Падая порознь...

 – Ну что, Клайв, может быть, продолжим? – я осторожно придвинул пепельницу чуть ближе к нему, так как в его вялой руке сигарета отказывается напрочь оставлять мой рабочий стол в том чистом виде, каким он был тридцать две минуты назад.

 – А что, может быть…

Его ответ, как и блеснувший из-под прядей волос взгляд, не сулит ничего хорошего.

 – Ну, так давай! – я энергично попрыгал на своем стуле, демонстрируя ему все свое внимание и нетерпение. – Мы остановились на том, как Уилсон Флеминг рассказал тебе о доме Маккуинов. Ты, наверное, хорошо помнишь этот разговор? Пожалуйста, подумай и скажи, было ли в словах Уилсона уже тогда намерение совершить задуманное… То есть, он вообще предполагал, что собирается осуществить это, или это было шуткой изначально? Ты вот как думаешь?

Опять долгое молчание и этот нестерпимый взгляд. Он уводит меня в какие-то пространные доводы.

 – Сколько тебе лет? – он спрашивает это после того, как убирает сигарету от губ.

 – Клайв, не уворачивайся! – это все, что я могу выдавить; к чертовой матери, я чувствую себя на пределе.

 – Да ладно, не парься. – серьезно произносит он одним ртом. – Я тебе все выложу об этом. Дай поболтать о жизни…

 – Давай в другой раз, у меня полно работы. Босс… он меня и так еле терпит…

Я нервно порылся в бумагах, хотя в этом не было никакой цели, и меня это еще больше взбесило. Я взглянул на часы – прошло еще пять минут.

 – Я завтра умру. – говорит он снова и снова не то, что я хочу услышать.

Я настолько измучен, что не знаю, как реагировать. Он высасывает все мои силы своим взглядом.

 – Черт тебя побери. – устало отвечаю я. – С чего ты это взял?

Он молчит, скользя глазами по решетке окна за моей спиной. Я тщательно напрягаюсь, чтобы вернуть себе уверенность, пока он снова не посмотрел на меня.

 – Ну так давай об этом поговорим, а? Ты согласен?

Его взгляд возвращается, такой спокойный и простой, и невыразимо жестокий в то же время.

 – Сколько тебе лет?

 – Двадцать семь. – выстреливаю я.

 – Ты выглядишь моложе…

Я отмалчиваюсь, ощутив укол робости. Собственно, меня это не тревожит в обычные дни, но когда необходимо быть представительным – хотя бы сейчас! – я выгляжу жалким сосунком. Босс Уэбб в два счета разложил бы эту малолетку…

 – Ты думал о смерти? – продолжает он так же монотонно.

 – Нет.

 – Ты врешь…

 – Вру…

 – Зачем?

 – Ты меня достал…

Впервые за сорок три минуты вижу ухмылку на его губах. Она скользит так же поспешно, как луч света, отразившийся от стекла проезжающего автомобиля.

 – Вижу, тебе это доставило радость. Давай-ка теперь перейдем к делу!

 – Я завтра умру…

Мои плечи безжизненно опускаются.

 – Клиффорд Джаспер Ло! Какого дьявола тебе завтра умирать! – мой рык, каким я планировал услышать свой голос, дохло вываливается на стол между нами, и мы оба смотрим на него недоуменно и укоризненно.

 – Я так хочу. – произносит он спокойно.

Мне кажется, что моего ответного выпада так и не произойдет.

 – Вероятно, ты хочешь поговорить об этом? – наконец выдавливаю я.

Его взгляд уплывает к потолку: он вытягивается на стуле, как струна, и потухшая сигарета в его пальцах взмывает куда-то ввысь. Он закидывает руки за голову, а ногами упирается в ножки стола, покачивается. Я наблюдаю за ним судорожно, пока меня окончательно не посещает мысль, что игру он затеял не детскую.

 – Ну хорошо…

 – Тебя зовут Ник? – перебивает он меня.

 – Для тебя – пускай Ник…

 – Что-то ты слишком снисходителен. Говори уж в лицо! «Ты, подлая срань, заткни хайло и отвечай на мои вопросы!» Так ведь, Никки? Тебе ведь так учили?

Мое сердце сжимается от звука его голоса, но я стараюсь не подавать виду. Я отворачиваюсь, беру в руки его дело, которое прежде не хотел демонстрировать ему.

