Сон Такамацу Акебе

27 сентября 1942 года Шо-и 57 истребительного чутай Такамацу Акабе уснул на сером песке острова Новая Гвинея. Босые пятки лизала ласковая волна, легкий ветерок разбавлял зной. Приближался прилив. Где то очень высоко над головой Акебе ледяные течения ветра несли редкие облака, по морю бежали хищные тени.
 Совсем рядом на линии очерченной яростью штормовых волн начинались джунгли. Они смыкались темной стеной, скрывая тайну которая во всей своей романтической привлекательности не бывает красивой. Где то далеко в малярийных болотах, на сырых склонах гор шли тяжелые бой. Люди, заживо гниющие от неизвестных и страшных болезней загнанные голодом и жаждой силились избавить друг друга от мучений и не могли обрести покой. Боги этой древней земли смотрели на них сквозь звериный оскал, животы размалеванных людоедов грела человечина, а их хижины украшали головы людей, хранившие некогда в памяти слова и образы иных идиллий. На чудовищной ярмарке всевозможных смертей разыгранной в тот год, Новая Гвинея была самым экзотическим аттракционом в котором Акебе досталось лучшее из имевшихся мест.
Он уснул в самый полдень, закрыв лицо повязкой от солнца, положив голову на песчаный барханчик и раскинув руки. Острые песчинки пересыпались сквозь пальцы, воздух сочился сквозь легкие прохладным ручьем, пронося на поверхности течений легкие тропические запахи. Крошечный береговой краб взобрался на его колени и притаился в складках подкатанных брюк.
Акебе снились удивительные сны, он шел сквозь них как сквозь анфиладу комнат, где менялись цвета и краски и сам он менялся отвечая смене окружающих декораций.
Первым в его сон пришел дед, еще бодрым стариком, каким Акебе помнил его из детства, с удочками и веслами на плечах. Акебе держал его за руку и они долго, шагали рядом мимо весенних деревьев. Закатный отблеск лежал на их лицах, словно залитых лаком, на декоративных страничках воспоминаний. У самого берега где среди сотни таких же утлых деревянных посудин была привязана их лодка дед выложил еду и металлический термос из плетеной корзины прямо на песок. До самой темноты они сидели вдвоем на корточках над урезом воды среди куч высохших водорослей, ели удивительно вкусный рис с кусочкам симы политый горячим чаем и дед рассказывал Акебе сказки. О капах с птичьим клювом, огромных морских тайменях и великом спруте О-ика. В этих историях, словно сплетенные из живой лозы невозможно было отделить правду от вымысла они начинались у ворот старого дедова дома и продолжались в деревянной утлой лодке под скользкими бревнами разрушенного пирса. Подсвечивая черную густую воду керосиновым фонарем дед вытягивал на воздух странных существ, движением цепких щупалец и завораживающим блеском огромных глаз вызывавших у Акебе одновременно страх и восторг. Упав на дно лодки, кальмары медленно расползались по мокрым доскам и свет мерцал в их зрачках. Когда корзины были полны, а керосин в лампе иссяк, стало совсем темно при свете звезд Акебе вдруг совсем рядом стал различать силуэты огромных кораблей, заученные до мельчайших деталей – Нагото, Муцу, Киришиму и Исе и вдруг понял что они с дедом вовсе не в Нагасаки, а на рейде у Беппо перед строем Объединенного флота крошечные и беспомощные перед величием стальных чудовищ.
Дедушка позвал Акебе, и голос его был едва слышен, дедушка, мне страшно. Лодка была пуста. Едва покачиваясь на волне в которой ничего не отражалось, и гасли все цвета над бездной населенной чудовищами, лодка была пуста. Дед умер еще в 10 году Сева вдруг вспомнил Акебе и во сне у него защемило сердце так сильно, что крошечный краб, притаившийся в складках форменных брюк в непонятном ему самому беспокойстве приподнялся на ножках и пригрозил небу растопыренными клешнями.
