмотрел на поникшего Валю. – Дело заведем, конечно, но, вы же, сами, наверное, все понимаете...
Еще бы! Теперь-то, действительно, все ясно. «Подготовительные» семинары в шикарных конференцзалах, бизнес-ланчи под стеклянными куполами зимних садов, якобы за счет игорного клуба, а на самом деле... Эх, да что говорить! Прав комиссар, руками разводя: против человеческой глупости никакой закон не поможет, недаром ее Альберт Эйнштейн с Вселенной сравнивал!
Круглая белая костяшка в последний раз подскакивает в рулеточном котле и замирает на зеро. А вот он, собственно, и гиблер…
- Так и знал! – восклицает тот, кого называли Лутцем, наблюдая, как длинная лопатка сгребает ставки с зеленого сукна, в том числе и Валину, и его собственную. – Господин крупье, я в полном отчаянье! Анна-Луиза! Детка! Коньяку!
Он метким движением кидает кельнерше пятидесятимарочную фишку. Что, интересно, он знает об отчаянье? Валя невольно следит глазами за траекторией короткого полета. Отчаянье – это когда любимая женщина с утра до вечера моет чужие туалеты и покорно терпит любые издевательства, чтобы только вовремя получить заработанные гроши, а по ночам просыпается от боли в потрескавшихся руках. Отчаянье – это когда не хватает вот этих самых паршивых пятидесяти марок, чтобы сына отправить в поездку с его школьным классом, и когда согласен на любую работу, чтобы только их добыть, а тебя не берут, потому что тут, видите ли, доктора наук грузчиками не работают и пиццу не развозят! Отчаянье...
Да нет, все правильно. Выучить немецкий, освоиться в новой среде, завести полезные знакомства, подыскать достойную должность… Но на это нужно время. Много времени, которого нет, потому что платить по счетам приходится каждый месяц. Вот и лезут в голову всякие сумасшедшие идеи, где бы разом сорвать крупный куш... Хоть бы одна-единственная удачная ставка! Всего только одна. И никогда в жизни он больше не отступит от своих принципов… Валя просит Бога, чтобы дал какой-нибудь хоть еле заметный знак, как быть дальше, но либо Богу безразличны Валины обещания, либо Валя плохо разбирается в его знаках. Все, что он видит, - это лоснящееся, неповоротливое колесо, бездушный шарик, приветливые взгляды соседей и ободрительную улыбку крупье: не дрейфь, мол, где уж ваша не пропадала? Действительно, где только ни пропадала... А ведь не пропала!
 - Не желаете ли чего-нибудь выпить? – звонкий голосок кельнерши заставляет задумавшегося Валю вздрогнуть.
- Нет, спасибо, я за рулем, - отвечает он по-английски.
- Тогда, может быть, кофе или свежего сока? – не отстает она, ради потенциальной прибыли тоже отказываясь от родного языка, и пристально смотрит на несколько последних чипов, которые Валя сжимает в кулаке.
- Спасибо, нет, - повторяет он, немного громче, чем следовало бы, и вся небольшая компания дружно оборачивается к нему.
- Вы из Англии, мистер? – спрашивает Шульц, снова потягивая коктейль.
- Из России, - говорит Валя и назло алчной кельнерше ставит жалкие остатки своих денег на красное. Потом, испытывая тошнотворный страх, переносит два из пяти чипов на черное. Шульц удивленно вскидывает брови, а крупье презрительно усмехается.
- Царская Россия! Благородные русские дворяне!.. – патетически заявляет вдруг Лутц. – Анна-Луиза, детка, давай-ка еще коньяку!
И бросает барышне следующий кусочек пластика, который та подхватывает с ловкостью и грацией сиамской кошки. Уязвленный Валя пытается отшутиться:
- Ну, конечно! Россия, игроки, Баден-Баден…
- Мистер, - поправляет его крупье, нарочито раздельно произнося каждое слово, - это не Баден-Баден! Это Бад Пирмонт!
