Снова дождь со снегом и холодный ветер. Погода - это Творца, но порой, Зоя, поздняя осень просто заебывает. А я все одно при любой погоде смолю сигаретку и тяну пиво на улице. И ****ь мне в рот и в жопу козлов думских с их законами об ограничении курения табака и употребления пива. Вот недавно сижу на скамейке, пью пиво, курю. Мимо идут три старухи. И одна старая дура до меня доебалась. Говорит: пить пиво запретили, за теперь штрафуют. А ей ответил: да пусть попробуют. Она мне: что, денег так много?! Это неважно, отвечаю. Мне-то особо спешить некуда. Вот пускай меня доставят в гадюшник ментовской, напишут протокол об административном правонарушение, копию мне его выдадут, постановление напишут о штрафе, и тоже копию его мне выдадут, квитанцию штрафную. А я этой квитанцией себе жопу подотру. Два месяца не плачу, должны переслать по месту работы. А я для стажа числюсь в липовых фирмах, да не одной, а двух, которых по юрадресу днем с огнем не найдешь. Ну, могут обратить взыскание на мое имущество чрез службу судебных приставов - исполнителей, но сумма небольшая, а бумаг столько писать надо, что запарятся. А кому это надо? Бабка сказала: во, какие умные пошли, никого не боятся теперь. А я добавил: и я вот думаю, надо вообще-то мне обжаловать эти дурацкие законы в Верховном суде и в Конституционном. Как ущемляющие мои гражданские права и свободы. Да ты совсем дурак! - сказала мне бабка и покрутила пальцем у виска. Я ей сказал: а вот за это, бабуля, я Вам могу предъявить в порядке частного обвинения статью 130 Уголовного кодекса. Или привлечь к гражданско-правовой ответственности, предъявив к Вам иск о защите чести и достоинства. И требовать компенсации морального вреда, исходя из принципов разумности и справедливости. Причем бремя доказывания в этом случае лежит на Вас. Вы должны будете суду доказать, что я на самом деле дурак. Не связывайся с ним, Федоровна, молчи лучше, заговорили другие старухи. Такой и засудить может! И бабки поспешили от меня свалить.
Это недавно было. А такая погода напоминает мне нашу первую осень вместе с Олей. Когда она в первый раз забеременела, когда жили на теткиной даче и вернулись домой. Где она сейчас? Дома сидит. Опять брюхатая, зачем ей в такую погоду из дома выходить? Давай пива попьем лучше, чего-то такое я тебе расскажу. Про что? Да про мамочку моих детей. Блин, у нас дети точно сначала скажут: папа, мама. Потом: план, герыч, пайка, дачка.
Как мы тогда жили? На сотку в день в ожидании моей пенсии. Маманя нам клала на стол, уходя на работу сотку. На это мы покупали себе сигареты самые дешевые, чай, пиво. Больше чифирили. То я варил чифирок, как в дурке в семнадцать лет научился, то Оля по немного иному способу. Чифирок хорошо цеплял. Потом неожиданно позвонило Катюха, с которой я учился и дружил, ушедшая из Академии после третьего курса. Я был рад ее услышать, приятно поговорили. Оказывается, она мне звонила, когда мы были на даче, только не могла дозвониться. Она вышла замуж по залету, хотела пригласить меня на свадьбу. Не дозвонилась, уже замужем. Просила сделать ей запись в трудовую книжку. Она знала, что у меня есть колотушка с туристической фирмочки. Я согласился нарисовать ей стаж, предупредив при этом, что Пенсионный фонд эту запись потом опротестует. Так далеко она не загадывала, согласилась, договорились о встрече. Оля была беременна на первом месяце (****ец, токсикоз на первом месяце начался тогда, она блевала раз в 3-4 дня!). Мы встретились около станции метро Юго-Западная, мне было приятно представить своей институтской подруге мою Оленьку. Оля была на год старше Катюши, они с удовольствием пообщались, я нарисовал ей стаж в трудовой книжке и приложил колотушку. А Катюша нас подогрела. Сказала: не, вы просто молодцы! Все это было хорошо, но девушки стали общаться по теме своей беременности. И вот тут Катя сказала мнение своего гинеколога, оказавшееся в последствии для нас роковым. Мол, мне врач сказал, беременным нельзя пить шампанское или пиво, напитки с газом. На третьем месяце могут быть отеки. Лучше водку пить. Это можно. До трех месяцев. Ведь до трех месяцев ребенок в пузыре, что в крови у матери, до него не доходит. Эти слова Катюши стали для нас роковыми. Хотя я претензий к ней не имею. Она просто пересказала нам мнение своего гинеколога, наблюдавшего за ее беременностью.
А любимая моя, когда мы с Катей простились, сказала: Лёня, возьми поллитра. Катька сказала же, что водку до трех месяцев пить можно. А я - покладистый, бабло есть, дури нет. Отчего бы не взять? Вот так и начались наши осенние попойки в нашу первую осень и в первую беременность Оли.
Еще на даче теткиной, когда мы каждый вечер твердо убирали поллитровку синьки; да нет, раньше, когда маманя в отпуск от нас свалила, захмелев, Оля начала рассказывать мне о своем прошлом. Ну, а в тот вечер, когда маманя легла спать, поддатая Оля впервые мне рассказала, прося не говорить об этом матери про свою первую судимость. Бухали мы в наш первый октябрь вместе не мало. И я услышал тогда внешне непонятные, неукладывавщиеся в голове истории о жизни девушки из небольшого украинского райцентра.
Понял я вот что. Когда мне было четырнадцать с половиной лет, в День космонавтике в неизвестном мне райцентре Житомирской области УССР Коростышеве у ментовского следака Александра и медсестры Татьяны родилась дочка, которую они назвали Олей. Потом я с удивлением услышал от коханы, что мать ее родилась в Якутске, что у ее деда по матери были узкие раскосые глаза. Также и у ее матери были тоже узкие глаза, но так, как у деда. И из разговоров дома она знала бабушку матери, стало быть, ее прабабушку, звали Саррой. И ее мать рассказывала, что каждый вечер пятницы она зажигала две свечи. Глядя, как зажигаю я субботние свечи, она это вспомнила. Бляха-муха! Я мечтал семь лет назад жениться на еврейской девушке, которая бы омывалась в микве, отделяла халу, зажигала субботние свечи. Мне по барабану, как кто сочтет из людей, я не претендую на эмиграцию по еврейской линии ни в Израиль, ни в Германию. К еврейству я сам с боку - припеку, равно как и моя кохана. Но ведь по материнской линии Оленька - дщерь Израиля. Так или иначе, мечта моя и моя малява Творцу, засунутая в щели стены Храма исполнилась, благословен Он. Моя брюхатая половинка с трассы зажигает в моем доме субботние свечи.
У нее был брат Сергей, старше ее на полтора года. Ее отдали в детский садик. Единственно, что про детский садик она помнит - что там раз воспитательница ее отлупила, задрав юбку. И что она туда ходила в очках, а там был один мальчик Вовка, который с ней дрался. И разбил ей десять пар очков, как минимум в пять лет. Десять лет позднее с этим пацаном она курила драп и потрахалась в жопу с ним первым. А когда кохане было четыре годика, она гуляла с папашей. И когда они оказались около четвертой школы Коростышева (это была школа-интернат для умственно отсталых детей, куда Оля в свои школьные годы просилась, когда матушка ее ругала и порола за неуспеваемость: лучше отдайте меня в четвертую школу!), кто-то из окна бросил кирпич, от которого на лице любимой остался шрамик маленький до сих пор. Вот это она мне рассказывала.
В семь лет, как раз когда грохнулась Чернобыльская АЭС, провозвестившая своей судьбой имевшую быть кончину Союза чрез пять лет, девочка Оля пошла в школу осенью. Самой этой техногенной катастрофы она совершенно не помнит. С самого начала учеба ей не далась, мать ее стала после родительских собраний пороть, она так и осталась на второй год. Папаша ее говорил своей жене: не лупи ее, не дается ей учеба. Учеба ей действительно давалась с большим трудом. Школу, аналогично мне, она откровенно недолюбливала. Позднее в ПТУ, которое тоже называлось Финансовым, как и моя родная Академия, ей учиться нравилось гораздо больше.
Еще прикольным мне показалась аналогия с моими детскими шалостями. Меня с достаточно раннего детства преследовали три фобии. Навязчивых страхов. Отравиться случайно, или быть отравленным, страх укуса ядовитой змеи (отчасти реальный - вечерами в нашей эфиопской миссии, где я с родаками прожил полтора года в дошкольном возрасте, все ходили с фонариками, боясь наступить на двухминуток и пятиминуток - так называли кобр; двухминутка укусит - чрез две минуты умрешь, пятиминутка - чрез пять; эфиопы убитых змеюк, намотанных на пальцы, толкали за баксы; маманя раз там поела мясо змеи - и с тех пор восхищалась его вкусом), и совершенно непонятный страх упасть в синее небо и утонуть в нем. При этом в террариуме зоопарка я прилипал к стеклу и не мог оторвать взора от змей, позднее у меня развился интерес к токсикологии и наркологии, из которого, несомненно, выросла моя исполнившаяся подростковая мечта - стать наркоманом и попробовать все наркотики. Так вот, мужу мамани я сыпал в пиво стиральный порошок в том возрасте, а раза два - нассал. Мамане же в супы и каши сыпал обычный песок. А Оленька в том же возрасте кушала песок желтый вместо сахарного. А в 8 лет маленькая второгодница в очках нассала и положила измельченное кошачье говно в емкость с домашним вином под Новый год. И в наступившем году с удовольствием смотрела, как взрослые члены ее семьи, родные и знакомые их, отмечавшие с ними Новый год, бегают на дальняк. Аналогично тому, как я нассав чуток и подсыпав чуток стирального порошка, кричал отчиму, когда тот шел в сортир: пап, ты не спускай, я хочу на твои какашки посмотреть! Это когда мне 6-8 лет было.
Потом моя кохана вспоминала, как ее семья вместе с семьей ее крестного ездила на Черное море в Одессу и Николаев. Как в одном жигуленке размещалось четыре взрослых и пять детей. Она с братом и трое детей из семьи крестного ее. Как они по команде взрослых пригибали головы при приближении к постам ДПС. Как она в Черном море поймала медузу, как ее брат бежал от нее с криком, когда она бежала к нему с медузой в руках. Как она потом тихонько бросила эту медузу в варящейся суп. И как потом ее родаки, поевшие этот суп, блеванули, когда маленькая девочка Оля поведала им об этом. Как в десять лет ездила в Питер к своей тетке, сестре своей матери с узковатыми глазами, как она подралась с братом на борту крейсера «Аврора». А мать их отлупила, наругала и отправила домой. Почему они подрались - Оля толком не помнила.
Что Оля вспоминала потом? Потом ей вспоминались длинные очереди, талоны почти что на все, долгое стояние в очередях. Порой, талоны есть, а хлеб заканчивался. В симметричном году прошлого века, когда страна, в которой мы родились и росли, полетела под откос, когда я ходил в церковь, как на работу, моей кохане исполнилось 12 лет. И помнится ей это прежде, как она на летних каникулах лазила на деревья, стреляла из рогатки или трубочки вишневыми косточками в прохожих. И замечательной проделкой с петардами, которые она упорно называла ПЕКТАРДАМИ.
Оставшись с двоюродным дедом и бабкой с братом, раз жарким летним днем подрастающая Оля вышла на улицу и задумалась: чего бы такого сделать, чтобы на тебя наорали и отлупили?. Двоюродная бабка послала ее купить продуктов в магаз, она купила, а на сдачу купила пару петард. Пользоваться ими она умела, но не могла придумать, чего дальше ей с ними делать. Отнесла бабке продукты, вышла во двор ее дома. Пользоваться петардами она умела. Увидев, что бабкина собака улеглась в будке, подпалила петарду и бросило ее в собачью будку. Эффект превзошел все ожидания. Петарда грохнула в будке, собака сорвалась с цепи и с воем пулей выскочила на улицу. Двенадцатилетней Оли это очень даже понравилось. И захотелось повторить. Именно поэтому, увидев, что ее двоюродная бабка проследовала в деревянный сортир и заперлась в нем, девочка залезла на близлежащее дерево. Подпалила петарду и ловко бросило ее в небольшое окошко над дверью сортира. В будочке грохнуло. А потом из сортира также пулей выскочила двоюродная бабка Оли с голым задом и побежала к дому. Глядя на это, двенадцатилетняя озорница чуть от смеха не свалилась с дерева. В итоге она добилась своего. Сначала на нее бабка наорала, а потом отлупила. После этого девочка Оля подложила бабке найденную на помойке дохлую мышь. И утром наслаждалась визгом своей двоюродной бабки на весь дом.
