В белом плаще с кровавым подбоем...

 Начинался последний рабочий день недели. Пятница. Сентябрь. Юг Украины. Благодатный, сытный и красивый уголок земли с замечательным климатом, с потрясающе красивыми черноглазыми и веселыми хохлушками. «А! Некоторым везет по-крупному!» - с такими мыслями проснулся и находился все утро двадцатишестилетний молодой специалист Михаил Аллилуев.
 Недавно он закончил заочное отделение юрфака Куйбышевского госуниверситета и решил бросить все – и родительскую опеку, и работу свою плавильщика на металлургическом заводе, да поехать к дядьке своему на Украину, в Запорожье. В самом городе вакансий не нашлось, и он с легким сердцем согласился поехать на работу в маленький город Васильевка всего лишь в тридцати километрах от областного центра. Назначили его помощником прокурора района по надзору за местами лишения свободы, дали маленькую квартирку гостиничного типа и вот уже месяц, как он приступил к этой работе. Основные его поднадзорные это известный контингент двух колоний общего и строгого режима, да два лечебно-трудовых профилактория для алкоголиков. Их надо было видеть каждый день, рассматривать их жалобы и участвовать в судах по освобож- дению, переводам, наказаниям …э-э-этих граждан. Хотя их и гражданами не называли, «контингент осужденных» и все. Но надзирать – это тебе не у мартена стоять, все казалось легко.
 Мягкий южный климат и обилие южных фруктов и овощей лишний раз убеждали его – среднерусского человека в удачности выбора его нового места жительства. Виноградная лоза от земли тянулась до его третьего этажа и выходя на балкон, он с нескрываемым наслаждением срывал и ел розовый виноград сорта «лидия», м-м-м, мечта!
 Рабочий день в маленьком и уютном здании прокуратуры начался как обычно, не очень интересно, а после обеда предстояло идти рассматривать материалы в «строгую» колонию. Обе колонии находились на окраине городка, но вообще-то рядом. У них было общее административное здание, а рядом с ним общая столовая для сотрудников. Столовка была мировая, для холостяка просто клад, наверное, столовские работницы, кроме того, что вообще работали на совесть, знали, кого они конкретно кормят и старались угодить особо. Михаил к этому уже стал привыкать, равно как и к тому, что его удостоверение имеет на людей магическую силу. В час, когда он усаживался за украинский борщ, в столовой показался и председатель горрайсуда Вайновский Александр Иванович.
 Был Александр Иванович раздобревшим, пятидесятилетним мужичком среднего роста, с лысиной, одет всегда мешковато. Узел его галстука всегда был распущен, а сам галстук сидел на нем как на корове седло, но был ему крайне необходим потому, что прикрывал систематически расстегивающиеся на пузе пуговицы рубашки. Толстые стекла очков скрывали проявление каких либо мыслей в глазах у Вайновского и потому, Михаил решил ориентироваться на его нос, как на источник мысли и в целом получалось удачно, мимика у хозяина носа была очень оживленной. По всем внешним признакам и языку Александр Иванович до своей должности не дотягивал – ну, главбух заготконторы и все! Но его диплом юриста, хитрованность и чутье позволяли ему ни с кем не ссориться и всех устраивать, и он устраивал. Любимой темой для разговоров, да и любимым занятием его было огородничество и консервация выращенных плодов и овощей, про засолку огурцов он мог песни петь.
 Отдав должное обильному и, что греха таить, почти бесплатному обеду, Михаил вышел с Вайновским из столовой и, сидя в беседке, дожидался заседателей, начальника спецчасти. Александр Иванович даже смежил веки, с удовольствием ковыряясь спичкой в зубах, отрыгивая после сытной трапезы. Разговор в такой момент не клеился, во-первых, потому, что лень, а во-вторых, потому, что председатель суда был в этой ситуации ведущим, а о чем он будет разговаривать с этим мальчишкой, у которого нет ни жены, ни огорода?
 Когда все собрались, прошли на территорию колонии, через тройные двери, продублированные металлической решеткой, мимо солдат внутренней службы, контролеров, убого разбитых цветников и клумб, от которых за версту несло рабским трудом их создателей, и, наконец, мимо этих самых создателей – осужденных в свежевыстиранных и наглаженных спецовках. Они не просто подобострастно кланялись и наперегонки открывали двери, они снимали с себя их уставные фуражки «пидорки», стремились лишний раз попасть на глаза и поздороваться. Зек Верба умудрился поздороваться четыре раза, оббегая их компанию всякий раз кружным путем. Дела на него и еще восьмерых осужденных суд рассмотрел и условно освободил из колонии на «химию».