- Я знаю, - Валя в который раз убеждается, что немцы чужды каких бы то ни было российских литературных аллюзий и, по всей видимости, все-таки напрочь лишены присущего любому русскому чувства юмора, и вдруг, дождавшись, пока крупье сделает очередной бросок, переставляет все свои чипы на только что выпадавшее зеро, а сверху кладет еще две не разменянных банкноты по сто марок.
Больше у него ничего нет. Вообще ничего. Ни дома, ни на счету – нигде. Сердце немного ноет, но внутренний голос, тихий и настойчивый, уверяет, что все обойдется. В бездумном, на первый взгляд, жесте, содержится, как ни странно, психологический расчет: поставив и на красное, и на черное, Валя провоцирует раздраженного крупье одним разом с ним покончить. Побывав за последние месяцы во множестве игорных домов, Валя имел возможность убедиться, что, благодаря непостижимой меткости крупье, теория вероятности – эта непоколебимая основа любой «беспроигрышной» системы – к рулетке попросту неприменима, хотя, казалось бы, закон есть закон...
Соседи молча переглядываются. Шарик уже в движении – ничего не попишешь. На лице крупье невозможно прочесть никаких эмоций. Что, если в Валины рассуждения закралась ошибка? Что, если сейчас выпадет не зеро? От этой мысли Вале становится дурно и невольно вспоминается их разговор с женой в тот вечер, когда он впервые поделился с ней своими новыми планами. Надо отдать ей должное, она была против, кричала и даже обзывала своего мужа «жучком» и идиотом, но Валя тогда казался себе абсолютно правым и только смеялся, выслушивая ее остервенелые попреки.
- Тридцать умных людей – дураки и не заметили подвоха, одна ты все знаешь, которая там даже не была, ничего не слышала и ничего не видела!
- Я достаточно слышала! И Шока твоего я видела, который гнилые листья от фикуса запросто продать может, даже другу! – орала жена в ответ, швыряя в раковине кострюли, которые собиралась мыть. – Станешь этим заниматься – разведусь с тобой к чертовой матери!
Но, конечно, не развелась. А лучше бы... Потому что ей тогда с сыном хоть социальную помощь дали бы, квартиру бы оплатили... Потому что вот сейчас грохнется этот проклятый шарик не туда, куда надо, - и вообще не известно, что делать!.. Валя одним глотком допивает теплую минеральную воду и тупо глядит на колесо, не в состоянии думать о будущем.
Даже дышать и то трудно.

2.
Через несколько секунд, однако, судьба все-таки делает реверанс в его сторону, и Валя видит, как крупье, по-прежнему непроницаемый, выкладывает на зеро 72 чипа по 100 марок и еще ящичек двадцатимарочных. Мозг отказывается умножать и складывать, но и без того понятно, что можно наконец вернуть пристарелым матери с отцом их сбережения, которые они ему опрометчиво одолжили, а сын теперь уж точно едет с классом в Испанию... Хватит ли жене на новое платье? Озадаченный этим вопросом, Валя оставляет на столе всего 60 марок чаевых. Подумав, кидает еще двадцатку околачивающейся рядом кельнерше и собирается к кассе.
- Русский господин только что выиграл 10.800 марок! – оповещает крупье всех собравшихся, демонстрируя жалкие, с его точки зрения, чаевые, и на сей раз у него в голосе проскальзывает явственная обида.
- Ну, что, стрелок, б..., ворошиловский, промахнулся? Акела долбаный! Свое не дополучил? Ничего, переживешь!
Услыхав у себя за спиной смачную родную речь, Валя оборачивается, едва не уронив ящик с фишками, и узнает Женьку Фибера – еще одну жертву пресловутого игорного клуба. Фибер одет с иголочки, беззаботно хохочет и выглядит, в отличие от Вали, абсолютно счастливым человеком.
- Как дела, профессор? Вижу, Фортуна тебе сегодня улыбается?
В местных эмигрантских кругах за Валей с самого его приезда в Германию сразу же укрепилось это прозвище – профессор...
- Вроде того, - отвечает он, еще не до конца осознавший свою неожиданную удачу. – А ты? Что ты тут делаешь?
