Золотарь

- Мама, смотри, дяди в говне копаются! – весело засмеялся маленький мальчик, радуясь своему неожиданному открытию.
- Тихо! – прикрикнула на него мамаша и отбросила в сторону докуренную «дамскую» сигарету, - Что бы я больше не слышала от тебя таких слов! Где ты такому научился?! Никак у дедушки?!
- В говне копаются! В говне копаются! – весело затараторил мальчишка, радуясь появлению «табу», нарушение которого, как известно, доставляет огромнейшее удовольствие.
- Тихо! – опять прикрикнула мать, и поняв, что при помощи запретов все равно ничего не добьешься, приступила к объяснению, - Дяди трубы чистят, чтобы туалетик у нас работал. Должен же кто-то это делать!
- И им это нравится?! – задал ребеночек вопрос, естественный в своей наивности.
- Им денежки за это платят, вот они и работают. Так уж у них жизнь сложилась, что приходится люки прочищать… - проговорила женщина, и после глубокого вздоха добавила, - Еще неизвестно, как она у тебя сложится…
- Но я в какашки не полезу! Не полезу! - настойчиво затараторил мальчишка, как будто поддразнивая свою мать. Та в ответ лишь молчала, ибо другого надежного способа остановить детскую болтовню, как известно, в природе не существует.
Этот разговор происходил так громко, что его услышал Жора Газов, бородатый бригадир ассенизаторов. Он стоял возле разверзнутого люка и задумчиво курил «Оптиму», дожидаясь своего выхода «на сцену».
«А ведь она в чем-то права, эта мамаша. Люди действительно работают здесь, да как, по большому счету и везде, только лишь за проклятые бумажки. Поэтому и жизнь для них – сплошная тоска, одно лишь счастье – нажраться и побить друг другу морды. Вон Ломов, к примеру – тело такое, что как будто оно уже заспиртовано вместе с мозгом, даже из синего носа будто не сопли текут, а сивуха капает. Да и Серега не лучше, ходячий покойник, иначе не назовешь» – сам с собой размышлял Вова. Еще он подумал, что стоит лишь властям урезать ассенизаторам зарплату, ввести «сухой закон» или сотворить еще какую-нибудь гадость – и всех золотарей как ветром сдует. Конечно, их легко сдуть, ведь они не настоящие, липовые, просто зашитые в человеческую шкуру общественные потребности!» – размышлял он. Мысль про «потребности общества, завернутые в человеческую оболочку» сильно понравилась Жорику, и навела на раздумья о том, из кого же это общество состоит. Ответ возник сам собой – из таких же людей – видимостей. Но для чего же оно тогда присутствует?!
- Поддень справа, а то здесь – никак! – бросил вышеупомянутый Ломов своему напарнику Сереге.
- Никак! Вот, порядочные граждане, е… их мать! Носом бы их сюда всех ткнуть, на х…! Вон пошел, в очечках, с бородкой, интеллигент х…ов! Других учит, а сам, б…, помойку от люка не отличает! – процедил сквозь зубы Серега, имея в виду человека, прошедшего по соседней стороне двора и скрывшегося в недрах подъезда.
- Дай я! – проговорил Ломов и засунул в таинственную пучину свой багор, - Нет, не х…!
- А один раз, еще до тебя, мы жмурика в одном люке выловили, - с мерзким хохотком рассказал Ломов, - Плавает такой большой, тяжелый, вонючий! Как только его угораздило в такую могилку попасть?! Не иначе, как шлепнул кто-то, а потом в трубе и утопил! Ха-ха-ха! То мужик был, а вот бы бабский трупешник выудить! И чтобы эта баба при жизни была бы ослепительной красавицей! Ведь тогда мы своими глазами увидим, как легко красота может превратиться в мерзость, а приятный запах женщины – в сквернейшую вонь! Ха-ха-ха! А, как, хотел бы, Серега?!
Ломов задорно пнул локтем в бок своего напарника – приятеля – собутыльника. Похоже, они уже утратили всякую надежду на успешное завершение прочистки несчастной трубы, и теперь просто безо всякого толка тянули время.
- Типун тебе на язык! – огрызнулся Сережа, - А это точно не то. Там что-то тонкое и широкое застряло, и прохода не дает!
- Эх, ни хрена вы работать не умеете, а еще золотарями именуетесь, - раздался голос у них за спиной. Это был бригадир Жора Газов, - Вот, учитесь, пока я жив!
