Петр Второй

Он стоял одиноко и мрачно, прямо посредине огромной, глубокой лужи, но, несмотря на переживаемые им неудобства, а возможно, и благодаря им, он показывал проходящим мимо кукиш, фигура его излучала силу. Горожане останавливались и начинали возмущаться:
“Какая невоспитанность, бескультурье! Чего нам показывает! Хам!” Но почему-то не уходили, а продолжали возмущаться. А тот, что в луже, и звали его Петр 2-ой, только улыбался, и вид у него был решительный, уверенный и довольный, и видно было, что в луже он закрепился основательно и фигуру из трех пальцев он не опустит. Зеваки прибывали. Петр 2-ой понял, что толпа выросла настолько, насколько он презирал эту толпу. Горожане уже полностью окружили лужу и тому, кто в луже, стало ясно, что его фига уже не видна тем, что стоят за его спиной, а тем, что по бокам, она видна лишь в профиль и лишь стоящие прямо перед ним видят всю картину, так сказать, во всей ее красе. Непорядок, прикинул Петр 2-ой, и принял решение. В последующие минуты он стал медленно поворачиваться вокруг своей оси. Заметив его движение, толпа ахнула. Те, что перестали видеть кукиш, а видели героя со спины, почему-то оскорбились, что не видят его, а те, к кому повернулся Петр 2-ой, увидев шиш, обиделись. И те, и другие закричали:
«Дать бы ему! Врезать бы! Да вот только ботинки марать не хочется».
Злоба и энергия зевак придала сил и воодушевила того, что с фигой. У него появилась новая идея. Чтобы постоянно не крутиться и не гнать, так сказать, волну, Петр 2-ой стал из левой руки кукиш складывать и назад ее выставлять. Однако из левой руки фигура, нужная и ему и особенно необходимая тем, что стояли за его спиной, почему-то не складывалась. Может, он ее, руку-то, в драке повредил или это была производственная травма, не знаем. Видят горожане – мучается человек для ихней же, можно сказать, пользы. Шевелит он пальцами, как осьминог щупальцами, а ничего у него не складывается. Поняла толпа все и особенно сердобольные давай ему подсказывать:
«Мол, ты сначала пальцы к ладошке прижимай!» И давай ему свои фиги показывать, а он отмахнулся от них, посмотрел презрительно, и все тут же руки попрятали. Все ж сложил он непонятную фигуру из левой руки и назад ее выставил. Тут горожане, те, что сзади, увидев ту фигуру, оторопели, а затем и озлобились.
- Чего это он нам показывает! Чего он там сложил? Это не кукиш! За кого он нас принимает?
Уж весь город возле лужи стоит. А к тому времени у мужика правая рука уже уставать стала и вот он уж разные там движения делает, чтобы ее размять. Глядят горожане: уж ни одной фиги нету – хотели уж расходиться, да тут пацан какой-то изловчился и бросил камень и прям по правой руке-то и попал. Взревел Петр 2-ой от боли, зашиб ему пацан большой палец, и на глазах тот распух. Хотел он тому шкету шиш показать, ан нет. Не может он зашибленной рукой фигуру сложить, больно ему. Смотрит, а уже отдельные от толпы отделяются и уходят по своим, так сказать, надобностям и делам. И крикнул Петр 2-ой: “Врешь! Не возьмешь!“ Толпа ахнула и подалась назад. И, застонав, поднял мужик правую руку, и видят все, как он распухший большой палец между указательным и средним просовывает, а сам от боли зубами скрежещет, страшно так. Стоят все и дыхание затаили, ведь всё ж народ наш добрый, хотят, чтоб по-людски всё вышло, чтоб всё сложилось у Петра. Не смог герой сложить фигуру, которую все ждали; пытается опять, а тишина такая, что услыхать возможно, как муха пролетит. И вот на третий раз, когда из глаз героя уж слезы брызнули на землю – вдруг сложилось!
Весь город выдохнул, вздохнул от облегченья. Все кукиш видят, он им как родной. Взревела вся толпа. Кричат все от восторга и плачут женщины. Не каждый день видны им страдания и геройство.
А Пётр всё стоял
могучий и прекрасный
в центре лужи.