Наверно, эта бабка как-то настучала ее родакам, потому что ее с братом забрали оттуда к концу июля. И отвезли в родной Коростышев, только не домой, а на село под Коростышевом. Где летом жили родители ее отца. Они там дней десять прожили, познакомились с местной детворой. Пришла идея детворе - пожарить шашлык. Мясо было. И вот с чего им в селе это стукнуло в голову - я понять не могу, как не могу теперь понять, почему в семилетнем возрасте детям сотрудников эфиопской миссии стукнуло в голову ломать авто в гараже. Но Оле и ее брату стукнула в голову мысль - на дрова разобрать сортир сельский. Оля так еще к бабушке своей сходила: ты или дед в сортир пойдут? А они уж самогонки прихватили и спросонья отказались. Их внук и внучка с сельской детворой разобрали весь сортир. И зажарили шашлык. Вот после этого дед и бабка по отцу настоятельно попросили сына, чтоб он взял внуков домой. Но пока родители за ними приехали, Оля с братом успели разобрать и спалить забор соседа бабки. А чего? Прикольно сопоставить. В мои 12 лет я с моей милой бабулей поджигал погреба и голубятни, бил фары, прокалывал шины, угонял тележки у могильщиков и мопеды у рыбаков, катался на них, а потом мы с бабулей их топили в водоемах. Только я это делал со своей милой бабушкой. И хрен на нас кто подумал.
В ту лихую осень первого симметричного года девочка Оля пошла в четвертый класс. Тогда между ее родаками был спор - чем ей лучше заниматься. Матушка ее настаивала, что дочка должна заниматься музыкой, а ее папаша говорил: ни хрена! Она спортом заниматься будет!. И записал ее в спортивную секцию, чтоб она занималась боксом, греблей и легкой атлетикой. А матушка записала мою будущую кохану в музыкальную школу, чтоб она училась играть на пианино. И два года Оля моталась то в школу нелюбимую, то в музыкальную школу потом, то в спортивные секции. Совершенно не понимая, зачем это нужно ее матушке и ее папаши. Как раз в тот год ее папаша стал попивать и уволился (или его попросили - толком Оля не помнит) из ментовки. И пошел работать на цементный завод водилой бетономешалки. Он там работал года три, пока этот завод не обанкротили. Как Оля вспоминает, с этого времени тесть мой начал бухать все чаще и чаще.
Чрез год с лишним музыкальную школу Оля бросила, музыка ей давалась с трудом, было не интересно. А вот заниматься спортом откровенно нравилось. Так что ее папа оказался совершенно прав. Борьба, бокс, гребля, легкая атлетика давалась ей легко и были интересны. На занятиях спортом она научилась такой развлекухе - растопырить на столе пальцы и метать промеж них нож. Отчего у нее осталась пара шрамов - два раза она порезала руку. Их пожилой тренер якобы сам этому их учил. И якобы он был неоднократно судимым. Раз он попросил тринадцатилетнюю Оленьку показать прием с ним. Она так показала, что вывихнула ему лопатку в первый раз. Второй раз сломала два пальца. Тренер ей тогда сказал: выучил на свою голову! Запомни, девочка, тебе пить нельзя, рука сильная, навыки останутся, ты можешь по пьяни человека изувечить. Не пей никогда!
Спортом девочка Оля продолжала заниматься, учеба в школе у нее шла с трудом, мать ее накануне контрольных рисовала ей справки о болезни чрез знакомых врачей (ну, вроде там городская больница и поликлиники в одном здании находились, город-то небольшой был). Но все равно дочка училась плохо, школьная программа давалась чрез пень - колоду. Оля была двоечницей. Как-то раз ее достали придирки учительницы по математике, и она в отместку натерла доску в классе парафином, оставшись после уроков мыть класс. На следующей день на доске писать мелом было нельзя - мел не оставлял следов. И Оля говорит, что никто так до сих пор она сделала в школе.
Обычно после очередного родительского собрания мать устраивала двоечнице Оле порку, вернувшись домой из школы. Брала ментовской ремень своего мужа, раскрасневшись от гнева, брала Олю за шкирку, подводила ее к кровати и говорила: снимай штаны, нагибай жопу! Оленька беспрекословно снимала штаны с трусиками, нагибалась, оперевшись ладонями о кровать. И получала 5-6 ударов ремнем по голому заду. Обычно мать лупила не больно, так чтоб пар выпустить. Наказанная Оля распрямлялась, потирала отстеганные ягодицы, водружала на место штаны и с победным видом садилась на кровать. На другой день задница боли не чувствовала совершенно. Такие порки не действовали на девочку Олю более трех дней. И она их совершенно не боялась.
И Оля в начале переходного возраста была домашней девочкой, а вовсе не дворовой. И даже сейчас еще ее, прошедшую, как она говорит, крым рым и медные трубы, очень удивляет, как школьницы лет 12-14 шляются по Очакову допоздна. Ей позднее десяти вечера не разрешали возвращаться домой. Да и гулять ее мать особо не отпускала. Мать то грузила ее цепать картошку в огороде, по кормить кабанчика, корову и кур. На дискотеку ей не разрешали ходить до четырнадцати лет. Кроме школы и своего огорода с хлевом, она ничего и не знала о внешнем мире. Кроме того, хотя соседи считали их семью достаточно зажиточная, в классе она была хуже всех одета. Некоторые ее сверстницы после уроков уже целовались с прыщавыми одноклассниками, а на двоечницу Олю мальчики никак не обращали внимание. И она об этом откровенно жалела. В тринадцать лет, как и во мне в том же возрасте, взыграли половые гормоны. И отходя ко сну, Оля дрочила мягкими игрушками. И подсматривала, как ее родители занимаются любовью.
Так же в тринадцать лет Оля попала в больницу с аппендицитом. Ей сделала операцию, после которой она месяц пролежала в больнице до самого конца второй четверти ее шестого класса. Ей это нравилось больше, чем ходить в школу и делать уроки. В год, в котором моя бабушка отошла в вечные обители, ей исполнилось четырнадцать лет, и она должна перейти в седьмой класс. Вот в начале летних каникул мать впервые отпустила Олю на дискотеку. И она пошла в дискотеку у дома отдыха, где диджеем был старшеклассник из ее школы. К сожалению, первый выход Оли на дискотеку был омрачен происшествием. Оля, потанцевала, общалась периодически со своим знакомым диджеем. Потом она увидела, что к нему лезет какая-то девчонка из Села, похожая на мою героинщицу в очках. Ничего не подозревая, Оля подошла к диджею и попросила поставить ее любимую песню. Девчонка та сразу окрысилась и спросила ее: ты почему подошла, если видишь, что я тут стою!? Оля ничего ей не сказала, а диджей поставил ее песню. Ну, она так потанцевала, потом пошла в сортир, а там эта девка ее догнала, пихнула и сказала, чтоб она немедленно смывалась отсюда и чтоб больше она ее здесь не видела. Оля разозлилась и дала по морде, ни говоря ни слова, первым ударом разбив очки. Наглая девка из Села заревела и свалила.
Когда чрез некоторое время она снова вышла в сортир, то увидела, что эта девка привела своих дружков - трех пацанов и какую-то рослую девчонку, которая Оля называла кобылой. Она показывала на Олю и кричала, что эту козявку надо проучить. Однако ее дружки не захотели встревать в эту историю. И помогать ей наотрез отказались. А девка та схватила Олю за волосы и ударила о колено свое. Потом Оля въебашала ей с локтя. И у двух девчонок пошла замечательная ****елка, на которую сбежались смотреть подростки из дискотеки. Смотрите, как девки ****ятся! - только и слышалось вокруг. Диджей полез их разнимать. На прощание Оля так врезала той девки с Села, что сломала ей челюсть. И девку ту больше на эту дискотеку не пускали, хотя она еще раза два приходила. А Оля вернулась домой с двумя громадными фингалами. Мать ее сказала: сердцем чуяла, что что-то с тобой да случится! Но вот зачем тебе дискотеки? Чтобы возвращаться оттуда каждый раз с синей мордой? А Оле понравилось ходить на дискотеки, там танцевать, а при случае - и подраться с какой-нибудь девчонкой. Вот такой у нее был первый выход в свет, так сказать.
Несмотря на советы матушки не ходить на дискотеки, Олю туда тянуло, а папаша всегда отпускал дочь и говорил своей жене, что раз она занимается боксом, то всегда за себя может постоять. Единственно что - так это он ей советовал не ходить на эту дискотеку в доме отдыха, потому что туда надо было идти чрез парк, пользовавшийся недоброй славой. Якобы там орудовал маньяк, то и дело находили трупы молоденьких девочек. Парк слыл нехорошим местом, а реально как -то раз в нем действительно нашли труп изнасилованной и забитой до смерти шестнадцатилетней девушки из школы, где училась Оля. Говорили еще, что там девушку могут изнасиловать парни с дискотеки и якобы насилуют. В школе одноклассницы рассказывали, что на дискотеках парни, отсидевшие не один срок, играют с девушками на секс. Одна девчонка садится играть против четырех пацанов в карты. Если она проигрывает, то ее все четверо трахают, или она пред ними дрочит на бутылке. А если выигрывает, то пред ней все четыре пацана дрочат.
На дискотеках Оля не сталкивалась ни с чем подобным ни разу. Скорее всего, это были обычные параши девочек - подростков в период полового созревания, когда, как говорит моя кохана, и хочется, и колется, и ****а горит, и мама не велит. Слушая это, я вспомнил давным давно случайно подслушанный разговор наших очаковских школьниц лет 13-15 в далеком симметричном году прошлого века после краха советского государства уже. Девчонки шли по улице и базарили о маньяке - людоеде, слухи о котором действительно тогда распространились в очередях и на остановке. Одна из них сказала: а интересно, как он будет есть, что делать будет? А другая ее подружка сказала: да! А еще интересно, как пацаны девушек насилуют? Иногда мне хочется, что Владик со своими друзьями меня изнасиловал и Томку. Она покраснела, а другие девчонки заржали. Когда я дома об этом рассказал мамани, она завозмущалась: вот какие они теперь! Им интересно, как насиловать будут! Уже в таком возрасте хочется, а об учебе вовсе и не думают, сволочи!
В этих страшных парашах подрастающий молодняк проговаривает свои вдруг осознанные половые желания. Я помню еще, как в детской больницы, где я лежал подростком в 13 лет, наша палата вечерами трепала анекдоты на тему ебли. Еще они могли часами обсуждать популярный тогда зарубежный фильм «Генералы песчаных карьеров» о далекой и совершенно непредставимой для нас жизни латиноамериканской молодежной банды беспризорников. Внимание в основном привлекала сцена, как один такой уличный пацан трахнул девушку, а в остальном этот фильм воспринимался, как фильм не об отчаянной нищете и борьбе с жизнью каждый день, а как фильм о вольной нережимной жизни. Обсуждалось, сколько оттуда вырезали. Один рассказывал, что он видел другой фильм с аналогичной сценой. Кубинский. Девушка там сначала кусается, отчаянно сопротивляется, а потом все - получает удовольствие, перестает сопротивляться, и начинает активно заниматься любовью. Обсуждали, как хорошо было бы изнасиловать всей палатой действительно симпатичную медсестру лет 19. На которую вся палата, включая и меня, дрочила. На словах. А на делах, эти, с их слов подрастающие крутые пацаны, хвалившиеся когда-нибудь сжечь или взорвать ментовку, стремались близко приблизиться к девчонкам - сверстницам из соседней палаты. Эти сверстницы выглядели и вели себя как-то взрослее. И откровенно стебались над этим молодняком. Надо мной почему-то - нет, может, потому что я не дразнил их.
Так вот, ничего, кроме первой драке на дискотеке, в те летние каникулы и когда она пошла учиться в седьмой класс - не случилось. Она была бы сама не прочь поиграть так в карты так с пацанами, тем более, когда поближе познакомилась с тусовкой этих блатарей - редцедивистов, оказавшимися сыновьями других медсестер из больнице, где работала ее мать. Они были старше ее на год - три, имели неоднократные приводы в ментовку. А среди уличного молодняка, особенно среди девчонок пытались создать имидж крытых редцедивостов. Эту уличную шпану побаивались. Жили они в районе города, которой называли ДОЛЫНОЙ. И там на них все смотрели, как на подрастающих уголовников. В самом младшим из них Оля опознала Вовку, который в детском садике разбил ей 20 пар очков. Так вот, Оля сразу прибилась к их тусовке вместе со своими сверстницами Алкой и Катькой. Они постоянно тусовались на дискотеке вместе, потом парни провожали их домой, иногда гуляли вместе у реки. Парни их не трогали, даже не целовали.
Единственно, еще походы эти на дискотеки в летние каникулы пред седьмым классом, Оля помнит одним курьезным происшествием. К ним в гости приехала тетка из Ленинграда. Она пришла в ужас, когда узнала, что ее сестра разрешает уже своей дочери ходить на дискотеки. Да она чрез год-два тебе ребенка в подоле принесет! Чему она там хорошему научиться может? Там - разврат, там - наркотики, там девушек делают наркоманками и заставляют заниматься проституцией! И давай Оли ездить по ушам, что для такой юной девушке ходить на дискотеки просто опасно. Оля смеялась и говорила, что там ничего из того, что тетя нагородила, на самом деле нет. Тетка ей не поверила. И в субботы пошла на дискотеку месте с Олей, где и потерялись. В назначенное время Оля пришла домой, а тетка - нет. Вся семья отправилась на ее поиски. Олину тетку нашли у речки Тетерев в том самом парке заброшенном, где прогуливались сексуальные маньяки, согласно городским слухам. Когда моя нынешняя теща в парке же рассказал об этом, тетка коханы чуть не упала в обморок. В итоге она поверила, что жизни и чести Оли на дискотеки ничего не угрожает. Но все-таки на летние каникулы увезла ее к себе на дачу под Ленинградом. Там Оля играла и ходила в сельский клуб на фильмы и дискотеки со своими кузинами.