Жора засучил рукава, смачно поплевал на ладони и засунул по локоть обе руки в зловещее чрево люка. Через несколько секунд на земной поверхности, наконец, появились сломанный утюг, дырявый чайник, пара рваных сапог (оба не левую ногу). Немного поднатужившись, бригадир извлек и то, что препятствовало успешной работе ассенизаторов – вправленную в золоченую рамку фотографию молодой женщины, одетой по моде 70-х годов. Он вытер фотографию об снег и внимательно ее рассмотрел:
- Наверное, чья-то теща, - прокомментировал он. После этого Георгий бросил взгляд на своих хихикающих подчиненных.
- И когда же вы, наконец, станете золотарями? – с грустью в голосе спросил он, произнеся слово «золотарями» с акцентом на буквах «о», из-за чего в нем сразу же почудился некий сокрытый смысл, - Заканчивайте…
Ребята принялись усердно шарить баграми по нутру люка.
- Да, кстати, завтра – получка! – добавил Жора, после чего темп работы сразу же ускорился раза в три – в четыре.
- Эх, не много же вам надо для счастья… - грустно заметил Газов, но никто из работников не обратил на эти его слова и малейшего внимания.
Сам Жора тем временем с интересом рассмотрел свои руки, побывавшие в отвоеванном у Земли пространстве. «Эх, как не хотел когда-то становиться бригадиром, отказывался, упирался. А теперь выходит, что зря упирался, если такие уроки могу давать!» – с удовольствием подумал он. В эту секунду захотелось окунуться в люк полностью, с головой, но Жора, конечно же, этого не сделал, ибо для такого действия не было ни малейшей производственной необходимости.
- Эх, вылезем мы когда-нибудь из этого говна? – с глубоким вздохом промолвил Ломов. Георгий Федорович внимательно посмотрел в его сторону, но ничего не сказал. Его душа неожиданно наполнилась легкой, похожей на небесные облачка, отчаянной радостью. Вместо ответа он совершил своими ногами несколько танцующих движений, показывая свою радость от успешно завершенной работы. Запел бы он и песню, но подпеть некому, да и у самого ни слуха, ни голоса…
Глянув на своих соработников, Жора еще раз усмехнулся. Он знал, что на работе ходят упорные слухи о его причастности к некой опасной секте, в которой «жрецы» способны полностью подавлять человеческую волю, и могут очень легко убедить своего адепта в том, что дерьмо – это и в самом деле золото. Правда, был еще и другой, не менее упорный слух, говоривший о том, что Георгий Федорович когда-то был значимым философом и даже имел никому неизвестные отношения с известной конторой, называемой тремя буквами. Однако тот период жизни закончился для него пребыванием в сумасшедшем доме и выдачей такой характеристики, с которой нынешняя его работа – единственная из всех возможных.
В дополнение существовал и еще очень маленький, но настойчивый слушок про то, что когда-то Жорик был успевающим студентом – философом, но время от времени он, ни с того ни с сего, впадал в глубокие запои. Один из них начался у него прямо перед экзаменом, на который Георгий (несмотря на горячие уговоры своих собутыльников, таких же студентов) все-таки пошел. Закончился этот его безумный поход на экзамен самой настоящей бедой, он нос к носу столкнулся с вреднющим человеком из руководства университета. Может, все бы и обошлось, но в голове Федоровича, наверное, что-то заклинило, и он отвесил нехорошему человеку здоровенный щелчок по лбу. Результат – исключение из университета и мобилизация на военную службу в Афганистан. Где-то в далеких горах его голова и встретилась с вражьей пулей, которая нарушила в ней что-то очень важное, потеряв которое Жора не мог уже подняться в обществе выше ассенизатора. Правда, были и такие, кто завидовал роковой «поломке», ведь именно благодаря ней Георгий Федорович был доволен своей жизнью. Это очень удивительно, если учесть, что она проходила на таких окраинах Бытия, куда «честные, порядочные люди» даже и не заглядывают.
Во всех трех мнениях было одно общее звено, один связующий элемент, который представлял собой глубокую уверенность в том, что засунула Георгия Федоровича в это несимпатичное место железная рука судьбы, злой рок, поганое стечение обстоятельств. То, что ни про одного из прочих членов «ассенизационного братства» подобных слухов не ходило говорило лишь о том, что для этой среды данный человек оставался глубоко чужым.