В это мгновение кольца великого дракона - хозяина Восточного океана совершили полный круг так что целая жизнь могла уместиться в нем достаточным количеством явлений и событий, невидимые комедианты развернули белые полотнища и знамена в подобие маскарадного бакуфу. Акебе увидел себя в строю, однокурсников перед стенами летной академии сложенными из красного кирпича в изысканном европейском стиле. Небо исполнено глубины, воздух прозрачен и чист и замечательным штрихом, дополняющим торжество над головой с ревом проносится пара истребителей типа «0» , рев мотов заглушают крики «Банзай». Меняются краски, невидимые декораторы скатывают полотнища Императорских флагов, словно в киноленте собранной из наиболее удачных фотографий, стремительно мелькают торжественный банкет по случаю окончания обучения, попойка в квартале Симбаси, вот Акебе с тремя лучшими друзьями идет по булыжным мостовым Токио вдоль трамвайных путей, они отчаянно веселы от выпитого пива. Фонари горят в пол силы, редкие постовые кланяются летной форме. Город раскрывается навстречу лабиринтом пустых улиц. Иясу, задирает редких прохожих, пытается петь, но Мицуи как всегда самый трезвый и рассудительный, угощает его своей особенной сигаретой и все снова счастливы. Ночь тепла и окончится она не скоро. За несколько веселых часов заканчивается пиво и трамвайные пути, в траве широких газонов просыпаются сверчки в кривой улочке какого то старинного квартала у горбатого мостика под совершенно хайанской луной остановилось мелькание кадров, и стрекот сверчков окружил Акебе звонким облаком. Вдруг он стал совершенно счастлив, рядом были замечательные друзья, позади только приятные воспоминания и будущее обещало только хорошее. И лишь для того чтобы случайным словом или жестом не разбить этот хрустальный миг, которому суждено теперь жить вечно в его сердце Акебе повернулся и ушел, не оборачиваясь и лишь ускоряя шаг. Вскоре он уже бежал, вокруг него лето превращалось в осень, наступивший рассвет вымел последние крупицы тепла из летней одежды, и редкие лужи под ногами захрустели льдом. В розовых сумерках перед самым первым солнечным лучом он добрался в родной квартал старого Ногасаки, ему просто необходимо было немного тепла, но родной дом был пуст. Тончайший серый пепел покрывал пол и все предметы, и там где его слой был толще всего начиналась ровная цепочка следов уводящая на крыльцо террасы и дальше в сад. Лунки были глубоки и отвесны, солнечный свет, пробившись сквозь прикрытые ставни с каждым новым лучом наполнял их тенью. На дне сна Акебе вдруг почувствовал в легких самую суть той субстанции из которой творят истинный ужас, передавив в горле руками что то омерзительное тошноту или крик, он вышел обратно на улицу.
Утро вступило в права. Его лучи насквозь просвечивали улицу. Знакомые с детства дома, казались поразительно новыми, нарядными и чистыми, ветер аккуратными мазками словно метлами множества дворников сметал серый пепел к обочинам. Акебе здесь нечего было делать.
Спрятав окоченевшие пальцы в карманы он побрел по мощеной дороге, все дальше и дальше от солнца пригревающего спину куда то за грань явлений, но краб завозившейся в своем убежище царапнул шипастой лапкой его голую голень и на мгновение Акебе понял что окружающее его – сон. Это секундное знание не развеяло морок но наделило властью над кошмаром. Паутина улиц слипшаяся уже было в одну нить разбежался по сторонам и он отыскал в веренице нитей ту что привела его к дверям дома, куда он тысячу раз входил в своих неосторожных мечтах но так и не посмел переступить порог. Ее не могло быть там, Акебе наверняка знал что она учиться в университете в Новой столице, куда перед самой войной перевели ее отца и кажется уже вышла замуж, составив замечательную партию, но его сердце поменяло ритм на боевой размер перед тяжелыми створками дверей каждая из которых в нарочитой европейской варварской помпезности являла сама по себе необычайную тайну.
За порогом был полумрак, смыкавшийся к концу огромной вытянутой в длину залы, похожей на крытое стрельбище старинного замка, и там где сумрак сгущался до темноты мерцали огоньки свечей. Их было совсем немного, они трепетали и гасли одна за другой. Три сидящих человеческих фигуры в поношенной летной форме образовывали вершины треугольника вокруг островка огня и вели разговор. Акебе подошел ближе и присел на холодный пол. Лица и голоса беседующих людей принадлежали его друзьям но тех кто был здесь Акэбе знал только по фотографиям. Мицуми прислал свое фото с летной палубы Кага, письмо добралось в часть Акебе только в июле, когда страшные слухи уже развеяла официальное сообщения командования, Миуру он помнил по фотографии в газете на фоне сбитого ДБ-3, здоровяк Иясу был почти прозрачен, так как от него было только групповое фото с аэродрома на Тароэ пришедшее еще до февральского рейда американских авианосцев.