 – Ты знаешь, у тебя все не очень хорошо складывается. Для твоих пятнадцати…

 – Ну и хрен? Я завтра умру.

Я молча смотрю в стол, перебирая пальцы на своих коленях.

 – Ну, тогда подпиши здесь. Вот, внизу. И все дела. – я выкладываю перед ним листок бумаги, пустой. – А твое признание напишет кто-нибудь, кто умеет фантазировать. По сути, мы все знаем и без тебя, Клайв. Но такова формальность… Мне очень жаль…

 – Не буду я ничего подписывать. – бурчит он, не глядя на листок.

Я понимаю, что вполне освоился и теперь, кажется, могу говорить с ним внятно. Он по-прежнему качается на стуле, руки его свисают почти до пола.

 – Клайв, ответь мне, почему ты не убежал с приятелями? Их сейчас ищет полиция, интереснее, чем со мной тут сидеть…

Он не смотрит на меня и покачивает головой. Услышал музыку с улицы. В кабинет входит Дон, и я отвлекаюсь на него, жду, пока он выйдет обратно. К счастью, нам повезло, что весь этот разговор столько времени никем не прерывался. Я думал, парня распнут на многолюдной площади…

 – Он мне совсем не понравился. – вдруг говорит Клайв, очнувшись. – Хотел бы я посмотреть в лицо тому, кому бы он понравился…

 – Это ты об Уилсоне Флеминге?

 – Нет. – он спокойно моргает и кладет руку себе на живот.

 – Ты хочешь есть? – моментально догадываюсь я.

 – Ага…

 – Подожди…

Я поднимаюсь и выхожу, шум пространства тут же оглушает меня, но я стараюсь действовать быстро и сосредоточенно. Я настолько увлекаюсь, что лишь перед тем как снова открыть дверь в кабинет, вспоминаю, что оставил его совсем одного, а в верхнем ящике моего стола лежит пистолет…

Я рывком толкаю дверь, едва не роняя коробку с обедом. Клайв оборачивается в мою сторону устало, но заинтересованно.

 – И чем вас тут кормят?

 – Да уж, вполне сносно. – бормочу я, падая на стул с облегчением. – Лапша с курицей! – я хихикаю.

 – Чего это ты так развеселился? – недоверчиво спрашивает он.

Я ничего не отвечаю и смотрю в окно. Клайв осторожничает с едой; мне кажется странным, что он так робеет в этом, а в другом – ни капельки. Но скромность, с которой он начинает есть, меня почему-то обнадеживает.

 – Спасибо. – вдруг говорит он тихо, и я перевожу на него взгляд.

 – Это была твоя идея…

 – Что? – он отрывается от еды на миг; в его глазах нет и подобия той хитрости, что была раньше: передо мной обычный голодный подросток.

 – Да так, ничего… – я молчу несколько минут; шум с улицы действует на меня усыпляюще и угнетающе; но голос мой внезапно возвращается. – Давай-ка, пока ты ешь, я расскажу тебе одну историю…

Клайв на секунду перестает жевать и пожимает плечами. В его глазах заискрился интерес… и доверие?

 – Дело было давно, мне лет было чуть больше, чем тебе сейчас. Я только окончил школу и собирался пойти работать, жить отдельно, завести подружку и прочее… Однажды в пабе случай свел меня с одним человеком. Странный был тип, вроде иностраннец, хотя никакого акцента, никакой настороженности. Он был похож на фокусника, но не внешне, никаких там разноцветных галстуков и ленточек из рукавов, – просто был похож, и все тут. Я сам подошел к нему, не знаю, зачем. Мы поговорили о чем-то несущественном, я тогда был более заносчивым, чем сейчас, и, помню, посмеялся над ним. Не хотел его обижать, да только так вышло, что смех мой был очень грубым. Он промолчал и ушел через пару минут. Мне его последний взгляд так запал в душу, что я не мог прийти в себя еще несколько недель, все ходил и думал, что все бы отдал, лишь бы найти его и что-нибудь исправить. Я словно чувствовал, что совершил какую-то глупость…

Клайв молчит, внимательно следя за мной. А я нервничаю, сам того не осознавая, давая волю нахлынувшим на меня воспоминаниям.