Несмотря на почти полное растворение в мире черных люков, черпаков и багров, Георгий Федорович продолжал казаться фрагментом совсем другого мира, кем-то насильственно вырезанным и пристроенным в совершенно чуждую ему реальность. Взять хотя бы бороду, которая во всем управлении была лишь у него. Остальные работники были небриты, то есть брились раз в две-три недели, начальник, как ему и подобает, брился до кровавых подтеков на щеках и подбородке, но только у Георгия красовалась самая настоящая древнерусская борода. Разве не странно?!
Конечно, эти рассуждения не могли пройти и мимо самого Газова, и поэтому он глядел на своих подчиненных с некоторой усмешкой. Интересно, они-то кем его считают?! А ведь кем бы ни считали, все равно будут не правы!
Вечером Жора протягивал своему начальнику заявление о переводе в службу другого района.
- Это что? – с удивлением спросил он.
- Хочу в другом районе работать.
- Почему? С подчиненными не сработались?
- Отлично сработался, но мне так надо.
- И чего там хорошего?! Там половина рабочих – таджики, а ты даже их языка не знаешь! Чего тебе на месте не сидится, спрашивается?!
 В ответ бригадир лишь пожал плечами, обрывая на полуслове весь дальнейший разговор.
Начальник, отлично знавший упрямство Георгия Федоровича, разумеется, наложил на бумагу свою резолюцию. Правда, при этом он немного усмехнулся. «Все знают, что там одеколоновый завод находится. Интересно, он что, серьезно считает, что там и его «рабочий материал» соответствующий запах иметь будет» – с ухмылкой подумал он, но вслух не сказал.
- Постойте, но там ведь нет бригадирской вакансии! – неожиданно вспомнил начальник, - Значит, Вы сможете туда перевестись только с понижением!
- Плевать! – коротко, но необычайно емко отозвался Федорович.
Начальник едва не повертел пальцем у виска, но воздержался, и только пожал плечами. Как говорится, хозяин – барин.
Между тем Георгий Федорович уже в пятый раз менял место своей работы, оставаясь внутри все той же ассенизационной службы. На каждом из этих мест повторялось одно и то же. Он со всеми знакомился, но ни с кем – близко, и никогда после рабочего дня (даже и в праздники) не отправлялся в ближайшую к рабочему месту пивную. Правда, и за пьянство, даже на самом рабочем месте, никогда и никого не осуждал.
- Странный он человек, странный… Просто странник какой-то… - бормотал начальник, оставшийся наедине со своей секретаршей.
- Да, уж точно не от мира сего, - отвечала она.
Тем временем Георгий бодро шагал домой. По дороге он вспомнил, как он вместе со своими одноклассниками ездили в Петергофский дворец. Пока его товарищи с полураскрытыми ртами рассматривали барочное великолепие, а учительница истории, заядлая любительница эпохи Романовых, взахлеб рассказывала о величайших достижениях Петра Первого, Жора взял, да и харкнул на дорогой паркетный пол. Картина намертво врезалась в его сознание – блеск зеркал, пышность гипсовых кружев, заморское изящество бесстыдно-голых статуй, и его зеленая сопля, упавшая прямо в центр цветка, выложенного из ореха и сандалового дерева. Что было потом, Георгий уже не помнит, по-видимому, его со скандалом вывели из дворца, а может, просто никто ничего не заметил.
Настоящий скандал произошел позже, когда на очередном уроке истории Жорик взял, да и назвал императрицу Екатерину Вторую Большой Подушкой. Наверное, причиной столь обидного прозвища стали необъятные габариты и явная телесная мягкость этой дамы.
- Да как ты смел?! – орал на него отец, очень мало понимающий в исторической науке, но зато страшно не любивший краснеть в оправдание своего чада, - Ты, молокосос, ей и в подметки не годишься!
- Да, папа, не гожусь… - ковыряя в носу, согласился Жора. В этот момент он живо представил себе холеные подметки Подушки – Екатерины. Небось, разрисованные цветочками и птичками, пахнущие заморскими духами.
- Вот, то-то же! – проговорил родитель и на этом успокоился.
Тем не менее, Жора продолжал издеваться над различными предметами, связанными с властью, да и с самими властителями. То свиной пятачок знатному портрету ныне правящего пририсует, то плюнет ему прямо промеж глаз. Кортежи лоснящихся казенных машин он провожал с длительной усмешкой, переходящей в продолжительное утробное хихиканье. Больше всех такого смеха боялась Жорина бабушка, дергавшая его за рукав и приговаривавшая:
- Внучек, ты что?! Нас же с тобой за это посодят!