- Да вот, жене твоей позвонил, а она говорит, ты в Бад Пирмонте. Ну, думаю, совсем плохо дело: если уж профессор в такое захолустье играть поехал, значит, в крупных городах нашей новой родины ему прохода нет! Угадал?
Валя кивает – в самом деле, во всех больших казино его уже знают в лицо и по имени и не дают взять ни единой ставки. Случайно вот удалось здесь отыграться, но, понятно, в первый и последний раз – больше ни один крупье на этом курорте на его банальные трюки ни за что не купится. Следующие лет двадцать…
- Как здорово, профессор, что я тебя застал! Вторую неделю езжу по всей Германии – наших разыскиваю!
- Зачем? – Валя просовывает выигрыш в окошко кассы. Лишний раз смотреть в лица таких же униженных и обманутых, как он сам, не доставляет, говоря по совести, ровно никакого удовольствия.
- Ну, как это – зачем? Мы же товарищи по несчастью, и должны действовать заодно! Ты в полиции-то был?
- Был...
- И что?
- Ничего, и так, по-моему, все ясно, - перефразирует Валя слова полицейского комиссара. – Хотели разбогатеть, а оказались сам понимаешь где...
- А где? – увлекая Валю к барной стойке, Фибер окидывает взглядом игровой зал. – Смотри, какая красотища-то кругом, дорогой мой профессор! Кожаные диваны, стоечка полированная, девочка симпатичная, немчура при сигарах и галстуках! Капусты вон полные карманы у тебя! Чего тебе не так?
В вопросе Фибера чувствуется какой-то подвох, но Валя, вконец измученный этим днем, высказывает то, что у него на душе:
- Да все, Женя! Все не так! Развели нас как последних лохов, а мы теперь и счастливы хоть немножко отыграть! Нормальные вроде люди, а над игорными столами от ужаса трясемся, пока эти воры на наши деньги жируют! И вся жизнь кончена, никакой перспективы, хоть бы страховку большую заключить на себя, да подохнуть, чтоб семья не бедствовала! Что тут, скажи намилость, смешного?
- Впечатлительный ты какой, профессор! – Фибер, в самом деле, широко улыбается. – Хочешь историю из жизни? Так вот. Я на заре кооперативной эры в Киеве сапоги тачал. Нашел инвалида, зитц-председателя, с льготами, для выгодности бизнеса, чтоб не разориться при тогдашних-то законах, и дела вроде пошли в гору. Нашили мы с другом сапог немыслимое количество, поехали продавать, а двигатель заглох. Снег. Ночь. Мороз жуткий, а в машине ни одеяла, ничего, сапоги только женские. Замерзаем. Молчим. И вдруг приятель как завоет! Что ты, говорю? Ну, умрем, наверное, а так, в сущности, ничего ж не происходит... А он мне: не в том дело, что умрем, а только обидно – ты хоть богатым умираешь, а я жил нищим и нищим помру! Вот.
- Что – вот? – переспрашивает Валя, которому все еще не смешно.
- А то, дорогой профессор, что потом бульдозер пришел и нас с другом вытащил. И денег на тех сапогах мы, кстати, заработали немеряно – инвалид мой и тот был на седьмом небе от счастья... Понял наконец?
Валя пожимает плечами, потому что никакая аналогия с их теперешней ситуацией в голову ему так и не приходит.
- Ладно, - Фибер расплачивается с кельнершей за пиво, - сейчас мы поедем ко мне в ресторан есть пельмени, и я тебе, профессор, такой сюрприз сделаю – закачаешься!
Конечно, думает про себя Валя, легко Фиберу сохранять присутствие духа, когда у него есть процветающий русский ресторан и хорошо зарабатывающая супруга! А он, Валя, сейчас вернется домой, отдаст родителям их деньги – и снова останется при своих, то есть ни с чем, и вопрос, что делать, завтра утром встанет перед ним с той же неумолимостью, как сегодня или позавчера. Какие уж тут, к черту, пельмени! Тем не менее, не желая обижать человека, Валя соглашается.
- А что, поехали, Женя! Действительно, хоть посидим как люди.