 – После того случая – не знаю, поверишь ли, – но именно после того случая мне вдруг стало везти в жизни. Как по маслу все пошло! Как на заказ… Одно за другим, удача сменялась новой удачей – в каждой мелочи я оказывался победителем и повелителем ситуации. Моя карьера пошла в гору, и я решил стать более образованным. Все удавалось мне… Пока однажды я снова не встретил того человека. На похоронах моей матери, три года назад… До этого моя невеста погибла в автокатастрофе, и моя мама сказала, что это лучше, что она умерла, чем если бы я на ней женился, потому что… «слишком уж много твоя Мэнди пила,» – сказала мне мама. А после ее тоже не стало. У меня отца давно уже не было, а мой старший брат… мы виделись с ним в лучшем случае пару раз в год… И вот, на кладбище, при солнце и зелени лета, я снова увидел этого «фокусника». «Какое несчастье, – сказал он, – мне очень жаль!» И его слова прозвучали так трогательно, я даже заплакал… Он продолжил: «Не знаю, смогу ли я помочь тебе в этом, но кое-что я все же сделаю для тебя». Я хотел сказать, что уже и так получил многое, а потом хотел спросить, зачем вообще он что-то делает для меня, но слов не нашлось, и я молчал. А он все говорил: «Есть одна вещь, маленькое сокровище, и я хочу подарить его тебе. В этом нет ничего особенного, просто подарок, но пусть он принесет тебе радость!» С этими словами он вложил в мою ладонь монетку в 1 европейский цент… Будь это другой день, другой я или другой человек передо мной, я рассмеялся бы ему в лицо. Но тогда я лишь крепче сжал ладонь, и в ней была эта монета. Я подумал: «Ладно, что с того, что этот человек сумасшедший! Во всяком случае, он единственный, кому есть до меня дело»… И я знал, что я прав…

Лицо Клайва светится на фоне темных антресолей и в душном кабинете кажется единственным источником упорядоченности.

 – Я храню ее с тех пор в специальном месте и всегда помню, что она у меня есть, потому что она символизирует нечто очень откровенное и загадочное. Но я не смотрел на нее с того самого дня, как положил ее в коробку, – не смотрел до сегодняшнего утра… Сегодня, как обычно одеваясь на работу, я знал, что мне предстоит разговаривать с тобой, Клайв. И я очень волновался, потому что чувствовал, что от того, как поведу себя я и как поведешь себя ты, будет зависеть не только твое благополучие, не только моя репутация и карьера, но что-то другое, необъяснимое… Я имею опыт разговора с такими, как ты… «неблагополучными» подростками… Есть схема, но каждый вынуждает искать индивидуальный подход. К тебе я не искал путей. Тобой вообще должен был заниматься кто-то другой, а мне доверили бы работу с бумагами… И все же, для храбрости, я достал ту монетку из коробки, чтобы рассмотреть ее. Я вновь увидел двенадцать звезд и дубовую ветку с двумя желудями, и год чеканки, 2002… Но когда я перевернул монету, я понял, что меня смутило с самого начала: она была двухцентовая… А ведь я сказал, я точно помню, что она изначально была в 1 цент…

Клайв смотрит на меня со сдержанным недоверием. Я приближаюсь к нему слегка, уложив локти на свои согнутые колени.

 – Я себе сперва тоже не поверил. Подумал сначала, ну и что? Но я держал двухцентовую монету, и думал, откуда она взялась. Ведь я не помню, чтобы менял ее, а кроме меня, никто о ее существовании даже не догадывался! Так что же это? Я решил, что просто устал, и убрал ее с глаз долой. Всю дорогу об этом думал, а когда пришел сюда… Я должен был серьезно говорить с тобой…

 – Ты это все выдумал, Ник. – вдруг говорит Клайв. – Ты знаешь, что я вор. Так думаешь, истории о денежных превращениях меня как-то заинтересуют?

 – Эта история вовсе не о деньгах. – отвечаю я и понимаю, что ошибся.

Клайв выпрямляется на своем стуле. Выглядит он очень нахмуренным, да, наверное, таков он и есть сейчас. Я смотрю куда-то в сторону, а сам думаю, что был бы рад вернуться в прошлое, куда-нибудь лет на двадцать назад…

 – А что, если тебе действительно показалось? Если ты придешь и увидишь, что это снова 1 цент?

Я проезжаюсь взглядом по его лицу, потом смотрю на часы.