«Поближе к моим деточкам» - слащаво, картинно и неискренне расстилался Верба, и Михаил дал свое прокурорское заключение «согласиться с представлением администрации колонии». Да, кто их осудит, обвинит в этом их естественном стремлении на свободу, в этих подобострастных и мелких хитростях?
 Когда все представленные материалы были рассмотрены и весь состав суда принялся за чай, в секунду спроворенный разбитным каптером, начальник спецчасти достал последний материал и просящим тоном обратился к суду: «Рассмотрите, пожалуйста, последний материал, он, конечно, не такой приятный, как предыдущие. Это представление на перевод в колонию особого режима особо опасного рецидивиста, в порядке наказания. Только он в ШИЗО сидит».
 Вайновский был сегодня добр и согласился.
 Через порог переступил невысокого роста чрезвычайно худой и изможденный мужчина неопределенного возраста. Он был лыс, до пояса гол, но на теле не было ни одной наколки. Одет он был в серые застиранные брюки от «робы», на которых хлоркой вдоль штанины было вытравлено крупными буквами, но не аккуратно «ШИЗО». Руки за спиной, на суд смотрели спокойные серые глаза, тихим голосом он поздоровался.
 Начальник спецчасти зачитал суду представление, вот оно.

 Осужденный Подушкин Евгений Яковлевич, 1936 года рождения, уроженец города Москвы, холост, образование высшее техническое, закончил МВТУ имени Баумана. Был осужден Мосгорсудом 16 января 1962 года по статье 70 УК РСФСР за антисоветскую агитацию и пропганду к десяти годам лишения свободы. Наказание отбывал в учреждении ЮВ - 56/4 Мордовской АССР. Освобожден по отбытии срока наказания. Вновь осужден 18 мая 1974 года по той же статье Верховным судом РСФСР также к десяти годам лишения свободы, признан особо опасным рецидивистом. Наказание вновь отбывал в колонии ЮВ-56/1 в Мордовии, за примерное поведение определением от 2 сентября 1982 года переведен в качестве поощрения из колонии особого режима в нашу колонию, с более мягким режимом. За время отбывания наказания в нашей колонии зарекомендовал себя с отрицательной стороны, имел взыскания, замечания, за допущенные нарушения водворялся неоднократно в ПКТ и ШИЗО, на путь исправления не встал. В порядке взыскания администрация колонии ходатайствует перед судом о переводе осужденного Подушкина в колонию с более тяжелым режимом – особым.
 Михаил, да и не только он замер в ожидании. Две судимости по самой знаменитой правозащтной статье! Это - как вчерашний день, как история, а он вот - стоит перед судом, живой и бледный очень, не смотря на то, что на дворе сентябрь, южноукраинское солнце позолотило всех. Он, наверное, не видит света белого, все время в камере, а, ну да, об этом же говорил офицер. На дворе уже другие времена, недавно наши пограничники южнокорейский авиалайнер с 269 пасса- жирами на борту завалили, а тут перед тобой стоит человек, которого осудили за протест против ввода Советских войск в Венгрию! И он еще сидит! Человек другой эпохи! Знал уже Михаил и о том, что все ворье, «держащее зону» в ежовых рукавицах, не разделяют позиций правозащитников, осужденных по 70-ой статье Уголовного кодекса, так называемых, «семидесятников», считают их блаженными. Но никогда не связываются с ними, избегают их, ни в коем случае не притесняют, ни по какой просьбе администрации колонии и ни под каким видом не будут их «прессовать». Они живут отдельной кастой неприкасаемых, находясь в стороне от всего преступного общества колонии. А-а, поэтому-то Подушкин не имеет наколок, ни «почетных», ни унижающих. В этом непонятно что – страх? Уважение со стороны других зэков? И поэтому же у администрации колонии нет потайных способов воздействия на «семидесятников», и на Подушкина в том числе. Вот в чем дело! Он им не по зубам!
 Затянувшуюся паузу прерывает Вайновский, предлагая осужденному объяснить представление администрации и свои действия.
 Подушкин захлебнулся чахоточным кашлем, а затем сказал: «Уважаемый суд, уважаемый прокурор, у меня не сложились взаимоотношения с начальством этой колонии, я человек не простого характера и поведения, они хотят меня обломать, «стукача» из меня сделать, шестерку кумовскую, а я им не поддамся никогда. Вот и нашла коса на камень. Я прошу вас настоятельно, уважаемый прокурор, дайте свое положительное заключение на представление администрации колонии, а вы, уважаемый суд, направьте меня в особый режим. Там, в Мордовии, я нормально отсижу оставшийся год и выйду на свободу. А здесь я боюсь, противостояние мое с начальниками закончится тем, что я не выйду, получу новый срок».