Вместо ответа лицо внука расплывалось в веселой озорной улыбке.
- Вот ты смеешься, а недавно в газете писали, что один мальчик так же смеялся, и его вместе с папой и мамой, бабушкой и дедушкой посодили! – врала бабушка для большего стращания нерадивого внука, но вместо ответа получала один лишь смех. В итоге только оставалось, молча махнуть рукой.
Но нельзя сказать, что Жора одинаково высмеивал всех, кто когда-нибудь имел власть над бескрайними русскими просторами. Глубокий трепет в его горячей душе порождали изображения древнерусских князей, закованных в стальные доспехи и держащих в руках огромные мечи. Ни одной лишней вещи, не связанной с отношениями между жизнью и смертью, ни единой завитушки, способной придать этой сверхчеловеческой власти несерьезный, шутливо-бутафорский вид.
Их суровый вид, их решимость пролить бурлящую под железным покровом алую кровь отливался в сознании мальчика в твердое и могучее, как княжеские шлемы, слово «власть». Где-то подспудно он был уверен, что перед синими стрелами княжеских очей неизбежно отступит и сама смерть, которая, конечно же, побоится столь жесткого и мощного взгляда. И маленький Георгий мысленно припадал к ногам этих великих людей, и посылал к ним свои мольбы.
Из-за любви Георгия к историческим книгам, родители пророчили ему будущее ученого – историка. Но это продолжалось очень недолго, ибо сразу же как закончился короткий школьный курс Русского Средневековья, его отношение к историческим личностям изменилось на прямо противоположное, выражающееся в сплошных дурачествах и глумлениях. Не могли его восхищать изнеженные белотелесные особы, никогда не ходившие впереди своего войска, и больше всего на свете ценившие собственную драгоценную жизнь.
Такие мысли Жорика, разумеется, вызывали активное недовольство семьи и школы, и давали повод к все новым и новым попыткам его переубеждения. Аргументы, разумеется, каждый раз приводились одни и те же, дескать, в мире происходит технический и гуманитарный прогресс, который, конечно же, отражается и на самом облике правителя, который теперь командует уже не маленькой дружиной, а огромными армиями, поэтому ему нет никакого смысла самому вести в атаку свое войско. Внешняя роскошь с определенного времени стали во всем мире считаться символами могущества страны, и поэтому их было необходимо демонстрировать всем и везде. Так постепенно и дошло до современных административных ритуалов, стилей одежды, и прочего, и прочего. Все, что мы видим сейчас – это результат длительных изменений, которые, конечно же, шли только лишь в хорошую сторону, ведь всякий прогресс, как известно, есть величайшее благо.
Как ни странно, на Жору эти уговоры подействовали. Правда, немного не так, как хотели бы его наставники. Шаг за шагом мышление Георгия подвергалось чудовищным изменениям, порождавшим в нем что-то сходное с манией величия, только вывернутой на изнанку, где много ниток, швов и заплат. При этом «воспитатели» первоначально видели в таких изменениях Жориного сознания свой успех, даже немного радовались по этому поводу. Когда же, наконец, неизвестно откуда появился самый настоящий, молчаливый как дуля результат, было уже слишком поздно.
- Как хорошо, что меня там нет… - всякий раз замечал Георгий при виде утомительных кремлевских зданий, распростертых по ту сторону телеэкрана.
Разумеется, ему никто и ничего не отвечал. Ведь нас там тоже нет, но мы об этом даже не задумываемся, тот мир лежит от нас слишком далеко, чтобы размышлять о пользе или вреде нашего в нем отсутствия! Это все равно, как говорить, что хорошо, что мы не на Марсе (Луне, Венере, астероиде № 516)! Какая чушь!
Одним словом, подобные высказывания списывали на трудности периода полового созревания, который суждено пережить каждому, кто не имел счастья умереть в младенчестве. Но дело дошло и до следующего этапа, когда папаша заметил, как его сын сжигает в пустой ванне (поберег бы хотя бы эмаль, сукин сын!) прекрасные цветные фотографии с изображением роскошных дворцовых интерьеров и чудесных загородных вилл. При этом он, подлец, еще и приплясывал возле немощного огонька, будто творил какое-то шаманское действие.
