Целитель- продолжение

Снова пришлось открыть глаза и даже немного потрясти головой, чтобы выгнать глупые лишние мысли. «Так. Еще раз. Ни о чем не думаем. Ни о чем! Раз, два, три… Смотрим кончиками пальцев…» Андрюхины пальцы поползли по покрывшейся уже мурашками генкиной шкуре, в прикрытых глазах поплыл цветной хаос, в ушах зазвенело. Совершенно спокойно, даже отрешенно, он понял, что ВИДИТ. Теперь главное – удержать это состояние, не сорваться в эмоции, смотреть максимально бесстрастно, стараясь понять и разобраться. Вот трубка, нырнувшая в Генкино чрево и изогнувшаяся прихотливой петлей, обходящей жировые ткани и спайки… Куда она идет? «Вот куда. Вшита прямо в сфинктер. Потому что сфинктер уже не может работать – весь в гадких наростах-метастазах. Где еще метастазы?» Чтобы удобнее было искать, Андрей выделил чужеродные ткани тревожно-красным цветом. Если бы это было допустимо, он бы ужаснулся их количеству. Но ужасаться было нельзя. Нужно было работать. Карелин начал работать. Влезть в ДНК-код каждой взбесившейся клетки и запретить ей делиться он не мог,- клеток было безумно много,- потому работал с небольшими их группами: разрушая ядра, оставлял лизосомы и митохондрии – чтобы клетки гибли не сразу. Если все клетки просто уничтожить, Генкина иммунная система наверняка не справится с такой нагрузкой, мужик погибнет от общего сепсиса. Стараясь все делать максимально быстро, он, тем не менее, не пропускал ни одного ракового очага – будь тот с пуговицу или со спичечную головку, потому работа шла изматывающее медленно. Между тем андрюхин мозг будто разделился на две половины – одна с компьютерной быстротой, точностью и бесстрастностью отдавала команды синапсам в кончиках пальцев, вторая позволяла сохранять относительный контроль над собственным телом, удерживала в повиновении часть сознания, рождала мысли и ощущения. Мысли и ощущения не радовали.
«Если я трачу минуту на очаг среднего размера, то работать еще часа четыре или пять. Вот огромная метастаза, и тут еще… Но оставлять нельзя ни единой клетки. Справлюсь? Нет? Что-то пальцы становятся тяжелыми, будто свинец. Уже не касаюсь его живота, а таскаю руки, как чугунные чушки. Или это кажется? Наверное, кажется. И время непонятно изменилось. Я уже не могу точно сказать, чему равен тот или иной его отрезок. А раньше мог определять время без труда – внутренние часы тикали. Что-то со мною неладное творится…»
Действительно, с каждым часом работать становилось все тяжелее, тело налилось безумной тяжестью, даже открыть глаза оказалось практически невыполнимой задачей. Немыслимым волевым усилием ему удалось таки ликвидировать последний очаг, после чего выжатые до капли мышцы замерли, а сознание угасло.
Очнулся он на своей кровати. Уловил рядом осторожное движение, с трудом повернул голову и попытался улыбнуться. Василич, дремавший возле него на табурете, сразу встрепенулся, привстал и схватил Андрея за запястье. Андрей ощутил, как трясутся у доктора руки, хотел сказать, что тот напрасно волнуется, что с ним все в порядке, но из приоткрытых губ прошелестело нечто невразумительное – «Ве… Ге…», и он улыбнулся еще раз, уже виновато.
- Молчи уж, молчи, подлец…- быстро зашептал Василич,- это ж надо, что сотворил! Чуть не помер, а? Ты что ж, Аркадьич, вовсе меня доканать решил? Ведь нормально у тебя все было, нормально! Хоть выписывай! И нА тебе…
Андрей осторожно пошевелился – как там, конечности слушаются? Доктор предостерегающе замахал руками.
- Эй, эй! Осторожней! Капельницу выдернешь! В тебя уже третий час глюкозу льем литрами… Ну, гляжу – в толк. Гляжу – оживаешь потихоньку. А то – вовсе… Давай, спи сейчас, и я прилягу хоть на часок. А утром…- он не договорил, только ободряюще похлопал по одеялу, под которым скрючился Карелин, поднялся,- «Спи!»- и вышел.

Глава шестая, в которой Карелин узнает себе цену и убеждается, что она ему не по карману.