Учеба в седьмом классе прежде всего помнится Оле школьным курьезом. Весь ее класс очень не любил пожилую математичку, бывшей у них классной руководительницей. И в один прекрасный школьный день ей сделали пакость, причем какую конкретно именно и кто именно - Оля этого, равно как и все прочие лица не знают. То ли хлорным отбеливателем стул намочили, то ли карболку на платье ей плеснули. В итоге ее платье под жопой стало белеть и разрываться. Ох, чего потом было! Общее родительское собрание с детьми, почему -то проходящее в спортзале. У одной стены построили семиклассников, у другой их родители. А пред школьниками ходили директор школы, завуч и разъяренная училка. Тыкали пальцами в лица школьников и орали: кто это сделал?! Не знаешь, да?! А может, ты это и сделал?!! Не ты?! А кто тогда? Кто? Кто?!!! В итоге этого не выяснили, стали рассказывать родителям очень много нехорошего про успеваемость и поведение их детей. Родаки краснели, а поддатый папаша Оли еле сдерживался от смеха. В конце мероприятия он не смог, стал хихикать. Потом все родители разбирали своих чад, ведя своих чад за ухо, а папаша взял Оля за руку, весело сказал: пошли домой, дочка! И заржал во весь голос. Еле сдерживая смех, рассказал, что тоже учился именно у этой математички. И именно в седьмом классе в середине первой четверти ей сделали с платьем тоже самое, а потом было примерно такое же родительское собрание и тоже в спортивном зале. После которого почти весь отлупили, а вот его одного не отлупили. Пап, а ты дома меня отлупишь? - спросила Оля. Папаша ее еще больше заржал и сказал: разумеется, нет, меня не отлупили, с тобой будто снова пережил это! Только узнай, отлупили ли кого из твоего класса. Оля выполнила просьбу папы своего. Оказалось, что большую часть класса все-таки выпороли.
А еще вторая четверть запомнилась ей первой по-настоящему болезненной поркой. Оля получила ее за пять двоек на пяти уроков в один день. Узнав об этом на родительском собрании, мать Оли явилась домой разъяренная, нашла и бросила дневник пред лицом поддатого отца Оли. И давай орать: вот твоя дочь подучила пять двоек в один день! Как тебе это?!! Хоть бы поговорил с ней! Папаша согласился и стал с ней разговаривать. Почему у тебя по алгебре и по геометрии двойки? Пап, так она к всему классу придирается, тетрадку забыл, ставит двойку. Я ж не нарочно тетрадки забыла, я бы списать могла! Бывает, сказал папаша. А по литературе почему два и по русскому? Так я тетради все дома забыла, оправдывалась Оля. И по русскому тоже. А на литературе я в стихотворении запнулась в начале. Хорошо, спросил снова отец, еле сдерживая взрывы смеха. «И такое бывает, но вот по физкультуре - то почему два? Ты ж спортом занимаешься!» «Пап, а я форму дома забыла. Я без портфеля в школу пришла! Вместо нотации, папаша согнулся от смеха. И сказал: вот копия моя седьмом классе! Вот тут мать здорово отлупила Олю. Девочке после этого две недели было больно снимать и одевать штаны с резинкой и сгибаться в деревянном сортире. А на другой день Олин папаша набрался больше обычного, и когда матушка Оли стала на него орать, с полного маху въехал ей два раза кулаком по щеке. Олина мать ревела в три ручья, а потом десять дней ходила с ярким фингалом под левым глазом на работу.
В начале четвертой четверти седьмого класса, когда ей исполнилось 15 лет, ей помнилась такая жизнь. Тогда она жила так, а я начинал в то время только близко знакомиться с Надюшей, впервые открывшей мне врата восприятия. И блин, похоже почти одновременно начали открывать мир секса и наркоты. Надюша натягивала мне своим очаровательным ротиком презерватив на член недалеко от церкви отца Дмитрия в кустах около пруда. А моя будущая кохана, сим раз пропхана, начала в это же лето курить драп, бухать самогонку и кохаться. Заниматься любовью, то есть.
Впервые это случилось 9 июля 1994 года, на который тогда выпала суббота. Вечером пятнадцатилетняя шмакодявка Оля, окончившая седьмой класс, отправилась на дискотеку, где впервые поцеловалась с шестнадцатилетним Вовкой, разбившем ей детском саду 20 пар очков. Олина мама велела ей вернуться домой сразу после десяти вечера, когда закрывалась эта дискотека для школьников. Вместо того, чтобы идти домой, спортивная девочка-подросток Оля целовалась с бывшим детсадовским забиякой, а ныне -уличным бакланом Вовой, косящим под вора для эффекта на девчонок с соседней улицы.. Они обжимались, целовались. Вова долго жал млеющую под совершенно новыми впечатлениями Олю, а потом ей предложил пойти с ним к одному пацану и покурить вместе у него драп. Оля подумала: а по чему бы нет? И пошла с ним. Вместе, они покурили с одним пацаном чрез бульбулятор. Свой первый приход Оля почти что не помнит. Что холодные мурашки по телу забегали и хорошо стало - это она помнит.
Затем Вова пошел ее провожать. Под драпом ей самой захотелось секса, а Вовочке захотелось потрахаться. И он все сильнее и сильнее лапал Олю, от чего Оля млела. И ее едва начавшая обрастать волосами щелка теплела и мокрела. Ей все это было внове и приятно. И когда Вова вдруг сказал своей подружке по детсаду, жавшейся к нему: я хочу тебя трахнуть. А Оля ему сказала на это: а давай пойдем к речке, камню, где мы ссали, когда сюда шли. Там никто ничего не увидит. Они направились туда, правда, по дороге туда Вова чего-то стремался. И стреманулся, когда услышал, что Оля еще целка. И стал выражать опасения, что или Оля залетит и заставит его так на себе жениться, или посадит, что целку он ей ломать не будет, лучше в жопу выебет. Оля на это согласилось, ей показалось прикольным, потрахаться с мальчиком и сохранить целку. Значит, родители точно ничего не узнают. Дошли до места, Оля спустила штаны с трусами, Вова поставил ее раком, поелзал по ее заду своим напрягающимся членом да и засунул ей в анус. Два раза и два раза кончил. Оля раз кончила, и недоумевала: а чем это лучше, нежели дрочить без того, чтобы потом болела жопа. Жопа у нее в тот раз болела не только от первого в ее жизни анального сношения. Домой она пришла около половины первого ночи. А в этот день ее семья мылась в бане. Матушка ее извелась в ее ожидании. И когда Оля вернулась, матушка заголила своей дочке зад и начала так ее лупить пряжкой от ремня, что после четвертого удара пятнадцатилетняя Оля разоралась на весь дом. Прибежали ее папа и бабушка и начали ругательски ругать мать за то, что она зверски избивает девочку. Мать лупить ее прекратила, повела в баню, где Оля помылась. А матушка снова потом отшлепала ее рукой по голому заду.
Эта порка действовала на Олю не больше двух недель. После истечении коих, Оля начала ходить по дискотекам, курить драп и трахаться с Вовой в зад у того самого камня. Это все ей нравилось. Но когда после таких похождений старшеклассницы у нее стал болеть анус, она решила, что на фиг ей туда ходить. Какое-то время отдохнула, потом ее родители отправили ее завершать каникулы к бабушке на Село на дачу. И там Оля очень хорошо отдыхала. Купалась в пруду и речке, помогала бабушке цепать картошку. А кроме того, перезнакомилась со всем сельским молодняком, пацанами и девчатами, по выходным ходила с ними в сельский клуб, где бухала, танцевала до упаду, затевала драки с другими девушками, мирилась с ними после, потом вместе бухали. В одной из таких драк сельские девчонки впервые перебили ей нос, а она - своротила одной из них скулу. Иногда потом она курила драп с сельским молодняком, потом она шла вместе со всеми к старому деду, барыжевшему самогонкой, подогревали его салом и домашними консервами, а за это он им ставил самогонки. Все бухали, иногда потом трахали девчонок в жопу. Так Оля провела свое пятнадцатое лето. Когда я потрахался с Надюшей в кустах.
Вернулась к родителям в конце августа Оля, полная новых впечатлений. И на первом сочинении в восьмом классе на стандартную тему : « как я провела лето». И восьмиклассница Оля написала: «была на селе у бабушки, помогала бабушке цапать картошку, корову доила, ходила в клуб с пацанами и девчатами, танцевала, бухала водку, ебашила девок на дискотеке, курила драп, пила молоко, ****ась в жопу потом, сосала у пацанов.» Училку эти откровения впечатлили. Она поставила ей за это сочинение жирную двойку. А на родительском собрании училка прочла просто сочинение Оли пред всеми пришедшими родителями и сказала: вот такая ученица восьмого класса Оля Симонова. Мать ее покраснела, как рак, и не знала, куда ей деваться от стыда. Она только попросила у училки это сочинение. Та ей отдала его.
Какой потом кипеш был дома! Матушка Оли тыкала этот злосчастный листок из школьной тетрадки своему мужу в лицо, а тот был поддатым хорошо. И просто ржал над сочинением дочери. «А, чего, говорил, сочинение - как сочинение. В восьмом классе я был таким же сорванцом, как и моя дочь сейчас, но я не додумался об этом написать в сочинении школьном! Молодец, дочка!» Мама Олина так не считала и отлупила свою дочь в кровь пряжкой по голому заду.
После этого она каждый день жрала ее поедом, до тех пор, пока Оле все это не надоело. Раз, получив очередную двойку, она решила, что учится она не может, мать ее не любит, никому она не нужна. И придя домой, выпила все таблетки, найденные ее в комнате матери, с надеждой навсегда уйти из жизни. Из жизни она не ушла, отец вызвал скорую и в присутствии матери ей делали промывание желудка в городской больничке. Она там лежала две недели, каждый день ее навещала мать и начинала при виде дочери реветь навзрыд. После этого случая она перестала доебываться до нее насчет учебы.
После больнички Оля пошла оттянуться на бесплатной дискотеке и на эстрадных концертах в день города, который в Коростышеве справляют где-то в последней декаде сентября. Для Оли это так и остался самым любимым праздником на всю жизнь. Каждый год на день уже города Москвы идет со мной на эти народные гуляния. И вспоминает свою юность в Коростышеве. И тут нет ничего смешного. Для девочки из украинского райцентра это был единственный шанс увидеть знаменитые музыкальные группы, иногда заезжавшие в ее городок. Ну вот, в пятнадцать лет она впервые залетела в ментовку
Оля пошла туда со своими одноклассниками. Их было с Олей 9 девчонок и 5 пацанов. Они смотрели этот концерт, аплодировали, свистели, визжали, махали руками. Иногда отходили и пили вино, пока все оно не было выпито. Потом концерт окончился, все стали расходиться. А ее однокласснике сами зачем-то полезли на трибуну. Кто там просто пел и танцевал, а пятеро пацанов затеяли промеж себя драку.. Оля стояла внизу у эстрады и просто курила. Зная характер коханы, это, конечно, трудно представить, но вот она говорит именно так. Тут неожиданно появились менты, всех их забрали, загрузили по бобикам всех поддатых подростков и доставили в единственную в городе ментовку. Тогда Оля там оказалась впервые.
Оказавшись в ментовке, восьмиклассники совершенно не испугались. Когда менты из дежурки стали у них выпытывать, почему произошла драка, кто ее затеял, ребята и девчата не говорили, а потом начинали откровенно хамить. Многие даже не хотели называть своей фамилии и имени. Менты орали сначала, на всех, потом стали выдергивать по одному, орали, орали, а юные правонарушители им откровенно дерзили. А скоро ее один мент дернул за плечо и потащил к столу у дежурки. За ним стоял уже злой оперативный дежурный. Почему произошла драка, кто начал? - первым делом он начал. Оля сказала ему, что не знает, не видела, стояла внизу и курила. Видела только саму драку. Тогда мент спросил ее: как зовут, фамилия, где живешь? А тебя это ****? - ответила ему Оля. Пошли вы все *** тут! Услышав это, он аж побагровел от гнева. Я тебя выучу, дрянь! - заорал он. Обежал вокруг стола, взял дубинку у одного мента и заорал на Олю: так, штаны снять, руки на стол! Оля тут же сняла штаны и положила рук на противоположный край стола. Вот тут она впервые узнала, как хорошо пристает в телу ментовская дубинка. В первый раз, как она говорит, ее отлупили больше для вида, не больно, влепив ей, однако, больше всех. Пять раз охуярили. Однако потом она предпочла назвать свои данные, стали называть свои личные данные и остальные. Им это не помогло, отлупили у того же стола по голому зады всех остальных одноклассников Оли, однако каждому из них досталось по 2-3 удара. Потом всех закрыли в камеру напротив дежурки. В коростышевской ментовки нет обезьянника, как в Москве, вместо него там напротив ихней дежурки большая камера с металлическим тормозом и волчком, в которую дежурный мент - вертухай заглядывает каждые 5-10 минут Так Оля впервые оказалась в самой настоящей камере. Где-то чрез часа полтора за ними начали приходить родители их, Дома отец Олю отлупил, гораздо больнее, чем в ментовке. А в пять утра разбудил и послал к шинкарке за чекушкой самогонки.
