Трусы неделька для русского мужчины

КЭНДОМЛЭНД: ТРУСЫ "НЕДЕЛЬКА" ДЛЯ РУССКОГО МУЖЧИНЫ
Слабонервных, не переносящих слов: "презерватив", "гандон", "изделие №2", "резинка", "намордник" прошу этот правдивейший рассказ не читать. И в редакцию не жаловаться.
Эта история произошла в 1995 году, когда Россия еще была в моде на Западе, и наши ближайшие соседи - горячие парни из солнечной Финляндии пригласили Ассоциацию экологических журналистов Петербурга на ознакомление с тем, как в Суоми решают проблемы окружающей среды.
На станции Сиверской долгое время курсировал автобус с бодрой надписью на борту: "Береги природу – мать твою!". Этот матерный лозунг так меня веселил, что приходилось брать еще одну бутылку "Балтики – 3".
Еще за два месяца до поездки финны стали бомбардировать нас факсами с вопросом: "Будем ли мы принимать участие в ужине с госпожой Сирпой Пиетикайнен – министром охраны окружающей среды". И я каждый раз отвечал – "Дурацкий вопрос – конечно же, будем". Дело в том, что я – председатель нашей Ассоциации. И так как у нас демократия, то все вопросы ужинов и кому бежать в гастроном за добавкой, решаю я.
После получения четвертого факса я понял, что ужин ожидается невиданной роскоши. И в моем воспаленном от постоянного безденежья мозгу рисовались картины одна соблазнительнее другой. Вот стол, заставленный запотевшими бутылками "Столичной", а в ушатах со льдом покоятся бутылки с финьшампанью. А за ними – "Бордо" рдеет при свете свечей. "Курасао" поражает глаз своей глубокой синью, а португальский портвейн манит загадочной темнотой. Вон икорка в серебряном ведерке, а рядом алеет-желтеет икра лосося. Колбаски шестнадцати сортов, миноги и – украшение стола – молочный поросенок на огромном блюде, с загадочной улыбкой Джоконды, с пучком петрушки во рту.
Пять дней нас таскали В Финляндии по лесоперерабатывающим комплексам, на одном из которых мы вместе с Сашей Михайловым, директором экологической радиостанции "Открытый город", махнув в автобусе водочки, решили проверить финнов на вшивость. Они сказали, что чистят стоки до невиданной чистоты. И мы с Саней потребовали, чтобы нам подали по стаканчику из канавы, где эта самая жидкость текла в реку. Девчонки из нашей Ассоциации делали нам страшные глаза, но мы уже закусили удила. И – выпили. Что было на моей роже, не знаю. Но Михайлов физией помертвел, и криво улыбнувшись, сказал:
- Егорыч, если мы сейчас не махнем еще по сотке – курносая нас умчит!
И мы – махнули. И – спаслись. И запели песни.
Поэтому начала ужина мы все ждали как манны небесной.
И ужин пришел. Я в тот день даже отказался от обеда – чтобы больше влезло. Нас привезли на шикарном лифте на верхний этаж какой-то пропахшей парфюмом гостиницы Хельсинки. Мы вошли в зал, украшенный цветуечками. Я как опытный полководец бросил взгляд на предстоящее поле боя. О, ужас. На столах стояла легкая впритруску закусочка. Ко мне подошел официант и налил ровно сто. Грамм. Шампанского. Я выразительно взглянул в его чухонские глаза. Мол, мало. Он сделал вид, что не понял. Впрочем, это не только мне налили – столько. Всем остальным ровно по сто. Я хватил шампанского. И просверлил взглядом официанта. Он вежливо улыбнулся. Тут вперед вышел Марти из министерства "Береги природу, мать твою!" и сообщил, что госпожа Сирпа Пиетикайнен задерживается. Так как дает эксклюзивное интервью журналистке Татьяне Артемовой. Свирепость моя не знала границ. Нас тут голодом морят, а наша коллега берет эксклюзивное интервью. Нет, я больше Артемовой – не товарищ. Тамбовский волк ей кореш! Так в нашем журналистском цеху не принято, черт бы меня побрал.
Госпожа министр и наша Иудушка прибыли через полтора часа ожидания. Я уже и бокал переворачивал, и язык в него засовывал – официанты делали вид, что им это по барабану. Не, ребята, зря дедушка Ленин им независимость дал. Сейчас бы сидели, как и мы в том же самом, и не чирикали.
Наконец, все сели за столы. Закуска была сметена мгновенно. Правда, нам налили еще по соточке шампанского. Брют. В животе у меня забурчало. Напротив меня сидели две финские журналистки. Одна хорошо говорила по-русски. Вторая была на сносях. Идея созрела сразу же, как мы доели пюре и кусок рыбы.
- Дамы, - сказал я, - а давайте пройдемте в нумера нашей гостиницы.
Марта тут же перевела. Анна что-то жалобно сказала по-фински.