 Вайновский отхлебнул остывший чай и взглянул на прокурора. Михаил встал и сказал, что вопросов у него к Подушкину нет, а, как прокурор, представление администрации считает обоснованным. Да и сам осужденный просит об этом, понимает, что не на курорт поедет, а в особый режим. И Вайновский с легким сердцем огласил казенную фразу, предусмотренную кодексами и цир- кулярами, о переводе Подушкина в колонию особого режима. Все просто и предельно лаконично, но…
 Но судьба любит неожиданные повороты.
 В этот момент уши суда прорезала сирена, замки на дверях всех помещений колонии лязгнули и заблокировались. Сработала сигнализация, извещающая, что где-то в колонии произошел побег или захват заложников. «Теперь меньше часа не просидим» – сообщил суду и прокурору начальник спецчасти - «Тренируются, небось».
 Вайновский взглянул на часы, посожалел, что зря потеряет время закатиться на свою любимую дачу, но ничего тут не поделаешь и, развернувшись к начальнику спецчасти, завел свой любимый разговор о засолке огурцов, о заготовке на зиму яблок и капусты, о тайных рецептах и непредсказуемости влияния разных добавляемых травок на вкус и качество засаливаемых продуктов. Офицер – начальник спецчасти – вяло поддерживал беседу, остальные просто вежливо слушали и скучали.
 Вдруг, сидевший у двери зек Подушкин, сначала потихоньку, а затем все более распаляясь, заплакал, завыл, и, обращаясь не то к суду, а не то вообще ни к кому, спросил: « Ну почему у нас все так по-свински, ну что у нас за страна, что за люди? Почему государственные дела, судьбы человеческие разрешаются у нас «между борщом и кулебякою»? Почему на государственных должностях какие-то затрапезные ничтожества?» – и, обращаясь теперь уже прямо к Вайновскому – « Вот вы лично, как полагаете, достойны ли вы разрешать судьбы человеческие, по плечу ли вам белый плащ с кровавым подбоем?»
 «Молчать!» - заорали начальник спецчасти, а из-за решетчатой двери еще и приведший зэка надзиратель, но судья решил ему все-таки ответить: « Я честно исполняю свои обязанности, тебе не в чем меня упрекнуть, и ничего кровавого я не делал, чтобы испачкать свой плащ или другую одежду. Тебе бы поучиться надо у меня как на благо Родины работать, а не подбивать других людей к борьбе против государства, которое кормит и учит тебя, вот так!»
 А Подушкин успокоился и сказал: « Ну вот, я так и знал. Я вам о высоком предназначении судьи, о его моральных и нравственных качествах вне зависимости от социального строя, а вы мне о чечевичной похлебке, об огурцах. Да вы взгляните на свой культурный уровень, хлебаете чай в ходе суда, икаете от обжорства в присутствии посторонних и в том числе женщин, да к тому же в суде. А сами настолько невежественны, что даже не знаете, кто же носил белый плащ с кро- вавым подбоем – этот символ высшей судебной власти, а не испачканную спецовку! Ведь вы же не читали даже «Мастера и Маргариту» Булгакова, Библию не читали! Мне стыдно, что моей судьбой распоряжаются такие мелкие людишки!»
 Спасительные замки в зарешеченных дверях клацнули, надзиратель забежал и вытащил из на- шей комнаты Подушкина, и весь состав суда облегченно покинул эту «строгую» зону. Александр Иванович Вайновский быстро потрусил в направлении своей дачи, а Михаил Соколов пришел в свою квартирку и долго обдумывал все произошедшее. Все произнесенное Подушкиным говорилось не ему, а Вайновскому, но ведь он-то тоже не читал «Мастера и Маргариты» Булгакова. Ни в одной районной библиотеке этой книги не было, а в областной сухо отказали – спецфонд. Но это не оправдание, это так, отговорка для самого себя!
 Следующим субботним утром Михаил приехал в Запорожье и пришел в областную научную библиотеку. Козырнув своим прокурорским удостоверением, он прошел в спецфонд. Под надзором бабульки, запрещавшей даже ему делать выписки, он погрузился в этот волшебный мир Булгакова. Как – будто с детства знакомое, где-то уже виденное, с 23-ей страницы на него навалилось:
 «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат».
 А чрезвычайно выпукло возникший в его воображении образ подследственного из Галилеи по имени Иешуа был удивительно похож лицом на осужденного Подушкина… из ШИЗО.