А потом в жизни восьмиклассницы Оли ничего особенного не было Она прогуливала школу время от времени, делала и сдувала домашнее задания, была двоечницей, которые учителя, получавшие грев от олиной матери в виде лекарств и койко-места в больничке, в четверти натягивали тройки. Так все и оставалось, Она занималась спортом, иногда выезжала в другие города на соревнования, вместе со своей подростковой группой. Бокс ей нравился. Ее папаша в юности серьезно занимался боксом и полностью одобрял выбор дочери. Вечера, основательно поддав с соседом - системным алкашом Валерой, он начинал рассуждать о будущем дочери. Она такая же, как и я был в ее годы. Боксом хорошо занимается. А подрастет, верно, пойдет в ментовку нашу служить. Может, как и я, следачкой станет. Хорошо зная сильные и слабые стороны Оли, я сильно сомневаюсь, чтобы Оля вышла из рядового и сержантского состава МВД, но такую службу она вполне могла бы нести. Чего -то есть в ее характере такое, позволяющее заподозрить.
Естественно, ее первый роман с Вовкой продолжался. Они тусовались вместе на дискотеках, Вовка представлял ее своим дружкам, как свою подругу, а потом намекал, что иначе ее бы эти пацаны драли во все щели. Пацанов этих Оля, зная их материй, сослуживец ее матери, вовсе не боялась, никто ничего плохого ей там не делал. Иногда она ходила с ним по дискотекам, иногда он посылал провожать ее своих дружков, чтобы к ней никто не приставал. Но только гроза улиц ДОЛЫНИ Вовка не знал, что Оля около дома очень здорово с этими пацанами целовалась. А больше ничего не было. Очень редко Оля курила с ним драп и трахалась с ним в жопу у него на сеновале. Зимой каталась с ним на санках с крутой горки за рекой. Короче, ей нравилось быть его подругой.
На зимних каникулах она познакомилась еще с одним пацаном, Виталиком из Киева, которому уже было семнадцать лет. Тот киевский паренек приехал отдыхать в своей бабушке, жившей на улице, параллельной олиной улицы имени Александра Матросова. Оля с ним быстро подружилась. С этим Виталиком никакого секса не было у моей будущей коханы. Просто он хавал какие-то аптечные колеса, а какие - хрен его знает. И курил драп. Оля могла с ним накуриться без всякой ебли, могла взять у Виталика и принести полбокса драпа Вовке и его компании. А с Вовкой она просто стала реже курить и реже трахаться. Ее радовало, разумеется, что целка цела, что родаки не прикапаются, но анус после драпа и траха на сеновале с Вовкой все же болел. Так что восьмиклассница Оля курила драп и встречалась с этим Вовкой все реже и реже. Последний раз они встретились на день рождения Оли, когда ей исполнилось 16 лет. Они тогда гоняли на мотоцикле одного из этих пацанов по селу, утопили его на броде в реке, а потом всей компанией и вытаскивади.
Сразу после того, как Оле исполнилось шестнадцать, и она перешла в девятый класс, после которого она намеревалась простится со школой и податься в путягу, в ее жизни было очень радостное события. Она все занималась в спортивной секции боксом, поехала на соревнование, на соревновании группы набрала хорошее число очков, с какой-то молдавской девчонкой сошлась на ринге в поединке. В результате по очкам, она заняла второе место, ей вручили серебряную медаль по юношескому женскому боксу вместе с хрустальным кубком и бутылкой шампанского. Хотя на самом деле это было ее прощание со спортом. У нее уже начала ныть левая рука, из которой ей позднее хирурги дважды вырезали смешанную опухоль. И именно тогда врачи из матушкиной больницы категорически запретили ей заниматься спортом. После кубка и серебряной медали девочке было очень неприятно уходить из спортивной секции. Она и не знала, что у нее на левой руке развивается смешанная опухоль, которая позднее потребует двухкратной операции. Тогда она знала одно: врачи запретили ей заниматься спортом. А ей и лень было, и нравилось одновременно.
Вот так Оля встретила свое шестнадцатилетие и перешла в девятый класс, который для нее был выпускным. На летние каникулы тетка забрала ее в Питер, но за недели три с половиной до конца каникул попросила отца Оли забрать племянницу у него. Ведь юная Оля трижды заводила авто своего дядьки без всяких ключей. Гоняла на нем со своими юными питерским друзьями, а в третий раз просто разбила дядькино авто об дерево. Стукнулась хорошо, но нефатально ни для авто, ни для юных пассажиров. Вот после этого тетка, сестра матери, попросила ее забрать. Ее отец приехал за ней, и отвез ее. И никогда за это слово ей не сказал. Он откровенно не любил родню жены своей.
Осенью Оля пошла учиться в девятый класс, где у нее неожиданно появились четверки, хотя учеба по-прежнему давалась ей с трудом. Она то курила драп с Виталиком, то жрала с ним какие-то колеса. Познакомившись с кодипронтом и прочим аптечным кадиком со мной, она склонна думать, что это были аптечные колеса с кодеином. Тогда ее совершенно не волновало, что это за колеса, она всего - то пару раз их и жрала. Еще она у матушки изредка тырила для Виталика разные сонники с барбитурой. Вовка ей уже надоел, она перестала с ним встречаться.
В тот год, когда чуть позднее я проезжал на поезде в Одессу, направляясь на паломничество в святый град Иерусалим, девятиклассница Оленька на дне своего города впервые поучаствовала в групповухе. Пошла тогда на дискотеку в дом отдыха, там встретила этого Вовку. Он стал там ей угрожать, что по кругу пустит ее, а Оля ему сказала: а если я сама всем дам? И потом ведь так и было в кустах темных недалеко от этой дискотеки. Девятиклассница Оля отсосала у всей этой компании. Затащили в кусты? Нет, сама пошла, сама была готова ко всему, никто ее не бил, не заставлял, сама у всех взяла в рот, сосала. На прощание плюнула Вовке в лицо, дала оплеуху и ушла. Да, Вовка ей по привычке засунул в жопу, больше никто. Вот так их отношения и прекратились. Этот Вовка стал для моей будущей коханы после этого просто никем. В их тусовку она просто перестала ходить после этого происшествия. Но принуждение к оральному сношению отрицает. Пацаны мне нравились, я сама хотела, отсосала у шести, думала, что во все щели выебут. Хотелось мне? Нет, не хотелось. Хотелось этому дураку показать, чтоб раз и навсегда понял - я просто не его девка. Отсосала у всех, потом дала ему по морде. Отношения выяснили. И расстались. Навсегда.
Так Оля хотела сама. На второй четверти своего выпускного класса она снова попала в больничку в внешне дикому случаю. У какой-то ее школьной подружке был день рождения, а та девчонка жила на пятом этаже в пятиэтажке. Оля туду пришла с начинающим нарком Виталиком. Старшеклассники выпили, пошли курить на балкон. Курили, бухали. Пошел базар о том - слабо ли прыгнуть с пятого этажа. Оленька на спор вызвалась сигануть по пьяни. Перелезла чрез балкон и прыгнула с пятого этажа. На пари под винными парами. А ставкой были три литра самогонки.
Итог этого глупого пари - Оленька прыгнула с балкона пятого этажа, получила сложный перелом. Месяц лежала в травматологии на вытяжке. Помнит, как ее мать стояла пред ней с заплаканными газами. Виталик к ней пришел в больничку и принес трехлитровую банку самогонки. Условия пари соблюл, за свой базар ответил. Когда Виталик этот приезжал из Киева , девятиклассница Оля с ним бухала самогонку. Когда ее выписали из больницы, она в первую субботу пошла на дискотеку оттянуться и потрахалась с этим Виталиком около сортира. Почему-то он тоже трахнул ее в зад. В голове, разумеется, это слабо укладывается, как так можно сделать, но бухая Оля способна на самые невероятные поступки. А я в то время проезжал на поезде, направляясь в Одессу, откуда отплыл в свое паломничество.
Потом я лечил рожу и крутил романы с молодыми замужними врачихами из нашей поликлиники, а Оленьке исполнилось 17 лет. Возраст, оказавшийся для нее роковым. Когда молодая девчонка с окраины Коростышева пошла по кривой дорожке. Она уже курила иногда драп, пила вино, самогонку, еще не курила сигарет. Последняя школьная весна в ее жизни запомнилась ей таким происшествием. Однажды пошла она с папашей своим в лес за первыми грибами (вроде, они сморчки и строчки собирали), чего-то набрали, а на обратном пути наткнулись на труп мужика с множественными ножевыми ранами и выколотыми глазами. На трупе был галстук, часы, чемоданчик валялся рядом. Убийство было явно не с целью ограбления. Или на самом деле в лесу оказался маньяк, или это была месть. Они быстро свалили оттуда, папаша Оли потом сходил в ментовку, где его помнили, рассказал о страшной находке в лесу, выезжал с операми на место происшествия. Нашли кого или нет, Оля не знает, отец дома рассказывал, что убитый - не местный, никаких документов при нем не было, опознать его не могли, а в чемоданчике было 500 баксов. Чем все это кончилось, Оле неизвестно да и неинтересно было.
Оля с облегчением окончила девять классов своей школы. Сдала школьные экзамены, на которые она ходила вся увешенная шпаргалками под юбкой. Прекрасно все сдула. И с удивлением получала на школьных экзаменах четверки. Она привыкла получать колы и двойки. Потом у нее был выпускной вечер, где все выпускники, разумеется, нажрались до усера на радостях, всю ночь весело отплясывали в одном кабаке. Так моя кохана простилась со школой. Какие жизненные университеты ей предстояло пройти в недалеком будущем - она об этом даже не подозревала. А я в это время начал изучать Талмуд и начал читать еврейские молитвы.
Естественно, что после школы встал вопрос - а куда идти дальше? О высшем образовании, об институте в семье Оли даже не думали, куда идти дочери - вообще не знали. Питерская тетка, в честь которой моя кохана получила свое имя, думала о племяннице больше ее родителей явно. Она снова приехала летом, хвалила выпускницу за улучшение успеваемости, говорила родителям, что девочке надо учиться. Предлагала взять ее в Питер, где она смогла бы учиться в каком-нибудь хорошем техникуме. Батя любимой считал, что у нее учеба в Питере просто не пойдет, мать считала, что такую юную девушку отпускать в большой город нельзя. А в Коростышеве у Оли был выбор между педагогическим училищем, где надо было учиться 4 года, и ПТУ, где учиться надо было три года. Естественно, Оля выбрала себе это ПТУ, которое почему-то (в духе времени, что ли?) называлось Финансовым, как и моя родная Академия. Хотя учили там чему угодно, только не финансовым дисциплинам. Оля туда подала документы. Ее зачислили в путягу на обучение специальности: продавец - плодоовщевод - цветовод. Ей хотелось учится на товароведа, но на эту специальность уже набрали.
Летом Оля снова с теткой своей побывала в Питере, зажигала с молодняком питерских окраин, даже план с ними покурила, побыла и на Селе на дачи бабушки своей. Ходила там на дискотеки в сельском клубе, танцевала, затевала разборки с сельскими девчонками, ****илась с ними, потом вместе бухала, давала в жопу и в рот сельским пацанам. Ей это нравилось. И целка цела, и выебали. Она не помнит, чтоб эти сношения доставляли ей какое-либо сексуальное наслаждение, она просто чувствовала себя причастной к ебле. А сексуальное удовлетворение она получала, ожесточенно дроча плющевым зайчиком. Еще в тот год в весенний призыв братца ее загребли в армию. И тем летом будущая петеушница Оля несколько раз возила с родаками ему дачки. Ей навсегда запомнилось, как он жадно хавал при них и жадно курил сигареты с фильтром. Брат ее учился в путяге на механизатора. И его отправили служить в танковые войска.
С началом сентября Оля пошла в свою бурсу, как называли петеушники свое училище. Толковали еще аббревиатуру ПТУ так: помоги тупому ученику. И тут в судьбе Оли было тоже самое, что и в моей судьбе на год позднее. Учиться в ПТУ ей понравилось больше, чем в школе, также как и мне учиться в моей родной Академии нравилось больше, чем учиться в школе. Там ей показалось проще и интереснее. Один в один со мной.
Интересно, но в путяге коханы раз в неделю была линейка, как она говорила. Общее собрание учащихся в ПТУ, где им полоскали мозги по теме того, как они учатся и как себя ведут. И была преусловутая картошка. Когда в сентябре всех петеушников направляли копать и загружать в бункера картофель. Оля таскала домой два ведра картошки с этой трудовой повинности наравне с другими, на что все смотрели сквозь пальцы. И ей это нравилось больше уроков в школе. Там же она и научилась курить. Аналогичное у меня было в группе. Большая часть девушек курила. И собственно говоря, курить приучился именно по этим мотивам. Курят симпатичные девчонки, вот так встать, покурить с ними, пообщаться. Вот и Оля так, видя, что другие девчонки курят около своего туалета, начала курить с ними. Первыми ее сигаретами была прима без фильтра. Так она в свои семнадцать начала курить. Раз стырила у матушки своей в больничке спирт медицинский и принесла его в путягу. Где распили его все вместе. И все это было вполне невинно. Если бы карта легла бы иначе, Оля могла окончить ПТУ, выйти замуж за Вовку, за другого пацана коростышевского, несомненно, мать устроила бы ее работать в городскую больничку хоть бы в младший медицинский персонал. Но карта легла иначе.