- Она говорит, что не может идти в нумера, так как знает, что это у русских означает. А ей рожать через две недели. Уже нельзя, – затараторила Марта.
Пришлось объяснить, что в нумерах у нас есть водка и шампанское. Взяли только то, что можно по декларации.
В номере мы скинулись и накрыли полянку. Тут было шесть бутылок водки, шесть шампанского, банка балтийской кильки пряного посола (я берег ее для торжественного случая), коробка конфет, палка копченой колбасы. И – конечно же – добрый шмат сала. Собственноручно мною засоленного с чесноком. Хохлу без сала – кирдык полный. А Лена Петрова выставила бутылку португальского портвейна. Дело в том, что год назад мы с ней побывали в Дании. И наш русский друг, который уже там подженился, прислал волшебный напиток, памятуя мои рассказы о том, что когда я работал дворником, да еще получал 45 рублей стипендии на факультете журналистики, то мог себе позволить такой портвяшок. Да еще и "Чинзано". Портвяшок – 6.50, вермуть – 4.50.
У финок глаза заблестели. Через час, когда было принято изрядно, Марта спросила:
- А кого из вас сильнее всего достала цензура?
Товарищи мои призадумались – каждый о своем геморрое. Серьезные бодания с цензорами мне вспоминать не хотелось, поэтому я вспомнил историю, которая приключилась в 1987 году, когда я работал в "Ленинградской правде". Тогда Галя Сапунова, заведующая отделом информации, Лиза Богословская, Сережа Чесноков придумали рубрику "Дежурный репортер". Каждый журналюга отдела информации раз в неделю, а то и чаще сидел и слушал вопросы и жалобы питерцев, потом обзванивал всевозможные инстанции, и к вечеру должен был сдать 150 – 200 строк в номер. Пришел черед моего дежурства, а меня только недавно взяли на работу вести страничку "Человек и природа", поэтому я рвал постромки - старался. Тогда как раз сильно пугали советских людей СПИДом. И народ рванул в аптеки – за презервативами. А им – нетути. Дифцит. Вот читатели и стали названивать в "Дежурный репортер". Двадцать семь звонков, между прочим. Я позвонил в Аптечное управление – в чем дело, товарищи? Доложите, сколько завозите, каких, почему дефицит. Отвечают – завозим один миллион изделий №2. И еще пятнадцать тысяч индийских. Я, конечно, вопросик в лоб – поди, все пятнадцать тысяч у вас в управлении и расходятся. Хи-хи, - раздалось в трубке. Вот и написал я крохотную заметку в пятнадцать строк, что на пять миллионов жителей презервативов мало, СПИД, между прочим, надвигается. Написал и сдал свои 150 строк мальчику из типографии. Только собрался идти домой, степенно входит Алексей Александрович Максимов из секретариата газеты. Ему уже было далеко за семьдесят, он был очень интеллигентным человеком, поэтому спросил вежливо:
- Виктор, вы уже задерживаете газету, у нас номер стоит из-за "Дежурного репортера".
- Да сдал. Сдал. Минут пятнадцать назад. Чесслово!
Едва Максимов вышел, как вихрем ворвался Игорь Чурин. Он никогда не ходил – он мчался. Летел на всех парах, наш ответсек.
- Терешкин! – заорал он. – Где "Репортер". У меня номер стоит!
- Игорь Владимирович! Какие вы сексуальные тексты произносите. Номер стоит. Красиво.
- Вам – красиво. А меня типография убьет! – закричал Чурин и вылетел из нашей 312 комнаты. Что за клизма в сарафане, куда этот "Репортер" пропал? Я решил дойти до кабинета редактора и выяснить у секретарши Розы Ивановны, в чем дело. Милейшая Роза Ивановна знала в редакции все.
- Сгинь! Сгинь! – запричитала она. – Главный уже обещал уволить.
Из-за двери кабинета главного редактора "Ленправды" Варсобина долетал почти львиный рык:
- Распоясались со своей перестройкой! Наша газета – орган обкома партии. Орган! Обкома! В ней Мироныч печатался, Крупская, Жданов. И до чего мы докатились? Про гандоны стали писать! Я всегда знал, что экологи – замаскированные пидарасты, и вот на примере Терешкина это ясно видно. Вот ты, например, Максимов, ты гандонами пользуешься?
- Да что вы, Андрей Константинович, - ответил Алексей Александрович, - мне это уже ни к чему. Меня больше номер беспокоит.
- А ты, Чурин? Ты их надеваешь, носишь? – продолжал допрос Варсобин.
- Андрей Константинович! – закричал Чурин. – Меня не гандоны интересуют, у меня на это сил не хватает, у меня номер давно стоит.
- А ты, Юрий Михайлович, - не унимался редактор, - ты же у нас демократ, ты презервативами пользуешься? Честно?