- Вот за то я тебя и уважаю, профессор, - говорит Фибер, - что ты никогда не выламываешься! Я ж понимаю, кто ты, а кто я, но ты мое приглашение принимаешь, а Штинкер этот вонючий отказал, и Розановский, и даже Майер, который в своем колхозе до старшего тракториста дослужиться не сумел, потому что мозгов не хватило! Их, шибко сильно образованных да мудрых, между прочим, так же точно оболванили, но для них бывший фарцовщик Фибер – грязь, пустое место, кабатчик, а ты, который единственный из всех имеешь полное право послать меня к той самой матери, не гнушаешься...
- Да что ты, Женя, в самом деле! – восклицает Валя, скорее немного задетый, нежели польщенный Фиберовскими откровениями. – Да в моей теперешней ситуации ученые степени скрывать надо ото всех, потому что ума они мне не прибавили! Ты, по крайней мере, хоть не последнее отдавал!
 - Ну, тут ты, пожалуй, не прав, профессор, твои ученые степени тебе не за красивые глаза давали, – неожиданно серьезно возражает Фибер. – Я с седьмого класса колготками спекулировал, чтоб кожаную куртку купить или там бабу пошикарнее, а ты в это время гранит науки грыз. Хоть сейчас тебе и не сладко приходится, но ты все-таки ученый, тебя вон даже Штинкер с Розановским и те уважают, а я? Так, в сущности, до сих пор колготками и торгую... К тому же, последнее или нет, а, согласись, все равно ужасно гнусно, когда тебя по полной, как говорится, программе, да еще не свои, что было бы привычно и потому хоть не так обидно, а немцы эти недобитые!
- Зря ты так, - возражает Валя. – Нельзя же по двум ублюдкам судить обо всех!
Он оглядывается на остальных игроков, немного завидуя их нескрываемому благополучию, которого ему самому, видимо, уже никогда не достичь. За рулеточным столом тем временем продолжается вялая игра и неспешная беседа.
- Удивительный народ русские, - созерцая, как сосед пускает к потолку кольца ядовитого дыма, произносит Лутц.
- Вы совершенно правы! – откликается Шульц. – Они решительно все умеют превратить в проблему. Вы заметили, как драматично он играл? Как будто от исхода нынешнего вечера зависит, по крайней мере, будущее его детей!
- Ставок больше нет! – в очередной раз провозглашает крупье, и вполголоса подытоживает, вспоминая свой досадный промах: - Они едут сюда жить, но они не уважают наших добрых традиций, господа.
- Несколько лет назад я познакомился с одной русской, - вступает в разговор третий игрок, - так вот она без конца попрекала меня бережливостью, говорила, что, мол, ни один ее соотечественник не позволил бы себе в присутствии дамы даже заговорить о высоких ценах, что все русские как один – люди невероятно широкой души, готовые выбрасывать деньги направо и налево. Я никогда ей до конца не верил.
- И правильно! – снова поддакивает радикально настроенный Шульц. – Чтобы сорить деньгами, надо их иметь, а откуда у русских деньги? Разве что наворованные!
- Вы когда-нибудь бывали в России, господин Шульц? – спрашивает Лутц, теперь уж без всякого намека на улыбку.
- Нет, Бог миловал!
- А я вот был... В плену. И должен вам сказать, что нигде и никогда мне не приходилось больше встречать людей, которые были бы настолько людьми, как презираемые вами русские.
В наступившей тишине легкий гул и постукивание бегущего по кругу шарика режут слух. Общее молчание затягивается. Фибер и Валя, уловившие, несмотря на неважное знание чужого языка, некоторые опорные слова разыгравшейся за их спинами дискуссии, каждый про себя обдумывают тактику дальнейших действий, и в то время, как простоватый Фабер конструирует в голове хотя бы несколько резких немецких фраз, собираясь защитить достоинство соотечественников, интеллигентный Валя все-таки склоняется к тому, чтобы уйти без шума. Тем более, что в последних словах пожилого господина ему послышалась далеко не враждебная нота.
- А знаешь, профессор, - говорит вдруг Фибер громко по-русски, - я ведь им за нас уже впендюрил по первое число! Так что теперь им ничего другого не остается, кроме как языками чесать!