Оля вспоминает это так. Это был среда 26 февраля. Оля привычно пошла в училище. И впервые ощутила неизведанное ранее чувство жмущей тоски. Аналогичное ощущение у меня развивается пред эпилептическим приступом. Вот чувствуешь физически тяжесть окружающего мира. И в голове стучит одно: надо встать и уйти. Петеушница Оля отсидела все занятия. Пошла домой. По дороге встретила знакомую матери по работе в больничке. И та ей сказала: твоя мама лежит в реанимации, у нее инсульт. Хочешь ее живой увидеть - иди в больницу сейчас. Оля туда побежала. Дочь старшей медсестры знали, пропустили в реанимацию. Последний раз живой Оля видела свою мать под колпаком, с капельницей в жиле и разными трубками. Мать была к глубокой коме. Оля целовала ее безжизненную руку и плакала, причитая: мама! Мамочка! Коллеги матери отпаивали ее валерьянкой, пришел пьяненький отец и увел дочь свою в коридор. Успокаивал ее, говорил, что сейчас к матери придет батюшка, может, поможет. Молодой батюшка из местного храма действительно пришел, зажигали свечи. Он соборовал, скорее всего, сделал глухую исповедь и причастил мою тещу. Не знаю. Был батюшка, были свечи. Стало быть, над матерью коханы точно совершили таинство соборования. После чего батюшка пошел восвояси, а мой тесть повел любимую домой. Оба еле сдерживали слезы.
Вечером того же дня мать Оли, моя теща, стало быть, отошла в вечные обители, не приходя в сознание. В семнадцать лет Оля осталась без матери. Когда ее братец узнал о смерти матери в армии, он попытался повеситься. Его вытащили из петли, откачали. О чем он потом не раз жалел. Общественное мнение возложило вину в смерти моей тещи на заведующего отделением больнички, где она работала. Мол, он на нее наорал, у нее гипертония. Наорал не по делу, с ней прямо на работе случился инсульт. Осталось двое детей. Я знаю это только с ее слов, как там на самом деле было - не знаю. Только после смерти матери любимой тот завотделением предпочел уволиться по собственному желанию и свалить из Коростышева подальше. А что его на это подвигло - совесть или общественное мнение: Творец лучше знает.
Похороны тещи были пышными. На скорой ее тело привезли домой в гробу, какая-то монашка читала над ним Псалтирь, батюшка тот же отпевал ее дома, батя коханой набрался до предела, все сотрудники больницы провожали в последний путь тещу. Батюшка махал кадилом и тянул трисвятое. А пьяный тесть плакал, как ребенок и причитал, обращаясь к безмолвному телу своей отшедшей жены: Танечка! Прости меня, дурака последнего! Разумеется, Оля плакала. Как-то смутно понимала, что теперь жизнь ее просто пошла под откос
Оля похоронила свою мать так. В первую ночь после похорон отец ее нажрался и свалился у дверей. А она легла на супружеском ложе своих родителей. И вот чувствовала - чего-то не то. Кровать трясет, чего-то по комнате будто скачет, шорохи. Оля поняла это так: покойной матери не нравится, что она легла на их супружеское ложе. Она перебазировалась на диван в той же комнате. Сразу все как рукой сняло. Петеушница Оля там спокойно заснула.
После смерти матери в доме Оли все пошло кувырком, хотя, разумеется, не сразу. Фактически это была точка перегиба. Между детством и отрочеством коханы и ее юностью. Со смертью матери для Оли началась дорога на трассу, потом в Москву. А отец ее начал спиваться, уходить в синюю систему. Первую неделю после похорон он не просыхал. То и дело посылал дочь за чекушкой. Смотрел на портрет своей жены пьяный и по щекам его текли слезы. Видимо, он любил мать Оли по настоящему. И тяжело переживал ее преждевременную смерть. Она умерла в сорок два года.
Прошло примерно две недели после похорон матери, когда семнадцатилетней Оле жизнь была сломана окончательно. Начиналось все достаточно безобидно. Вместе с Олей в ее группе в путяге училась некая Полина. Чуть старше ее, дочь сослуживицы ее покойной уже матери. Дочь сотрудницы регистратуры больнички. В той же группе училась и подружка Полинки из Села. И чрез две недели после смерти матери две одногруппницы предложили своей одногруппнице Оли: давай расслабимся, музыку послушаем после занятий, к пацанам в гости сходим. Оля хорошо знала Полину и не раз была у нее в гостях. Разумеется, она согласилась. Ведь все равно мать не вернуть, почему бы не побухать с пацанами и своими подружками. И после занятий она пошла с ними.
По дороге эти девчонки рассказали ей, что из Чернигова приехали два пацана, снимают квартиру, вот у них можно будет собраться и расслабиться немного. Кроме того, придет парень Коля, с которым Полина встречалась и намеревалась окрутить, а девчонка из Села положила глаз на одного черниговского пацана. Пришли на квартиру, стали бухать, слушать музыку, общаться. Пацаны из Чернигова были чуть старше - 21 и 20 лет. Вели себя вполне нормально, за девушками ухаживали, но не приставали. Коля оказался сыном рыночного ларечника, который торговал пивом на коростышевском рынке, он притащил целый ящик пива, была еще самогонка. Начиналось все именно так - как обычная молодежная вечеринка со спиртным. Так прошло три - четыре часа. Пиво кончилось, Все пацаны пошли за новым ящиком пива к отцу Коли. В квартире остались одни девушки.
А дальше случилось то, что у меня никак не укладывается в голове. Когда Оля рассказывала мне эту историю, я долго думал: а могли бы мои однокурсницы, с кем я учился, сделать аналогичное по отношению к какой-нибудь своей подружки по потоку? И приходил к выводу: нет! Что девушки могут так сделать - это просто в голове не укладывается. Вряд ли нечто подобное им в голову приходило.
А дело было так. Оставшись одни, девчонки сначала просто базарили на привычные темы, постепенно тема как-то сама собой свернулась на секс. Девчонки делились своими начинающимися любовными похождениями. Да, а одна из девчонок была еще беременной, с Села которая. Так вот, когда Оля сказала им, что у нее целка на месте, они ей не поверили. Причем девчонка с Села высказала пожелание, чтобы все пацаны поломали ей целку здесь. Вроде их это как-то задело. И они стали не раз выражать сомнение в наличии целки у Оли. Они стали говорить, что у такой ****ной - переебанной шалавы просто не может быть целки. Потом стали говорить, что это еще проверить надо. Схватили ее, привязали за руки к кровати, надавали пощечин, раздели ее, раздвинули ноги и привязали их тоже. Полина взяла ножницы и засунула их Оле в ****у. Оля до сих пор помнит дикую боль, свой крик и смех девок: а ведь и правда целка, пусть кто-то из пацанов ее отъебет! Первым пришел Коля, девки запустили его в комнату, где Оля оставалась привязанной к кровати. Этот мудак разделся до гола да и трахнул ее.
Отвязывать ее не хотели, девки грозили убить ее, если она распустит язык об этом, били по лицу. Оля плакала и просила отпустить ее домой. Безобразие это было прекращено черниговскими пацанами, которые пришли в ужас, увидев как Коля стирает носовым платком кровь со своего члена. Они пару раз дали Коле по морде, сказали, чтоб все отсюда немедленно убирались, что сейчас вызовут ментов - за чужое они садится никак не хотят. Девки с этим Колей свалили, угрожая прикончить Олю, если она кому сболтнет о происшедшем. А пацаны развязали Олю, нашли ее одежду, помогли одеться, успокаивали. Чтобы успокоить, налили ей самогонки. Оля выпила, немного стала отходить от шока и боли. Пацаны советовали ей идти в ментовку и обязательно писать заяву, только просили их не впутывать: они Олю пальцем не тронули, вообще к ней не прикасались, они не знали, что к ним в гости такие отморозки напросились. Готовы проводить Олю домой или в ментовку и рассказать все, что они видели и знали. Оля не знала, куда ей идти. Но уйти из этого дома хотелось. От того, чтобы ее проводили, она категорически отказалась. И долго блуждала по ночному Коростышеву, время от времени начиная реветь.
Когда она сидела на очередной лавочке под фонарем и ревела, ее нашел отец. Так поздно дочь его никогда не возвращалась домой, он уже часа полтора бегал и искал ее. Найдя ее ревущей, он спросил: дочка, что с тобой, что случилось- то? Оля только и смогла сказать: папа! И согнулась в рыданиях. Говорить она не могла. А отец увидел ее штаны с кровью и спросил: кто это сделал, рассказывай! Плача, Оля рассказывала происшедший с ней кошмар. А отец ее жутко разозлился, но не на нее. Когда она ему рассказала о происшедшем, батя сказал, что прямо сейчас они пойдут в ментовку, что их посадят, а там из этого Коли сделают Олю. Они и пошли.
Так Оля впервые столкнулась с предварительным следствием и судом. В первый раз - в качестве потерпевшей и гражданской истицы. Пришли в ментовку, потом пошли в детскую комнату милиции, где у них и взяли заявление. Потом она рассказывала о происшедшем оперу в детской комнате, потом - следаку, потом - проверка показаний на месте, осмотр места происшествия. На ту злосчастную квартиру пришли с понятыми, Олей, ее отцом. Все фотографировали, описывали, Оля рассказывала и показывала, где что было. Похоже, черниговские пацаны вообще не прибирали в комнате. Рассказывали и показывали то же место, где что они видели, где стояли сами. Их все-таки забрали, скорее всего, для оформления протоколов и следственных действий с ними. С каждым из них снова в ментовке была очная ставка. Но их не задержали, ушли они вместе с Олей. Когда следственные действия были совершены и оформлены. А потом Олю повезли в больницу на освидетельствование, там ей и медицинскую помощь оказали, лечение назначили. Мазь и свечки. Потом снова в ментовку. Оля помнит одно - она просто запарилась подписывать протоколы. Потом она с отцом пошла домой только.
Злосчастных героев повязали на третий день, впрочем, под стражу почему-то брать не стали. Оли пришлось снова с отцом приехать в ментовку и быть на очных ставках. Сначала под отдельности с одним, а последняя - где она с тремя сразу была. Девки всегда говорили, что пробили ей целку, только не ножницами, а карандашом (ну, большая ли разница-то?!!). А у них выпытывали мое предположение: не заказывал ли им кто из пацанов привести девчонку, чтобы она занялась с ним любовью? Коля признал, что девки действительно попросили его выебать Олю, но это было не до, а после, когда Оля лежала привязанной к кровати. Само происшествие они даже не отрицали, но вот по таким мелочам - упорно шли в отказ. Само странное, что все это на девок не произвело никакого впечатления. Они по прежнему угрожали Оле физической расправой, смеялись над ней в училище и говорили, что за такую шалаву никого не посадят.
Потом была судебно-медицинская экспертиза в Житомире, куда Олю сопровождал следователь с вещдоками - окровавленной простыней, ножницами в крови, трусами и штанами Оли, злополучный сын ларечника, мент для присмотра за Колей. А папа Оли сидел за баранкой и отвез их в Житомир. Само собой, судмедэкспертам пришлось все рассказывать по новой. Олю там не осматривали, только выслушали и листали написанное в городской больницы, взяли только анализ крови. Колю долго осматривали. Потом они вместе вернулись в Коростышев. Разумеется, экспертиза нашла сперму Коли спермой одной группы со спермой на трусах Оли и мазках из ее влагалища. Коля этот тоже до суда гулял на воле. Только он Оле не угрожал, просто пытался избежать контакта с ней.
Потом прошло полтора месяца, и Оля пригласили подписывать протоколы уже в прокуратуру, где Оли снова пришлось очень много расписываться. А дома потом отец налил ей сто грамм и предложил бухать с ним. Выпив, он начал доебываться до Оли: да чего ты от меня все прячешь? Я ж знаю, ты куришь! Нашел раз у тебя «Приму» в кармане. Сначала хотелось заставить тебя всю эту пачку съесть, а потом догадался, что просто дочь моя выросла. Хочешь курить - кури предо мной прямо, отца-то родного не стесняйся. И выпей с отцом. И забей на этих подонков! Оля впервые побухала с отцом, впервые курила с ним за одним столом. И отец ей говорил: только ты одно! Вот будут к тебе родители их подходить, предлагать деньги, пойти на мировую, изменить показания - не говори с ними, и самое главное - не соглашайся. Предлагают деньги, говори одно: я дорого стою, купить меня у вас денег не хватит.
И действительно, потом началось психологическое давление со стороны родителей и близких обвиняемых по этому делу. Базарный бизнесмен пришел к бате Оли, пытаясь о чем-то договорится. Разговора не получилось. Папа Оли был уже бухим и наорал на ларечника: здесь тебе делать нечего! Ни денег, ни пива не хватит, чтобы мою купить! Все продашь - все равно с ней не расплатишься. Мог бы и свинец в такого засадить, да лучше отправим его туда, где из твоего Коли сделают Олю. Пусть лучше уходит, иначе сейчас он просто возьмет ружье. Отец этого дурака предпочел уйти.