Погасла свеча.
- Не морочьте мне голову рассказами о доблести своих самурайский предков. Тень Иясу трепетала в такт произносимым словам для чего говорить об этом, если мой отец арендует клочок земли на Окинаве. И деды мои каждый из предков возделывал свое поле до самой старости. Они видели войну лишь тогда когда она проходила по окрестным дорогам строем вооруженных бездельников или катилась назад сваленная в повозки поверх кровавого тряпья. Что дал моему отцу священный дух Аматерасу?
Погасла еще одна свеча.
- Я был в Китае и в Бирме, там где когда-то правили великие империи, этот голос сухой и высокий принадлежал Мицуми:
- сегодня эти страны игрушка чужой войны. Люди живущие там сведены до положения скота и кто бы не победил им суждено остаться рабами. Китай научил нас всему что мы знаем и умеем, мы превзошли наших учителей лишь в доблести и потому китайские крестьяне сегодня умирают от голода. Это война священна. Мы воюем за твоего аграрного папашу, Иясу, так же как за Императора.
Погасла свеча, темнота очень близко придвинулась к спине Акебе.
Миуру был едва видим призрачен и прозрачен но его голос был все тем же, красивым и хорошо поставленным голосом хайанского куге, который еще долго будут помнить в квартале Симбаси:
- Войне нет дела до скромных желаний трудолюбивого крестьянина или чаяний честолюбивого юнца. Она прорастает сквозь ткань времени и распускается в свой срок. Ее цветы отвратительны и прекрасны. И с этим решительно ничего нельзя поделать.
Свеча погасла в темноте лица людей на мгновение проступили яснее. Вдруг все трое обратили головы к Акебе, так как будто только теперь заметили его. Пламя последней свечи затрепетало.
Для того что бы чем то занять дрожащие руки Акебе достал из кармана мятую пачку сигарет и протянул на раскрытой ладони, кто то забрал ее из темноты аккуратным движеньем.
 
- Как там, спросил Акебе.
- Узнаешь – ответил незнакомый голос и последняя свеча погасла.

В миг перед пробуждением Акебе успел сочинить красивое хайку, но, проснувшись, сумел вспомнить только последнюю строфу, ее составляли два очень неприличных слова.
Сон продолжался ровно 8 часов 23 минуты, за это время солнце укатилось к горизонту, и вода добралась до колен. Все в природе предвещало удивительный по красоте закат и теплые сумерки . Далеко на востоке в море проходил грозовой фронт.
Над головой в небе большая птица ломаной линией крыльев ловила ветер, но у самой воды был полный штиль и спокойствие. Акебе несколько минут любовался полетом. Птица совершила два полных круга, сорвалась в штопор и рухнула в воду. Помянув ее окончанием давешнего хайку, Акебе встал на ноги, вытряхнул песок из карманов и побрел в сторону аэродрома.
Дальнейшая судьба Такамацу Акебе известна, на следующий день, сопровождая налет 16 бомбардировщиков G4H1 Mitsubisy «Neil» на Порт Морсби он был сбит неизвестным новозеландским летчиком, в своем последнем бою Акебе уничтожил два истребителя P-40 чем довел свой боевой счет до 26 самолетов противника. По странному стечению бюрократических обстоятельств его имени нет на стенах храма Ясукуни Дзиндзя.
Город Нагасаки был практически полностью уничтожен американскими ВВС посредством ядерной атаки второй и последней в описанной истории человечества.
Упомянутая в рассказе девушка Ямасиро Миока вместе с родителями и младшими сестрами погибла во время бомбардировки Токио американскими ВВС. Она так и не вышла замуж.
Ее несостоявшийся муж – имени которого я не знаю, был призван в армию унтер офицером. Погиб на острове Гуадалканал от дизентерии в августе 1943 года.
Судьба краба мне не известна но думаю что он тоже с большей вероятностью мертв.
Эта история имеет все признаки пошлой трагедии. Как любой трагедии ей следовало бы оставаться нерассказанной, но судьба Такамацу Акебе загнанная в одну из сюжетных линий электронного авиасимулятора занимает в среднем по два часа моей жизни на протяжении последней недели.