Аптека под названием Никто вас жить не заставляет

 Мы из тех, кто не противоречит;
 Тех, кто неизменно возражает.
 Мы из тех, которые и лечат,
 И одновременно заражают...



Человек всю жизнь что-то ломает в себе, что-то строит…
Так и я сломал внутри себя некое бесформенное философское сооружение, зря только занимавшее громадный участок в самом центре сознания, а на освободившемся месте построил аптеку.
Какой, интересно, умник придумал ей название «Никто вас жить не заставляет»?..
 
Щедрость, любовь, сострадание, милосердие. Мы их взращиваем в безводной пустыне своего самолюбия, и даже сами не очень понимаем, каким образом из этого что-то получается. Ничего удивительного, что эти хрупкие, худосочные «культуры» столь недолговечны и имеют целый букет хронических заболеваний. Да они ж у нас всю жизнь на лекарствах!
Попробуй, например, щедрости в нужный момент не выдать хвалебной и поощрительной дозы поглаживаний. Да она тут же умрёт; три дня её тело полежит, чтоб родственные мысли успели с ней попрощаться – и вперёд, на то самое кладбище Воспоминаний…

Может, кто-то из вас и вздохнёт с облегчением, когда его щедрость или сострадание испустят дух – в конце концов, больше, чем они, никто не мешает наслаждаться жизнью. Но мне лично жаль взращенного с таким трудом.
Потому бесконечно и таскаюсь по аптекам за всякой чепухой: то за дезинфицирующим раствором для незаживающих сердечных ран, то за снотворным для совести, страдающей хронической бессонницей, то за каплями в нос милосердию, чтоб оно лучше высмаркивало равнодушие окружающих…
 
Размышляя об этом самом равнодушии, я и летел на крыльях любви в аптеку «Никто вас жить не заставляет».
Вообще-то для перемещений внутри себя я редко использую крылья любви, потому что, как говорится, всё рядом. Традиционно для внутренних передвижений я пользуюсь велосипедом, который всякий раз заново изобретаю.
Но в данном случае я очень спешил, поскольку у меня были сильные опасения, что аптека закроется на обед, а во время обеда вряд ли кого-то всерьёз заинтересует твоя умирающая нежность или отравленная чьей-то завистью вера в себя. И кого волнует, сколь долго ты вынашивал в себе своё Сострадание, которое теперь тает на глазах, нуждаясь в сиюминутных душеспасительных инъекциях?
 
Я успел в самый последний момент, когда двери аптеки уже готовы были захлопнуться у меня перед носом.
– Подождите, не закрывайте! – кричу я, рванувшись вперёд и торопливо складывая на ходу крылья любви.
– Разве Вам не известно, что сейчас вашему организму пора обедать? – недовольно пробурчал директор аптеки. – Вы же сами установили для нас эти правила, требуя их неукоснительного соблюдения. А теперь с криками врываетесь средь бела дня…
– Знаю-знаю, но мне срочно нужны пятьдесят стимулов для долготерпения. Иначе оно умрёт.
– Ну и пусть умирает на здоровье, мне-то какое дело до вашего долготерпения?!
– Будешь умничать – я вообще закрою в себе твоё паршивое заведение, ты же знаешь, что это в моей власти.
– Да уж, от вас всего можно ожидать…
– Так вот, пятьдесят стимулов для долготерпения и немедленно!
– Вы что, их кушаете? Ведь только час назад взяли три упаковки стимулов, в каждой – по сто двадцать штук.
– Не твоё дело! Да… ещё мне потребуются костыли для благочестия, ну и какие-нибудь противозачаточные средства для человеколюбия…
– Вы, что, детей не любите? – съехидничал директор аптеки.
– Очень даже люблю. Просто, дети от человеколюбия рождаются нетленными, а всё нетленное требует громадных затрат энергии.
– Ладно, – проворчал аптекарь, выставляя передо мной изрядное количество флакончиков, на одном из которых была старательно выведена надпись: «Не будь идиотом».
– Это что ещё за микстура? – показал я на флакон с загадочно-поучительной надписью.
– Противозачаточная жидкость для вашего человеколюбия.

Я понюхал и с отвращением отвернулся:
– Такая гадость?
– А что вы хотели? Реализм в чистом виде так и пахнет! Разбавлять не советую, эффект не тот. Ничего, привыкните…
– Спасибо, – сказал я и, уже в который раз изобретя велосипед, поехал лечить своих больных.
 
Их я застал в том же виде, в каком оставлял – лежащих в моём сердце вповалку. Места на всех катастрофически не хватало, - сердце-то одно, а их вон сколько!
Они уже почти не шевелились, и у них ни на что не хватало сил. Особенно жалкий вид имело сострадание, которое без посторонней помощи даже дышать не могло.
– Не возись со мной, – прошептало оно, – мне уже не поможешь… Спасай других.
 
Спасти удалось всех. Но это стоило мне такого труда, что с тех пор я утратил всякое желание изобретать велосипеды.
Через какое-то время всё внутри меня умерло, а я взял крылья любви и полетел… над пустыней.