Другой раз до нее около училища доебалась мать этого Коли. Она ладила ей: зачем ты сыну моему жизнь поломать хочешь, лучше возьми деньги, пожалей моего сына. А Оля ей сказала: он, может, уже мне всю жизнь поломал. А мать его заорала: так ведь ты сама пошла! Ну да, - подтвердила Оля. Сама пошла. Музыку послушать, пиво попить. Я ж не знала, что так будет. И чрез две недели после похорон матери. Знала бы - не пошла! Мать Коли заплакала. На этом все контакты с ними были прерваны. А вот мать этой Полины потом к Оле подошла. Она ей денег не предлагала, она просто ей сказала: ты мою дочь посадить хочешь, Ничего, когда-нибудь сама сядешь. И узнаешь на самом деле. Каково оно там. Даже такой дуре, как дочка моя. Хотя собственно сделок не предлагал никто.
Потом пришла судебная повестка, было закрытое слушание, с родителями сторон. Оле пришлось пред судом рассказать все по новой после изложения версии подсудимых. После нее допрашивали черниговских парней как свидетелей, Никакого обвинения им не предъявили. Судебных прений Оля не помнит, в памяти осталось, что на последнем слове все подсудимые отрицали, что засунули Оле в дырочку ножницы, говорили, что на самом деле, это был карандаш. А Коля еще говорил, что Олю он не насиловал, она просто была привязана к кровати, но он ей нравился, и лишившись целки, она сама была не против. Суд удалился на совещание.
Потом приговор оглашался в краткой форме. Оля помнит только отдельные слова: признать виновными.... Коле и Полине - два года воспитательной колонии строгого режима, девчонке из Села - год воспитательной колонии строгого режима с отсрочкой исполнения наказания до родов, мерой пресечения избрать предварительное заключение. Слушая приговор, мать Полины упала в обморок, а матери Коли стало плохо с сердцем. А рядом с осужденными выросли конвойные мусора и стали защелкивать на них браслеты. Оля видела, как их грузят в бобик. А чрез неделю в воронке отправили в Житомир из городской ментовки, где были и КПЗ и ИВС. На житомирскую пересылку, про которую ходили жуткие слухи. Что пацаны и девчата выходят оттуда голубыми и ковырялками. Полина отчалила свой срок в какой-то украинской воспитательной колонии, с достижением 18 лет, ее перевели на взросляк. И почему срок она дотягивала именно на этой житомирской пересылке, скорее всего, на хозработах. Никаких жалоб со стороны девок не подавалось. А защитником Коли, киевским адвокатом, была подана кассационная жалоба, в Житомирском областном суде дело направили на новое рассмотрение. Был новый суд, где приговор немного изменили. Срок Коли снизили на полгода, организатором преступления признали Полину, беременной девке с Села продлили отсрочку исполнения наказания, присудили Оле в компенсацию морального вреда по 500 гривен с каждого участника. Девчонку и пацана привезли в суд на воронке, на воронке и увезли. Матери девок заплатили Оле присужденную сумму, родители Коли отказались. Потом отец повел Олю к ним вместе с судебным приставом, понятыми, прокурором, своими былыми коллегами по ментовке. Описали имущество, отобрали телевизор, видик, музыкальный центр, найденные деньги. Все это отвезли Оли домой. Где этот Коля отбывал срок - Оля не знает. В Коростышев он никогда не вернулся. Может, сам не захотел. А может просто не вернулся оттуда. Помер, прибили. Родаки его остались в Коростышеве.
Когда случилось это жуткое бессмысленное происшествие, Оле было семнадцать, когда ее обидчиков осудили и отправили по этапу - ей было уже восемнадцать. В ее путягу ей вовсе не хотелось ходить, но она как-то по инерции закончила первый курс и ушла с аттестатом о начальном профессиональном образовании по специальности продавец - плодоовщевод - цветовод. Отец ее против этого не возражал. Да и не то, что Оля не хотела учиться или учеба у нее не шла. После этого ей там просто не хотелось бывать. Что ж, понять ее можно. Отец ее в это время остался без работы, цементный завод, где он работал на бетономешалке, еще при жизни матери Оли обанкротился. И мой будущий тесть занялся частным бизнесом. Без офиса, без аренды помещения. Стал ремонтировать чужие машины. Перебирал и отлаживал моторы, красил. Все, что делают в автосервисе, но гораздо дешевле. Он стал этому обучать свою дочь. И она работала на дому вместе со своим отцом. Это вполне устраивало и вдовца и его дочь.
Вообще, год, в котором я поступил в Академию, был просто роковым для моей коханы. Происшедшее в этом году не могло не выбить ее из колеи. Смерть матери, беспредел одногруппниц, следствие и суд после него. А потом произошло то, после чего восемнадцатилетняя девочка почувствовала себя просто обреченной. Хотя сначала вроде удача ей улыбнулась.
В начале июня из армии вернулся ее давняя симпатия - некий пацан Игорь, который учился в музыкальной школе, был диджеем, гонял по Коростышеву на своем мотоцикле. Объект симпатий всех старшеклассниц и петеушниц Коростышева. Оля его давно знала, общалась с ним, он и раньше ей нравился, но парень ее не домогался, не раз просто подвозил на мотоцикле до дома - и все. А тут Оля на дискотеке с ним неожиданно встретилась, снова стали общаться. Видимо, вспыхнули чувства, Оля потрахалась с ним в кустах, стала его девушкой. Будто снова возродилась древняя княжеская пара: Игорь и Ольга. Кохана моя говорила, что с этим парнем она чувствовала себя княгиней. Он познакомил ее со своими родителями, она его - со своим отцом.
Родаки Игоря были более зажиточными, с высшим образованием. Отец Игоря был адвокатом, мать его преподавала в музыкальной школе. Но они очень приветливо приняли подругу своего единственного сына. Отец Оли отнесся к Игорю тоже спокойно. Повстречавшись два месяца, они решили пожениться. Подали заяву в ЗАГС. Ни отец Оли, ни родители Игоря не были против этого брака. Родаки жениха даже купили Оле свадебное платье. Игорь был у них единственным сыном. Свадьба была назначена на 6 сентября 1997 года.
Так у Оли наметился обычный путь девушки из украинского райцентра. Окончить школу, получить какую-то корочку, выйти замуж, родить ребенка. Если бы так и было, возможно, мы бы никогда не встретились. Как сложилась бы ее семейная жизнь с Игорем - гадать трудно, но во всяком случае, в ее жизни не было бы того кошмара, который наступил потом. Как оно было бы, как сложилось - об этом можно только гадать. Потому что в среду 3 сентября Игорь здорово накурился драпа со своими дружками, выпил, потом поехал домой на своем мотоцикле. До дома не доехал. Разбился насмерть. В день, когда должна была быть свадьба, Оля провожала в последний путь своего жениха. И совершенно не понимала - за что ей все это. На похоронах Игоря она почувствовала, что жизнь ее пошла под откос. Да, будто в этом году пред ней предстала квадрига с черными лошадьми. И крепкая рука владыки царства мертвых схватила ее, усадила на колесницу с черными конями. Которые повлекли ее в бездну.
Той осенью, когда я учился на первом курсе Оля стала пить, съебываться из дома на несколько дней. Зависала она у шинкарки, гнавшей самогонку и у одного деда - алкаша. Тот старичок ходил на палочке, пил по - черному. И за поллитра самогонки пускал в свой дом кого угодно. Обычно это были молодые девчонки и пацаны, искавшие место оттянуться по сексу и синьке. И не только. Туда еще приходили местные торчки. Они приносили старичку поллитра самогонки, немного пожрать и варили что-то у него. От их варева шел какой-то ацетоновый запах. Оля общительная, как-то раз пообщалась с ними и узнала, что они варят ширку из маковой соломки. Своим варевом они вмазали Олю той же осенью по жиле на пятке. Кайф опиатный Оле понравился. Так она начала ставиться иногда ширкой в вену на ноге. Чтоб следов не было видно. Ставилась достаточно редко, на системе никогда не была. А вот водку бухала каждый день почти что. Вернее, горилку. Как называли самогонку на ее родине. А откуда взять деньги на все это? Самое странное, что все это восемнадцатилетней Оле доставалось без денег. Кто-то ее полапает, пообжимается с ней, будет целовать в засос - а за это ее покормит, напоит, подогреет, а иногда и вмажет ширкой. До секса дело доходило нечасто. Большую часть таких мужиков просто зарубало, и юная Оля от них съебывалась благополучно. Но она никогда не была против секса.
Городок ее был маленький, там быстро узнавали все про всех. Дома у Оли начались скандалы, отец ее постоянно попрекал тем, чего рассказывали про нее старухи на лавочках, Оля стала съебываться из дома на больше времени. Иногда она ночевала просто на улице, но домой, где ей ездили по мозгам, идти устойчиво не хотелось. Хотя приходилось. И дома отец на нее безобразно орал не раз. Что она всю семью позорит. Сначала, правда, не бил. А вот в начале ноября, когда она явилась домой после недельного отсутствия, взял ремень и отлупил ее пряжкой по голому заду. На другой день Оля стырила шмат сала и свалила из дома. С мыслей, что она больше никогда сюда не вернется.
На этот раз Оля загуляла недели на две в Коростышеве. Начиналась зима. Ее жизнь сначала была вполне привычной. Только раз, придя к шинкарке, она услышала от нее: твой батя тебя везде ищет. Ко мне приходил, просил тебе передать, если я тебя увижу: бить не будет, ругать не будет, только чтоб домой шла. Да и в самом деле, хватит тебе мотаться. Может, домой пойдешь лучше? Домой Оле, которой порой приходилось ночевать под открытым небом, тогда точно не хотелось. Она быстро свалила от шинкарки. И шла на трассу в первый раз свалить из Коростышева. Чтобы отец ее не нашел и не отвел домой.
Оля автостопом остановила дальнобойщика, который ехал на Киев. А Оле было все равно куда. И она с радостью поехала в Киев. За провоз договорилась расплатится отсосом. Раза три отсосала, от этого не умерла, доехала так до Киева. С дальнобойщиками ездить ей понравилось. Когда проезжали посты украинского ДПС, водила ей говорил: ты лучше пригни голову, чтоб менты тебя не видели. Оля так периодически и пригибалась всю дорогу, когда проезжали мимо ментовских постов. Тогда Оля благополучно доехала до зимнего Киева. А на месте просто сошла в никуда с мыслью: здесь никто ее не найдет.
В Киеве Оля тогда пробыла около недели. Бомжевала, как она сама говорит. Быстро влезла в компанию беспризорников Киева, живших в люках канализации, нюхала с ними клей «Момент», несколько дней сама жила в люках киевской канализации кратковременно в первый раз. Пожалуй, кохана тогда в первый раз осваивала настоящую нережимную жизнь, которая не вызвала у нее интерес, а не отторжение и не ужас. Она говорила так: а чего делать? Зима все-таки, на улице спать холодно, а в канализационных люках - тепло, хорошо. Как она познакомилась с нынешними детьми подземелья стольного града Киева - любимая толком не помнит. Побродила по улицам, встретила пацанов и девчонок, пошла с ними, спустилась в люк, а там так тепло было, только немножко вода течет. Киевский беспризор оказался моложе ее на лет пять - семь так. Но Оля стала там достаточно быстро своей.
Днем они выходили из люка и шли шустрить, кто во что горазд. Оля была горазда только на одно - флиртовать с пьяными мужиками, а потом съебываться от них, порой облегчив их карманы. И тут можно сказать одно - кто так не жил, тому и не понять. А на Высшем суде факт проживания восемнадцатилетней девушке в стоках канализационной системы признается и зачтется. Беспризорные девчонки не только шустрили, но и развлекались, как могут развлекаться подростки. Нюхали клей «момент» с пацанами, пили водку, гуляли. Каталась на фуникулере, на метро в зимнем Киеве. Единственно, что Оля упорно отрицала - она и более юные беспризорницы ни с кем не трахались. Жизнь в водосточном коллекторе Олю не испугала, не оттолкнула. Да и в тот первый раз оказалась недолгой. С тремя девчонками - беспризорницами ее и повязали в Киеве в первый раз. На станции метро возле речного вокзала в Киеве. Во второй половине дня. Тормознули менты, потребовали документы. Потом было составление и подписание протокола в ментовке станции метро. После чего Олю и более юных беспризорниц отвезли на блондинке в киевский спецприемник.
Собственно говоря, куда отвезли беспризорниц и что потом с ними было - Оля не знает, больше она никогда их не видела. Скорее всего, их отправили в спецприемник для малолеток, Оле же 18 лет уже было, а тем - 13-15. Возможно, все это было в одном здании, только Оля не знает. Она чалилась на втором этаже, на первом этаже были менты, но что там размещалось конкретно - Оля не знала. Точно также она не знала, что на других этажах. А на втором этаже была спецуха, где моя кохана пробыла около месяца. Собственно говоря, в спецприемник отловленных лиц без документов в Киеве помещали на месяц в спецприемник. Его обитатели называли это сроком. За месяц этот посылали запросы по месту жительства, извещали родных, если находили. За некоторыми девушками молодыми родные приезжали и увозили их с собой. Остальных чрез месяц просто выпускали на улицу. Бомжевать дальше.