Андрей и в самом деле спал до утра крепко, без сновидений. Около полуночи дежурная сестра освободила его от капельницы, он рысью сбегал «кое-куда», потом упал в кровать и отключился до шести утра. Привычка просыпаться в шесть часов срабатывала при любых обстоятельствах. В обычные дни, едва открыв глаза, он сразу подхватывался, умывался и собирался на работу. Если бежать на работу было не нужно, иногда позволял себе снова заснуть, и тогда уже было неизвестно, сколько он может так спать – иной раз мог дрыхнуть до самого обеда. Сегодня он, тем не менее, валежничать не стал, быстро поднялся, поплескался у раковины, стараясь шуметь как можно меньше, и, тихонько прокравшись между коек, разбудил Гену. То, что тот вопреки вчерашнему решению доктора никуда не делся, Карелин заметил еще ночью, но, несмотря на прямо-таки душившее любопытство, будить не решился – вдруг тому стало хуже, вдруг он уже умирает?
Гена проснулся мгновенно и сразу сел, будто только того и ждал, когда Андрей тронет его за плечо. Карелин показал ему глазами на дверь, мужичок понимающе кивнул и поднялся, привычно подхватив с пола пузырек на шланге. Молча вышли в коридор, спустились вниз до первого этажа и встали под лестничным маршем – если нарочно туда не заглядывать, ни за что не увидишь.
Андрей толкнул Гену к крашеной стене, протестующее раскрывшийся, было, рот прикрыл ладонью – «Ш-ш-ш!» Быстро побежал пальцами по Генкиным ребрам, довольно закивал головой – класс! Раковые очаги, разумеется, еще существовали, но дни их были сочтены – взбесившиеся клетки больше не делились, а количество их стремительно сокращалось. Карелин счастливо рассмеялся и хлопнул Генку по плечу – живешь, братан! Мужик расплылся в ответной улыбке. Потом вдруг, ни с того, ни с сего, бухнулся на колени, схватил Андрюху за руки и уткнулся носом ему в ладони. Андрею пришлось руки осторожно освобождать, гладить несчастного по лысеющей головке, ласково просить подняться. По завершении столь неприятных процедур он, во избежание рецидивов, выволок впавшего в телячью покорность мужика на лестницу, дотащил до курилки и усадил на скамью – здесь они были на глазах снующих мимо людей, а прилюдно Генка вряд ли стал бы падать на колени. Далее он попытался расспросить Гену о некоторых подробностях вчерашних событий, но очень быстро выяснилось, что никакой вразумительной информации по этому поводу тот дать не может – вчера едва Карелин начал свою работу по устранению опухолей, Генка впал в беспамятство. В себя он пришел уже ночью, примерно в то же время, что и Андрей. Его так же цепляли к капельнице, так же лили глюкозу и укрепляющие витамины.
Андрей поморщился.
- Ты, стало быть, совсем не помнишь, чем наша затея кончилась?
Гена отрицательно помотал головой и виновато опустил глаза.
Карелин в сердцах хлопнул себя ладонью по колену, но быстро сладил с эмоциями и даже улыбнулся Гене:
- Ну, ничего, ничего. Не грузись понапрасну. Как сам себя чувствуешь – лучше?
Вместо ответа мужичок гордо поднял до уровня глаз свой пузырек – смотри! Жидкость заметно просветлела, исчез угрожающий бурый оттенок – внутреннее кровотечение остановилось.
- Прямо сплясал бы!- радостно прокомментировал Генка.- Дар в тебе божий, Аркадьич. Если б не ты… А теперь – живу, мля! Живу ведь, а! Эх…
Неизвестно, что еще собирался выкрикнуть расходившийся на радостях Гена, какими похвалами и дифирамбами готов был одарить Карелина, да увидел вдруг поднимающегося на этаж доктора и моментально заткнулся, недовольно отвернувшись. Он бы, наверное, и вовсе поднялся, да ушел в палату, но команды такой от Карелина не было, потому продолжал сидеть на скамейке, смешно развернув корпус почти на сто восемьдесят градусов, и что-то внимательно рассматривал в черном, в пестрых морозных перьях и листьях, окне - обиделся.
Михаил Васильевич, по всей видимости, домой ночью не ходил, ночевал здесь же, в больнице. Лицо его было сильно помято, вокруг глаз – темные круги, как бывает у людей, хронически не досыпающих.