- То есть?
- Говорю же, сюрприз у меня имеется, под пельмени!
- Да что за сюрприз такой, ей-богу?
- А такой, что есть управа и на них, профессор! Стало мне жуть как обидно в дураках оставаться, нашел я нужных людей, а они мне за умеренную плату наших с тобой друзей-немцев отыскали, ну, и это самое... В смысле, деньги сейчас у меня в сейфе лежат...
- Какие деньги, Женя?
- Те, которые у нас украли, - уточняет Фибер, - все до копеечки. Во всяком случае, мои и твои, а Штинкер и компания меня не касаются. Не для них я рисковал. Так что и бульдозер, и прибыль, и даже моральное удовлетворение налицо, и пусть эти туземцы варятся здесь дальше в своем вонючем соку!
Не в силах осмыслить такой более чем неожиданный поворот событий, Валя, тем не менее, ощущает нечто похожее на абсолютное счастье, как будто непередаваемый ужас, в который он был погружен без остатка и надежды на спасение, оказался только дурным сном.
- Ты серьезно? – осторожно переспрашивает он. Не померещилось ли? Но Фибер не шутит, и линия Валиной судьбы, совершив плавный круг, вопреки всякой логике, возвращается в исходную точку, откуда можно все (ну, или почти все...) начать сначала. В конце концов, Фибер прав и даже в этой новой жизни прекрасное образование, докторские степени, богатейший опыт работы должны же чего-то стоить! В голове у Вали давно скаладывается план новой книги, которая, наверняка, найдет спрос, а недавно один из бывших коллег обещал ходатайствовать за него в каком-то английском университете. Конечно, жене и сыну придется еще раз привыкать к другой стране, учить еще один язык, родителям будет еще сложнее, но они все любят друг друга, и поддержат, и – пробьются! И когда-нибудь Валя вместе с сыном и с отцом непременно придут в такое вот казино и сделают пару ставок, чтобы просто развлечься. Они будут смаковать дорогой коньяк, непринужденно беседовать с окружающими и перебрасываться шутками с крупье, нисколько не следя за игрой...
- Двадцать, черное, четное!
- Ну, и Бог с ним! Анна-Луиза, детка, принесите-ка нам шампанского!..

3.
- Двадцать, черное, четное! – повторяет крупье и снимает со стола проигравшие ставки. Куда это Фибер вдруг подевался? Нет его. Ну, конечно, нет! Ни его, ни денег, ни пельменей – одни нелепые галлюцинации и новый проигрыш. Неожиданный, но закономерный. Закономерный, но неожиданный. Вале вдруг становится смешно. Ах, если бы он умел шутить на их языке! Он прочел бы им блистательную лекцию о теории, которая только что пришла ему в голову. Оказывается, человек – тот же рулеточный шарик и вопреки всем существующим законам все равно ляжет совсем не там, где должен был бы лечь, поэтому единственная его задача – радоваться каждому новому кругу, без суеты, без нервов, наслаждаясь плавностью своего движения, впитывая в себя гладкий, элегантный блеск, равномерность, гармонию беспорядочных цифр и зеленый триумф нуля над ними. Нуля, которому равны и выигрыш, и проигрыш. Абсолютного, чистого нуля!.. Вот такая вам теория, господа! Теория всех наших бессмысленных игр…
«Как я раньше не догадался, - думает Валя, – что покой и независимость внутри нас, а не снаружи! И как это мудро, Господи! Как правильно, логично и остроумно ты все придумал! Вот только прозрения твои, похоже, сегодня мне не по карману…»
- Анна-Луиза! – кричит Лутц, вскакивая с места и бросаясь к русскому, который вдруг страшно побледнел и оседает на пол. – Анна-Луиза! Скорую!
От неожиданности выронив стакан – тусклый звон заполняет пространство, - кельнерша бежит к телефону.
- Да что же вы? Это ведь только игра! Теория вероятности! – шепчет, склоняясь над Валей, бывший немецкий военнопленный.
Для кого-то теория, а для кого-то… Валя собирает в комок последние силы и еле заметно улыбается.