Вот второй этаж Оля хорошо знает. Ее завели туда вечером. Сначала она оказалась в комнате фотографа, как она называла мента офицерского состава. Эта комната располагалась ближе всего к входу в это заведение с решетками на окнах. Фотографом был мент лет 35 примерно, Оля всегда отзывалась о нем хорошо только. Она тогда по новой рассказывала ему свои личные данные, он их записывал в карточку, потом записал новоприбывшую девушку в журнал, измерил ее рост, сфотографировал. Слушая это, я интересовался у любимой, фотографировали ли ее по правилам. Ну, в полный рост, фас, правый профиль, левый полупрофиль. Оля пыталась вспомнить, но говорила, что ее просто раз сфотографировали - и все, а так, как я говорю, ее потом фотографировали в коростышевской ментовке, когда шили дело. Точно также она отрицает, что в киевской спецухе ей катали пальцы. Вроде бы должны были это сделать, вряд ли так разнятся ментовские инструкции наши с украинскими, но факт дактилоскопирования в спецприемнике Оля отрицает. Записали ее личные данные, измерили рост, сфотографировали, записали в журнал. После этого другой мент - вертухай отвел ее в бабскую камеру.
Расположение спецухи киевской Оля помнит хорошо, описывала его так. От входа на этот второй этаж первая комната слева - кабинет фотографа, ну, где записывали прибывших и хранили, видимо, дела их, документы, потом была дежурка вертухаев слева, потом - ШИЗО, дальше слева была женская хата, за ней - какое-то подсобное помещение, далее - кухня, где подогревали казенные харчи и мыли посуду, затем - столовка, за ней - душевая, куда водили под конвоем раз в неделю. Это на левой стороне коридора. А на правой были камеры, где тянули месячный срок ребята. Интересно, что мужчины содержались более или менее нормально. В их хатах было где-то так 4-8 рыл, вся правая сторона коридора была отведена для них. А бабская хата была одна на всю спецуху. И там постоянно находилось где-то 20-30 женщин разного возраста. Молодых девчонок и сороколетних баб.
Размеры своей хаты Оля сопоставляет с размерами нашей комнаты, где мы сейчас спим, допуская, что, может, чуть побольше была. Металлическая дверь с глазком и небольшим прямоугольным зарешетченным окошком. Еще под ними была такая откидная полочка, можно открыть снаружи и, видимо, чего-то передать, но никогда не открывали. Справа от тормозов был толчок, слева - раковина с холодной водой. Потом у стен были нары. Всего - четыре пары нар. Нары эти были тяжелые, сделаны из массивных досок. На каждой шконке размещались 5-6 девушек, спали валетиком, никаких постельных принадлежностей. Хотя по нормативам должны были обеспечить. Оля укрывалась своей курткой, а под голову подкладывала свою обувку. Большая часть ее сокамерниц делали также, она у них и научилась. Еще было против тормозов окно с решеткой, а под ним большая труба парового отопления без батареи, на которой вся бабская хата сушила трусики. Ни стола, ни стула. Больше ничего не было. Спертый душный воздух. У иных женщин были вши. В свой первый вечер за решеткой Оля не получила ужина. Записали ее на казенные харчи, а выделять стали только с утра следующего дня. Когда Оля туда поступила, другие девушки и женщины над ней никак не издевались, просто спросили, кто она, откуда, почему оказалась здесь. И все. После отбоя в 22 часа Оля заняла место на нарах, которое ей указала двадцатилетняя девушка, которая мыла коридор спецухи и ездила за харчами.
День в спецприемнике проходил так. В шесть утра вставала та девушка, поднимала всех. Начинали уборку. Вместе поднимали нары (они были тяжелыми, поднимали их всегда три-четыре девушки вместе), начинали подметать пол. После уборки нары опускали. С батареи убирали все, что там сушилось ночью. Где-то около восьми в хату заходила новая смена вертухаев. Девушки строились стены, Старшой устраивал перекличку. Фамилия, имя. Девушка отвечала. После переклички мент спрашивал, чего кому надо. У некоторых девушек были деньги (вроде их сдавали, Оля не знает, денег у нее не было). Такие девушки просили купить сигарет, но Оля не помнит, как рассчитывались. Мент делал в блокноте пометки, потом отбирал двух девушек на хозработы - съездить за обедом, подать на стол и вымыть посуду, ну, и разносить хавчик по камерам. Две девушки уходили, где-то в начале десятого эти же девушки приносили в хату завтрак на подносе. Пайку серого хлеба и чай без сахара. Каждому выдавалась примерно четвертушка буханки.
После этого до половины второго каждая девушка в хате делала, что хотела. Кто спал на нарах, кто просто сидел или прогуливался по хате, разумеется, общались. Вертухаи практически не заглядывали в глазок, да и обычно никаких происшествий и не было. А где-то так в 13.30-14 всех выводили на обед в столовку. Сначала шла бабская хата. Девушек вели строем в столовку на 20 минут, За 20 минут надо было съесть первое, второе и третье. Кто не успевал - это были его проблемы. Олю никто этому не учил, сама научилась. Проглотить баланду, проглотить гречку или жареную капусту, быстро выпить компот. А котлету положить на хлеб и унести с собой в хату.. Кто еще так делал, Оля не знает, ее этому никто не учил, спокойно доедала казенные харчи в бабской хате. После девчонок на обед в столовку водили пацанов точно также. А еще раз в неделю, только не в один день, также строем сначала девушек, а после них пацанов водили в душевую.. О душевой этой Оля помнит одно - она там лихорадочно пыталась отмыться. Моющих средств не выдавали, они были общими на всю хату.
Потом снова женская хата, где каждая девушка могла поступать по своему настроению.. Около девятнадцати часов их кормили ужином в хате. Снова горячий чай без сахара и пайка. Плюс остатки от обеда недоеденные. Таким был ужин, который на подносе приносили в камеру и ставили на нары. Откуда все разбирали. Потом был отбой в 22 часа, после которого все должны вроде бы лечь спать. Притихали на часа полтора, потом в женской камере начиналась карточная игра. Играли самодельными картами в подкидного дурака. Позднее как-то раз девушек на этом вертухаи попали, но была смена молодых. Молодой мусорок сказал им только: чтоб потом все было тихо. Шума чтоб не слышали. В тот раз все было нормально. А большая часть девушек засыпала где-то в час - два ночи на нарах.
Естественно, хотелось курить восемнадцатилетней Оле. И бухать тоже хотелось. Но денег у нее не было. Девчонки делились сигаретами, кроме того, девушка, мывшая коридор, приносила бычки, которые потом потрошили и крутили из них самокрутки. Сигарета и самокрутка курилась шестью девушками. Передавали друг другу после одной затяжки, как косяк. На теткиной даче, когда у нас утром порой не было сигарет, Оля сворачивала самокрутку из бычков со словами: ладно, вспомним тюрьму. И мы курили самокрутку, передавая ее друг другу после каждой затяжки. Кроме казенных харчей, ничего не было похавать. Казенные харчи Олю вполне устраивали, она говорила, что в киевской бане кормили лучше, чем в коростышевской ментовке. Никаких разборок в хате не было, никакого беспредела. Грязно, жестко, тесно, много неудобств. Но после канализационных люков и коллектора камера не казалась Оли чем-то ужасным. Крыша над головой какая-то есть, кормят маловато, но три раза в день, курить добыть можно. Оля не раз говорила, что в спецприемнике она чувствовала себя лучше, чем дома. Кроме того, появились подруги по камере. Молодые девушки, по разным причинам ушедшие из дома. Некоторые из них работали на трассе и на вокзалах. Тогда Оля впервые подумала, что и она тоже может так работать.
Конечно, было скучно. И Оля очень обрадовалась, когда ее привлекли на хозработы. Сначала назначили с другой девушкой, старше ее на год, которую звали Ирой, разносить хавчик и готовить обед. За обедом менты повезли их куда-то на машине, где-то им залили в емкости баланду, в другую емкость положили кашу с котлетами, менты покупали сигареты записанным, потом отвезли назад. Все это девушки притащили на кухню, там еще резали хлеб, раскладывали по мискам алюминиевым. Поели вместе со всеми, а когда поели мужики, мыли посуду. Вечером они снова резали хлеб и с вертухаем разносили ужин по камерам. Стреляли сигареты у ментов, собирали бычки. Точно также, как это всегда делали другие девушки, привлекаемые на работы по кухне. Оле это понравилось. Было интереснее и веселее, нежели все время находится в камере. После этого Оля всегда просилась на хозработы, но брали ее далеко не всегда.
В киевской спецухе Оля встретила Новый год.. Когда она рассказывала мне это, мне вспомнилась песня «Лесоповала».
«Жизнь - коротенькая штука, как оглянешься назад,
Помню - лампочки на елке разноцветные горят,
Помню - пахнет пирогами, и еще чуть-чуть и вот, -
В малолетке с пацанами я встречаю Новый год!
А я на всей земле как дома,
А мне уже шестнадцать лет,
А против лома нет приема,
А у меня и лома нет».
Почти про Олю, встретившую свой восемнадцатый Новый год вместе с девчонками в бабкой хате киевской спецухи. И она уже на всей земле была, как дома. В тот Новый год ей подфартило. Привлекли на хозработы, покормили всех чуток получше, каждой девушке выдали по пять беломорин, набрала много бычков. А мент - фотограф в своем кабинете дал ей поесть копченой курочки, сала, налил сто грамм горилки. И сделал ей предложение. Не сексуальное. Он сказал, что ее будут держать здесь месяц, установят личность. Если она хочет, потом ее могут оставить здесь на работе в столовке, дадут койку в общаге, будут кормить и немного платить. Естественно, Оля согласилась с радостью. Домой возвращаться ей не хотелось. Она помнит, что в этот Новый год впервые за месяца три она поела досыта.
У девушки, мывшей коридор, завершался срок. Там сроком называли месяц содержания в спецухе. Двадцатилетняя девушка подружилась с Олей. Она работала проституткой на вокзале Киева, в этом спецприемнике была уже третий раз. Вообще-то, в спецприемнике должны содержатся суточники. Подвергнутые административному аресту. Но таких там не было. Там только бомжей старше 18 лет держали. Вот, она ей советовала занять ее место, когда она выйдет. Преимущества были такие: постоянный доступ к кухне, возможность долго находится вне камеры, стрелять сигареты с фильтром у вертухаев, собирать бычки на всю хату, иногда - выйти на свежий воздух во двор на расчистку снега. По нормативам, содержащимся в спецприемниках положена прогулка, но в той киевской спецухе никакой прогулке не было, равно как и тоже положенного нормативами постельного белья. Для меня - это предмет для обращения в прокуратуру и в международные правозащитные организации. Незалэжная Украина тоже подписала и ратифицировала конвенции по правам человека. Суверенное государство за свой базар должно отвечать тоже.
И естественно, Оля согласилась. Я предполагал, что за это место должно было быть соперничество большое. Но Оля это категорически отрицает. Когда эта девчонка откинулась, Оля просто легла на ее место на нарах (кстати, та девчонка всегда мыла свои нары тряпкой, Оля спала с ней рядом, на их нарах вшей не было). И когда в шесть утра вертухай зашел в бабскую хату и крикнул: шестая, выходи! - Оля встала и вышла в коридор. Молча. Молча взяла в дежурке вертухаев ведро, тряпку и швабру, молча в душевой налила в ведро воды и какое-то моющее средство, молча стала мыть коридор и все остальные помещения, кроме камер. Потом также молча убиралась в бабской хате, привлекаю девушек на помощь для подъема массивных нар, похожих на столы. Нары были шире нашего обеденного стола, Оля говорит, что на каждой шконке помещалось 5-6 девушек. Другим девушкам вставать в шесть утра и заниматься уборкой не хотелось. Менты называли Олю старшей по коридору, шестой (не знает, почему). А фактически она стала смотрящей по бабской хате. Другие ее обитательницы передавали свои просьбы ментам чрез Олю.
Как везде, были плюсы и минусы такого положения. К самому большому плюсу Оля относит возможность очищать от снега двор, с чем связано было возможность подышать свежим воздухом какое-то время вместо духоты и спертого воздуха бабской хаты. Вряд ли это адекватно может воспринять небывавший за решеткой, но Оля вспоминала всегда, что чистить двор от снега для нее всегда было самым приятным занятием. И возможность собирать бычки. Собирала не для себя, на всю хату. Ирка, также работавшая на вокзале, подружившаяся с Олей тоже, обычно привлекалась на резку хлеба и вообще на работы в столовке. Там резать хлеб, раскладывать, разливать чай, мыть посуду. На хозработы привлекали четыре девчонки. Олю и Ирку - постоянно, Оля мыла коридор, Ирка резала пайку, раскладывала все, мыла посуду Две другие девушки были каждый раз другими из бабской хаты, ездили за обедом и разносили завтрак и ужин по камерам. Олю и Ирку в хате уважали. У них был дар приносить в бабскую хату то, что плохо лежало. Сигареты, хавчик. Именно в киевской спецухе Оля научилась находить то, что плохо лежит из нужных вещей.