- Варвар! Вандал! – вскричал отец. Подлинного значения этих слов он, конечно же, не знал, но был крайне недоволен столь зверской расправой над приятными для глаз картинками, которые, к тому же, и стоили тогда не дешево (все-таки до цифровой фотографии дело было).
- Я счастлив, что всего этого нет! – вызывающе ответил сын, - Что эта дрянь не облепляет наши души, подобно морским моллюскам (в более ранний период своей жизни Жора увлекался чтением морских рассказов), что все это очень далеко! Пускай этого не будет, пусть оно обратится в пепел!
- Негодяй! – прокомментировал отец.
- Пусть я негодяй, но ты пойми, что когда чего-то нет, это гораздо лучше, чем когда что-то есть. Нет у нас настоящих дворцов – и прекрасно, ничто нас не держит в себе, не сковывает наше нутро! Не будет даже их фотографий – еще лучше, ведь они порождают всякие фантазии о том, как бы было, если бы там обитал именно я. А к чему эти фантазии, если их результат – полное, жалкое ничто!
- Ишь, говорить научился! Я тебе покажу «когда чего-то нет – лучше, чем когда что-то есть»! Вот деньги домой не принесу, и будете все куковать, любуясь на пустой стол. Это вам и будет «чего-то нет»! – прокричал отец, но от ванны отошел. Там, собственно, и спасать было уже нечего, один только пепел остался.
Полюбил Газов и фотографии различных руководителей, публикуемые в газетах. При появлении такой газеты в их доме, Жора вооружался шариковой ручкой, и принимался за кропотливую творческую работу. В кого только не превращались эти солидные и всеми уважаемые люди, трепеща под его калечащим пером! Они, к Жориной радости, становились и чертями, и лешими, и домовыми, и водяными с русалками, и Змеями – Горынычами. А один, безусловно, очень важный товарищ, стал даже дырявым ведром, которое утонуло в каком-то подозрительном водоеме, ни то в пруду, ни то в болоте. Представляете, ведро с глазами и ушами, серого цвета (как и его пиджак), а посередине – здоровенный галстук, изображающий оборвавшуюся веревку!
- Опять все газеты изгадил! Как же я их теперь читать буду! – ругалась бабушка.
Самой невинной его шуткой был случай, когда Жорик просто-напросто закрасил на фотографии все зубы жене какого-то президента или председателя. Бабушка, не разобравшись в чем дело, принялась бегать по знакомым соседкам и радовать их новостью об отсутствии зубов у столь солидной дамы. Все верили и кивали головами до тех пор, пока у одной из соседок не нашлась точно такая же газетка, в которой все зубы были на месте.
- Но моего лица никто и никогда не исковеркает, потому, что в газетах его нет, и никогда не будет! – заявлял будущий золотарь своим родителям.
- И очень плохо! – возмущался отец, - Ведь еще Наполеон говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! А ты мало того, что не мечтаешь, так еще и хвастаешься отсутствием мечты!
- А чего мечтать, если я – и так есть!
- Бестолочь! – сквозь зубы бросал родитель и уходил восвояси. Вместо него в комнате появлялась бабушка:
- Вот хулюган! Опять газетку мне исковеркал! – возмущалась она.
- А интересно, если бы тысяча таких мальчиков, как я, пририсовала бы рога фотографиям одного и того же чела, интересно, они бы выросли у него на самом деле? – отвечал Жора самым неожиданным вопросом.
- Да уж, вам, разбойникам, только дай волю! – кричала бабушка на всю квартиру.
Постепенно родители от Жорика отстали, списав все странности его поведения на самый обычный юношеский негативизм, которым в 14 лет страдает почти каждый ребенок. Радикализм и полная законченность его негативизма смогли собрать вокруг начинающего бригадира целую толпу сверстников. Для них Жора стал настоящим кумиром, даже героем. Конечно, каждый мог втихомолку харкнуть на висевший в учительской здоровенный портрет лысого субъекта, с корявым синим пятном на блестящем лбу (напомним, что тогда были 80 – е годы). Однако харкнуть в тот же портрет прямо на школьной линейке, среди более пятисот человек!..
