Голос моего сердца

Мы стояли у входа в старый двухэтажный дом, знававший и лучшие времена.
Этот некогда роскошный особняк представлял теперь весьма печальное зрелище: он походил на постаревшую придворную красавицу, доживающую свои последние дни в тоске и забвении. Ажурная решётка балкона, широкой кружевной лентой опоясывающая весь второй этаж, была местами поломана и искорёжена. Золотистая охра, покрывавшая ранее стены дома, осыпалась, и лишь изредка на буром камне можно было увидеть тусклое жёлтое пятно. Высокие полукруглые окна были забиты фанерой или просто зияли чёрными проёмами, лишёнными стёкол.
Я поёжилась не только потому, что из-за угла налетел порыв молодого и злого, как лесной волк, ноябрьского ветра. Дрожь вызывало и то обстоятельство, что в этом склепе былого величия всё ещё жили люди.
Я осторожно поднималась вслед за своими спутницами на второй этаж. Лестница была каменная, старая, с выщебленными ступенями, однако и это не могло уменьшить её могучей, монументальной красоты. Видимо раньше весь дом принадлежал богатому человеку, поэтому он и был выстроен с таким размахом. Именно этот контраст между славным прошлым и горьким настоящим вызывал чувство особенной досады на собственную беспомощность. Моё стремление к красоте и глубокое, искреннее сопереживание ей заставляли меня всю мою сознательную жизнь пытаться сберечь то, что ещё возможно. Старинные дома, храмы и памятники были предметом моей любви и профессионального интереса, потому что я, хоть и недавно, но вполне осознанно выбрала специальность архитектора-реставратора.
Однако мой сегодняшний визит был вызван не только интересом к угасающему особняку. Мои спутницы являлись членами благотворительного фонда, и я согласилась сопровождать их, так как всегда считала, что ценить изящные и беззащитные творения рук человеческих, не помогая самим людям - это лицемерно.
Через пугающую тишину и мрачность почти заброшенного дома мы наконец добрались до тёмной двери, преграждавшей вход в самую дальнюю комнату. Она единственная не несла на себе векового слоя пыли и была снабжена электрическим звонком, казавшимся в этой глуши явным анахронизмом. Ирина Алексеевна, наша предводительница не раздумывая нажала круглую кнопку, и резкий звук всколыхнул умирающие коридоры. Я невольно вздрогнула и, казалось, даже удивилась, что из тёмных углов не вылетели потревоженные летучие мыши. Смеркалось. Я закуталась в кремовый кашемировый шарф, и его мягкая ласка принесла мне некоторое успокоение.
В это время за дверью раздался глухой шум, и через миг мы увидели на пороге очень бедно, но опрятно одетую старушку, которая посмотрела на нас с изумлением, но всё же пригласила войти. Пока мои спутницы объясняли хозяйке цель своего визита, я осматривала комнату, в которой мы оказались. Она была угловой, поэтому в ней было много окон, в которые заглядывали старые, уже облетевшие деревья. Их тёмные корявые ветви вплотную приблизились к хрупким стёклам, словно хотели забраться внутрь и окончательно изгнать оттуда последних отпрысков безрассудного рода человеческого. Я неспешно шла вдоль окон, временами вглядываясь в запущенный сад, и каблуки моих сапог выбивали на каменных плитах пола мерный ритм. Именно чёрно-белые «шашечки» под ногами и навели меня на мысль о том, что раньше эта комната даже не была жилой, потому что такое покрытие делали только в вестибюлях и галереях. Тем не менее, сейчас здесь жила эта старушка, чей голос временами проникал в моё сознание. «… остались одни, другие давно уехали… да, некуда ехать… бывает и холодно, а как же…». «Бывает и холодно», - вслед за ней мысленно повторила я. Я стояла в пальто, однако ничуть не жалела об этом, потому что кофейный драп давал мне столь необходимое здесь тепло. Мои мысли текли дальше, словно песок в песочных часах… Внезапно самым краешком сознания я зацепилась за слово «мы». «Кто мы?» - вертелся на кончике языка настырный вопрос.
Я начала оглядываться, исследуя взглядом затемнённые углы, которых здесь было множество, ведь единственная лампа стояла на столе посредине комнаты.
Возле самого дальнего окна, куда почти не попадал слабый свет, я вдруг заметила фигуру человека, словно нарисованную чёрным карандашом на серой бумаге. Этот чёткий силуэт привлёк моё внимание, и я направилась к нему. Подойдя ближе, я смогла разглядеть, что возле подоконника стоит мужчина. Первое, что меня в нём поразило, - это то, что он стоял почти неодетый. Его ноги в тёмных брюках терялись в темноте, но тусклый свет ещё окончательно не погасшего дня освещал его обнажённые руки и торс, едва прикрытый жилеткой. Меня накрыла волна внутреннего холода, и я лишь плотнее запахнула своё пальто.
Он стоял ко мне боком, поэтому я сразу разглядела предмет, который он держал в руках. Это был короткий самодельный меч.
-Это сделали вы? Как красиво… - мои слова упали в тишину плоским, тяжёлым камешком.
Незнакомец повернулся ко мне, и я увидела перед собой высокого худощавого юношу с длинными тёмными волосами, падающими ему на лоб и на плечи. У него было аскетическое лицо и странный, отрешённый взгляд тёмно-серых глаз. Ангел скорби, которых я так часто видела в заброшенных некрополях…
-Вы считаете, что слепой человек может сделать что-то красивое? - спросил он.
Я застыла, потрясённо вглядываясь в траурную мглу его глаз. Он по-прежнему смотрел на меня, и как будто сквозь меня, куда-то вдаль, куда мой взгляд проникнуть не мог.
Он протянул мне руку, и я, поспешно стянув перчатку, сжала его пальцы.
-Может, - ещё один камешек из моих уст. Запоздалый и оттого ещё более тяжёлый.
-Аскольд, - усмехнувшись, представился он, так и не отпустив моей руки.
Мы сели на подоконник, я рассматривала меч, Аскольд молчал.
Внезапно он протянул к моему лицу худую ладонь. Словно скульптор, он несколькими точными движениями изучил мои черты.
-Я вчера заснул поздно… - произнёс он наконец, - и во сне я увидел тебя. Да, именно тебя. Я ждал тебя. Знал, что ты придёшь…
-Я не могла иначе, - морскими волнами прошелестел в ответ мой голос. Голос моего сердца.
1998 – 2005
© Козлова Ольга