Кротость и насилие

Несерьезный он, наш новый учитель литературы. Вихрастый. Нет, долго он в нашей школе не задержится. С первого взгляда видно - ботаник. Из-под идеально наглаженных брюк выглядывают неестественно красные носки. Хромает, но спину держит ровно. Глаза скрыты за толстыми линзами темных очков. В руках нервно вертит шариковую ручку. В ответ на наше вставание и приветствие, что-то буркнул, и сам сел. Мы не садимся, ждем команды. Только Скрипник сел. Ему все нипочем. Сел развалился, достал свой огромный нож начал строгать деревянную ветку, разбрасывая стружку мне на волосы. Я незаметным движением стряхиваю стружку и достаю зеркальце. Еще один прыщик выскочил.
 Кирилл Мефодиевич, мы уже знали, что нового учителя литературы зовут Кирилл Мефодиевич, посмотрел невидимым взглядом и четким сухим голосом сказал: «Садитесь».
Скрипник, конечно же, не преминул вставить фразу, что сесть мы всегда успеем, но на нее никто, включая учителя, не отреагировал.
Новый учитель скороговоркой представился, назвав себя почему-то Миклухо-Маклаем, четким голосом зачитал список учеников, искоса поглядывая, кто на какую фамилию отзывается, подошел к доске и косо, сверху вниз вывел слова - «Тема смерти в творчестве Льва Николаевича Толстого». Потом, не произнося ни звука, исписал всю доску каракулями, повернулся к нам неподвижным, каменным лицом, и сказал: «План сочинения все поняли? Пишем».

Постукивая протезом, вхожу в класс. Он напоминает родную казарму, а еще ту палату, в которую меня привезли после операции, уже с нечетным количеством ног. До половины стены закрашены масляной каской бордового цвета. Выше покрашены водоэмульсионкой. И ученики - под стать стенам. Создается впечатление, что они душевно больны все. Как обычно на задних партах сидят неряшливо одетые, расхлябанные ученики. Возле окна на задней парте сидит настоящий бройлер с надутыми плечами и лицом, выражающим интеллект цыпленка. Огромным ножом он строгает веточку. Стружка летит далеко и падает на волосы соседке спереди, толстенной брюнетке с засаленными волосами. Она незаметным движением смахивает с волос стружку, и снова склонятся над маленьким круглым, зеркальцем в оправе из облезшей позолоченной пластмассы. При каждом взгляде она трогает прыщик на носу. Слегка массирует его. Выдавливает на палец из тюбика желтоватую мазь и легкими движениями пальцев вбивает ее в прыщик.

И портреты классиков неправильно повесили. Пушкина надо было сначала повесить, потом Лермонтова. Они и Алексея Толстого втиснули между Львом Толстым и Тютчевым. О какой литературе может идти речь.
А тот рыжий с оттопыренным ухом засунул обе руки в карманы. И ни до какой литературы ему нет дела.
- Я ваш новый учитель литературы, - говорю, и как черт меня дергает за язык, - Николай Николаевич Миклухо-Маклай.
В классе прошелестело, и снова установилась тишина.
- Что за дети, по лицам не больше двенадцати, а вымахали - дай боже. Хоть сейчас на службу.
Амбал в углу продолжает строгать щепку на жирную соседку.
Подхожу и протягиваю руку.
Он не обращает внимания на мой жест.
Я слегка прихватываю его кисть, держащую нож, жму на сухожилия. Он не поднимая глаз, резким движением вырывает руку и делает выпад ножом к моему бедру. Звук  втыкающегося в деревяшку острия ножа, на долю секунды останавливает его движение. Но мне этого достаточно. Резкое движение предплечьем вниз, стук локтя о парту, сухой хруст ломающегося локтевого сустава, звериный взвизг и кладбищенская тишина класса.

- Новиков, Троецкий, отведите Скрипника в медпункт, - говорю сухим голосом, снимаю стружку с волос пышки, и возвращаюсь к доске.
На фоне засасывающей тишины ноет отсутствующая нога.