Сам того не заметив, Георгий оказался сердцевиной шумной компании, но вскоре, через какой-то десяток лет, так же незаметно остался совсем один. Бывшие друзья закончили различные институты, принялись за полную азарта и драматизма борьбу, обеспечивающую крохотные местечки в этом мире. Какой им интерес в золотаре, до костей пропитавшемся запахом городской утробы?! Да сам факт общения с ассенизатором, преданный широкой огласке, способен, пожалуй, поставить крест на реактивной карьере кого-нибудь из них. Что ни говори, а отрицать этот мир хоть и позволено, но только лишь понарошку, в качестве продолжения более ранних детских игр, и этот огненный столб должен волей-неволей срубить тупой топор взросления. Горе тому, у кого это так и не случилось!..
И все-таки один из былых друзей Георгия старательно продолжал навещать старого школьного друга. Сначала он приходил лишь изредка, и в их беседах уже почти полностью отсутствовал тот дружеский огонь, который прорывается сквозь телесную оболочку и сплавляет человеческие души в неразделимый монолит. Скорее, их общение стало походить на контакты журналиста, берущего интервью, с интересующей его личностью. Наверное, они уже не дружили, ибо были теперь не на равных, и перешли в то состояние, которое философы называют «субъект – объектными отношениями». Жорик оказался в положении наблюдаемого, а его бывший друг – наблюдателя.
Как ни странно, бригадир ассенизаторов не был против присутствия этого человека в своей жизни. Ведь факт наблюдения способен принести в нее дополнительный смысл, превратив ее из никому не видимых блужданий в кем-то услышанную песню.
Однако вскоре начали происходить едва уловимые, но очень ощутимые изменения в их отношениях. В словах друга начало чувствоваться что-то близкое к преклонению перед Георгием, который, не смотря ни на что, оказался верен избранному им пути. Солнце рождающейся веры потихоньку испарило в нем туман иронии, и хотя на словах он ничего не говорил, но его взгляд все больше и больше наполнялся всполохами фанатизма, который был виден на фоне этого толстого и солидного человека так же хорошо, как огромный костер в ледяных пространствах Арктики.
«И последние станут первыми!» – время от времени повторял он одну из библейских фраз, как будто полностью и безоговорочно соглашаясь с Георгием, но в то же время, опасаясь признаться самому себе в этом согласии. Звонкая радость Жорика понемногу пропитывала друга его детства, превращая того в совсем другого человека.
Жора Газов шагал домой после очистки еще нескольких метров городских кишок, километры которых, подобно змеям, намотались на его сущность и придали телу характерную сутулость. Когда он шагал в своей пропитанной грязью спецовке по направлению к своей маленькой квартирке, то служил прямо-таки иллюстрацией человека, которого можно назвать последним и конченным. В жизни его, наверняка, не ждет ничего хорошего, кроме упоения полным отсутствием власти, которая никогда не ляжет в не предназначенные для этого огромные мозолистые и вечно грязные ладони…
На улице стемнело, и Жора не сразу заметил вынырнувшую из-за угла ближайшего здания огромнейшую толпу народа, заливающую пространство перед его домом. К этому людскому озеру со всех сторон стекались полноводные людские реки, старающиеся превратить его в море, в океан. Георгий скользнул по лицам нескольких из собравшихся. О чудо, на них застыла бронебойная решимость и острая, похожая на стрелу целеустремленность. Откуда же они такие взялись?! Не иначе, как с небес свалились?!
- Что случилось?! Не иначе, как канализацию во всем городе прорвало?! – тихо спросил он у первого попавшегося человека. Тот глянул на Георгия, сразу же остолбенел и упал на колени. Следом за ней попадала и вся остальная толпа, прямо как сухой лес при очень сильном ветре.
Все взгляды, вся воля собравшихся оказалась обращенной к Георгию Федоровичу, который неожиданно для самого себя оказался на поверхности чего-то огромного, пришествие которого он чувствовал на протяжении всей своей жизни.
- Слава нашему Великому Князю Ярославу Последнему! – понеслось над рядами, многократно усилилось, разогналось на безбрежных русских просторах, ударилось о резонаторы гор и взмыло ввысь над поющими свою вечную песню русскими лесами.
Во главе толпы стоял старый друг Георгия, который со слезящимися глазами протянул князю блюдо с хлебным караваем и чашечкой соли.
Над головой Георгия Федоровича, то есть Ярослава Последнего вспыхнул сияющий, подобно звездам венец, который был и до этого мгновения, но только никто и никогда его не видел.

Товарищ Хальген
2005 год