 – Давай сходим и проверим! Здесь недалеко…

 – Ну нет! – он заламывает руки над головой, щурясь на свету. – Я никуда не пойду. Здесь теперь моя обитель, мэн…

Я улыбаюсь его улыбке, мелькнувшей где-то в тени его глаз, и достаю из кармана пиджака картонную коробочку, протягиваю ему.

 – Держи. Я взял ее с собой. Открой сам и убедись, что я не солгал… честное слово!

 – Сейчас чудо будет, да? – Клайв ухмыляется, и мне становится неловко.

Его руки все же слегка дрожат – наверное, от нетерпения. Я ищу любопытство на его лице – там его море! И я улыбаюсь снова.

 – Нет, слушай, это какая-то клоунада! – он вскрикивает, роняя из коробочки себе в руку… – Ключик от музыкальной шкатулки моей матери! Она оставила ее мне в наследство, подарила на день рождения три раза, а потом сама же разбила ее… Ключика никогда не было, понимаешь? – он поднимает на меня насмешливое лицо. – Где ты его раздобыл? Я так и думал, ты меня дуришь…

 – Ты издеваешься надо мной? – монотонно говорю я, заглядывая через его плечо в его ладонь.

 – Нет же! Смотри сам…

Я в самом деле вижу не монетку…

 – И что, по-твоему, это может значить? Дай сюда! – я вырываю у него свою коробочку; та оказывается пуста. – Где она? Где моя монета?

 – У меня, к счастью, завалялась кое-какая мелочь. Выбирай любую! – Клайв виновато ощупывает свои карманы. – Только, пожалуйста, не забирая у меня этот ключик… Видишь, тут буква Ф? Это точно он!

Его глаза так наивно блестят, что я теряюсь еще больше. Снова входит Дон и смотрит на нас удивленно, а мы смотрим на него. Потом он снова уходит, и мне становится ужасно тоскливо. Я приоткрываю маленькую щель в дверном проеме, и в нашу «обитель» тут же врывается весь тот гам… Этот шум как яд…

 – Я бы хотел уйти отсюда. – говорю я, прикрывая дверь.

 – Как так? Совсем?

Я пожимаю плечами.

 – Знаешь, бывают такие дни, как этот, когда совсем не понимаешь, что творишь, но делаешь это так же безрассудно, как будто ничего за этим не последует…

 – Проще говоря, ты слинять хочешь? Прогулять? – Клайв подскакивает на ноги, превращаясь в долговязую фигуру.

 – Что-то в этом роде. – я мнусь неловко, думая о своем.

 – Ох! – он внезапно сгибается пополам, прикрывая рот рукой.

 – Что с тобой? Эй, что случилось?

 – Туалет, – стонет Клайв, – мне нужно в… Ой, меня тошнит…

Я хватаю его в охапку, испугавшись так, словно он умирает. Я почти тащу его к двери, потом через это скопище народу куда-то вглубь коридоров, сам не видя пути, подчиняясь какому-то животному инстинкту. Я задыхаюсь, когда вталкиваю его в кабинку, склоняя над унитазом.

Потом я слышу, как он смеется…

 – Черт…

 – Ага, ты мне поверил… Поверил, да? – он смеется все громче, потом выпрямляется во весь свой рост.

Я отклоняюсь к перегородке, и мы стоим в этой тесноте, друг перед другом. И он перестает смеяться, а я все смотрю на свои пальцы.

 – Я же всех дурю, ты разве не знал? – спрашивает он серьезно и немного снисходительно.

 – Знал. Просто забыл.

 – Ты ведь хотел убежать. Вот я и решил, что ты мне подыграешь. Как бы мы еще слиняли, а? Сам подумай!

Он выходит из кабинки, зачем-то предварительно смыв. Я смотрю, как струится вода по белым стенкам унитаза, и слышу, как Клайв закрывает дверь на задвижку.

 – Что ты задумал? – я действительно в недоумении.

Он, хихикая, подбегает к раковине и включает воду, посильнее, так, что кран дребезжит и трясется.

 – О, прекрати… Что ты делаешь?

 – Я делаю глупости, гадости, все, что ты хочешь! – он отскакивает к окну, подтягивается, подпрыгивает, совершает еще множество движений, пока окно не оказывается открытым. – Что будет, если мы выползем наружу вот так, а? Что ты думаешь?

 – Я думаю, идея дурацкая…

 – Так сними свой пиджак!