- Андрей Константинович, как на духу отвечаю. Я своей жене доверяю, а она мне. Зачем нам эта резиновая гадость? – ответил заместитель редактора Юрий Кириллов.
- Теперь с тобой разберемся, Сапунова. – Тут голос Варсобина налился свинцом. – Я тебе говорил, что нельзя брать на работу этого долбанутого экологией. Раньше хоть про белочек писал. Про заек. Потом принялся писать, что в речке Оредеж полно кишечных палочек. Дети воду глотают, когда купаются, потом дрищут. Теперь вообще до порнографии дошел. На страницах партийной печати. Не допущу!
- Но Андрей Константинович, - раздался дрожащий голос Сапуновой. – Вы же сами сказали на последнем пленуме обкома – больше гласности, повернем прожектор перестройки и высветим темные закоулки нашей советской действительности. Вот Терешкин и повернул прожектор перестройки. А он высветил…
- Гандоны? - завибрировал голос главного редактора. - Все, хватит. Принимаю решение: заметку оставить, чтобы не говорили, что я против перестройки. Против гласности. Но чтобы слов "презервативы" СПИД, "гандоны", "резиново-технические изделия в ней не было!
Галина Сапунова выскочила из редакторского кабинета пунцовая. Сунула мне в руки исчерканную рукой Варсобина гранку.
- Все слышал? Одна нога здесь, другая там – через десять минут перепиши.
И я стал переписывать. "Есть такое опасное заболевание, которое передается половым….". О, зараза. Нет, надо иначе. " Есть такое заболевание, опасное, между прочим, но от него можно легко уберечься, если надеть…..".
Чурин и Максимов стояли над душой. Поэтому я написал: " Наши читатели обеспокоены тем, что в городе мало лезвий для бритья. Нам ответили на главной торговой базе, что скоро в Ленинград завезут крупную партию электробритв "Харьковчанка".
Газета вышла. Я даже не сохранил тот номер. А жаль.
Когда я закончил этот рассказ, обе финские журналистки сползали от хохота со стульев. Я даже забоялся, что Анна от смеха начнет рожать.
Расстались мы в три часа ночи. На следующий день нашу группу журналистов повезли в заповедник "Белая Лампа". И там свели в сауну, и был богатый стол. Пиво лилось рекой. Была и водочка. Колючие финские звезды сияли над головой. В гостиницу мы ехали на автобусе. Выяснилось, что песенка "Синенький скромный платочек" финнам хорошо известна. Они утверждали, что русские у них ее скоммуниздили. Слава Богу, что мы на такой кочерге не заговорили о Зимней войне.
Утром нужно было уезжать из Хельсинки. Голова после пива с водкой и сухого – эх, да что там говорить. Кваску бы. Да где ж его тут узять? Я сдал ключ в ресепшине. Дама протянула мне полиэтиленовый пакет:
- Это просили передать вам.
В автобус я взобрался с трудом. Вся Ассоциация выглядела – не очень. Развернув пакет, я узрел бутылку французского, черт меня побери, шампанского. Пробка грянула в потолок. Пассажиры пугливо пригнули головы. Пить шампанское из горла – сложная наука. Одолели. Ассоциация экологических журналистов заметно повеселела.
- А что там еще в пакете? – заинтересовался Саша Михайлов. – Может закуска?
Я сунул руку в пакет. На дне была какая-то белая, как мне показалась маечка. Развернул. Ассоциация ахнула в один голос. Это были мужские трусы "Неделька". На пузе красовался патронташ, куда были засунуты презервативы. Надписи – понедельник, вторник и так далее. Все презики были разного цвета. В воскресенский карманчик был засунут лейкопластырь розового цвета. Надпись была соответствующей – "День отдыха".
Домой я вошел гоголем. Жена Лизка просияла:
- Подарок? Угадала? Утюг?
- Лучше, Лизка, лучше. Выйди из комнаты на пять минут, мне нужно собрать подарок.
Малыша я привел в боевой настрой старым испытанным способом и надел на него черный, как антрацит гандон.
- Заходи!
- Господи, Егорыч, - всплеснула она руками. - Другие люди – как люди, везут утюги, гладильные доски. А у тебя только одно на уме!
Но меня не было дома неделю. А за неделю начинается со мной страшная болезнь. Сперматоксикоз называется. Так что я – постарался.
В восемь утра раздался междугородний звонок.
- Это Марта из Хельсинки, - раздался знакомый голос. – На пресс-конференции ты говорил, что Финляндия…
- Марта, - перебил я. – Ты ведь не это хотела спросить. Так спрашивай.
- Виктор, - хихикнула она, - как тебе понравился наш подарок?
- Марта, - голос мой был суров. – Сегодня же зайди в магазин "Гандонная земля", "Кэндомлэнд" по-вашему. И передай им, что эта модель – не для русских мужчин.
- Извини меня, - пискнула она и положила трубку.

Виктор Терёшкин