Оля и Ирка достаточно времени проводили вне хаты без конвоя и шустрили, как могли. Странно, но никакого вопиющего беспредела там не было, командовали там три мента всего. Мент-фотограф и пара дежурных вертухаев. Несомненно, было какое-то начальство, на перекличку приходил то фотограф, то совершенно неизвестные Оле ментовские чины. Когда была смена молодых ментов - вертухаев, Оля и Ирка с ними трахались вечерами. И Оля отрицает факт принуждения к сексу, изнасилования. Молодой симпатичный пацан в ментовской форме, не насиловал, не бил, просто понравился, само собой, за ласки получала определенные блага. У Ирки свой мент был, у нее свой, понравился, с ним любовью заниматься в дежурке было приятно, эти ребята никогда никого не били, не унижали. Кормили их салом, мясом, покупали им пачки сигарет с фильтром. Тот мент тоже советовал Оле остаться в спецприемнике на работе в столовке. Заниматься с ними любовью было не унизительно, приятно, да и полезно. Не только им, но всей бабской хате от щедрот разомлевших вертухаев чего-то перепадало. А пацаны были просто голодными. И людьми, хотя и в ментовской форме. С этими девушками они были нежны и щедры, к другим девушкам из бабской хаты - снисходительны и вполне корректны. И чего тут девчонке не потрахаться не без пользы для себя и для всех?
Для меня в рассказах Оли про спецуху было очень интересно, что девчонки и за решеткой остаются девчонками. Когда Олю регулярно привлекли на хозработы, вертухаи ей первым делом сказали, что передавать что-либо из камеры в камеру категорически запрещено, поймают на этом - окажется в изоляторе. Тем не менее пацаны из мужских хат всегда тихо просили бросить им бычок или сигарету, когда Оля мыло пол. При подобной просьбе, если у Оли были сигареты с фильтром, она всегда незаметно их бросала. И ее на этом никогда не спалили. Контингент пацанов был многонациональным, были даже арабы и негры.
И молодые девушки с бабской хаты каждый день писали малявы пацанам. Там не обсуждались варианта побега, нарушения режима. Девушки обычно писали: меня зовут так-то, как тебя зовут, сколько лет, откуда, за что попал, ты мне нравишься. Совершенно безвинно, масса свободного времени. Да и женщины постарше тоже такие малявы писали, но реже. Переписка между бабской хатой и мужскими была постоянной. А передавали эти малявы девчонки на хозработах, которые разносили пайки с кружками и раскладывали обед. Я пытался уточнить, как технически это делалось - засовывалось ли в хлеб, подкладывалось ли незаметно под хлеб или как еще. Оля говорила, что не знает толком, потому что в спецприемнике сама ни с кем не переписывалась и сама никогда не передавала ничего, кроме сигарет. Она помнит, что это делалось с хлебом и надо было делать незаметно. А техника - по обстоятельствам.
Раз случилось, что девчонку, привлеченную на хозработы, во время обеда спалили в столовке на передаче этих девичьих маляв. Тогда было дежурство ментов постарше, все знали, что это достаточно сволочная смена. Молодая смена на мелкие нарушения режима девчонками просто смотрела сквозь пальцы. Оля тогда мыла коридор, ее вообще в столовке не было. И она очень удивилась сначала, когда к ней подошел вертухай и сказал: а ну, пошла в карцер!
Сначала пошли на кухню и там тоже самое он сказал Ирке, резавшей хлеб и разливавшей компот по кружкам. Трех молодых девчонок этот вертухай отвел в изолятор. Так Оля в первый раз очутилась в изоляторе. Это была небольшая камера с бетонными стенами без нар и без отопительной трубы. Без ничего. Там было сумрачно и очень прохладно. Вертухай велел встать девушкам лицом к шершавой холодной бетонной стене и начал допытываться у той, которую спалил: кто писал, чья была идея, кто просил передать. Девушка не отвечала. Вертухай взял в руку резиновую дубинку и велел ей поднять кофточку. Тогда вертухай ей врезал дубинкой под коленом, отчего она согнулась и закричала. А он, выждав немного, приказал ей снять штаны и поднять кофточку. На этот раз девушка это исполнила, и мент ее дважды охуярил дубинкой по голому заду. Та девчонка стала кричать, что не только она это делала, это все делают, Оля вон сигареты в мужские камеры кидает. Вертухай отстал от нее и обратился к Оле: теперь ты заголяйся. Снимай штаны, поднимай кофту! Оля с ним спорить не стала. Только снимая штаны, спросила, а за что? Она же ничего не писала и не передавала. Мент лупил ее дубинкой и по голой жопе и по горбу, приговаривая: а для профилактики! Просто на будущее. Пять раз врезал. Оля плакала. Было больно очень, но больше неприятно было. Ее не поймали, отлупили ни за что. После Оли точно также отлупил вертухай и Ирку, только ей три раза врезал по голому заду. После этого он сказал: вы уходите, она остается. Отвел девчонок в бабскую хату. А та девчонка оставалась в изоляторе два часа. Потом и ее отвели в камеру. Никаких бумаг не писали. Вечером всю бабскую хату оставили без ужина. Поначалу Оле хотелось ту девчонку порвать на куски, а когда она зашла, когда, поняв, что остаются без ужина, некоторые девушки дали ей пару пощечин, у Оли пропало желание связываться с ней. Некоторые девчонки говорили, что ее не надо больше пускать на нары, но это осталось только базарами
Самое интересное, девичья переписка с мужскими хатами и после этого случая продолжалась, только девчонки больше не попадались при бытность коханы в спецухе. Я интересовался насчет изолятора, часто ли туда кто-то попадал. Со слов Оли, изолятор практически всегда пустовал. Она и Ирка пробыли там минут пятнадцать, та девчонка два часа, а еще на ее памяти там двое суток пробыла одна гадкая баба сорока лет. История была такая. Оля сигареты, полученные от ментов за ласку никогда не зажимала, в бабской хате их курили все по одной затяжке. Она сигареты не пересчитывала раньше, просто видит, что не то. Половина пачки сигарет куда-то улетает. Оля стала свои сигареты с фильтром и без фильтра обводить огрызком карандаша.
И раз Оля достала одну сигарету из пачки. Там должно было много еще остаться, а осталось несколько сигарет всего. Оля помнит, как ей стало неприятно до слез. Прошло какое-то время, она видит, сорокалетняя баба, вокзальная бомжиха, рассказывавшая, что она отмантулила не один срок, курит сигарету с фильтром. Разумеется, не одна, с другими такими же взрослыми бабами. Оля просто влезла курить к ним и с удивлением увидела, что эти бабы курят ее сигареты. Обведенные у фильтра карандашом. Естественно, она возмутилась, сказала, что так не делают, что она всегда курево добывала на всю хату. Баба та пошла в отказ сразу, начала орать, что Оля ****оболка, а вот она не раз сидела и живет по зековским понятиям. Потушила бычок о свою руку и давай орать на Олю: а ты так можешь или слабо?!! Оля завелась, трижды потушила бычок о свою левую руку, от чего у нее остались шрамы ожогов до сего дня. А потом показала всем свою пачку с сигаретами, обведенными карандашом около фильтра. С появлением этой бабы в бабской хате действительно начали исчезать курево и оставшееся от обеда, что девушки приносили из столовки. Поэтому ее товарки потребовали, чтобы теперь она показала сигареты. Когда увидели следы от карандаша, сами же бабы начали ее ****ошить, у них тоже пропадали сигареты, котлеты с обеда. Кипешнулись все. Явились вертухаи, тогда как раз была смена молодых. Говорят: девушки, чего шумите? Все наперебой стали рассказывать, что у них завелась крыса, вот сейчас с сигаретами ее спалили. Вертухаи увели эту бабу в изолятор, там она и пробыла двое суток, как зачинщица драки. Скорее всего, это оформлялось официально. А когда она вернулась в бабскую хату, ее заставили руками из толчка убрать говно, какая-то баба посрала и не спустила тогда нарочно, со словами, что на зоне за такое говно хлебать заставляют из параши. А потом перестали пускать на нары. Так та баба и ночевала то сидя на толчке, то под нарами. Так ее решили проучить все с подачи баб ее возраста. И больше эта баба вообще не возникала никогда.
Собственно говоря, это были то, что Оля рассказала мне о киевском спецприемнике, что ей вспоминалось. Оля там не тужила. Ей оставалось три дня до окончания месячного срока в спецухе, когда днем ее друг - вертухай неожиданно позвал ее в кабинет к фотографу. Она туда вошла и увидела там своего батю. Запрос дошел до коростышевской ментовки, ответили официально, бывшие коллеги тотчас известили папашу Оли. Он рванулся тут же за Олей в Киев, долго искал спецприемник, на гололеде несколько раз чуть не грохнул свое авто, как рассказал об этом Оле по дороге домой. Привез ее паспорт. Заорал на нее: ты бомжевала! Достаточно быстро оформили все, Оля откинулась из душной киевской спецухи. Отец повез ее домой и не разговаривал с ней особо по дороге. Оля чувствовала, что батя дома ее хорошо отлупит.
Предчувствие ее не обмануло. Дома отец действительно здорово ее отлупил по голому заду, она орала и плакала от боли. Порка была ничего, но после нее по непонятным для меня мотивам ее отец намеренно унижал. Выделил для нее посуду, не разрешал ей есть с ним за одним столом. Мотивируя это тем, что она шлялась по улицам, трахалась, с кем попало, что теперь наверняка заразная. Действительно, Оля вернулась из киевской спецухе с мандовошками, которых выводила остаток той зимы и весной. Но вспоминая о том, что началось дома, она говорит, что ей в спецприемнике было лучше. Дед, отец ее отца умер, бабку парализовало. Оля ворочала парализованную бабку, но чрез месяц она все равно отошла в вечные обители. После смерти матери ее отец перестал вообще когда -либо просыхать. Вернее, без этических оценок - намного чаще был бухим и очень редко трезвым. И в любом состоянии орал на мою будущую кохану: Да из-за тебя все это! Из-за тебя жена умерла, отец, мать! Еслиб я знал, что ты такая будешь, я бы тебя в детстве задушил! Когда я это слышал от любимой, мне сразу вспоминалось, как впервые в 13 лет я услышал от матери: лучше б ты умер маленьким! Или лучше б отдала тебя в дом для слабоумных детей. И как я, обливаясь слезами, бросился потом на маманю, стал душить и кусать ее. А маманя потом плакала и ныла своим подругам своим: нет, он совсем ненормальный, ему ничего нельзя сказать!
В жизни Оли это повторилось отчасти. Сравнивая жизнь в киевской спецухе и дома, она приходила к выводу, что в спецприемнике ей жилось лучше. Лучше, чем дома. Кровоподтеки от порки прошли, она отмылась и отъелась дома. И ей устойчиво хотелось куда-то съебаться из дома, где никто не будет ей ездить по мозгам. А куда? Оля знала, что девушка в 19 лет может пойти на службу в армию. В апреле ей должно было исполнится 19 лет. И она ныла отцу, когда он начинал трезветь: а давай лучше я в армию пойду. Отец ее был не в восторге, но и не против. А кохане хотелось подальше от дома, где ее никто не знает. И узнав об этом желании, отец Оли по отношению к ней смягчился. А бухать не переставал. Оля хотела уйти в армию в тот весенний призыв.
А мне чего-то вспоминалось, как в мои шестнадцать лет пошел гулять с матушкой в лес, называемый нами Ближний, а там была помойку с трубой водосточной делать стали. По дороге маманя стала мне неизвестно за что по мозгам ездить. Ругала-ругала,, довела до слез. И я ей сказал: мам я не хочу больше с тобой жить, я лучше на помойку пойду жить, вот в эту трубу, там спать буду. Мать сразу рот закрыла. Похоже, ее это впечатлило. Она об этом года три базарила своим подругам по телефону, что я случайно слышал. «Нет, я хотело его так отчитать, а он сказал, что пойдет жить на помойку и будет спать в трубе. И вот знаешь, как я себе представила своего чистенького ухоженного мальчика, ночующим в трубе на помойке, мне так нехорошо стало. Я после этого даже ругаться на него не смогла. Только представить попробовала - стало и смешно и грустно Наверно, у Оли отец так не рефлексировал.
А чего, жизнь такая. Мы тогда жили одной надеждой. Дождаться моей пенсии 7 декабря. Дождались, заплатили за мобильник мой, купили хавчик, прозвонил, поехали на замутку. Взял полбокса себе за два. С хорошим планом в заднем кармане брюк вернулся домой. И услышал, как маманя толкала фуфло по телефону заслуженной училки РФ: да нет их дома, наверно, снова бандитничать пошли. Или мутить.. Да, мама, замутили план, подумал в себе но внутри стало смешно. Почему бандитничать? Получил пенсию, вроде никого на гоп-стоп не брали, хавчик приобрели, фотки наши на теткиной даче на проявку сдали, за мобильный заплатили, за Интернет, на замутку поехали, взяли полкораблика. Непонятно, почему снова пошли бандитничать?
Девочка из украинского райцентра
© Copyright: Леонид Очаковский, 2005
Свидетельство о публикации №205121000045
Свидетельство о публикации №205121000045
Рецензии