 – Я отвалил за него уйму денег!

 – Да на фиг! Снимай, говорю! Ты не пролезешь вот так!

 – Прекрати со мной паясничать! Ты, малявка…

Он не ворчит, а подпрыгивает снова, перегибается через стену, смотрит на улицу, куда-то туда. Я смотрю на него висящего, подхожу и пытаюсь вытолкнуть его, приподняв его ноги, едва не задев себя по лицу его ботинками. Он брякается вниз и, мне кажется, вполне мог бы сломать себе шею. Но нет, оттуда слышится его бурчание.

Я все еще стою внутри, глядя на раскрытое окно, матовым светом манящее все самые дерзкие мои желания. А может быть, я никогда не смогу быть дерзким.

И я следую за ним, я выпрыгиваю вон, и даже не спотыкаюсь, и когда я встаю рядом с ним, он смотрит сурово и почти с уважением, и мне почти кажется, что мы сошли с ума.

 – За мной! – командует он. – Я покажу тебе жизнь в том свете, в каком ты перестал ее видеть давным-давно…

 – Не много ли ты на себя берешь? – я бережливо смотрю ему вслед, пока не понимаю, что надо идти тоже.

И я иду, я бегу, я почти кричу, потому что хочется, и хочется пнуть урну, но не делать ничего плохого, а плохое кажется тем, что противно мне самому, хотя я уже всерьез ушел от понимания чего-либо на расстояние, которое не объять ни взором, ни мыслью. И он бежит вместе со мной, хотя немного отдельно, и я понимаю все же, что мы все-таки вместе. И это кажется таким смешным, мне кажется, что это смешнее, чем все, что может казаться смешным, хотя этот смех не дурацкий, а очень даже серьезный. Хотя, хотя, хотя…

А чтобы быть еще откровеннее, я бы рассказал, как много странных вещей мы могли бы совершить – сегодня, или завтра, но вообще-то только сейчас. Потому что я понимаю, что кроме «сейчас» нет ничего больше. И я в самом деле рассказал бы, как много «сейчас» меня окружает, но эти «сейчас» не поддаются моему описанию, и я просто пользуюсь ими, как чем-то вещественным. И у меня есть ощущение, почти подозрение, что все это покажется сном, как та монетка, или ключ от шкатулки, которого никогда не было, а теперь он есть, но открывать больше нечего. Я понимаю, что это была чья-то ирония, скорее всего, фокус, но такой пронзительно желтый, или розовый, что от пестроты его все люди вокруг меняются местами со своими отражениями в витринных стеклах, пока я бегу вслед своему, не глядя под ноги чьим-то вечным сомнениям, а просто бегу, как бегут без оглядки куда-то ни для чего.

И я почти осязал солнечный блеск, искрящийся на асфальте, как что-то мягкое и живое скользящий по моему лицу, как все улыбки, которые встречались на моем пути вместо предостороженности взглядов. Я понимал, что в этом чувстве есть что-то редкостно-дивное, и это почти чудо, что я все же понимал это. И будто бы спросонья повернувшись, я очутился снова в реальности, но солнечный день был прежним, и я сидел на скамье в парке, где все казалось иным, чем если бы я посмотрел на это в другой раз.

Вот и кончится этот день – а что будет потом? Так ведь, не будет ничего…

И я окончательно просыпаюсь, чтобы увидеть, как Клайв крутит в рука каштановый лист.

 – Я завтра умру. – говорю я и улыбаюсь чему-то.

Он кивает, потом смотрит на меня сдержанно.

 – Почему? С чего это так?

 – Я так хочу…

Он молчит.

 – Может быть, за 1 цент ты продал душу дьяволу? – спрашивает строго.

Я молчу.

 – Может, нам стоит об этом помолиться…

 – Я не хочу.

 – Как-то не верится, что ты взрослый… С чего ты взял, что ты умрешь?

Я улыбаюсь, беря листик из его рук. Потом, когда я снова поднимаю на него взгляд, я вижу, что он плачет.

 – А потом ты скажешь, что это все я придумал… все я начал…

Я улыбаюсь снова, и он качает головой.

 – У меня только пять пальцев на руке, видишь? – он вытягивает свою ладонь. – А ты говоришь, два цента…

Он подпирает лицо рукой, а я ничего не понимаю. Я просто смотрю, как порознь падают слезы с его щек…